Людмила Улицкая: я живу в ощущении подарочной жизни

Дзядко: Вообще, язык сегодняшнего дня – это что? Насколько он является отражением какой-то… Я прошу прощения за ужасную тавтологию, но насколько язык сегодняшнего дня является отражением сегодняшнего дня? Или они существуют параллельно друг другу?

Улицкая: Я думаю, что это замкнутая система. Та самая ситуация, где мы не можем причинно-следственную связь отделить. Это кольцевая ситуация, когда одно порождает другое. Это постоянный процесс. И если мы не хотим, чтобы язык наш упадал куда-то совсем уж низко, то каждый из нас персонально и лично должен за этим следить. Я другого способа не знаю. Дай Бог хорошего учителя литературы нашим детям, чтобы вкус к языку хотя бы привили, чтобы, по крайней мере, человек понимал разницу между языком высоким, низким, красивым, некрасивым и непристойным. Потому что непристойный язык – это не тот язык, в котором употребляются матерные слова. Матерные слова бывают очень даже пристойные, и нами уместны в жизни. А вот канцеляриты, о которых вы говорили, и вообще газетный язык, конечно, отвратителен.

Таратута: Людмила Евгеньевна,  в одном из ваших интервью прочла, что ваша первая книга вышла довольно поздно. Это было после 50-ти лет.

Улицкая: В 50.

Таратута: Есть какая-то прелесть, бонусы от некоторого позднего литературного старта?

Улицкая: О, да, конечно. В этом смысле мне потрясающе повезло. Это огромное везение. Дело в том, что 50-летние люди, по крайней мере, в том мире, в котором мы существовали и существуем, это люди в общем состоявшиеся. И 50-летний писатель, как правило, в советское время (я не была советским писателем, потому что моя первая книжка вышла в 1993 году, к тому же во Франции, на французском языке)… Но дело в том, что, во-первых, я ни с кем не соревновалась. У меня не было желания кого-то преодолеть, победить, потому что я точно знала, что все настолько далеко ушли вперед, что я была свободна. И это совершенно восхитительное ощущение. Поэтому меня никогда не коснулась ни ревность, ни зависть, ни такие специфические чувства, которые часто бывают у творческих людей.

Желнов: Они же иногда и движут тобой?

Улицкая: Нет, у меня были другие двигатели.

Наринская:  Я хотела задать волнующий меня по разным обстоятельствам вопрос. Поговорили о вашем рождении как писателя. Теперь о смерти нас всех как людей. Вы написали кусок, рассказ, повесть, который называется «Грудь. Живот» о вашем опыте борьбы с раком. Для Запада, для Америки, где люди бесконечно пишут о своем опыте… Для нас это очень неожиданная книга, многими воспринята многими, как тяжелая, хотя она гораздо легче многих. Таких книг очень мало, у Ясина есть книга. Но, в принципе, у нас мало пишут о болезнях, мало говорят о болезнях, болезнь скрыта, считается срамной, стыдной и так далее. Насколько вы разделяете этот мой взгляд? Вы считаете, какой-то сдвиг от вашей книги, от других произошел? На это можно как-то повлиять?

Улицкая: Да, это так и сдвиг происходит. Когда-то в молодости я вошла в церковь, там было отпевание. Я услышала возглас: «Христианская кончина – мирная, безболезненная и непостыдная». И это, видимо, то, о чем мечтает каждый человек в тот момент, когда он уже понимает, что он смертен. Потому что существует огромное число людей, которые в это не верят очень долго. Я уже верю. Многие близкие ушли. Болезнь в этом смысле была очень полезна, потому что я сегодня живу в очень счастливом состоянии, потому что я живу в ощущении подарочной жизни. Мне для этого надо было прикоснуться к болезни, чтобы понять, как вообще. Радоваться и получать удовольствие от жизни так, как сейчас, может быть, я научилась после этого. Поэтому – да, полезно. Да, важно. Да, не во всяком возрасте ты можешь это прочувствовать. Не всякий человек. Мы вчера хоронили Дмитрия Соробьянова. Это был тот самый случай, когда ушел человек, сделавший безмерно много, 100% абсолютно порядочный, проживший исключительно честную достойную жизнь, на 90-м году жизни. Уставший, вокруг него клубилась огромная замечательная семья, и как говорят близкие, он уже устал, уже хотел уйти. Ну, об этом только можно мечтать, это можно пожелать каждому. Искусство жить на самом деле сводится к искусству умереть. Это чрезвычайно важная точка жизни, и я на этом настаиваю.

Наринская: Я хотела задать немного другой вопрос. Это хороший вариант, о котором вы сейчас говорите. Плохой вариант – что тебя настигает ужасная болезнь, ты должен с ней бороться и состояние нашей страны в том, что это стыдно. И мне казалось, что ваша  книга и всего лишь несколько других книг, пробуют изменить эту ситуацию. Думаете ли вы, что эту ситуацию можно переменить?

Улицкая: Это надо работать. Это область, в которой мы все должны работать. Есть хоспис Веры Миллионщиковой. Это такое сообщество людей, которые это прекрасно понимают, знают, и дело, которое они делают, замечательно важное. Оно потрясающее.

Желнов: Насколько литература помогла преодолеть болезнь?

Улицкая: Ни причем.