«Сериал вызывал жуткое сопротивление и неприятие ТНТ»: режиссер Жора Крыжовников о «Звоните ДиКаприо!», BadComedian и отсутствии политических сериалов

Желнов: Вы, как художник-концептуалист, придумываете себе персонажей просто разных, правильно ли я понимаю? И от их имени работаете?

Крыжовников: Я придумал вот этого персонажа, Жору Крыжовникова, который какой-то смешной, русский автор. Ну надо менять, конечно, уже. Как-то по-хорошему, он уже отработан. Пока просто не придумал, не хватает фантазии.

Болецкая: Я насколько понимаю, до этого просто Тохтамыш был зафиксирован за телевизором, Жора Крыжовников — за кино. А тут мы видим сериал, который под именем Жоры Крыжовникова. Как так получилось?

Крыжовников: Ну, вот видите, не сдюжил я эту игру, не довел до конца, к сожалению. Мне захотелось назваться здесь Крыжовниковым именно потому, что я чувствовал, как сказать, что это моя работа, и здесь не связано с телевидением или не с телевидением, а с тем, что я здесь автор, соавтор вместе с авторами сценария, что это работа, за которую я несу ответственность. И поэтому я подписался псевдонимом, под которым я делаю, так скажем, авторские работы, в которых я отвечаю за результат.

Сурганова: Я хотела вернуться к названию сериала. Собственно, вы сами сказали, что эта фраза звучит всего один раз, и она как бы не имеет отношения к сюжету, и у многих зрителей, вот я читала в фейсбуке, многие мои друзья говорили, все классно в сериале, название я не понял, зачем оно такое. У вас были другие варианты? Почему все-таки на этом остановились?

Крыжовников: Нет, не было других вариантов.

Сурганова: Ну, название, тем не менее, ассоциируется действительно с немножко другим, оно как бы отсылает к другому, другую эмоцию вызывает.

Крыжовников: Хорошо. Отвечу. Это сознательная провокация. Когда мы начали это писать, когда мы понимали примерно тему и жанр, и то, что это должно поменять какой-то вектор, мне показалось, что надо назваться обманчиво, несоответствующе, для того, чтобы первое ощущение было, что это комедия. То есть это сознательная обманка, какая-то яркая фраза, которая как будто бы говорит о том, что это будет ситком, про артистов, то есть немножко как бы заявить то, что мы собираемся делать, и в то же время обмануть. Ну, показалось, что это нам нужно, что вот эта, так скажем, смена жанра, которую мы планировали, она и названием должна быть закамуфлирована, вот так.

Желнов: Ну я в этом названии еще увидел, не знаю, правильная ли у меня коннотация, скорее, такой призыв и обращение русского человека, такое извечное, к иностранцам, что вот там-то есть жизнь, вот там-то, в Голливуде, умеют играть и лечить от СПИДа и прочее, и там утопия, а у нас вот все как у нас. Вот я это в этом названии… Но это я от себя, мою коннотацию, мне оно понравилось.

Крыжовников: Мне кажется, там это есть. Потому что в чем упрекают российское кино и российские сериалы? В том, что мы не умеем, у нас не получается.

Сурганова: Во вторичности еще.

Крыжовников: Да нет, ну глобально, в чем? В том, что у нас не получается. Ну, раз не получается, то есть у кого получается, и милости просим, так сказать.

Желнов: Звоните Ди Каприо.

Крыжовников: Да.

Болецкая: То есть заранее отсылаете критиков в известном направлении.

Крыжовников: Ну, в определенной степени, конечно.

Желнов: Жора, вы пришли на проект, как вы сами рассказывали в интервью RTVi, когда уже была написана первая серия, тема ВИЧ.

Крыжовников: Первая серия, да.

Желнов: Я для зрителей поясню, кто не смотрел, герой страдает диагнозом ВИЧ. И вот первая серия, там уже была прописана эта проблематика с ВИЧ? Или ее привнесли вы туда?

Крыжовников: Нет, была, была. В первой серии, она была немножко по-другому сконструирована, еще Лев не был артистом и так далее, но в целом персонажи уже были, Евгения Хрипкова, Петр Внуков, которые мои соавторы и авторы сценария, которые написали эту пилотную серию, они в принципе этих героев уже туда привели. И я пришел, когда в принципе, так скажем, «бульон» был, дальше уже мы крошили туда дополнительные ингредиенты. В целом проект был собран, конечно. Ну, еще артистов не было. Но история была.

Сурганова: Почему именно эта тема? И важно ли было вам привлечь внимание к профилактике ВИЧ? И вообще к тому, что в стране происходит, условно, с эпидемией?

Крыжовников: Значит, смотрите, какая история. Безусловно, это важно для нас, и мы некую просветительскую функцию, так скажем, на себя взяли, то есть вплоть до того, что мы показали, как пользоваться уже доступными тестами, в кадре, причем не один раз. Вот, пожалуйста, купи. Мы назвали точную стоимость, сколько стоит это тест, сколько стоит этот, проговорили, как это делать.

Болецкая: Сказали, что мочой не надо.

Крыжовников: Да, и про кровь сказали. Если вы идете туда, то делается, в принципе, если уж вы хотите точности, три анализа, и так далее. Мы это все проговорили многократно, прочитали с компьютера, человек другому это говорит, мы это на себя взяли. Но с другой стороны, ВИЧ — это, конечно, скорее, условие, которое должно проявить персонажей. И в этом смысле оно нас интересовало еще и как некая драматическая составляющая, под давлением которой с людьми что-то начнет происходить, они начнут паниковать, впадать в депрессию и так далее, то есть некий спектр реакций на подобное.

Шепелин: Вот смотрите, вы же, как я понимаю, довольно подробно готовились к этому фильму, то есть, понятно, и фактически проверяли, как дела обстоят. Они просто чудовищно в ВИЧ у нас, на уровне африканских стран, и постоянно какие-то чудовищные сообщения приходят. Вот в Бийске закрыли ВИЧ-центр, потому что у него было иностранное финансирование, буквально на прошлой неделе, там куча людей теперь останутся без этого лечения. Вы человек аполитичный, но когда вы это узнавали или читали, вам не хотелось кричать?

Крыжовников: А почему я аполитичный?

Шепелин: Мне так показалось. Хорошо, это субъективное мое предположение.

Крыжовников: Я политичный.

Шепелин: Возможно, этот эфир поменяет это мнение.

Крыжовников: Так, значит, не хотелось ли мне кричать? Работы у нас разные. Вот есть телеканал Дождь, есть журналисты, вот они должны кричать, снимать документальные фильмы и так далее. Мое дело рассказывать истории. Дело не в крике. Если я буду кричать, уж точно ничего не получится, понимаете. Мое дело рассказывать истории, и попытаться это сделать, по крайней мере, в какой-то части, максимально реалистично, исходя из того, что мы знаем. И эти цифры, о которых вы говорите, мы произносим в сериале. Об этом говорит врач СПИД-центра непосредственно главному герою: «У нас полтора миллиона, таких, как вы, в нашей стране. И что? Что, я теперь должна для вас какие-то особые условия?». Поэтому эта тема важна, и мы постарались сделать свою работу как-то с ней, о ней рассказать…

Шепелин: Я скорее имел в виду, по-человечески на вас это произвело впечатление?

Крыжовников: Безусловно. Дело в том, что работа сценариста строится на research, и этот research — мы поехали в СПИД-центр, в который надо вставать, если ты инфицирован, для того, чтобы получать бесплатные лекарства. В этом смысле государственная программа дает абсолютно бесплатное лечение, если ты официально зарегистрирован. Мы поехали в это место, я там был один раз, мои соавторы были три раза, потому что они еще проводили интервью с врачами и так далее. Ну и это такой опыт, это и смешно, и страшно, потому что мы когда приехали, там надо приходить за рецептами, и мы, стараясь не нарушить эту атмосферу, мы там аккуратно выглядывали. И нас заметила женщина, я все время эту историю рассказываю, заметила женщина, которая с таким испитым лицом, и она подумала, что мы в первый раз, и мы стесняемся, наша группа стесняется пройти к врачу. И она: «За лекарствами? Вот сюда! Ребята!». И такая счастливая, что она может помочь. Ну, это какой-то такой, очень сложные чувства. И там церковь на территории, мы туда сходили. Это просто требует погружения в тему, поэтому весь этот ужас, я с ним знаком, так скажем.

Болецкая: Судя по том, что вы рассказываете про необходимость research, видимо, у вас среди близкого круга знакомых не было людей, у которых есть ВИЧ, у которых СПИД.

Крыжовников: Да.

Болецкая: И когда потом вы начали работать.

Крыжовников: Среди тех, кого я знаю, по крайней мере, они не говорят об этом, если у них есть.

Болецкая: Окей. Соответственно, даже когда потом вы работали над проектом, никто не говорил, что для него это лично актуально, потому что у него есть родные, близкие, друзья?

Крыжовников: Таких людей в нашем проекте не было, но мы общались с теми, кто инфицирован, лично, мы общались с теми, у кого есть такие знакомые, и в этом смысле куча историй документальных и так далее, мы через это прошли все.

Болецкая: Окей.

Крыжовников: Да, иначе просто мы бы не имели права это делать.

Москвитин: Вот если взять фон Триера, то у него весь «Догвилль» населен его реальными знакомыми. А вселенная «Звоните ДиКаприо!» — это ваш круг?

Крыжовников: Это не круг. Особенность сценарной работы в том, что так или иначе ты ориентируешься на людей, которых ты знаешь, иначе очень трудно писать. Поэтому в случае соавторства я через это многократно проходил. Герои так или иначе делятся. Вот кто-то говорит за этого, кто-то говорит за этого, и условно, Румянцева в эту историю…

Желнов: Это главный герой фильма, Румянцев его зовут.

Крыжовников: Это главный герой, его привела Женя Хрипкова, но потом мы вместе как-то за него говорили. И говорили вместе за Льва, который отчасти был приведен Петей Внуковым. Потом, например, Полина, ее привел я, это моя знакомая, вместе с ее подругой Яной. И ты все равно ориентируешься на то, что ты слышал, на то, что ты знаешь, но это не прямые знакомые, но это люди, на которых ты как бы…

Желнов: Чьи-то прообразы как бы, да?

Крыжовников: Безусловно. Потому что иначе это трудно написать, иначе это будешь только ты. Если ты начнешь из себя ткать, как паук, через какое-то время закончится эта паутина, поэтому нужны люди, настоящие, живые, которые со своими голосами, в идеале. По крайней мере, мы пытались сделать так, чтобы это были живые персонажи.

Москвитин: Была какая-то обратная связь от прототипов? Кто-то себя узнавал, обижался?

Крыжовников: Да, была.

Москвитин: Примеры можете привести?

Крыжовников: Не моя история, поэтому не могу. Но вообще люди себя редко узнают, и если узнают, то по репликам, потому что если ты берешь прямо конкретную реплику, вставляешь, то человек этот потом: «А, про меня снял». Хотя иногда бывает так, что ты берешь одного, а реплику берешь у другого, это все равно комбинация, это никогда не один человек, это все равно несколько людей. И люди, которые там свои тексты просто узнавали, они, безусловно, реагировали, писали.

Желнов: Поссорились с вами кто-нибудь из-за кино? Это не док, понятно, но тем не менее, раз узнавали там себя кто-то.

Крыжовников: Нет, еще нет. Может быть, просто тихо заблокировали, поэтому я…

Сурганова: Сериал про ВИЧ, словосочетание такое, оно не очень вяжется с брендом ТНТ, на котором медийная…

Желнов: На платформе, Лиз, я поясню. На платформе ТНТ, ТНТ-PREMIER, вышел этот сериал, собственно, и производитель этого сериала ТНТ.

Сурганова: Он не вышел на федеральном канале, в федеральном эфире, пока, по крайней мере, но вышел тем не менее под брендом ТНТ. Почему, как вам кажется, продюсеры решились на такой шаг? Не ограничивали ли они вас как-то в темах?

Крыжовников: Вообще понятия не имею, почему они решились. Я могу сказать, что важную роль сыграл Антон Щукин, это продюсер Good Story Media, это структура, которая входит в ТНТ, автор сериала «Физрук», с которым мы познакомились и который непосредственно был продюсером нашего проекта, который это пробивал, который каким-то образом этим заинтересовался, полюбил, с нами все время был в контакте, в фидбэке, читал серии и так далее, и поддерживал в производстве. И он это как-то продавил, вот то, что я знаю, то есть он выносил это на обсуждение и так далее. Потому что в целом, из того, что я знаю, надо сказать, что я не человек, который…

Желнов: Понятно, вы не продюсер.

Крыжовников: Я на ТНТ был три раза всего, я не продюсер. Из того, что я знаю, это вызывало жуткое сопротивление, неприятие ТНТ в целом, ну, неприятие именно темы, потому что «ну куда это ставить?» И реально, если мы посмотрим эфир ТНТ, мы увидим, что это ставить просто некуда, ни после «Универа», ни после шоу «Танцы», ни перед «Домом-2», в принципе, это поставить нельзя. Потому что там другой контент, он развлекательный, она направлен на то, чтобы смешить, я не знаю, веселить, и это просто какой-то вставной зуб.

Это соответствовало еще немножко тому, что было раньше, вот когда ТНТ пошел в эксперименты, была «Сладкая жизнь», была «Измены», «Закон каменных джунглей», было несколько проектов драматических. Вот там мы еще могли бы выйти, а сейчас это будет странно. Поэтому я в принципе благодарен, что появилась эта платформа, потому что не вырезали ни одной сцены, ничего мы по большому счету не переозвучивали, убрали только мат, запикали мат, по просьбе ТНТ. Хотя могли этого не делать, потому что это 18+, могли не делать, они нас попросили, и я счел это возможным. Потому что первые правки, которые к нам пришли, я думаю, что ничего страшного, что я об этом скажу, вот пришли правки с канала, и они были такие: сократить постельную сцену, убрать крупный план на постельной сцене, сократить сцену в лифте и так далее. То есть они были связаны с эстетическим как бы неприятием того, что вот слишком долго идет постельная сцена, секс на экране, долговато, сократить.

Сурганова: Эти правки тоже были от ТНТ или от другого канала?

Крыжовников: Эти правки были от ТНТ, они были первыми. Но потом мы как бы поговорили, что, ребята, это же платформа, давайте обойдемся без. Еще про эфир мы можем поговорить, я понимаю, что есть ограничения законодательные там, по курению и так далее.

Желнов: Ну, сейчас плашка вешается.

Крыжовников: Да. В принципе, мы можем об этом разговаривать, но не в интернете.

Болецкая: Насколько я понимаю, проект довольно долго пролежал на полке ТНТ, собственно, по причинам, о которых только что вы рассказывали, что это действительно несколько не формат для ТНТ. То есть какое-то время ТНТ экспериментировал, при Игоре Мишине, до того, как ушел Дулерайн, уехал он лондонский офис, потом американский. Потом от экспериментов отказались, вернулись к юмору.

Крыжовников: Вернулись.

Болецкая: И какое-то время, ну сколько… То есть когда вы закончили съемки, когда был готов сериал, в большой степени?

Крыжовников: Мы закончили съемки более года назад. Но надо сказать, что ТНТ и Good Story Media, Антон Щукин, как часто бывает, ты снимаешь и понимаешь — здесь не хватает плана, здесь не хватает сцены и так далее. И несмотря на то, что мы как бы «лежали на полке», и канал до конца не понимал, что с этим делать, нам выделили типа шесть смен или восемь, не хочу врать сейчас, преуменьшать, может, они больше, короче, столько, сколько мы просили, чтобы точечно доснять и улучшить историю. Поэтому, да, мы «лежали на полке», но это было связано с тем, что понятно было, что в эфире мы не выйдем, но как-то показать это хотелось. И вот появилась эта платформа, сначала были разговоры о ней, потом тесты какие-то этой платформы, и она стартовала с «Домашним арестом», который тоже лежал и ждал выхода своего.

Болецкая: Сейчас столько положительных отзывов на проект. Вам сейчас канал говорит, что, может быть, мы все-таки поставим это в эфир, или как? Вообще идет какой-то разговор?

Крыжовников: Мне ничего никто не говорит.

Желнов: Речь про платформу ТНТ-PREMIER, подписную платформу.

Москвитин: Мне показалось забавным, что монолог такой изобличительный, в котором девушка критикует очень власть, и страну и так далее, его проговаривает героиня с «надувными» губами. Это такая сознательная издевка над людьми, которые хотят каких-то перемен, требуют их, но при этом сами несостоятельны?

Крыжовников: Вы знаете, это вот как раз документальная реплика, абсолютно документального персонажа, я ее слышал своими ушами. И в связи с этим я даже не знаю, так как это документально, то это не содержит моей оценки, понимаете. Это важно понимать. То есть я не клеймлю сейчас с надувными губами или с не губами, что вот этот текст говорит человек, которому мы типа не очень доверяем, поэтому это ложь. Нет, этого нет. Это вот, есть такое отношение к стране, жить очень трудно, благодаря мэру Москвы и в Москве. Поэтому, есть такое мнение, как говорится.

Сурганова: А кто из героев ближе всего к вашей оценке происходящего?

Шепелин: Там положительных-то очевидных не так уж и много.

Крыжовников: Был такой автор, Уильям Теккерей. Считается частью литературной критики, что он был первым, который написал роман без положительного героя, это «Ярмарка тщеславия». Не случайно «Барри Линдон» Кубрика, он снят по Теккерею, где тоже, есть главный герой, но сказать, что он положительный, нельзя. Если честно, меня это с детства, я «Ярмарку тщеславия» прочел лет в 13, меня с детства очень интересовал вот такой тип рассказа, где нет хороших и плохих, есть люди. То есть, ну как мы, так скажем. Просто это иногда трудно принять, что я не хороший, или я хочу за хорошим смотреть, пусть мне докажут, что вот он хороший, тогда я буду смотреть. И в этом смысле это наш эксперимент, мы это понимали, сложность эту понимали, с отсутствием хорошего парня в беде. Как бы формула зрительского кино какая: хороший парень в беде.

Сурганова: Ну да.

Крыжовников: И мы от нее как бы отказались и попытались исследовать вот эту ситуацию, поэтому моя задача была в том, чтобы время от времени сочувствовать каждому, в тот момент, когда он как бы достоин этого сочувствия, и отключаться от него, когда происходит какой-то ужас, и ты понимаешь, что ты бы не хотел так поступать. А потом опять попытаться, он пытается вернуть сочувствие другого персонажа, соответственно, зрительское. То есть, вот эта была задача, поэтому я их всех люблю, этих людей, но люблю жалостливой любовью, мне их очень жалко.

Москвитин: А вот как вы думаете, сатира в кино, она вообще может исправлять? Или это просто фиксация какая-то? Или наоборот, это даже какое-то поощрение?

Крыжовников: Мне бы не хотелось заниматься сатирой, и мне кажется, я ею не занимаюсь. Потому что сатира — это как раз отношение к герою, который заведомо как бы хуже того, кто о нем рассказывает, то есть я высмеиваю кого-то, и в этот момент я становлюсь высокомерным, «вот, он достоин осмеяния, вот он какой». Во-первых, это персонажа превращает в маску вместо характера, и во-вторых, это высокомерно. Поэтому про сатиру, я не знаю, может ли она исправлять. Могут ли исправлять басни Крылова? Вот басни Крылова, вот они, там есть мораль, там есть вот эти маски, посмотрите, как плохо верить лицемерам, пожалуйста. Не знаю, исправляет это кого-то, кто-то узнает себя…

Желнов: Жора, а если не исправлять, то, как минимум, поскольку все-таки в фильме важная социальная проблематика поднята, в стране у нас мало об этом говорят, тем более для такой широкой аудитории, просветить. Вот просветить и…

Крыжовников: Я об этом сказал чуть-чуть, что мы взяли на себя некие «просветительские» функции. В кавычках я говорю, потому что мы хотели рассказать о том, как на самом деле. То есть просвещение это? Ну, наверное. Мы хотели рассказать историю, прежде всего, историю, в которой дальше дело зрителя ужасаться, любить, ненавидеть и так далее. Это все как бы на аудитории, мы просто рассказываем.

Болецкая: Если вы говорите, что все-таки вот ВИЧ и СПИД это некая конструкция, это некий повод для того, чтобы следить за развитием героев, тогда о чем эта история?

Крыжовников: О, вот так.

Болецкая: Да.

Крыжовников: Мне кажется, в принципе было бы неверно с моей стороны рассказывать, о чем история, потому что сначала…

Болецкая: Без спойлеров не обойдемся.

Крыжовников: Нет, я просто расскажу свое отношение к этой концепции, немножко сейчас. Но сразу прошу прощения за пример, дело в том, что вот Льва Толстого спросили, о чем «Анна Каренина», и он сказал: «Для того, чтобы вам ответить на ваш вопрос, мне надо слово в слово пересказать всю «Анну Каренину». Вопрос, о чем это, это вот о том, о чем мы рассказали. ВИЧ важная тема, которая, тем не менее, это не конструкция, это драматическая ситуация, которая выявляет людей. Если бы это был, условно говоря, «просветительский» фильм, то это были бы хорошие люди, случайно заразившиеся, и тогда мы бы рассказывали, с чем они сталкиваются, как они там преодолевают и так далее, это была бы немножко другая история. Мы изначально как бы осложняли жизнь людям, персонажам.

Шепелин: Странная вещь какая-то совершенно происходила только что полчаса, потому что мы разговаривали с Жорой Крыжовниковым, и ни разу не произнесли такие золотые слова, как «Горько!», «Горько-2!», «Самый лучший день», «Елки», в конце концов. И мы говорили про сериал почти драматический. Зрителям следует напомнить, наверное, что у критиков сложные отношения с фильмами-комедиями Жоры Крыжовникова, которые такие разухабистые, народные, их оценка на «Кинопоиске» где-то ниже пяти. Есть профессиональный зритель Жоры Крыжовникова в интернете, это BadComedian, он же Евгений Батьков, как его называют на телеканале Дождь. И, кстати говоря, просмотров у обзоров ваших фильмов там больше, чем у первой серии «Позвоните ДиКаприо!», которая выложена на ютьюб. Вы сознательно решили сменить жанр от такого простого, который больше ругают, над ним издеваются, ну как это может быть смешным. Или, если бы не предложение ТНТ, вам было бы плевать на это?

Крыжовников: Нет, мне не плевать. Мне просто, извините, смешно. Дело в том, что хочется делать новое, где страшно, и искать некий вызов. Так получилось, что изначально я театральный режиссер, я закончил Российскую академию театрального искусства, курс Марка Анатольевича Захарова, работал в театре. И когда ставил пьесу Островского «Старый друг лучше новых двух», мне показалось, что это кино. И так получилось, что меня эта пьеса привела, это то, что стало «Самым лучшим днем», то есть это по пьесе Островского сценарий написан. И я дальше написал сценарий, начал ходить, познакомился с людьми из BAZELEVS, и они мне предложили снять «Горько!». А мое желание было снять этот «Самый лучший день». И так получилось, что мне пришлось снять два фильма перед тем, как я снял то, что хотел. И получилась некая трилогия, и понятно, что вот этой фактурой провинциальной Островского, это не единственный драматург, который мне нравится, я ею как бы… много времени на нее потратил. И, естественно, любой другой проект комедийный, происходящий в провинции, это уже будет повтор. Я просто уже, честно скажу, я бы не взялся за что-то такое, потому что я уже все.

Болецкая: А как же последние «Елки» тогда?

Крыжовников: «Елки» ― это работа в каком-то смысле техническая. Можно сказать, что я сопровождал этот проект. Он не авторский, это, так сказать, франшиза, я сделал очередную серию. Там никаких моих амбиций не было.

Я снимал «Елки» параллельно с «ДиКаприо», я реально со съемок «ДиКаприо» приезжал на «Елки» и возвращался потом опять в «ДиКаприо». И вот «ДиКаприо» было тем, что мне хотелось делать, а «Елки» ― это такой скорее… Как это сказать? Там были молодые ребята, сценаристы, которых я курировал. Мне хотелось, чтобы их сценарий сняли хорошо и так далее. Я там был креативным продюсером больше, чем автором.

Шепелин: Но от жанра такой народной комедии вы ушли. То есть было у вас желание понравиться аудитории фейсбука, грубо говоря, так же, как аудитории «Одноклассников» нравились вот эти ваши первые фильмы?

Крыжовников: Аудитории фейсбука понравиться? Нет, у меня нет желания понравиться аудитории фейсбука точно, но мне бы хотелось, чтобы мои фильмы смотрели, чтобы нашлась аудитория для моих фильмов. Аудитория фейсбука… Я вам скажу, после выхода «Горько!» как-то и в фейсбуке…

Шепелин: Обсуждали, обсуждали, да.

Крыжовников: Да нет, я вам скажу, что всё очень хорошо зашло. Если почитать рецензии, например, то 19 из 20 будут хвалебными на «Горько!», первую часть. Поэтому у меня как-то с фейсбуком вообще-то не было проблем.

Шепелин: Но низкие оценки «КиноПоиска» вас не волнуют.

Крыжовников: Низкие оценки «КиноПоиска», я вот говорил, это…

Желнов: Это к Лизе. Надо что-то делать.

Крыжовников: Это прекрасный тренинг. Вот ты смотришь на эти оценки, принимаешь их. Замечательно.

Сурганова: Слушайте, а я вот уцепилась за вашу фразу о провинциальности, раз уж мы заговорили об оценках на «КиноПоиске». Мы нередко с коллегами обсуждали, почему смешные, классные, на мой взгляд, фильмы Жоры Крыжовникова не очень любит простая аудитория. И слышала я мнение, что вот они видят пародию на самих себя, на то, что мы такие бедные, простые, провинциальные.

Крыжовников: Это не так. Смотрите, коротко расскажу, вы об этом знаете, но, может быть, вам будет интересно. Дело в том, что, когда ты выпускаешь кино, у тебя есть два механизма получения фидбэка. Первый ― это фокус-группы, это 100, 120, 150 человек, которые смотрят, и глубинное интервью, по каждой сцене пишут свои комментарии. У них спрашивают эти комментарии, записывают. А второе ― это экзитполы, как в политике. Тысячи человек на выходе из зала, опрашивается пять городов: Самара, Нижний Новгород, условно, Краснодар, Красноярск, Москва. И ты получаешь тысячи человек, это статистически важная, как бы не важная, а статистически…

Шепелин: Значимая.

Крыжовников: Статистически значимая, да, величина, где ты можешь получить картину реакции. Поэтому я знаю, что это задокументировано, «Горько!», первая часть, ― 86% посмотревших в кино готовы это рекомендовать, «Самый лучший день» ― 81%. Это экзитполы, то есть те люди, которые решили, пришли и посмотрели.

Шепелин: Как у Путина процент, кстати говоря.

Крыжовников: Да. Поэтому как бы разговор про то, что простые люди… Я его здесь поддержать не могу, я точно знаю зрительскую реакцию тех, кто решил пойти, потому что есть афиша, есть трейлер, человек может оценить, что это по жанру. Есть моя фамилия, если он до этого видел «Горько!», он может себе представить, что это было, это в случае с «Самым лучшим днем». И человек идет целенаправленно.

Поэтому некая хейтерская выборка, или комьюнити, или сообщество, да, внутри них есть четкое неприятие. Но они сами по себе не являются статистически значимым как раз.

Сурганова: Вам кажется, на них повлиял только BadComedian, который раскритиковал ваши фильмы?

Крыжовников: BadComedian помог. BadComedian помог людям, которым не понравилось. Вот представим себе, что такое 15% от миллиона. Это 150 тысяч, правильно? Значит, а нас посмотрело 3,7 миллиона, то есть это как минимум 500 тысяч человек, около того, 500 тысяч человек, которым не понравилось, да. Они слышат какие-то хвалебные отзывы. Они в шоке, да. Тут появляется человек, который проговаривает то, что им не понравилось. Естественно, они к нему приходят, они его смотрят, они его поддерживают.

Москвитин: Есть ощущение, что для вас «Елки» ― это такая кузница кадров. С кем из ваших учеников ни поговоришь, все рассказывают о вашей одержимости Аристотелем. Расскажите что-нибудь о своей методологии создания комического эффекта. Почему у героев столько унижений? Почему вместо «Натали» и «Зеленоглазого такси» вдруг появилась классическая музыка, а кроме джамп-катов, появились вот эти длинные проезды драматические в «ДиКаприо»?

Желнов: Джамп-кат ― это метод монтажа.

Москвитин: Да, это очень быстрый монтаж.

Желнов: Я вынужден, потому что очень профессиональной беседа становится, нужно каждый раз делать ссылки.

Крыжовников: Много вопросов в одном.

Москвитин: Расскажите, как вы создаете комический эффект. Именно ваш.

Крыжовников: Комический эффект… Комический эффект я никак специально не создаю. Структурно работа над сценарием и над драмой, над комедией и драмой одна и та же. Это герой, с которым что-то случилось, он пытается из этого выбраться. Весь вопрос просто в твоем восприятии, кто играет и так далее, потому что, в принципе, этот знак комического интуитивен. Поэтому я бы не сказал, что существуют какие-то рецепты. Если бы рецепты были, их можно было бы передать. Это просто в твоем отношении к этим людям, если я правильно понимаю ваш вопрос.

Москвитин: А как вы их тогда учите, если нельзя передать?

Крыжовников: Кого?

Москвитин: Например, всех, кто работал на «Елках».

Крыжовников: Мы, во-первых, пишем вместе. А во-вторых, я еще раз говорю, что драма, что комедия, структура истории одна и та же ― это поиск главного героя, поиск, чего он хочет, что ему мешает в достижении целей, мешает ли он себе сам или ему мешают внешние обстоятельства и так далее. Вот мы об этом говорим. Это, так сказать, скучновато, наверно, для аудитории Hard Day's Night, потому что можно углубиться в эти внутренние и внешние конфликты. Это теория литературы, драматургии. У меня-то своего ничего нет, я просто книжки почитал и пересказываю.

Желнов: Какая больше всего повлияла на вас книжка?

Крыжовников: Как ни странно, как ни странно, «Мольер» Бояджиева, вот он написал о нем, и круто меня подвинуло предисловие к изданию Плавта. Я не помню, кто автор, но там вот структурные вещи комедии римской разбирались. Очень много я взял оттуда. Добро пожаловать в библиотеку.

Желнов: Абсолютно, мы всегда за.

Шепелин: Я смотрел «Горько!» и про это как раз, про Плавта думал.

Желнов: Как раз про библиотеку думал. Как вы считаете, Жора, если вернуться к «ДиКаприо», это локальная российская история либо универсальная, мировая?

Крыжовников: Ой, я не знаю, не знаю. Мне кажется, что надо попытаться быть оригинальным, но в каком смысле? То есть надо рассказывать честно, не пытаясь пародировать или переводить то, что сделали другие. Но надо знать, что они сделали, потому что мы сейчас живем в такой ситуации, что большинство зрителей смотрели крутые американские сериалы, знают, насколько это круто, как это выглядит, насколько это неожиданно, как это развивается и так далее. И надо понимать, что мы конкурируем не между собой в реальности, мы конкурируем с ними. И для этого…

Желнов: То есть вы с ними конкурируете.

Крыжовников: Надо понять.

Желнов: Да.

Крыжовников: Я не сумасшедший пока. Пока.

Желнов: Я имею в виду, что вызов какой-то внутренний бросаете.

Крыжовников: Да. Но я могу сказать, например, что часть решений, с музыкой, например, связанных, я принял, посмотрев «Больницу Никербокер». То есть если вы смотрели «Больницу Никербокер», то вы поймете, что титры, названия серий появляются абсолютно так же, как в «Никербокер». Потом меня поразило, что Содерберг берет музыку, которая совершенно не соответствует времени. Он идет против шерсти, он как бы вскрывает, он говорит: «Я здесь». Еще по-режиссерски он присутствует благодаря этому. В этот момент я решил, что я поставлю свою любимую музыку, потому что я очень хотел в «Горько!» вставить Генделя, очень хотел, я обсуждал с хореографом, говорю: «Слушай, а давай сделаем танец молодоженов, он фанат Генделя, и они под Генделя, значит». Мы выбрали даже трек. Но потом я подумал, что это будет такая ложь, если вдруг в этой свадьбе еще Гендель.

Желнов: В этой провинциальной свадьбе вдруг Гендель.

Крыжовников: Да, будет это неправда. Нет, нет, не знают они его.

Желнов: Жора, я почему все-таки задал этот вопрос? Потому что это мое мнение, но мне показалось, что в вашем кино есть, в «Звоните ДиКаприо!», вся предпосылка быть глобальным, международным, но излишние все равно какие-то русские мотивы там прокручиваются. Где-то чуть более лубочные, где-то менее, но есть заигрывания с тем, что понятно только нам.

Если вы этот фильм повезете в Канны, люди просто не поймут половины шуток, в то время как ваш коллега Андрей Звягинцев, создавая, например, картину «Левиафан», тоже работая в жанре драмы, все-таки вот этот глобальный язык вводит. И мы видим ответную реакцию. Вот в этом смысле не хотели ли вы немножко просто интернационализировать контекст?

Крыжовников: Это было бы нечестно. Вот я считаю, что это было бы нечестно, если бы мы какой-то еще контекст. Мы бы были сумасшедшими, мне кажется. Снимать сериал для ТНТ и при этом «Послушай, возможно, в Дрездене эту шутку не поймут».

Желнов: Извините, а для ТНТ быть в Каннах, быть участником Каннского фестиваля ― разве это не престиж?

Крыжовников: Да с чего? С чего нам быть участниками Каннского фестиваля?

Желнов: Как с чего? Вы создали кино.

Крыжовников: Это вопрос к аудитории, что мы создали. Мне кажется, что, честно, мы рассказываем про русское кино. Ну не могу я пройти мимо фильмов, созданных во славу русского оружия, я не могу пройти мимо. Не могу, хочу это снять максимально хорошо. Потом мы снимаем, получаем удовольствие. Мы сняли вот кусочек фильма «Сирийский песок», дальше просто люди могут взять наш материал, мы подарим.

Желнов: Да-да-да.

Крыжовников: И доснять какие-то сцены.

Желнов: С Равшаной Курковой.

Крыжовников: Да. В Таджикистане. И все, и будет готов фильм.

Шепелин: Слушайте, у вас исполнитель главной роли же в Голливуд стремится, за «Оскаром».

Крыжовников: Это прекрасно, молодец.

Шепелин: Над чем на этой неделе посмеялись, да, зрители ютьюба вместе с Буруновым и Дудем. А вы-то сами туда хотите?

Крыжовников: А чего смеяться над желанием человека сняться в западном фильме? Мне кажется, надо только поаплодировать. Молодец! Нам вообще немножко не хватает всем амбиций.

Желнов: Так вот я как раз про Канны-то не случайно спросил.

Крыжовников: Но вы поймите, амбиции не в Каннах и не в площадке, на которой мы, а амбиции в том, чтобы сделать хорошо. И в этом смысле если мы заранее, еще никуда не попав, понимаете, еще Netflix о нас не слышал, а мы уже думаем: «Для Netflix надо пожестче», я не знаю…

Желнов: А вы думаете, эта продукция может быть?.. Мы вот тут с друзьями тоже разговаривали. Может ли быть этот сериал на Netflix, как вы считаете?

Крыжовников: Не знаю, не знаю. То, что я смотрю на Netflix, может быть, это просто моя выборка. Не знаю, мне кажется, непохоже.

Шепелин: Так а ваши амбиции где заканчиваются?

Крыжовников: Мои амбиции заканчиваются на хорошей истории, если честно. То есть я могу сказать так: я тут прочитал интервью Алика Сахарова. Знаете, кто это?

Шепелин: Нет, расскажите.

Москвитин: Да, «Игра престолов».

Крыжовников: Да, значит, это оператор «Клана Сопрано», режиссер «Игры престолов», «Карточного домика» и «Рима», то есть крутых проектов. И там, вы понимаете, особенность в том, что режиссер снимает два эпизода максимум. Третий он снимает, если очень хорошо снял два. И из тринадцати серий это награда ― получить эти три эпизода. А теперь мы возьмем эти эпизоды и попробуем найти, какой из них снял Алик Сахаров, а какой Робин Райт. То есть там все-таки роль режиссера, не автора, не шоураннера, не сценариста, на современном американском телевидении сейчас все-таки второстепенна, так скажем. Поэтому…

А здесь я всё сам написал, всё снял, на монтаже отсидел. Там монтаж забирают у тебя, там ты даже не монтируешь. Даже музыку за тебя ставит шоураннер. А стать шоураннером, написать историю ― вот это уже вызов такой, к которому я пока не знаю, как подступиться.

Шепелин: Поживем ― увидим.

Крыжовников: Поэтому пока не вижу, не вижу перспектив, если честно.

Болецкая: А вот вы все время говорите, возникает разговор, когда вы говорите про «Звоните ДиКаприо!», что это все-таки фильм, что это кино.

Крыжовников: Нет

Болецкая: Слепаков… Да, сейчас в разговоре было все-таки.

Крыжовников: Нет, я этого не говорил.

Болецкая: Окей, хорошо, Слепаков, когда говорил о своем «Домашнем аресте», тоже регулярно говорил: «Мы все-таки снимали кино». «ДиКаприо» ― это сериал?

Крыжовников: Нет, я снимал сериал. Слушайте…

Болецкая: А вот где вот эта грань между кино и сериалом по сущности?

Крыжовников: Я могу сказать так. Я это уже, правда, говорил где-то, поэтому повторюсь. Дело в том, что в нашем бизнесе все люди с очень воспаленным эго. Это естественно, потому что такой бизнес, да. И есть три противоядия: это стыд, смирение и зависть.

Надо стыдиться своих ошибок, завидовать своим коллегам, например, с сериалом «Домашний арест», например, завидовать им, что у них так круто получается, что их первую серию в ютьюбе посмотрело больше людей. И смирение перед лицом как бы мировой культуры, понимаете? То есть если я лучший режиссер на лестничной площадке, как бы я отношусь к себе так, просто на нашей лестничной площадке я реально лучший! Но когда есть Данелия, когда есть Финчер, когда есть Содерберг, немножко приходишь в себя.

Поэтому я еще раз говорю вот про амбиции, про Канны и так далее. Мне кажется, что надо этого избегать и бояться.

Желнов: А кому из российских коллег вы завидовали? Содербергу ― понятно, это легко завидовать. А из российских коллег?

Крыжовников: Легко, да не легко.

Желнов: Окей. Из российских?

Крыжовников: Понимаете, тут надо сказать, что у Содерберга я просто, грубо говоря, украл. По крайней мере, принцип.

Шепелин: Что ж так грубо?

Крыжовников: Да. По крайней мере, принцип. Можно сказать, что это цитирование, да, в каком-то смысле я процитировал. Что касается российских коллег, то, например, на меня в свое время просто произвел мегаэффект клип «Экспонат» группы «Ленинград», потому что это было кино. И я подозревал, что я так не смог бы.

Вот у меня было ощущение, что черт его знает, может быть, даже если бы у меня был такой сценарий, я бы, может быть, не справился, потому что это было и выразительно, и с юмором, и персонаж возникал, да, вот эта женщина. Ну просто супер! И эти миллионы, у них 130, по-моему, миллионов просмотров у этого клипа. Это зависть вызывает.

Я сразу нашел Аню в фейсбуке и поехал в Питер с ней знакомиться, просто пообщаться, потому что очевидно, что это какой-то режиссер, которому можно завидовать.

Сурганова: Каких своих ошибок вы стыдитесь? Вы про это заговорили.

Крыжовников: Я стыжусь своих ошибок, но говорить об этом не буду.

Сурганова: Почему?

Крыжовников: Потому что это моя работа. Я, например, со студентами эти ошибки проговариваю, для того чтобы они понимали, что я честен с ними, со студентами я начинаю с этого отчасти не самого приятного сеанса. Я говорю, что, как я считаю, я сделал неправильно по монтажу, по истории в тех фильмах, которые у меня были до этого, потому что это очень важно. Иначе заболеешь. Эго воспалится, перекроет тебя просто, и ты будешь такое большое воспаленное перемещающееся эго.

Желнов: Жора, мой вопрос про телевидение, где вы тоже работали. И в этом смысле, как мне кажется, не случайно вы в пример привели группу «Ленинград», «Экспонат», то есть такая эстрадность и водевильность, которая есть в этом клипе. А вы занимались эстрадой, вы делали на НТВ, насколько я понимаю, «Ты суперстар».

Крыжовников: «Ты суперстар».

Желнов: Шоу, да, развлекательное.

Крыжовников: Да.

Желнов: Вы работали режиссером скетч-шоу на канале СТС.

Крыжовников: Да.

Желнов: То есть ваша жизнь так или иначе была связана с эстрадой, с развлечениями. Телевизионный язык. Для многих он сложен, кто-то от него хочет отказаться, если идет в большое искусство, в кино. Он вам помог? Вы хотели, наоборот, его забыть и переориентироваться? Вот телевидение что дало вам для кино?

Крыжовников: Телевидение ― прежде всего место, в котором нужно сделать, несмотря ни на что, вопреки всему, даже если ничто не готово и все пропало, ты должен снять, потому что в пятницу эфир. У нас было так, мы снимали, по-моему, во вторник, а в пятницу эфир был в 21:00. И это экстремальная такая среда, в которой ты должен работать и еще как-то не выгорать.

Поэтому мне это прежде всего дало… Как сказать? Требования, я понял требования, чего я хочу требовать от своей команды, потому что на телевидении полно халтуры, 85–90% людей халтурят просто. Они пребывают в процессе. И есть отдельные люди, которые снимают даже новогодние огоньки, как бы полную чушь, и при этом им не все равно. И их по человеку, это два оператора, один художник по свету, один-два кнопочника реально, которые могут нажимать в ПТС в прямом эфире или даже не в прямом и это делают хорошо. И ты их собираешь и через год-полтора уже знаешь, какая должна быть команда, чтобы хотя бы тебе было не стыдно мучительно работать на телевидении.

И потом, когда я пришел в кино, я понял, что любой сигнал равнодушия от человека, я понимаю, что его не спасти, всё. Единственный шанс даже ему помочь ― это его уволить. Ты его увольняешь, он переживает кризис и, возможно, в следующей работе не будет пережидать.

Желнов: Я даже больше спрашивал про эстетику. Быстрый монтаж, то, что телевидению свойственно.

Крыжовников: Какая эстетика на телевидении? Послушайте, ну какая эстетика? Что? Особенно в таких программах. Летает вот так кран, вот так кружится, значит, стедикам, три крупных плана, ТЖК. Что там? Какая эстетика? Какая там эстетика? Нет там ничего, к сожалению.

Москвитин: Мне кажется, что в «Звоните ДиКаприо!» вся характеризация Егора Румянцева как суперкрутого актера сводится к тому, что нам показывают Петрова, мы видим крутого Петрова и понимаем, что Румянцев крутой. Егор Румянцев и Лев Румянцев для вас талантливые люди в этом фильме?

Крыжовников: Значит, Егор Румянцев ― когда надо, он выдает какой-то драматический процесс. Он это делает пару раз, но когда надо, он делает. Потом, он даже в фильме «Сирийский песок» живет и тащит этот фильм за уши куда-то в поднебесье.

А что касается Льва, то он скорее неопытный. Вот то, что там есть сцена, где он приходит на съемки, забывает текст и не может ничего сказать, на самом деле я знаю пять историй с моими знакомыми, хорошими артистами, которые, первый раз попав на съемки, не смогли сказать текст. Потому что ты учишься в театральном вузе, ты привыкаешь, что там аудитория, ты в свету, она в темноте и так далее. Когда ты первый раз попадаешь на площадку, где вокруг люди ждут от тебя, что ты сейчас выдашь какой-то процесс…

Я знаю несколько человек, которые не смогли сказать, их переозвучивали, или вырезали, или переснимали. То есть человек приходит, первый раз снялся в кино. Это вот я просто знаю человека. Он первый раз снялся в кино. Это было давно, мы вместе с ним пришли в кинотеатр, сели. «Сейчас, сейчас мой эпизод! Сейчас!». И там открывает дверь другой человек просто, говорит пару фраз и уходит. И мы дальше до конца сидели молча.

Москвитин: Одна из самых душераздирающих сцен в сериале, где как раз Лев после неудачи возвращается домой и жена его утешает.

Крыжовников: Да.

Москвитин: Вы, как режиссер, что посоветуете таким женам? Говорить правду или до конца поддерживать в мечте?

Крыжовников: А она говорит ему то, что думает.

Москвитин: То есть там нет какой-то мотивационной речи.

Крыжовников: Она говорит ему то, что думает, она в него верит, и в этом ее парадокс и ужас, в том, что она реально его поддерживает. Просто это поддержка сложная.

Желнов: Это вот та самая русскость, которую на Западе не все поймут.

Крыжовников: Нет, почему?

Желнов: Тем более в эпоху феминистской повестки.

Сурганова: Были ли у вас другие варианты финала?

Крыжовников: Нет.

Москвитин: То есть все те истории, что есть две версии…

Крыжовников: Оп! И разговор не клеится.

Москвитин: Ну как это, нам же говорили!

Крыжовников: Не было.

Сурганова: Хорошо. Финал довольно беспросветный, не будем раскрывать все детали.

Крыжовников: Да.

Сурганова: Но кажется, что у всех героев всё плохо.

Крыжовников: Так.

Сурганова: Вам вообще кажется, что искусство должно давать надежду какую-то людям, как исправиться, какой путь надо выбрать?

Крыжовников: Слушайте, это такой сложный вопрос. Вот я посоветую, в ютьюбе лежит лекция гениального русского театрального режиссера Анатолия Васильевича Эфроса.

Сурганова: Так.

Крыжовников: Которую он читал для работников театров, повышение квалификации. Она называется «Отражать или противопоставлять?». И он говорит: «Что должно делать искусство: отражать действительность, как у нас плохо, в какой мы живем?». И он рассказывает истории: «Вот я сталкиваюсь с этим, сталкиваюсь с этим. Я должен это отражать или противопоставлять?».

И не так просто на это ответить, и каждый отвечает по-своему, потому что можно противопоставлять, можно рассказать историю, которая совершенно не является той жизнью, в которой мы живем, а той, которая должна быть, например, понимаете? Это вопрос вкуса, я вам так скажу.

Сурганова: Можно дать какой-то луч надежды хотя бы, да. Мне показалось, что в финале вашего сериала его нет.

Крыжовников: Луч надежды…

Желнов: В кино беспросветный конец.

Крыжовников: Хорошо, вот меня это всегда интересует, а вот какой луч надежды в «Отелло» Шекспира? В чем луч? Где он, луч? Или в «Макбете». В чем луч надежды? Мне кажется, что луч надежды ― это такая история, больше подходящая дневным сериалам канала «Россия», там просто в конце бьет такой луч надежды, и ты счастливо идешь на свет, как бабочка, летишь к этой надежде.

Желнов: Затегали!

Шепелин: На самом деле у нас эфир-то потихоньку кончается, так что луч тоже брезжит.

Крыжовников: Да.

Шепелин: Раз уж вы сказали, что вы не аполитичный человек, скажите, а про политику вы готовы снять фильм или сериал?

Крыжовников: Готов.

Шепелин: И там чтобы президента можно было покритиковать.

Крыжовников: Президента покритиковать? Политический сериал не в том, что кто-то кого-то критикует, это надо делать в документальном кино. История должна быть о человеке, который, я не знаю, предположим, да, приходит во власть, проходит через нее, что-то с ним происходит, он принимает, не принимает.

Сурганова: «Карточный домик».

Крыжовников: «Карточный домик», да, вот это сериал про политику. Критикуют они там Трампа? Критикуют они там Обаму? Да не в этом дело.

Шепелин: Все политики лгут, как следует из этого сериала, по крайней мере.

Крыжовников: Да, ты понимаешь, как это работает. Вот это важнее, мне кажется, чем «готовы ли вы покритиковать».

Желнов: Но Илья…

Шепелин: Но президент в вашем фильме может лгать или нет?

Крыжовников: Да.

Желнов: Смотрите, я не знаю, кто прав. Илья, извини, я так понял, что Илья спрашивает не про это, можно ли снять политический сериал. Да, можно. Но дело в том, что в этих сериалах, о которых мы в том числе говорили, звучит критика, обращенная много к кому: к чиновникам, к Минздраву, но никогда к президенту. Это можно проследить, это так. Вот можете ли вы снять, хотели бы вы снять кино, полностью свободное, не заданное вот этими требованиями рынка или цензуры, которые так или иначе, но существуют?

Крыжовников: Смотрите. Первое ― снять политический сериал сейчас сложно, трудно, вряд ли возможно.

Желнов: Почему?

Крыжовников: Потому что надо найти на него денег, а реально практически все структуры, если Дождь только не даст денег, да, краудфандинг. То все эти структуры так или иначе имеют отношение к власти.

Желнов: К Кремлю.

Крыжовников: Да. Поэтому тут вот это самое главное. А дальше, соответственно, ты у людей, которые имеют к этому отношение, должен попросить денег, и они тебе должны дать. И дальше начнутся, конечно, я думаю, скорее всего…

Желнов: У вас амбиция есть? Это понятно, это условия рынка, о которых вы говорите, а Илья спрашивал именно про ваш чистый интерес, амбицию.

Крыжовников: Да, что касается чистого интереса, то я уже сказал, это было бы очень, очень-очень интересно сделать историю про человека, который приходит в политику, именно вот с момента входа. Вот он в какой-то момент, кто-то, например, у меня сейчас нет никакой истории реально, но он…

Шепелин: Работал вице-мэром в Петербурге, например.

Крыжовников: Нет, нет. Вице-мэр в Петербурге… Что? Это документалистика.

Болецкая: Он отец детей, которые погибли на пожаре.

Крыжовников: Да, и попадает в политику, вот. Его втягивают, ему говорят: «Подожди, ты сейчас все сделаешь, ты защитишь» и так далее. И вот он проходит какой-то путь. Потому что то, о чем вы говорите, это либо исторический фильм, да, просто про человека, либо это документальное кино, и документальное кино тут будет сильнее, понимаете? Если есть реальная фактура, которую можно рассказать, собрать в фильм, она будет сильнее, чем мы нарядимся в какие-то костюмы и будем ходить: я этот, а ты, значит, будешь Сечин.

Желнов: А ты будешь Сечин. Вот да, придумали подзаголовок.

P. S.

Крыжовников: Мои впечатления: очень интересный разговор, нетривиальные вопросы. Такое ощущение, что с пользой провел время, хотя чаще всего от интервью ощущения противоположные. Ты что-то долго и неинтересно говорил… Хотя, возможно, и тут я никого не поразил. Но, по крайней мере, спасибо огромное за вопросы и за приглашение. Было прямо очень-очень интересно.