Юрий Шевчук: «Сейчас даже Высоцкий не объединил бы страну»

Желнов: Сегодня у нас долгожданный гость, честно скажу, мы долго ждали Юрия Шевчука к нам в студию. Юрий Юлианович, здравствуйте, я думаю, не будем вас представлять ни музыкантам, ни зрителям. Группа «ДДТ», просто Юрий Шевчук.

Шевчук: Честно скажу зрителям, очень не хотел я. Ну придушили меня, не смог устоять перед обаянием Натальи, да.

Желнов: Натальи Синдеевой имеется в виду, наш генеральный директор.

Шевчук: Да, да.

Желнов: Юрий Юлианович, поскольку все равно предполагается какая-то привязка к новостям, хотя мы от них скоро убежим, хочу вас спросить, что вы думаете об этой инициативе думской по поводу наказания за, было у нас оскорбление чувств верующих, теперь оскорбление гимна? Законопроект такой предлагается. Что вы об этом думаете? К музыке имеет отношение.

Шевчук: Ну мы все эти их законы просто празднуем. А что делать? Празднуем. Что мы думаем? Ну бред, конечно. Ну а что о бреде думать?

Лобков: Ну бред этот одобрил Верховный суд. То есть это значит, что у него есть прямая дорога к принятию.

Желнов: У бреда есть последствия, если говорить…

Шевчук: Да, много бреда, вообще много фантастики, мифологии. В этом живем, в вечности этой.

Левкович: Вам вообще музыка нашего гимна нравится?

Шевчук: Музыка гимна?

Левкович: Да.

Шевчук: Не хуже других.

Левкович: Вы бы поменяли гимн например?

Шевчук: Зачем?

Левкович: Ну не знаю. Может быть, какая-нибудь есть более достойная песня.

Шевчук: Я бы начальство поменял, а гимн — нет.

Левкович: Нет?

Шевчук: А зачем? Конечно, привычно уже.

Желнов: Юрий Юлианович, хочу вас спросить про Украину, поскольку понятно, что все последние события там и здесь повлияли и на ваших коллег по цеху, и на музыку. Вот эти белые и черные списки украинские, как вы к ним относитесь?

Шевчук: Бред, бред полный. И с той, и с другой стороны абсолютно не согласен. Музыкант должен работать, музыкант работает для человека. Неважно даже многим, каких политических взглядов этот человек, у него важна душа, и я с удовольствием работаю перед всеми, и ко мне на концерты приходят. И почему надо политику сюда затаскивать на эти поля наши земляничные, рок-н-ролльные, культурные? Совершенно не согласен.

Лобков: А вы можете понять психологию происхождения этих списков?С одной стороны, здесь в России понятно более или менее, здесь государственная политика, на Украине вроде произошла революция достоинства, революция свободы, и закончилось все этой цензурой, которая только дает почву для того, чтобы обвинять украинцев в том, что вот они там такие, списки составляют.

Шевчук: Ну не знаю, я вообще к политикам так отношусь всю свою жизнь, мягко скажу, с прищуром. Что украинские политики, что наши, они все из Советского Союза, они все, в общем-то, очень похожи в чем-то. Бюрократия есть бюрократия. Ни украинский народ еще не получил ни свободы, ни каких-то высоких достойных зарплат, ни россияне. Так что здесь нам еще далеко до того, чтобы всем кричать «Слава Украине!», «Слава России!». Мне кажется, нам надо много работать для этого еще.

Левкович: А вот что такое работать? Это такая общая фраза все время, «нам надо много работать». Что конкретно, это что?

Шевчук: Нам надо работать. А ты работал когда-нибудь?

Левкович: Ну да.

Шевчук: Ну можно начать с лопаты. Можно закончить гитарой. Самое главное, чтобы гитары не блеяли. Вот каждый работает, работать честно, искренне, помогать своей стране, людям, окружающим. Ну что, такие истины…

Лобков: Это теория малых дел, правильно я понимаю?

Шевчук: И теория малых дел, и больших дел.

Лобков: То есть когда вы не можете ничего изменить. Как мы думали, что что-то изменится в 2011 году, вот во время этих митингов. Я думаю, что и вы так думали, а потом все это схлопнулось, и люди стали заниматься какими-то маленькими благотворительными проектами, очищать, чистить кармы, что называется.

Шевчук: Паша, вот то, чем занимается Чулпан Хаматова, это святое. И я ее просто обожаю. Это что, теория малых дел? Детей спасает. И Саша Чернецкий помогает детям, больным туберкулезом. Какие же это малые дела-то? Если мы возьмем восьмидесятые годы, мы тоже занимались малыми делами какими-то, рок-н-ролльными, но это было очень хорошо и достойно, мне кажется.

Левкович: Кстати, по поводу восьмидесятых, я знаю, благодаря вам, собственно, знаю, что вчера у вас был квартирник.

Шевчук: Я вам хочу сказать одно, что вы большие люди, занимайтесь большими делами, а мы будем заниматься по способностям. Давай, Женя, я перебил.

Левкович: Да, вот квартирник вчерашний, вы до эфира рассказали о том, что вчера был квартирник, и это все очень напоминало как раз те самые времена.

Шевчук: У Жени Маргулиса вчера, я вам скажу, замечательный был квартирник. У него, прямо в мастерской у жены, люди сидели на полу. Вы помните эти квартирники в восьмидесятых? Меня пробила ностальгия. Так замечательно! Все хором пели.

Левкович: А не было в этом какой-то грусти при этом, что в общем-то, обратно загнали в подвалы, что называется?

Бухарин: Не были тогда так разделены, как сегодня?

Шевчук: Нет.

Бухарин: Они же были единым совершенно.

Шевчук: Нет, вообще российский народ был достаточно един при советской власти, согласитесь. То есть, по крайней мере, зарплаты были одни и те же у всех, и способ существования, и туалетной бумаги не было у всех, кроме дипломатов.

Бухарин: Ну, подпольные музыканты не очень совпадали с советским народом.

Шевчук: Я хочу сказать, что раньше было раньше, мы все были моложе, и мы понимали, и видели все, и чувствовали. Но у нас все стояло, понимаешь, все было рок-н-ролл, был hard day's night, все было отлично.

Лобков: Хорошо, тогда вы, Гребенщиков, Бутусов, Кинчев…

Шевчук: Боря гений, Боря гений просто.

Лобков: Вы все-таки так или иначе изменили мир. И на митингах мы пели «Скованные одной цепью», вот недавние были, последние, «Скованные одной цепью», то есть все эти песни оттуда. Что, это была такая волна? Это бывает один раз в истории, что ли, когда музыка меняет мир, и больше такого не будет никогда?

Шевчук: Может быть, такого не будет никогда. Вот я с вами здесь согласен, потому что тогда молодежь, мы тогда все были молоды, и мы жили в такой спокойной, в такой стабильной стране, ну если не считать каких-то нюансов, типа Афганистана. И как бы музыка, вот то наше поколение, которое выросло в Советском Союзе, и при Советском Союзе самой главной ценностью были люди, я помню прекрасных людей, настоящих, которые жили там, и живут и сейчас тоже, прекрасные люди. Их очень много. И мы просто, вот эта музыка, вот этот звук, электрогитара с фуззом, необычным абсолютно, звук, в котором мы увидели вот это время, эту энергетику, и безусловно, свободу, и в России началась движуха, такая рок-н-ролльная, серьезная движуха.

Левкович: А почему вы сейчас не можете встать?

Шевчук: И мы все, конечно, были объединены, потому что мы были все под прессом этой бюрократии, тоже этих всех культурных комиссий и так далее, литовок. Я помню, мы Rolling Stones в Уфе на танцах играли, в литовке заполняли, мы играли песню I Can Get No Satisfaction, как песня «Протест английского рабочего класса». Ну и бюрократия как бы к этому нормально относилась, литовала.

Левкович: Сейчас, в общем, мы возвращаемся к этому всему. Где молодые вы, условно говоря, почему нету?

Шевчук: Я вам хочу сказать, почему мы, ну мы немолодые, старик, уже, раз. Во-вторых, Россия уникальная страна, в которой можно войти в одну воду дважды, и трижды, и четырежды. У нас заборы, но в прорехах этих заборов вечность. И мы взойдем еще не раз, и будут приливы, отливы, это жизнь, чуваки. Будем ходить по кругу. Почему нет? Ходить по кругу, в этом есть какой-то буддизм, колесо Сансары.

Желнов: Смотрите, вот сегодня, если мы даже уже вспоминали события 2011 года, Болотную, ты приходишь туда, или не приходишь туда, звучите вы, звучит Цой «Перемен...»… Где новые вещи, которые бы сплачивали этот электорат, или другой?

Шевчук: Ну вообще Шнур — зеркало русской контрреволюции, то есть ответ, как угар.

Ерженков: Почему мы все время воспроизводим прошлое, в том числе музыкальное?

Шевчук: Вы понимаете, тогда действительно мы не были идеологизированны, это точно. Мы просто нед всем смеялись, это было весело, рок-н-ролльно, очень много было…

Левкович: Песня «Не стреляй», например, которая была, это что?

Шевчук: Это была серьезная песня.

Левкович: Ну.

Шевчук: У меня друг, одноклассник Витя Тябин, он приехал, первый, кого я видел, из Афгана, и мы всю ночь проговорили, пили водку, и он мне рассказал реальную историю об Афганистане. И написалась на утро песня.

Левкович: А почему сейчас-то такая не пишется, например?

Шевчук: Да потому, что эта песня «Не стреляй» сейчас поется, и она совершенно актуальна, так же, как и тогда.

Левкович: Нет, она поется вами.

Шевчук: Потому что, действительно, мы ходим по кругу, ничего не меняется. Допустим, «мне страна ворковала о сыновьей любви, вытирая платочком сухие глаза, сморкаясь в кровавое вымя зари, примеряя героические имена, прикрепляя медаль на дырявую грудь, намечая ударный трудовой путь, в райкомовском рае подливая чаек, все хорошо, все нормалек…» Это не про сейчас? А песня 1991 года. Да таких песен много. Я сейчас, знаете, что хочу сделать? Мы с ребятами решили сделать «ДДТ история», новую программу. И я многих песен и не слышал давно уже. И я просто понял, что в принципе нового и не нужно ничего писать, потому что столько уже написано, «Контрреволюция», «Пластун», «Предчувствие гражданской войны»…

Желнов: Это какая-то логика музыканта Константина Никольского, зачем вам новые песни, раз есть хорошие старые?

Шевчук: Но я пришел к этому впервые, вот вы знаете, что мы всегда работаем над новым звуком, над новой музыкой, но в данный момент… Я почему молчал и писал новый альбом, 2014 год, 2015 год, написалось 15-20 песен новых, но я их фактически не пою, потому что они мне не нравятся, потому что там нет вот этого, ну не хватает еще слова, нерва, не хватает какой-то сути, сердца в этих песнях. Может быть, это придет, но сейчас мы будем делать вот такую концертную программу — история страны, история «ДДТ», все очень вместе, ты знаешь, очень много песен, «Правда на правду» 1993 год, будет не только политика, но с другой стороны, вот эта программа сейчас меня очень сильно держит, понимаешь, я все время о ней думаю. Мы никогда не делали старых песен, не играли вот такие «Песни о главном», старые, и так далее, а сейчас я понял, что…

Бухарин: Вы как раз все время пользовались именно новыми тенденциями.

Шевчук: Да, всегда.

Бухарин: Какой интересный звук на последних альбомах.

Шевчук: Да, а сейчас я понял, что и людям это нужно, может быть, и нам это очень важно, вспомнить то, что было, о чем вы говорите. И естественно, эта программа будет не набор песен каких-то, там должно быть сквозное действие, какой-то должен быть человек, который вот это все пережил. Потому что история, я ее воспринимаю в данном контексте как личный опыт, потому что сейчас очень много повылазило всяких историков, которые что-то говорят нам про Ивана Грозного, про Сталина что-то, а они там не жили, они этого не знают. А я родился на Колыме, я это все видел. Я видел эти лагеря засохшие в тундре, я видел эти черепа, которые никто еще не похоронил, которые выдавливает лед. Я видел Красное озеро, там красный мох такой в тундре, и как капля крови в тундре. Ты подходишь, такой старый причал, и горы гильз патронных. И там 20 тысяч народу расстреляли.

Ерженков: Мы обречены воспроизводить все время прошлое, пока не похоронили. В том числе и музыкально мы воспроизводим прошлое.

Шевчук: Нет, потому что у нас сейчас вот такие дела происходят в стране, немножко печальные. И развернуться, и показать свою личную историю людям, рассказать об этом, и, может быть, мы поможем им просто что-то понять про все вот эти события, которые происходят.

Лобков: Вот недавно, буквально на этих днях в Мордовии был установлен памятный знак жертвам политических репрессий, на котором было начертано имя первого руководителя УНКВД по Мордовии, который сам же расстреливал. И это при помощи местных лагерных служб, все открывалось на их деньги. То есть этот замкнутый круг, когда жертва политических репрессий, он был расстрелян в 1937, а до 1937 два или три года он прекрасно расстреливал сам, можно ли в этой истории вообще поставить точку? Вот в истории этого красного мха?

Шевчук: В свое время вот не поставили в 1991 точек вот этих.

Лобков: А можно было?

Шевчук: Можно было, мне кажется. Надо было рискнуть. Конечно, боялись те политики, они очень боялись. Так же, как и нынешние боятся, не могут они найти в себе силы и мужества разобраться со сталинизмом, назвать белое — белым, а черное — черным, в конце концов.

Левкович: Запретить его? В смысле, декоммунизация?

Шевчук: Безусловно, она нужна, необходима, потому что это очень важно для будущего страны, продвижения ее. Конечно.

Левкович: Вы упомянули Шнура, мы как раз хотели спросить об этом, потому что эти песни…

Шевчук: Я не говорю, что Шнур — это ответ, это такой угар, на все угар.

Левкович: Вам нравится?

Шевчук: Мне — нет. Мне не нравится, но я как бы спокойно отношусь, хорошо поет человек, весело, почему нет.

Ерженков: Вы обронили, что в свое время вы веселились, но Шнур, получается, тоже веселится, он отвечает так.

Шевчук: Подождите, мы веселились-то так, знаешь, с какой-то грустинкой в связках. Ты вспомни те песни, «Я получил эту роль», это что, веселуха, что ли? 1984 год, я вчера у Жени ее пел, она абсолютно актуальна. «Славим радость большого труда, непонятного смыслом своим».

Левкович: Но как вы объясняете, что условно говоря, все это проигрывает «Лабутенам»? Ну что там, я не знаю, 20 миллионов…

Шевчук: Ну, а что «Лабутены»? Ну клип-то симпатичный, клипы-то неплохие, они хорошо сделаны.

Ерженков: Это получается клип, его песня, духовная скрепа, которая способна объединить...

Бухарин: Отражает ли дух времени...

Желнов: Друзья, давайте по очереди.

Шевчук: Ну, во-первых, я вам хочу сказать, что если раньше все-таки, я вот не хочу становиться старым дедом, отцом и дедом русского рока, и говорить, вот раньше было, а сейчас, я просто вижу много молодежи на наших концертах, которая, может быть, ходит и на Шнура, и на «ДДТ». У «ДДТ» они берут что-то для души, у Шнура — для того, что ниже, это не важно. Люди широки у нас все. И вчера это было, и сегодня это будет, я не знаю, вот сегодня будет концерт, пусть не сегодня, он уже был, но будут какие-то концерты, в общем-то, люди слушают разную музыку, и разные мнения о жизни. Есть мнение — бухать, колоться, торчать, веселиться, и все. А есть мнение — думать, мы говорим молодежи о том, что ребята, давайте подумаем, как мы будем жить дальше. То есть разные мнения есть.

Желнов: Мы когда готовились к программе, все пришли к этому мнению, и у всех возник большой, глобальный к вам вопрос, мне кажется, он серьезный. Вы всегда были, да и остаетесь, певцом большинства, артистом большинства, то есть господа офицеры, мужики, поколение, эпоха. Сейчас нет ли у вас ощущения, что вы с большинством пошли вразрез, и мужики-то вас не поняли? Те самые 86%.

Шевчук: Не все, но многие, некоторые не поняли. Согласен.

Бухарин: Некоторые, это какие? Солдаты? Господа офицеры?

Шевчук: Некоторые, которые за то, что происходит сейчас, которым все нравится.

Желнов: Это же ваш электорат.

Шевчук: У меня была масса споров, весь 2014 год наполовину, по крайней мере, я проспорил со многими своими друзьями, до хрипоты просто. Потом я где-то понял, что много сил и нервов тратить просто даже бесполезно.

Желнов: На споры?

Шевчук: Я их все равно всех люблю, потому что эти люди, я их очень уважаю за личное мужество, действительно, какая-то колоссальная у них, у офицеров, любовь к Отчизне. Может быть, они что-то не очень понимают, на мой взгляд, а может они понимают лучше, чем я. В конце концов, иногда приходишь и к таким выводам, а может, ты дурак.

Желнов: Но вообще-то, они должны исполнять приказ. Там не надо понимать.

Шевчук: Ну да, приказ. Армия — это скальпель, это не хирург, это инструмент, армия может раковую опухоль, а главное здесь — хирург, в чьих руках армия. Он может вырезать раковую опухоль, а может голову отрезать. Армия, она такая штука, это надо понимать.

Лобков: Вот вы ездили в 1995 году в Грозный, я помню, там были самолеты с гуманитарной помощью, были вы, вы выступали в госпиталях там, по-моему, зимой 1995 года.

Шевчук: Я по линии МЧС, я очень дружу с Центроспасом, там тоже мои друзья там, Коля Никитенский, замечательные люди. Я часто ездил в горячие точки именно с Центроспасом, я, кстати, в Чечне какое-то время работал санитаром, не работал, а просто жил санитаром.

Лобков: 1995 год был?

Шевчук: Да. Мы таскали бабушек чеченских, детей, солдат. Таскали, погружали в эти коровы и возили в Ингушетию, а потом обратно. И эти рейсы бесконечные в тумане, эта жуткая война, я это все помню, конечно.

Лобков: Вы считали тогда ту войну справедливой или вне зависимости...?

Шевчук: Я не считал ту войну справедливой, но иногда, вы знаете, нужно быть там, где твой народ. Если ты себя считаешь частью его, то ты должен.

Левкович: Вот у вас нет сейчас ощущения, что вы не там, где ваш народ?

Шевчук: Может быть и так. Может быть, и так, но это неплохо тоже. Это мои собственные убеждения. А тогда я рванул. Я включил ящик, Новый год был, 1994-1995, смотрел НТВ, как там людей убивают, просто тут же позвонил в МЧС, и первого числа уже был в аэропорту. И полетел бортом с гуманитаркой. Я не мог сидеть на месте просто, не мог смотреть телевизор, я понимал, что надо что-то делать. Я взял камеру, гитару, друга Сашу Бровко. Выпрыгнули из самолета в грязь по колено, тут же нас положили в эту грязь, солдаты положили в эту грязь, подумали, что мы диверсанты. Мы говорим, мы музыканты, они все опухли — как, Шевчук! Я говорю, да, вот приехал.

Бухарин: Что изменилось? Судя во всему, у вас изменилось видение своей аудитории. Так это? И как это повлияет на ваше дальнейшее творчество?

Шевчук: Да, наверное. Понимаете, я почему говорил до этого, что при Советском Союзе все-таки мы как-то жили все, доходы, мысли у многих людей были одинаковые. Тогда был возможен Владимир Семенович Высоцкий. Сейчас, мне кажется, что даже Высоцкий не объединил бы нашу страну, потому что раздрай полный. Даже Семеныч новый бы какой-нибудь родился, гений такой народный, что там обо мне говорить, я не думаю, что его бы слушала вся страна. Не думаю. Потому что эти времена прошли, с этим надо или смириться, или философски к этому относиться.

Лобков: То есть духа эпохи больше не будет, да?

Шевчук: Вот того, что было, нет, конечно. Сейчас раздрай полный, сейчас нишевая культура и мнения. Я иногда захожу в фейсбук, это ужас какой-то.

Бухарин: Это же с интернетом связано как раз.

Шевчук: И с интернетом, и с телевидением с этим...

Левкович: А это плохо или хорошо?

Шевчук: Я не знаю, это не плохо и не хорошо, это жизнь, старик.

Левкович: Каким вы буддистом стали, просто наблюдателем!

Шевчук: Почему? Я считаю, что в данный момент музыканту, художнику, если вы меня таковым считаете хоть чуть-чуть, пишущему песни, ему вот в данный момент очень важно чуть-чуть быть над ситуацией, иначе ты с ума сойдешь. Это точно, и иначе ты ничего не напишешь. Главное, ведь это к душе человека прикоснуться хоть чуть-чуть, сказать, чувак, ты что творишь, блин. Вот это очень важно, к любому, и правому, и левому, потому что я сейчас чувствую вот эту потребность. А я время всегда чувствовал, мне кажется. Сейчас другое, я не тот, кто был раньше, это точно абсолютно. И время было другое, люди были другие, все было другое. А понимаешь, главное для меня сейчас — человек. Все. Ни страна огромная, ни эти марши, полки, дивизии, а человек. В Чечне, когда по Минутке бежали, обстрел, на меня падают пять человек, я там с ума схожу, говорю, ребята, дышать нечем. Они говорят, живи, блин, ты должен о нас спеть. Все, я это на всю жизнь запомнил. Живи, говорят.

Левкович: А почему вы на современные войны не едете?

Шевчук: А потому что они другие какие-то.

Левкович: Гибридные или что вы имеете в виду?

Шевчук: Ну, я во-первых, уже так наездился. Последняя война была в Цхинвали, все одно и то же на самом деле, убивают. Место, где люди убивают людей, оно очень похоже, оно серое. Там есть чудеса мужества, героизма, подлости, трусости, продажности, варварства, культура слетает со многих людей просто, это да. Но я просто уже ну не могу туда ездить, Жень, просто не могу. Мне уже вот, все уже.

Лобков: А как вы относитесь к коллегам, которые на Донбассе выступали? Ваше отношение к этому?

Шевчук: Ну, это их дело. Мое отношение, это их дело, хотят — ездят.

Лобков: Но вы бы не поехали?

Шевчук: Я — нет. Я долго думал, приглашала и та, и эта сторона, я подумал, что не поеду, и все.

Лобков: Чтобы не давать повода для обвинений в ангажированности?

Шевчук: Я мог бы поучаствовать, как в Чечне, в обмене пленными. Сделать концерт для двух противоборствующих сторон, концерт мира, собрать музыкантов, чтобы стояли и украинские, и донецкие, и спеть для всех «Не стреляй», ребята, хорош, блин. И обменять пленных. Вот в Чечне у нас был такой концерт в 1996 году. Одна трибуна, сидели чеченские джигиты, другая трибуна — сидели наши, российские войска, а посередине были дети. И мы пели этот концерт, ради пленных.

Желнов: То есть, условно говоря, обмен Савченко на Александрова и Ефремова...

Шевчук: А сейчас, сейчас это пока невозможно. Вот в Чечне это было возможно, вот в тот момент было возможно. Сейчас это пока невозможно. Но я думаю, этот концерт, может быть, и состоится, дай бог.

Желнов: При обмене пленными?

Шевчук: Да. Но какая-то должна быть живая история, человеческая, которая над ненавистью взаимной, какая-то живая человеческая история. Она тогда людей противоположных совершенно взглядов, вот это найти, что объединяет, это очень сложно, очень сложно. И вы это пытаетесь сделать, но это очень сложно. Очень сложно. Но наша задача, я считаю, моя задача, именно это, именно этого добиться.

Бухарин: То есть вы пытаетесь бороться с поляризацией общества, которое разделено сейчас резко на два лагеря?

Шевчук: Я пытаюсь найти те основы, какие-то три, четыре клапана сердечных, которые бы объединяли нас, а не разъединяли. Вот что для меня важно. А народ готов к разъединению, многие люди готовы к войне. Это меня ужасает, и, конечно, я буду…

Лобков: А вообще, можно ли бороться с пропагандой милитаризма? Если учесть, что вот фестиваль «Нашествие», в котором, как я понимаю, вы примете участие, он практически под вашего бывшего друга, Сергея Кужегетовича Шойгу, уже в качестве министра обороны, фактически «подлег». Там будет крупнейшая в истории этого фестиваля демонстрация военной техники, запись контрактников…

Желнов: И почему, кстати, бывшего друга?

Шевчук: Хороший вопрос. Я так понимаю, это уже не «Нашествие», а какая-то игра «Зарница».

Желнов: Но это же не смешно, на самом деле, совсем.

Шевчук: Но с другой стороны, я честно говоря, как чеховский персонаж, я долго думал.

Желнов: И что надумали?

Шевчук: Я надумал петь.

Желнов: Почему?

Шевчук: Потому что о мире, буду петь «Не стреляй» там, буду доставать свою гражданскую позицию на-гора. Потому что это надо делать, я понял, что это нужно. Нужно петь о мире, петь антимилитаристские песни.

Левкович: А где та грань, когда вы понимаете, что вас используют?

Шевчук: А как меня могут использовать, если моя программа будет очень такая антивоенная, скажем так?

Ерженков: Вы сказали, что художник должен быть немножко над ситуацией.

Шевчук: Это ему помогает найти вещь, которая объединяет.

Ерженков: Но в то же время, я говорю сейчас о Болотной площади, вы были вовлечены в этот конфликт, и вы выступали со сцены.

Шевчук: Я не видел в этом конфликта особенного.

Ерженков: Я читал в одном из ваших интервью, что вы сказали, пожалуй, художник во мне победил трибуна и борца. Скажите, как это произошло, в какой момент, и что этому содействовало.

Шевчук: Да. Вот то, о чем я вам сейчас говорю. Просто я, когда в 2014 году начались эти события, я серьезно замолчал, я ничего не говорил, я просто пытался, во-первых, разобраться, очень много думал и писал песни. Потому что, когда пишешь песни, они помогают размышлять, они как-то квинтэссируют это все, все мысли, чувства. Я понял, что да, нужно немножко иначе, чем сейчас, себя вести, и думать иначе, мыслить иначе, и как-то надо найти то новое, что проходило мимо меня всю мою жизнь. Да, трибуном быть легко, оратором классным, Че Геварой, легко. Там вот гады, тут свои, наши, не наши, не забудем-не простим, все классно.

Ерженков: Мне показалось, что вам…

Шевчук: А это более тяжелый путь, мне кажется, потому что здесь тебя могут разлюбить и те, и другие, и правые, и левые, как правило, таких бьют в первую очередь.

Желнов: Он тяжелый, но это же уход в тишину такой.

Шевчук: Почему в тишину? У меня масса концертов, но размышляя в тишине, я сижу в Лебедевке, в деревне, один, с гитарой.

Левкович: Это нельзя назвать сдачей?

Шевчук: Дачей можно назвать, да.

Левкович: Сдачей. Сдача, в смысле, что вы сдались.

Шевчук: Нет. Абсолютно не считаю. Я считаю, что я наоборот, как бы поднялся над самим собой немножко, вот над тем черно-белым. Но у меня же свой путь, своя жизнь.

Желнов: Но это такой медитативный очень путь, понятный.

Шевчук: Я немножко поднялся над тем куплетистом Юрием Шевчуком, во многом куплетистом просто.

Лобков: А у вас нет таких счетов, обиды, что ли, на аудиторию, что те люди, которые шли за вами с сияющими глазами, я помню, я был на этих концертах, в 1986 году, в 1987 году, что сейчас оказалось, что так легко людей переделать при помощи двух-трех щелчков госпропаганды, что весь ваш титанический и яростный труд начала восьмидесятых, девяностых годов, он все нивелировал.

Шевчук: Паша, вы молодец, я понял. Я с вами согласен. Облом был страшный. Помню, я Боре позвонил, Юра, говорит, я не узнаю Питер. Я говорю, я тоже, но что делать. Мы об этом разговариваем с моими коллегами, это серьезный облом, да, что столько о свободе, о гражданском обществе, о том, о сем, и бабах! И все вернулось. Мы, конечно, опухли, облом большой был.

Левкович: Это значит, что не было других людей?

Шевчук: Нет, это значит, что я просто говорю своим коллегам, что не зря мы это все об этом говорили и пели, потому что могло бы быть еще хуже.

Левкович: Еще хуже? А куда хуже?

Шевчук: Конечно. Ведь мы же не знаем, как могло бы быть еще хуже, потому что мы много людей, мне кажется, сохранили, и многие люди сохранили эти идеалы юности в своей душе. Вот вчера у Жени Маргулиса я видел очень много таких людей, хороших, с прекрасными глазами.

Ерженков: Я вернусь к вопросу о Болотной площади. Вы сказали однажды, мне показалось так, что вас постигло разочарование в тех людях, что возглавляли протест. И вы обмолвились как-то, что в дни, когда все решалось, эти люди уехали кататься на лыжах. Эти борцы не были готовы к лишениям.

Шевчук: Где-то я говорил такое, да. Я не увидел решений никаких.

Ерженков: Скажите, у меня два вопроса. Кто уехал кататься на лыжах? И второй момент, какие эмоции вы сейчас, по прошествии времени, к этим людям испытываете? Ведь они предлагали вам, по-моему, войти в…

Шевчук: Демократам и либералам надо было просто рубиться там насмерть, за каждый метр там, свободы, никуда не уезжать. Понимаете, я видел, что люди как бы за свободу, за равенство и братство, а жертвовать особо этим никто не желает. Вот своей хорошей жизнью вот этой, вот этим жирком нулевых. Когда я это увидел, я не увидел революционэров, я увидел всяких там модных людей, в манто, типа вашей Ксюши Собчак.

Ерженков: Бутафория.

Шевчук: Это был цирк просто, я не знаю.

Желнов: А Майдан, Юрий Юлианович?

Шевчук: А вот народ-то стоял серьезно зимой.

Желнов: Но что получилось?

Шевчук: Народ стоял серьезно на Болотной, я видел эти глаза, я шел с этим народом. И я видел, как люди тоже разочаровались.

Желнов: Юрий Юлианович, вот вы сказали, биться до конца. Но вот на Майдане бились до конца. Вам кажутся оправданными те жертвы, которые были принесены, и ради чего они были принесены на Украине?

Шевчук: Я всегда против жертв. Я никогда не могу сказать, что оправданны жертвы, ну что вы говорите.

Желнов: Я имею в виду, есть цель. Есть цель, и люди…

Шевчук: Не оправдываю, не оправдываю. Это мясорубка абсолютная, не оправдываю.

Желнов: Просто вы сказали, что применительно к Болотной нужно было биться до конца. Мы увидели пример, когда бились до конца.

Левкович: Рассчитывать, что кто-то сядет в голубой вертолет и улетит...

Шевчук: Но вы же демократы, вы же умницы-то у нас. Придумайте, а мы вас поддержим, если вы хорошие парни.

Левкович: А вы чем нас поддержите?

Шевчук: Гитарой, музыкой, словом. А что? Немало, старик. Споем про вас, пропавших героев, напишу песню, все обрыдаются. Про Пашу, про вас, про вас. Погибли, блин, за свободу, молодцы. Про Женю. Такая песня будет!

Левкович: Конечно, мало.

Лобков: Осталось только погибнуть.

Левкович: Я хочу спросить, задать этот вопрос, который всю жизнь вас преследует, но, наверное, сейчас он особенно актуален, потому что критическая ситуация в стране, со свободами. Я так думаю.

Шевчук: Давит, давит. Бюрократия давит.

Левкович: Дальше трудно понять уже, что может быть. Ситуация со свободами критическая. Вы человек, который всегда пели о стране, говорили о стране, вы все это переживаете близко к сердцу.

Шевчук: Люблю я Родину, нашу, да. Люблю.

Левкович: Почему вы, не важно, не участвуя в каких-то конкретных партиях, не вставая под знамена, почему не идете на выборы сами?

Шевчук: Нет. Быть членом — не мое, нет. Какой либо партии, нет.

Левкович: А причем тут членом? А как тогда? Вы считаете, что вы можете гитарой спастись?

Шевчук: Я художник. Опять же, у художника хозяин — бог. Бойся царского гнева, царской милости. У меня есть свое мнение, я поддерживаю иногда хороших ребят, и буду поддерживать, но быть... Меня выгнали из комсомола когда-то, и все, и я больше ни в каких партиях не состоял.

Левкович: Нет, ну причем здесь комсомол? Не надо партии, я говорю. Есть одномандатники, в конце концов. Вы сам?

Шевчук: Ну, старик, я песни пишу, как вы не можете понять, друзья-журналисты, что это моя жизнь, песни петь, а не заниматься политической борьбой с утра до ночи. Это ваша жизнь. Вы молодцы в этом.

Левкович: Речь не идет о политической борьбе, речь идет о том, что если вы, например, депутат, а вас бы выбрали депутатом, вы имеете возможность влиять на принятие законов. Понимаете? Вот этих законов, из-за которых нас сажают.

Шевчук: Я имею возможность, чему я очень рад, петь песни людям. И вот знаешь, это такая просто колоссальная возможность, я ее ни на что не променяю, эту возможность.

Левкович: А те не променяют катание на лыжах, а эти не променяют сидение в офисе. То есть вы, когда говорите про разочарование Болотной, вы говорите и про себя тоже.

Шевчук: Но они же катаются на лыжах свободы, каждый делает то, что он может. Я на лыжах не умею кататься, не умею. Жень, пойми одну вещь, я езжу по стране, передо мной зал, люди приходят, масса каких-то одиночеств, и вот попытка каждый раз объединить на каких-то душевных, каких-то первобытных основах, которые нас должны объединять, просто чувство добра, правды какой-то, какой-то любви, это очень важно сейчас.

Левкович: Да я не спорю.

Шевчук: Это очень важно. Ну что я буду депутатом...

Желнов: Зачем тогда, может, проще не высказывать какую-то свою гражданскую позицию? Многие музыканты придерживаются вашей линии, так ведут себя, чувствуют.

Шевчук: Но я гражданскую позицию тоже высказываю, я везде говорю о мире, Россия-Украина. Не было концерта в стране, где бы я об этом не говорил. И знаете, многие люди, как бы сказать, такой ропоток идет, но меня это не волнует. Я говорю то, что я думаю, это очень важно, конечно. При этом остаться рок-н-ролльщиком, и тому же Юрке Шевчуку, куплетисту рок-н-ролльному, было не противно бы видеть вот этого, Юрия Юлиановича, блин. Это важные вещи.

Бухарин: Возвращаясь все-таки тогда к музыке, а то мы по общественно-политическим...

Шевчук: Я не помню, сколько будет править Путин

На краю неведомого смысла…

Сколько в нашей нервной жути сути,

Я давно не верю в ваши числа.

Желнов: Спасибо.

Шевчук: Пожалуйста. Могу еще что-нибудь почитать.

Желнов: Давайте чуть поспрашиваем еще.

Бухарин: Возвращаясь к вашей сегодняшней работе музыкальной, то есть вы переписываете сейчас свои песни, которые кажутся вам актуальными.

Шевчук: Не-не-не, не переписываю. В этом году, кстати, вы не знаете, 350 лет ленинградскому рок-клубу. Серьезно. Звучит, Жень, звучит. А 35, это как-то, не знаю... И вот мы, те кто выжил, будем играть 4 июня на Дворцовой площади. Бюрократия нас, конечно, 28-го убрала, в День рождения города, но 4-го оставила.

Бухарин: Вы сказали, что вы хотите по-новому как-то их записать, что вы услышали в них те песни, которые сейчас не на слуху, и которые кажутся вам актуальными сегодня, актуально звучащими. Или вы будете их играть?

Шевчук: Мы не будем натягивать модные одежды на старые песни, но какой-то новый звук, саунд какой-то более прогрессивный, он, конечно, будет. Мы без этого не сможем.

Бухарин: А какой-то альбом новый впереди фигурирует? Где-то, хотя бы в каких-то, на каком-то этапе.

Шевчук: Ну вот я вам говорил про альбом, он мне просто не нравится, я не могу найти стилистику звука, речи.

Бухарин: Это вот те песни, которые вы говорили, вы сейчас написали, большое количество песен.

Шевчук: Да. Ну, я какие-то пел даже, «Третья мировая» оттуда, еще что-то, какие-то еще, но нет, они мне пока... они еще сырые. Мы будем, конечно, заниматься аранжировками, будем думать над режиссурой. Мне вот очень важен сейчас вот, я ищу какого-нибудь видеохудожника. У вас нет знакомых? Таких крутых пацанов, которые могли бы помочь нам с инсталляциями какими-то, потому что на хронике это будет скучно.

Лобков: Как Сергей Лазарев, что ли? Чтобы по белому крылья…

Шевчук: Ну, как Сергей Лазарев, мы, наверное, не потянем. Надо такого, знаешь, простого парня.

Левкович: Вопрос про вот это я еще хотел задать.

Шевчук: Упали, Жень, в три раза просто. Так же, как и у вас. У народа просто денег нет, нету. Между колбасой и культурой выбирает колбасу, и я, в общем-то, с этим согласен.

Левкович: Но при этом как тогда можно оставаться независимым? Что-то нужно есть, и при этом если остаться полностью независимым, сказать, я не хочу стоять ни под какими флагами, я не хочу участвовать ни в этом, ни в этом. Я не хочу участвовать в «Нашествии», потому что там будут танки, и при этом не хочу участвовать в вашей Болотной, потому что люди уезжают кататься на лыжах.

Шевчук: Заройся вообще, в натуре, тогда, если ничего не хочешь.

Левкович: Нет, ну можно быть принципиальным человеком в этих вопросах. Как тогда выжить?

Шевчук: Я не знаю. Надо ошибаться, я не люблю таких принципиальных людей и чистюль, которые вот боятся где-то замазаться.

Лобков: Ну хорошо, на корпоративы вы, перед буржуазией, ходите?

Шевчук: Ни разу не играл я на корпоративах. Вы что, да это западло.

Лобков: Ну вот Шнур, при всей своей антибуржуазности, он там в Куршавеле каждый сезон открывает.

Шевчук: Ну, это его дела. Мы группа «ДДТ», у нас старый принцип — никаких корпоративов.

Бухарин: А еще интернет отъедает у музыкантов деньги как-то…

Шевчук: То есть мы лишены главного заработка, на чем все рок-звезды живут, мы не играем на корпоративах. Но я считаю, я не хочу сейчас выпендриваться, я просто считаю, что это старый принцип, вот того Юрки Шевчука, и какие-то принципы нам всем необходимы. Они должны быть незыблемы, хотя они и незыблемы, и нужны нам своей неудобностью. Вот эти принципы, они помогают как бы тебе построже существовать, это очень важно тоже. Никаких корпоративов. Предлагают бешеные деньги, блин. Иногда так репу почешешь...

Ерженков: А кто предлагает?

Шевчук: Все нефтяные и топливные компании.

Желнов: Сколько последний раз предлагали? Компанию не называйте.

Шевчук: 70 тысяч евро. Если мы потеряем девственность, то я тут могу за неделю лимон-два сделать.

Желнов: Вот сейчас, составляя расписание тура, по России, по странам СНГ, с одной стороны это музыкальное решение, куда ты поедешь выступать, а с другой стороны, так время повернулось, что это уже и политическое решение. Вот у вас бывают сложности, когда вы хотите поехать по стране, и понимаете, что туда и туда не сможете поехать, а туда — сможете. Вот этот компромисс есть в вас?

Левкович: Вы говорите сейчас о новых землях? В Крым поедете?

Желнов: Ну, не обязательно в Крым. В Киев на гастроли?

Шевчук: У меня очень много друзей в Крыму, просто очень много, прекрасных ребят, и в Севастополе. Я не знаю, я думаю об этом. Хороший вопрос, я думаю об этом. Но я вам говорю, почему я не поехал туда или сюда, потому что какие-то есть вещи, которые я еще для себя не решил. Не решил, и я говорю честно, искренне и точно. Я не решил.

Лобков: Представьте, вы приезжаете в Крым, поете о мире, а вас Первый канал, Второй канал вот с такими микрофонами двухметровой длины, а потом смотрите в воскресенье на себя, ох, и вас там славят. И даже Шевчук, и вот посмотрите, и вот из вас делают такую пропагандистскую икону.

Шевчук: Вот может быть поэтому я пока и, так сказать, на Красной площади и не играю. А вы знаете, вчера ехал на поезде, вот сюда в Москву, год не был в Москве, классный город, мощный. Год не был! Отличный город. Новые дома какие-то, вы все время растете куда-то, какие-то небоскребы.

Желнов: Все перекопали.

Левкович: В ад мы растем.

Шевчук: Нет, я хочу сказать про Крым. Вот уже случилось, что мы можем? Ничего не можем, как в той молитве. Но допустим, из Крыма сделать ВДНХ, все же власти, они за Советский Союз, сделать такую жертву, подарить всем 15 бывшим союзным республикам по какому-то, сообразно территории, участку в Крыму. Это будет такой Евросоюз, будет российская территория, украинская, Таджикистану подарим, Узбекистану, где моря не видели. И крымчане будут там жить, без границ. Они будут сравнивать, все будут делать свой Крым лучше, чище, море, и так далее. И можно совершенно выпрыгнуть из этих санкций. Всем подарить по куску, прибалтам, всем, белорусам. Классное решение.

Левкович: Главное, чтобы офшорные зоны там были.

Бухарин: Мы вас знаем, как человека, который работает с новыми технологиями, в музыке, в звуке. А насчет интернета, помогает это вашей группе интернет-распространению, донесению до людей вашей музыки?

Шевчук: Да, конечно. Его величество интернет, а как же, конечно. Это тоже скальпель, инструментарий.

Бухарин: А права?

Шевчук: Ну, права уже все, закончились. Интеллектуальные права уже все.

Бухарин: Но он же и съедает деньги у музыкантов, честно заработанные деньги.

Шевчук: Да, все съедает. Вот эти годы работы над альбомами, все.

Бухарин: А вы будете выпускать альбомы, как полагается, на физических носителях?

Шевчук: Будем. Пускай не говорят, что мы там по песне будем, у нас будет тематический альбом, как вот мы считаем нужным. В интернете, наверное, будем уже бесплатно. Уже и так все это бродит, ходит.

Желнов: То есть вы все равно за традиционные носители?

Шевчук: Диск?

Желнов: Ну, диск.

Шевчук: Я винил очень люблю. Вы, наверное, тоже, да? Винил, это же тепло, лампы. Мы же ламповые люди. А что цифра, цик, цик, блин, и ничего нету, ни глубины звука, ничего...

Бухарин: Вы заключили контракт со стриминговыми платформами, куда вы будете отдавать?

Шевчук: Да, мы печатаем диски виниловые сейчас. По 1000 экземпляров. Очень многие люди хотят. Вот знал бы, принес вам бы в подарок. Ну, в следующий раз.

Левкович: Вот это вы все время чередуете…

Шевчук: У нас единственный доход, есть Дима прекрасный, Дима-мерчендайзер, как сейчас говорят. И перед концертом он торгует майками, дисками, и вот эти копейки, они нам очень помогают.

Бухарин: Вы со стриминговыми платформами заключили со всеми этими Apple-музыками, Яндекс-музыками? Отдаете свою музыку им, заключили контракт?

Шевчук: Я даже не помню, честно.

Бухарин: Понятно.

Шевчук: Меня это так мало интересует, серьезно, не помню.

Бухарин: Значит, денег не приносит. Если не знаете.

Шевчук: Может, да, может, нет, я не помню. Наверное, заключили, а может, нет, я не помню.

Желнов: Юрий Юлианович, я последнее вас спрошу. Обмен Надежды Савченко на наших двух пленных, Александрова и Ерофеева, приветствуете? Спели бы в такой ситуации?

Шевчук: Ой, хорошо. Я просто приветствую это, и я об этом писал в «Новой газете», что это очень важно. Это вот, действительно, начались какие-то вещи настоящие, человечьи.

Левкович: Какие человечьи? Между ними разве нет разницы? Одна защищала свою страну, вторые поехали …

Желнов: Мы говорим о конкретных событиях.

Шевчук: Понятно, что она для кого-то злодей, они для кого-то. Но сейчас, я очень эти вещи чувствую, это правильно.

Желнов: И вы бы поддержали такую акцию?

Шевчук: Конечно.

Желнов: Ну, акция слово странное.

Лобков: Эпоха началась новая между Россией и Украиной, вот с этого момента? Начался обратный отсчет?

Шевчук: Мне кажется, это первый шажок, как вот у Армстронга по Луне.

Желнов: Спасибо.

Шевчук: Спасибо. Спасибо вам, друзья, что не зарезали.

 

Постскриптум

Шевчук: Был сейчас в программе Hard Day's Night. Отличные ребята, по-моему, неплохая беседа получилась. Спасибо вам большое. Добра.