Алексей Волин: «Если собственник СМИ не определяет редакционную политику, он идиот»

Желнов: Алексей Константинович, у меня первый вопрос к вам будет связан с очередной порцией панамского досье, которое было опубликовано сегодня Международным консорциумом журналистских расследований, и мы узнаем все более и более интересные подробности. Доказывается в этом материале, что деньги, которые выводились из «Эрмитаж Кэпитал», тот самый возврат налогов, осел на офшорном счете Сергея Ролдугина, о котором заговорили несколько недель назад. Мы уже все, конечно, выучили слово «информационный вброс», нас анонсируют, нас предупреждают о том, что готовится. Вы себя на поле информационной войны сегодня ощущаете?

Волин: Нет, не ощущаю. Более того, я, если говорить про панамское досье, в принципе, как человек немножко разбирающийся и наблюдающий за общественным мнением, прекрасно вижу, что это совершенно не то, что как-то возбудило широкие слои общественности, тем более, что на фоне идущих и предшествующих этому анонсов: «Сейчас мы сообщим нечто такое, что потрясет вас до основания», появились скучные колонки цифр с непонятными транзакциями, под которыми где-то следуют выводы, сделанные определенными финансовыми аналитиками и совершенно непонятные широкой публике. Широкая публика присмотрелась, зевнула и процитировала Салтыкова-Щедрина: «От него злодейств ждали, а он чижика съел».

Желнов: Как сказать — зевнула? Это тема была поднята на прямой линии, как мы понимаем, не просто так поднята, и президент лично комментировал. То есть, может быть, широкой публике все равно, но элитам уж точно не все равно, и они отвечали, власть отвечала.

Волин: Послушайте, это один из элементов, который находится в повестке дня информационной.

Желнов: Но не все элементы замечают, которые находятся в повестке дня, согласитесь.

Волин: Почему? Из 4 часов прямой линии 2 минуты было уделено вопросу панамского досье.

Лобков: Но вы согласны с определением, что это информационный вброс, информационная война, потому что уж кто-кто нервничал, так это было видно, что пресс-секретарь президента, конечно, так сказать...

Волин: Я не заметил, чтобы Дмитрий Сергеевич сильно нервничал по этому поводу.

Лобков: Там слова были такие очень мощные: информационный вброс, информационная война. Перед 9 мая нас ожидает еще один удар информационной войны, видимо, это оно и было. А вы чувствуете, что идет информационная война?

Волин: Точно она не идет в отношении панамского досье. Есть достаточно серьезные, на мой взгляд, существующие в обществе разногласия и разные подходы в отношении информации. Есть достаточно высокий уровень взаимного ужесточения внутри, зачастую старых знакомых, когда-то он пересекается и переходит на личные отношения, когда-то он не переходит на личные отношения. Считать это информационной войной...

Лобков: Нет, Запад объявил России информационную войну — я бы так сказал.

Волин: Послушайте, каждая страна всегда исходит из своих определенных интересов, она их информационно отстаивает. Говорить о том, что сегодня информационные отношения с Западом сильно отличаются от тех информационных отношений, которые были 5 или даже 10 лет тому назад, я бы не стал.

Лобков: Вы либерал.

Волин: Я реалист.

Желнов: Как реалист? Там нагнетание, а вы отрицаете это нагнетание, то, что там происходит.

Волин: Я не говорю, что нет субъективных оценок. Я не говорю, что нет попыток представить Россию в однозначном негативном свете, но я не вижу здесь ничего нового. В принципе, это все, что мы наблюдаем на протяжении многих-многих лет и в отношении старой России, и в отношении Советского союза, в отношении новой России.

Желнов: Да, но термин «путинофобия» из уст пресс-секретаря президента появился буквально недавно. О путинофобии не говорили в 2006 году, в 2010 году.

Волин: В 2006 и 2010 году, на самом деле, не говорили, это новый элемент, я не могу сказать, что это принципиальные изменения всей информационной конструкции, но перенос отношений и негатива лично на лидера страны — да, это достаточно новый элемент, который мы наблюдаем.

Баданин: Алексей Константинович, во-первых, приятно разговаривать с ньюсмейкером и одновременно разговаривать в кругу журналистов. Вы работали в медиа по обе стороны, поэтому, как человек, работавший с медиа и в медиа, может быть, знаете, может быть, нет. Бытует такое негласное, но, тем не менее, во многих СМИ уже давно вербализованное правило: только не про первое лицо, его можно по-другому, оно иногда по-другому формулируется — только не пишем личное про первое лицо. Согласитесь, хотя, может быть, и нет, правило очень общо звучит, его границы легко раздвигаемы. Например, дружба с музыкантом Сергеем Ролдугиным — это личное или не личное? История успеха, делового успеха, подчеркну, Кирилла Шамалова, предполагаемого зятя президента — это личное или неличное? Или расширение МГУ, главного ВУЗа страны — личное, опять же, или неличное? На ваш взгляд, где границы личного, когда мы, медиа, пишем или показываем сюжеты про руководителей страны?

Волин: Если говорить в принципе про деятельность средств массовой информации, то средства массовой информации определяются законом о СМИ, в котором говорится, что средства массовой информации вольны писать о том или говорить о том, что они считают нужным. Каждое средство массовой информации находит для себя и формирует свою повестку, каждый определяет свою тему. И если говорить про личное или не личное, я не буду говорить даже в отношении первого лица, я могу сказать принцип, которого придерживался я. Потому что когда мы издавали журналы «Профиль», «Business Week» и «Компания», которые тоже много о чем писали, у нас всегда был следующий подход, который я провозглашал: мы можем писать о чем угодно, мы можем поднимать любую тему, и это касалось не только первого лица, это касалось кого бы то ни было в принципе, любого из ньюсмейкеров, мы не должны заходить на личную тему, после которой это перестанет быть просто бизнесом, а станет личным элементом. То есть у меня всегда по деятельности в медиа был подход, что я не желал доводить дело до того, чтобы у меня не было возможности с кем-то из ньюсмейкеров, про кого мы напишем, потом не пожать ему руку, не сесть за стол и не продолжить нормальное общение.

Желнов: Кейс про Кирилла Шамалова, упомянутый Романом — это личное или бизнес уже?

Волин: Послушайте, можно было писать и, опять-таки, кто-то писал про Кирилла Шамалова, я не знаю, является ли Кирилл Шамалов родственником президента или не является он родственником президента.

Желнов: Но мы сейчас не об этом, мы даже о том, где эта грань.

Волин: Еще раз. Каждый ее определяет для себя.

Желнов: Вы лично как определяете на конкретном примере?

Волин: Я лично не писал про бизнес Кирилла Шамалова.

Баданин: Но вы же следили, например... Хорошо, оставим Кирилла Шамалова, как это сделали многие российские СМИ. Вопрос: панамское досье, про него писали многие, и вы наверняка следили за российскими медиа, которые освещали. На ваш взгляд, российские медиа как отработали тему панамского скандала и был ли там переход на личное?

Волин: Все по-разному отработали. Послушайте, у нас колоссальное количество средств массовой информации, каждое из которых имеет свою редакционную политику, и все это отрабатывали по-разному.

Лобков: У нас были средства массовой информации, которые участвовали в этом расследовании, например, были членами консорциума, и они задавали тон.

Волин: Они об этом писали, об этом писали и те, кто не участвовали. Еще раз я здесь говорю, что, на мой взгляд, панамское досье не потрясло основ мироздания российской публики.

Желнов: Окей, да, поскольку в нашей студии сегодня, я бы сказал, два ньюсмейкера, имея в виду Антона Носика и Романа Баданина, поскольку речь о РБК, холдинг, который Роман представляет.

Баданин: Да, но вы уж извините, по истечению обстоятельств буквально. Я журналист, про медиа которого в последнее время много пишут другие журналисты, вы наверняка это тоже читали и видели, смотрели. Есть несколько версий происходящего: по одной версии нас продают, по другой версии на нашего акционера, то есть на Михаила Прохорова, оказывается давление с тем, чтобы изменить нашу редакционную политику. Сразу скажу: я не знаю, какая версия правильная. Вопроса из этого проистекают два: во-первых, если вы подскажете, что с нами будет, я вам буду лично признателен...

Волин: А моя фамилия Прохоров?

Баданин: Нет, я же спрашиваю вас как ньюсмейкера, который может слышать про это.

Волин: Послушайте, мне кажется, что это несколько идиотичная ситуация. У вас есть владелец бизнеса, на которого вы работаете. Вместо того, чтобы снять трубку, позвонить владельцу бизнеса и спросить: «Что ты собираешься дальше делать со своим активом?», вы спрашиваете посторонних людей, даже не сильно с Михаилом знакомых, что собирается делать ваш акционер в отношении принадлежащего ему бизнеса, в коем вы работаете.

Носик: Все-таки бизнес отнимает ваш наниматель.

Волин: Минуточку, бизнес никто не отнимает.

Носик: Как это?

Волин: Так.

Лобков: А история с Лента.ру, допустим, такая свежая?

Носик: Тоже Мамут решил? То есть ваш наниматель не засветился никак?

Волин: А кто? Подождите, а кто как не Мамут?

Новик: Тоже шесть вызовов к Володину на ковер.

Желнов: То есть вы считаете, что Мамуту не звонили и не просили?

Волин: Я, по крайней мере, про это ничего не слышал. Мамут не жаловался.

Желнов: А про давнюю историю про Абрамовича с Березовским вы тоже не слышали? Про то, как Кремль просил Абрамовича купить тогда «ОРТ» и «Коммерсантъ»? В суде звучали эти показания со стороны Абрамовича, в английском.

Волин: Абрамовича и спрашивайте про английский суд.

Желнов: Нет, я спрашиваю вас, как замминистра. То есть вы говорите, что нет вмешательства.

Волин: Нет вмешательства.

Желнов: А что тогда, тот случай, который я упомянул — Абрамович и Березовский или Лента.ру, Мамут?

Волин: А долги кто набрал?

Лобков: А шестой протокол — кто?

Носик: А протокол подписывал почему-то человек в должности, наш общий знакомый.

Желнов: Ваш, кстати, хороший знакомый, покойный Михаил Лесин.

Волин: Да, подписывали.

Носик: Федеральный министр вашего министерства подписывал бумаги, хотя не был кредитором. Кредитором был «Газпром», а подписывал министр печати.

Волин: Как гарант сделки.

Носик: Гарант?

Волин: Да.

Носик: Так вот вас Баданин и спрашивает как гаранта.

Баданин: Кто гарант?

Волин: В данной ситуации к нам, как к гаранту сделки, никто не обращался.

Баданин: Нет, ребята, хорошо, вернемся к фактам. Отвечая на ваши резонные замечания, я отвечу так: было заявление ОНЭКСИМа, которое гласит, что ничего не продается. Но, тем не менее, оно может не отражать всего — я это допускаю тоже как журналист, который должен критически относиться к вам.

Волин: Так вот это высокая степень, как раз показывающая свободу средств массовой информации в Российской Федерации, потому что люди публично сомневаются в позиции, заявленной акционером. Это нормально.

Баданин: Хорошо. Первый вопрос, я ответ на него услышал. Есть второй вопрос: вы, как человек, работавший, опять же, и с одной стороны, и с другой стороны медиа, вы как считаете, собственники медиа диктуют повестку своим редакциям? Они руководят написанием заметок? Это здесь много...

Волин: Собственники медиа не руководят написанием заметок, равно как собственники заводов не говорят токарю Васе, как ему точить гайку, но редакционную политику средств массовой информации собственник медиа, вне всякого сомнения, определяет, а если он этого не делает, то он полный идиот.

Баданин: А каким образом? Как вы это себе представляете? Вы уж простите.

Волин: Очень просто. Я когда был, соответственно, руководителем энного набора средств массовой информации, у которых был собственник, мы периодически с собственником общались и более-менее проговаривали наше отношение к жизни и к тем или иным вещам. Это не было мелочным вхождением и вмешательством в работу средств массовой информации, но общую линию мы, конечно же, с ним проговаривали.

Баданин: А допускаете ли вы такое, что в каких-то СМИ могут писаться заметки, которые надиктованы акционером для достижения каких-то своих целей?

Волин: Вне всякого сомнения, допускаю.

Чепель: Алексей Константинович, я хотел вернуться к теме панамского досье...

Волин: Поскольку, если мы, извините, опять-таки, возвращаемся к средствам массовой информации и акционерам, хочу напомнить старую добрую истину: «Моя корова — что хочу, то и делаю».

Чепель: Опять же, принятие решений владельцами, собственниками и руководителями СМИ. Что касается панамского досье, мы чуть-чуть обсудили, что не прозвучала эта тема широко, как вы справедливо заметили, немногие ее подхватили. Но если разбираться, то предмет этой публикации — это коррупция. Коррупция звучит в обществе, находит отклик у общества, если эту тему поднимать, как недавно зимой доказало расследование Фонда борьбы с коррупцией, посвященное семье генерального прокурора. Я не говорю здесь о том, насколько оно имело свою почву или нет. Тема прозвучало, этому доказательство — 5 миллионов просмотров на ютюбе. Людям интересно это знать, интересно знать, как распоряжаются и откуда имеют свои средства высшие наши чиновники. Тем не менее, СМИ в большинстве своем, чем больше это СМИ, тем более осторожно оно себя ведет, не подхватывая эту тему. Вы считаете, почему они идут за такой, казалось бы, популярной у людей историей?

Волин: Во-первых, потому, что вы сказали, что история у людей непопулярная, во-вторых, потому что в панамском досье нету коррупции. В панамском досье есть офшорные счета тех или иных лиц. Но извините меня, пожалуйста, коррупция — это когда человек берет взятки, коррупция — когда деньги...

Лобков: Это странные сделки, от которых невозможно получить выгоду, если это бизнес-сделка, это антибизнес-сделки, которые вызывают сомнения, потому что они антибизнесовые.

Волин: Если сделка вызывает сомнения, это не значит, что она коррупционная. Знаете, я также могу сказать, что с точки зрения бизнеса, приобретать актив, обремененный долгом в 220 миллионов долларов — это тоже крайне сомнительная сделка. Тем не менее, РБК почему-то было куплено.

Желнов: Алексей, Родион сослался на статистику — 5 миллионов просмотров, речь о Чайке. Это ли не интерес аудитории? Но это и осталось только на канале в ютюбе, по сути.

Волин: Что, опять-таки, показывает то, что люди посмотрели, потому что идут, реагируют на громкое знакомое имя и затем, видимо, просмотрев, так же несильно возбуждаются.

Лобков: Вы имеете в виду имя Навального, да?

Волин: Да.

Лобков: Но здесь вы не боитесь произнести имя Навальный?

Волин: Нет, я не боюсь произнести Навальный.

Желнов: Я вас хочу спросить про «Российскую газету», про данные, которые недавно были опубликованы Роскомнадзором, подконтрольным вашему министерству ведомством, о том, что «Российская газета» имеет источники иностранного финансирования. Можете объяснить, как вообще это возможно?

Волин: Да, могу объяснить. Это определенная недоработка сегодня в формулировках закона, потому что когда закон разрабатывался, мы как раз предупреждали, что там можно очень корректно подходить к понятию, что такое является источник иностранного финансирования. Потому что рекламу оттуда убрали, как источник финансирования, но разного рода договоры об информационном обеспечении и об информационном сотрудничестве остались. И, собственно говоря, иностранное финансирование, которое было упомянуто в данных Роскомнадзора в отношении «Российской газеты», как раз относится к контрактам, которые «Российская газета» заключала на проведение разного рода информационных кампаний зарубежными партнерами.

Лобков: А что это за кампании?

Волин: Извините, пожалуйста, это бизнес, а бизнес любит тишину.

Лобков: Это какие-то пиар-кампании по продвижению российских интересов?

Волин: Нет, это совместные были проекты по взаимным публикациям.

Лобков: Я просто хотел вас спросить: когда иностранных собственников изгоняют с рынка. Это решение было принято, 20-процентная квота, и мы знаем, что сменились владельцы у многих медиа, и медиа стали гораздо более управляемыми. А вы довольны результатами действия этого закона вообще, как это работает, как постепенно меняется структура собственности у таких средств массовой информации как «Ведомости», Forbes, например?

Волин: Мы не испытываем довольства или недовольства, но, в принципе, безэмоционально относимся к средствам массовой информации. Нас больше интересует их конкурентоспособность и общая ситуация на российском медийном рынке, поэтому что касается редакционной политики Forbes или «Ведомостей», нам, честно говоря, все равно, министерство в редакционную политику не вмешивается.

Желнов: Вы сами лично этот закон сейчас уже, когда он реализован, поддерживаете, не поддерживаете, он вам кажется эффективным, нужным?

Волин: Мы не можем поддерживать или не поддерживать закон.

Желнов: Лично вы, я сейчас не про министерство.

Волин: Я не могу говорить не про министерство, давая вам интервью в качестве заместителя министра связей и массовых коммуникаций.

Желнов: Но вы можете оговорку сделать. Это допускается.

Волин: Нет, все-таки все, что я здесь говорю, я должен говорить как представитель министерства.

Носик: Но вы все-таки представляете министерство, в составе которого есть современная часть, то есть связь, поэтому ваши коллеги...

Волин: Простите, пожалуйста, а что в составе нашего министерства есть несовременного?

Носик: Печать.

Волин: Печать она тоже вполне себе современная.

Носик: По цифрам — нет.

Волин: Подождите, мы говорим большое или маленькое, или современное и несовременное.

Носик: Ваше министерство является единственным в России, от которого прозвучали в разное время по поводу того вороха идиотских законов про интернет, которые напринимали за последние годы и которые вообще не подлежат переводу на русский язык, на юридический язык и т.д., ваши коллеги, которые связисты, они уже освоили фразу: «Мы этот закон не писали. Нам что принесли, то мы и исполняем».

Волин: Прошу прощения, отрицательные отзывы на законодательные инициативы в отношении интернета пишут не мои коллеги-связисты. Отрицательные отзывы на законопроекты касательно интернета пишу я.

Носик: Собственно, про это мой вопрос.

Баданин: Мы нашли своего героя.

Носик: Про это мой вопрос. Я абсолютно понимаю, зная и вашу биографию, и читав много ваших интервью в этой жизни, я понимаю, что ваше отношение к тем законам, которые вашему ведомству приходится дальше исполнять, оно должно быть резко негативным, потому что эти законы противоречат здравому смыслу и польза их непонятна. Оставим в покое интернет, потому что иначе мы увязнем в дебрях. Но просто конкретно закон этот про иностранное владение и про декларирование, про публикацию всего того, что на вашем сервере опубликовано, что это идиотские требования — это мы можем договориться, а что-нибудь полезное вообще в том, что кто-то нашьет себе желтую звезду иностранца, вообще какое-нибудь рациональное зерно в этом видите? Что теперь люди должны говорить: «Я, я»? Но это же законы, которым 600 лет, желтую звезду-то носить — это же еще средневековые законы, то, что они сейчас принимаются…

Волин: Давайте все-таки говорить о том, что желтую звезду никто нашивать от вас не требует.

Носик: Иностранные агенты, например, обязаны всем сообщать, что они иностранные агенты. А закон об иностранном владении — это продолжение закона...

Волин: Нет, это не продолжение закона об иностранных агентах. Как раз я должен напомнить, что пару лет тому назад была одна из депутатских инициатив, которые как раз пытались ввести понятие в средства массовой информации «иностранный агент». И тогда позиция и у правительства, и у нашего министерства была вполне себе отрицательной. Если говорить про историю законопроекта про ограничение иностранного владения, то, вне всякого сомнения, у нее была серьезная эмоциональная составляющая, потому что давайте не забывать о том, что депутатский корпус в значительной степени отражает и те мнения, и те настроения, которые существуют в массе российского общества.

Лобков: Посмотревшего государственный канал.

Волин: Или государственные каналы все-таки ориентируются на своего зрителя, потому что заботятся о рейтинге. Мы уже 2 года тому назад, помнится, в этой же студии, студия территориально находилась не здесь, уже беседовали на эту тему.

Желнов: Да, Алексей, вы сказали про эмоциональное состояние, что этот закон принят на фоне эмоционального состояния. Это что значит — эмоциональное состояние? Когда эти законы принимаются по эмоциональному состоянию? Как-то странно.

Волин: Законы принимаются, в том числе и по эмоциональному состоянию.

Желнов: Из-за эмоций законы принимаются?

Волин: Вне всякого сомнения, потому что когда вы находитесь в отношении, в том числе и конфронтации окружающих государств, это оказывает воздействие и влияние, как на общественные настроения, общественные настроения передаются депутатам, депутаты, зная, что им необходимо избираться, вынуждены реагировать на те настроения, которые есть в обществе.

Желнов: То есть этот закон родился, по вашему мнению, из-за конфронтации России с рядом западных стран?

Волин: Вне всякого сомнения, этот закон был ответом на введенные против Российской Федерации санкций со стороны западных стран.

Лобков: А скажите, пожалуйста, на прошлой неделе пришло письмо Бастрыкина.

Желнов: Так еще не формулировали, я первый раз это слышу.

Волин: Это так формулировали, и достаточно много мы на эту тему тогда уже говорили, притом, что мы не были инициаторами этого закона, но мы понимаем, что двигало депутатами, когда они его принимали.

Желнов: Он схлопнул конкурентное поле?

Волин: Нет, не схлопнул. Более того, в отношении этого закона, когда его приняли, первое, что мы сделали, опять-таки, занимаясь экономикой — мы встретились с владельцами многих средств массовой информации, где было иностранное владение, и стали обсуждать самые главные вопросы: «Ребята, вы когда инвестировали сюда, вы на деньги от этого закона попадаете или не попадаете?». И со всеми крупными участниками рынка мы пришли к выводу, что на деньги они не попадают, потому что ограничение по влиянию, по формированию редакции никак не сказывалось на бизнесе, возможности заработка для них для всех сохранялись.

Лобков: У меня вопрос все-таки про господина Бастрыкина, который на прошлой неделе выступил с рядом инициатив, которые выходят за полномочия председателя Следственного комитета, в частности, об ограничении интернета, копировании китайской модели этого фаервола и т.д. Вы, как министерство, как минимум, не отреагировали. Может быть, вы сейчас отреагируете на письмо Бастрыкина, чтобы нам понять: это было мнение его, как частного просто гражданина, одного из зрителей Первого канала и избирателей тех депутатов, которые вам принимают законы, или как руководителя силовой структуры мощнейшей, нам нужно осторожно относиться к этому произведению, которое в «Коммерсанте» было опубликовано?

Волин: Министерство не реагирует на публикации в средствах массовой информации, которые не являются ни официальными документами, ни законодательными инициативами.

Желнов: Но вы прочли текст?

Волин: Да, прочел.

Желнов: Что скажете?

Волин: Интересная статья.

Желнов: Но вы согласны с доводами, с тезисами, которые там излагаются, или считаете, что это?

Волин: Мы даже и не собираемся в настоящий момент это обсуждать, поскольку это точно не является ни официальным предложением ведомства, ни законотворческой инициативой.

Желнов: Вы думаете, это в работу не пойдет?

Волин: Я не гадаю на кофейной гуще, но я, в принципе, исхожу из того, что когда люди хотят сделать какое-то официальное внесение или официальное предложение, они работают по другим каналам.

Желнов: А зачем тогда? Вы точно знаете ответ на этот вопрос, как и Рома справедливо говорил, поскольку вы были и по ту сторону баррикад. А зачем тогда Бастрыкину это писать? Скажите как журналист сейчас.

Волин: Подождите, я журналист, а не психоаналитик. Я не знаю, зачем и почему.

Желнов: Да, но любой журналист все равно найдет ответ на вопрос, зачем он это публикует или зачем он это делает.

Волин: Когда у журналиста есть вопрос, он идет к источнику информации и спрашивает «зачем?». Пока я не видел ни одного журналиста, который бы подошел к Бастрыкину на пресс-конференции, и спросил бы его: «Зачем вы это сделали?». А почему журналисты спрашивают представителя министерства связи и массовых коммуникаций: «Зачем это сделал Бастрыкин» — мне тоже не совсем понятно.

Лобков: Этот человек откровенно покушается на ваши полномочия. Мне было бы обидно, например.

Волин: Опять-таки, он не покушается на мои полномочия. Когда он будет покушаться на мои полномочия, он это как-то оформит юридически закончено, а пока это статья.

Чепель: Хорошо, эта статья — это его инициатива. А если другая инициатива: Лига безопасного интернета Константина Малафеева проводит форум безопасного интернета, приводит Луве, которые известен как отец китайского фаервола. Это тоже частная инициатива или это какое-то проявление какой-то тенденции, может быть, опыт перенимают?

Волин: Я могу сказать, что лично я за все время работы в министерстве ни разу не встречался с представителями Лиги безопасного интернета.

Баданин: Слава Богу.

Волин: Хотя с Денисом Давыдовым, который ей руководит, был знаком до прихода в министерство.

Баданин: Давайте тогда я спрошу не про частную инициативу, а про юридически оформленную. Несмотря на то, что Антон порекомендовал не лезть нам уже в интернет, потому что, видимо, Антон нас может всех переговорить в этой теме.

Волин: Но просто он считает это своей вотчиной уже много лет и, в отличие от меня, ревниво к этому относится.

Носик: Нет, вы понимаете, если я с вас начну спрашивать. Я подверг критике деятельность главного санитарного врача Онищенко по запрету рекламы Мельбурнского метрополитена. За эту критику ваше ведомство заблокировало мой «Живой журнал». Статья знаете какая? «Пропаганда подростковых самоубийств». Я пропагандировал подростковые самоубийства путем того, что я, российский взрослый мужик, критиковал деятельность российского взрослого госчиновника, и это прошло...

Волин: Я хотел бы напомнить, что решение блокировки по вопросам суицида принимает не наше ведомство. По закону решение о блокировке по вопросам суицида принимает ведомство тогда товарища Онищенко, и мы, как министерство, не имеем полномочий оспаривать или подвергать сомнению. То есть мы исходим из следующей конструкции, что есть суицид, по которому решение принимает Росздравнадзор, притом, кстати, я должен выступить на защиту Онищенко, мы очень часто с ними ругаемся по поводу расширенного толкования суицида, у нас есть разногласия на эту тему. Но когда встал вопрос, кто будет брать на себя ответственность за решение, что это является пропагандой суицида, все ведомства очень активно отпихивали это от себя, и не только суицид, потому что, знаете...

Носик: Наркотики, я думаю, тоже.

Волин: Нет, по наркотикам здесь вообще это было без вопросов, тут все понимали. Кстати, между прочим, меньше всего разногласий было в отношении наркотиков и детской порнографии. МВД не захотело брать тогда детскую порнографию, сославшись на то, что в законе о полиции ничего не сказано про решение по блокировкам, и пришлось взять...

Носик: Это вы, да?

Волин: Роскомнадзор, слава Богу, министерство тут не причем.

Носик: Но ваша?

Волин: Это наша, и там народ очень быстро сменяется, потому что те люди, которые сидят, это отсматривают, у них психика реально не выдерживает. А Онищенко когда понял, что самоубийство никто брать не хочет, был разговор буквально по понятиям: «Если не ты, то кто?». И он сказал: «В таком случае я возьму». Да, они иногда перегибают палку, но врачи часто вообще перегибают палку.

Носик: Он не врач. Он шарлатан.

Волин: Это ваше личное мнение.

Желнов: Давайте без оскорблений. Я хотел вас спросить, не Антону же этот вопрос задавать: как вы расценили сегодняшнее обвинение, которое Следственный комитет вынес Носику по той статье, не будем ее цитировать, но вы находите там экстремизм или нет, в той статье? Лично вы?

Волин: Какая именно? Просто я, извините, не в курсе.

Желнов: Речь про сирийскую статью, я, опять же, не буду ее сейчас повторять в эфире, цитировать.

Волин: Это на «Эхе Москвы» которая была?

Носик: В том числе.

Желнов: И в «Живом журнале» Антона, и на «Эхе Москвы», да.

Волин: Честно говоря, говорю в глаза Антону, есть к чему придраться. Тема есть, Антон.

Носик: Я знаю.

Баданин: Состав есть. Обычно в органах так и говорят.

Волин: Но я, извините, не из органов, я из медиа, поэтому не безукоризненная, с точки зрения…

Желнов: А у Рамзана Кадырова, когда инстаграм с эффектом прицела на бывшего премьер-министра страны — как вы это расцениваете? Там есть экстремизм и можно тоже, соответственно, как-то отреагировать? Потому что не было блокировок, не было инстраграма, не было заявлений Роскомнадзора по поводу разжигания вражды, ненависти по отношению к другому лицу.

Носик: Но у них такого критерия нет. Они только за экстремизм могут только по вступившему решению суда.

Волин: За экстремизм, опять-таки, прошу прощения, хотел бы напомнить, что решение принимает не РКН, по экстремизму решение принимает прокуратура.

Баданин: А суды?

Волин: Есть возможность досудебной блокировки за экстремизм, и решение об этой блокировке принимает или генеральный прокурор, или его заместители — так в законе прописано.

Желнов: Но вы считаете, у Носика есть экстремизм, в заявлениях Кадырова...

Волин: Я не занимаюсь экстремизмом. Вы мне задали конкретный вопрос про статью Носика, что я про это думаю. Здесь сидит Носик, я могу прямо в глаза Носику сказать, что я по этому поводу думаю. Если здесь будет сидеть Кадыров, я готов поговорить с Кадыровым по поводу его инстаграма. Хотя, опять-таки, все, что касается, я попросил бы здесь также принимать во внимание Михаила Михайловича Касьянова, с учетом того, что я при Михаиле Михайловиче работал в качестве замруководителя аппарата и, по сути дела, был его пиарщиком на протяжении 3 лет, у меня есть определенные ограничения, связанные с работой с клиентом.

Баданин: Про интернет. Есть одна уже вполне оформленная юридически инициатива, она принадлежит двум депутатам и касается работы новостных агрегаторов в России. Мы все знаем, кто не знает, те могут легко найти, что министерство высказывалось и критически про эту инициативу. Тем не менее, по всем признакам она будет в доработанном виде принята, раз уж она принята в первом чтении. Как вы думаете, с нашими новостными агрегаторами нужно что-то делать? Достаточно они регулируются сейчас или чего-то не хватает?

Волин: Позицию министерства вы знаете. Она заключалась в том, что мы считали дополнительное регулирование агрегаторов ненужным и чрезмерным, прежде всего, исходя из того, что агрегаторы, прежде всего, агрегируют контент средств массовой информации, и поэтому ответственность за контент принадлежит тому, кто его опубликовал. Более того, что средства массовой информации на них распространяются все законы о СМИ и об ответственности за все остальное тоже. Поэтому говорить о том, в каком виде будет принят закон, я сейчас не берусь, у меня было несколько бесед на эту тему и с представителями Государственной думы, они обещают закон ко второму чтению серьезно доработать. Пока мы не видели версию того, что может пойти на второе чтение. Когда увидим — тогда готов буду сказать свое суждение.

Баданин: Смотрите, одно уточнение: в чем отличие правил, распространяющихся на СМИ, от тех правил, точнее, от отсутствия правил, которые распространяются на агрегаторы. Регулирующий орган, Роскомнадзор, может уведомить СМИ о том, что в какой-то его публикации есть признаки того или иного нарушения. И у СМИ, по-моему, сутки есть на то, чтобы удалить эту публикацию. Сейчас, возможно, речь идет о том, чтобы просто распространить эту норму и на агрегаторы.

Волин: Тогда ничего страшного нет.

Баданин: В этом нет никакой проблемы, если агрегаторы точно так же должны будут по сообщению Роскомнадзора удалять, например, целые сюжеты новостные, посвященные...

Носик: Сюжеты не могут ничего содержать. Содержать могут только конечные материалы. Сюжеты — это же без авторства.

Баданин: Агрегатор удаляет ссылку на конечный материал.

Носик: Конечный материал. Но самое смешное, что если бы речь шла о том, что написано в сопроводительной записке к этому закону, то этот закон бы сам себя отстреливал в голову через 57 статью закона о СМИ. Потому что по закону о СМИ не подлежит ответственности СМИ за распространение того, что было до этого правомерно опубликовано в другом СМИ. То есть ответственность агрегатора снимается наличием другого СМИ. Но в данном случае у нас есть закон о забвении, который этот принцип уже изнасиловал один раз, сказав, что СМИ пишет правду и не подлежит ни претензии, ни ответственности, ни 152 статье. СМИ написало правду. А Яндексу штраф на 3 миллиона за то, что он это проиндексировал.

Волин: Подождите, не так. Все-таки закон о забвении

Носик: Точно, дословно процитировал.

Волин: Подождите-подождите, минуточку. Закон о забвении говорит о том, что лицо вправе обратиться к поисковику с просьбой об удалении, но поисковик может и отказать.

Носик: И тогда 3 миллиона штраф.

Волин: Если по суду.

Лобков: Смотря какое лицо.

Волин: Если по суду.

Носик: Но все-таки к самому тексту претензий нет, к самому СМИ нет претензий. Закон о забвении накладывает ответственность на посредника. Причем у нас, поскольку мы разговариваем в Москве, а здесь уже сидит директор библиотеки украинской за содержание одной из книг, стоявшей на полке в этой библиотеке, притом, что нет никакой ее личной причастности к этой книге, просто в библиотеке на полке одна из книг попала в реестр, сидит директор библиотеки. Речь идет о распространении этой нормы на Яндекс и на Мэйл.ру?

Волин: Пока речь, еще раз, не идет ни о чем, потому что в том виде, в котором закон был внесен, он нам не нравился, мы на него написали отрицательное заключение. В каком виде он придет во второе чтение, я не знаю. Поэтому сейчас обсуждать гипотетические изменения, которые могут быть сделаны в законе — это точно преждевременно.

Лобков: Хорошо. Но есть другой законопроект, который сейчас в активном обсуждении, даже собираются все Лиги защиты безопасного интернета — это перемещение личных данных россиян, которые в соцсетях обитают, на территорию России. Как я понимаю, Гугл, фейсбук сопротивляются.

Носик: Нет, они просто не будут этого выполнять, потому что это смешно.

Лобков: С Дуровым неуправляемым — вообще неизвестно, что делать с его телеграммом, там вообще шифрованные сообщения, которые сейчас хотят запретить. WhatsApp тоже как раз начал шифровать сообщения.

Носик: И Viber.

Лобков: И Viber. Что со всеми этими компаниями крупными, социальными сетями, на которых Россия, в общем, можно сказать, общается друг с другом, что с ними будет вообще?

Волин: Пока ничего не будет, потому что действующий закон в отношении персональных данных говорит о том, что они должны храниться на серверах, находящихся на территории Российской Федерации.

Лобков: А они не хотят.

Волин: Минуточку, все крупные компании, которые здесь работают, совершенно спокойно поставили сервера здесь.

Чепель: А если они не поставят?

Волин: Если они не поставят, значит, тогда будут смотреть, что с ними делать. Пока таких проблем не возникало.

Лобков: Но вы можете назвать компании из этих, я в чем-то ошибся, я сказал, что Гугл, фейсбук, телеграмм, WhatsApp и Viber они не ставят сервера в России?

Волин: У меня нет таких данных, что они не ставят сервера в России.

Лобков: Они ставят сервера в России?

Волин: Я не знаю.

Лобков: Они будут записывать разговоры за 3 года вперед, как им велит закон?

Волин: Закон пока этого не велит.

Лобков: Но он обсуждается.

Волин: Он обсуждается, но он не принят.

Лобков: А ваша позиция какая по этому закону? Должны наши разговоры за 3 года вперед записываться?

Волин: Мы в своих замечаниях написали, что это приведет к очень серьезной нагрузке на индустрию, что это повлечет крайне большие дополнительные расходы, что нет ни одной страны мира, где так долго бы существовало подобного рода требование, и принятие этого закона, возможно, повлечет дополнительные расходы со стороны федерального бюджета. Потому что если связная индустрия начинает, соответственно, тратиться на оборудование, которое будет это все хранить, следовательно, возрастает тариф, следовательно, увеличиваются расходы на связь Министерства ведомств, которое финансируется из федерального бюджета.

Чепель: Если говорить об импортозамещении не в социальных сетях, вот, например, были потрачены государственные средства на создание поисковика. Он называется «Спутник», не знаю, все ли телезрители и присутствующие здесь мои коллеги об этом знают, в том числе, может быть, и в этом проблема его непопулярности, практически не используется. Вы имеете какое-то мнение по этому проекту, рассматривается он как провал или нет?

Волин: Я не являюсь пользователем «Спутника», насколько мне известно, его строил Ростелеком.

Носик: Да, Ростелеком дал 20 млн. «Кириллу и Мефодию» и R-Style.

Волин: Там не было бюджетных средств.

Носик: Считай, частные деньги просто госкомпании.

Волин: Тем не менее, частные, а не акционерные.

Желнов: Это импортозамещение как-то не срабатывает. Почему?

Волин: У нас, извините, есть другой отечественный поисковик, который вполне себе срабатывает — Яндекс называется.

Носик: Пока не добили его, он есть.

Лобков: Складывается ощущение, что депутаты что-то такое принимают по своей инициативе, во что не очень, честно говоря, верится, потому что, например, мы знаем, как наши депутаты работают, как вбрасываются те или иные законы. И вы с этим ничего не можете сделать. То есть если этот закон примут о трехлетнем хранении, о закупке этих ящиков, какие-то ящики нужно покупать, специальное программное обеспечение у специально уполномоченных агентов государства, потому что государственная тайна, ФСБ, ФСО, все дела, то вы вынуждены будете его исполнять?

Волин: У нас Конституция Российской Федерации предусматривает разделение властей. У нас есть власть законодательная, которая принимает законы, есть власть исполнительная, которая эти законы исполняет. Поэтому совершенно понятно, что министерство будет принимать все законы, которые приняты депутатами Государственной думы.

Носик: У меня по этому поводу, как у представителя уничтожаемой методично индустрии, все-таки вопрос: есть ли где-то лично для вас эта нюрнбергская грань? Потому что нам спустили закон — и мы его исполнили, не обсуждаем начальства — это мы слышим на Нюрнбергском процессе. Вы говорите: этот закон мы исполняем, тот. То есть вы исполняете законы, на которые писали отрицательные отзывы.

Волин: Во-первых, я бы все-таки не употреблял ни в коей степени здесь упоминание Нюрнберга, потому что ситуация несколько разная.

Носик: Это принцип — исполнять закон, который не считаю справедливым. То есть быть агентом несправедливости.

Волин: Подождите. Я считаю или я не считаю справедливым или несправедливым — это сугубо субъективная точка зрения. Чикатило тоже, наверное, считал, что какие-то законы, запрещающие убивать детей, с его точки зрения, были крайне несправедливы.

Носик: Женщин.

Волин: Женщин, извините, давно было. Поэтому «я считаю, что-то несправедливым и выполнять не буду» — ну у нас есть такие, которые считают, что на красный свет тормозят только трусы. Все-таки мы с ними как-то боремся. Если возвращаться к тому, что мы говорили про импортозамещение, у нас с точки зрения импортозамещения, я считаю, очень многое успешно, в том числе, в интернете было сделано, потому что Вконтакте вполне себе успешный проект, Мэйл.ру — очень успешный проект.

Желнов: И контролируемый проект.

Носик: Но так ведь в них нет участия вашего ведомства. Они были сделаны благодаря тому, что Роскомнадзор не вмешивался. С тех пор, как он вмешивается, капитализация того же Мэйл.ру упала в три раза, с тех пор, как началась эта ситуация. Вы написаны у них в проспекте эмиссии для лондонской и нью-йоркской биржи в качестве риска. На вас смотрят миллионы инвесторов, читают про вас, что вы — угроза.

Волин: Государство — всегда риск, потому что, хотел бы вам напомнить, что в любом договоре в любой стране мира среди причин форс-мажора являются действия государственных органов. В отношении удушаемой умирающей интернет-индустрии как-то не совсем с вами согласен, что она удушаемая и умирающая, потому что на фоне падения основных отраслей экономики интернет-отрасль в Российской Федерации в прошлом году продемонстрировала рост в 15%. Знаете, всем бы так умирать.

Носик: Ну да, остановили тот рост, который был, снизили его в 10 раз. Добились.

Волин: Послушайте, побойтесь Бога. Когда был рост 150% в год?

Носик: Как когда? В интернет-индустрии…

Волин: В интернет-индустрии не было роста 150% в год.

Носик: Рост с нуля очень быстрый.

Баданин: Он помнит зарю российского интернета.

Волин: Он помнит, кого Чикатило убивал.

Носик: Мы же одного возраста примерно.

Баданин: Я вас с интересом слушаю, продолжу тот философский вопрос, который начинал Павел. Складывается ощущение, действительно, что есть одна сторона, которая придумывает изменения, касающиеся интернета, СМИ, и другая сторона — министерство, которое, так или иначе, реагирует, в основном, по крайней мере, по тем темам, которые мы обсуждали, негативно.

Волин: По-разному, когда негативно, когда позитивно.

Баданин: Мне просто интересно по-человечески знать: а кто у нас в стране главный стейкхолдер изменений в нашей медиа-политике и в нашей интернет-политике? Я не верю в то, что многие обсужденные тут законы рождаются в голове депутата Лугового или депутата Ющенко. В Железняка я верю больше, чем в депутатов Лугового и Ющенко, вы уж простите. 

Волин: А я верю нашим депутатам.

Желнов: Вы кому из них верите?

Волин: Я верю в то, что каждый из них делает исключительно то, что сам лично считает для себя нужным и необходимым.

Желнов: Какой-то депутатский закон, предложение — что вам запомнилось, что вам понравилось из того, что депутаты предлагали?

Волин: Если говорить про медиа-отрасль, то я должен сказать, что буквально в последнюю неделю депутаты Ольга Тимофеева и Леонид Левин внесли ряд законопроектов, которые направлены, в том числе, на либерализацию рекламного рынка, про бегущую строку и на увеличение объемов в печатных СМИ рекламы. Если говорить про самое последнее.

Желнов: Это то, что сейчас на медиафоруме ОНФ обсуждается?

Волин: Да. Поэтому, знаете, опять-таки, у меня есть большое количество знакомых депутатов, с которыми я дружу и общаюсь на протяжении длительного времени, могу сказать, что они все высокопрофессиональные люди. Тот же самый Крашенинников не вызывает, по-моему, как юрист ни у кого никаких сомнений.

Носик: И приятно, что он не внес ни одного закона, касающегося интернета.

Желнов: А с кем у вас из чиновников, о которых говорил Роман, я имею в виду кремлевских, дружеские отношения?

Волин: У меня со всеми кремлевскими чиновниками дружеские отношения, потому что, как справедливо заметил Носик, мы очень давно живем и очень давно сидим в одной песочнице.

Желнов: Ну кого вы друзьями можете назвать из администрации президента или из Кремля? С кем у вас сложились долгие дружеские отношения, может быть, еще с тех времен, с 90-х?

Волин: Собственно говоря, со всеми с 90-х годов и сложились долгие дружеские отношения. Более того, вы их всех знаете. Ключевое — это, вот знаете, кто там про своих друзей будет рассказывать? Нормальные у меня дружеские отношения. Я могу сказать, что с подавляющим большинством кремлевских чиновников мы все зовем друг друга по именам и на «ты», никаких проблем здесь не возникает.

Лобков: Те факты, которые иногда просачиваются — переписка знаменитая Тимура Прокопенко, который, возможно, входит в число ваших друзей.

Волин: Нет, с Тимуром Прокопенко я не знаком.

Лобков: Заместитель начальника управления по внутренней политике, который фактически давал указания, как я понимаю, одному из медиа-менеджеров чуть-чуть подправить контент. Это было сделано. По-моему, это касалось Ленты.ру.

Желнов: РБК это касалось.

Баданин: Не касалось РБК, что что-то было указано и что-то поправлено. Можно я сразу внесу дисклеймер. Такого не было.

Волин: И опять мы говорим о документах, которые не были верифицированы.

Лобков: Не были.

Желнов: Николай Молибог подтвердил факт переписки с Прокопенко. Как не были верифицированы, если один из собеседников и авторов этой переписки подтвердил ее подлинность?

Волин: Следовательно, мы можем верифицировать то конкретное сообщение с конкретным персонажем, которое было подтверждено.

Желнов: Конкретное сообщение было в том, что «дайте немножко этого, а чуть-чуть этого, и давайте про Донбасс поменьше, а про это побольше, и обратите внимание на Константина Костина». И Молибог подтвердил подлинность этой переписки. Как быть?

Волин: Молибога спрашивайте.

Баданин: Я еще раз, как человек, представляющий РБК и сидящий здесь, еще раз уточню. Переписки кого-то из менеджеров с чиновниками, как и журналистов с чиновниками, работающими в разных ведомствах — это, наверное, обычная практика, по крайней мере, у нас, у журналистов, она бывает. Есть ли реакция соответствующая на это — вот в чем вопрос. Если уж вы упоминаете РБК, то я, сидя здесь, не могу… реакции, той, которой хотел достичь респондент, не было.

Волин: Как раз хочу еще сказать, в развитие хочу напомнить, что ответственность за редакционную политику всегда принимает главный редактор.

Носик: По закону о СМИ.

Чепель: Вы говорили о том, что для интернет-бизнеса, мы говорили о поисковиках, о социальных сетях, государство — это риск. С вашей точки зрения, для государства интернет — это риск?

Волин: Нет, для государства интернет — это одна из важнейших сфер, которую наше министерство успешно развивает и ей содействует, потому что мы считаем, что интернет — это точка роста. Мы считаем, что экономика интернета — это один из драйверов, который в состоянии вывести Россию. Мы видим, что объем экспорта IT-услуг за прошлый год превысил 7 млрд. долларов, что сопоставимо с экспортом вооружения, что является очень серьезным направлением. Более того, управление сегодня ни экономикой, ни государством невозможно без интернета. Более того, все, что делает наше министерство с точки зрения государственных услуг и их перевода в электронную форму, оно полностью строится на интернете. Как раз вы затрагивали вопрос про коррупцию, наша точка зрения, что именно дистанционная форма общения граждан и государства, которая исключает живое общение с чиновником — это лучший способ борьбы с любой коррупцией, потому что исчезает субъективный элемент. Экран компьютера не в состоянии у вас что-то попросить.

Баданин: Сегодня трагическая дата — 30 лет назад вы знаете, что произошло, произошла страшная трагедия на Чернобыльской АЭС. Наверняка вы, как давно работающий в отрасли человек, помните такую формулировку, по моим воспоминаниям — «пароводяной выброс», именно этой формулировкой советские медиа в течение непозволительно продолжительного времени описывали то, что случилось, не рассказывая правду или, во всяком случае, всю правду. Вопрос художественный: предположим, если бы вы в 1986 году занимали ту должность, которую вы занимаете сейчас, как бы вы рекомендовали медиа в вашей стране освещать такую страшную историю.

Волин: Занимая ту должность, которую я занимаю сейчас, у меня нет ни полномочий, ни возможностей что-либо рекомендовать СМИ. Мы этим не занимаемся. Если говорить про медиа в 1986 году, я хочу напомнить одну вещь: медиа сами ничего не придумывают. Когда происходит любое событие, есть набор ньюсмейкеров, которые по этому событию выступают. И обвинять на тот момент советские СМИ, что они что-то, в первые особенно дни, изменяли, искажали и прочее, было бы просто неверно в силу того, что они передавали то, что говорили ньюсмейкеры, уполномоченные освещать техногенную катастрофу.

Желнов: То есть вы хотите сказать, что это никак не цензурировалось, что просто не могли найти информацию? Как, вы хотите сказать, когда был Беслан, и первые три дня нам говорили про то, что среди заложников 100 человек?

Волин: И СМИ, и журналисты, которые находились в Беслане, соответственно, всю эту информацию так же передавали, потому что задача журналиста — передавать ту информацию, которую говорит ньюсмейкер.

Желнов: А как происходило так, что «Эхо Москвы», если говорить о Беслане, давало цифру 300, а большинство СМИ давали цифру 100. По крайней мере, по динамике первого дня.

Волин: Кто какой источник находил, на тот и ссылался. «Эхо Москвы» в том числе давало цифру 100, когда давало сообщения официальных лиц.

Желнов: То есть вы всерьез считаете, что в 1986 году не было цензуры, это просто журналистская недоработка?

Волин: В 1986 году цензура в Советском союзе была, но при всем при этом это было отдельное ведомство, кстати, входившее, если мне не изменяет память, в состав Таможенного комитета.

Желнов: Это ведомство не влияло на журналистов, журналисты просто недосмотрели, дали такую информацию?

Волин: Я про другое. Когда есть цензура, она влияет на журналистов. Но журналисты, если мы говорим про понятие пароводяного выброса, это была цитата, которую давали ньюсмейкеры, и журналисты, соответственно, передавали ту информацию, которую им говорили ньюсмейкеры.

Желнов: Слушайте, можно расширить поле ньюсмейкеров. На это мнение есть другое мнение, задача журналиста — это не диктофон и не подставка под микрофон, а это информирование. А вы говорите о журналисте, как о подставке под ньюсмейкера.

Волин: В 1986 году у них не сильно была возможность использовать какие-то другие источники информации.

Носик: Да, отправить туда съемочную группу со счетчиком Гейгера с правом самим замерять.

Волин: Послушайте, самое последнее, что мы можем делать — мы можем, сидя в 2016 году, осуждать журналистов, которые в 1986-м освещали события в Чернобыле. Хочу сказать, что многие из них привезли свою дозу радиации.

Желнов: Речи об осуждении не было, речь была о цензуре, а не об осуждении журналистов.

Баданин: Уточнить окончательно, какой-то итог этой дискуссии подвести, иными словами, а сейчас ведомства, которое навязывало какую-то позицию журналистам, нет. 

Волин: Цензура в Российской Федерации запрещена Конституцией, читайте основной закон.

Желнов: Спасибо.