Кириллу Серебренникову не хватает Владислава Суркова

Тихон Дзядко: Границы дозволенного существуют?

Кирилл Серебренников: Ну, вот их проверяют. Но для меня, как для человека, который занимается искусством, границ нет. В искусстве возможно все. На территории искусства возможно все.

Тимур Олевский: А вот интересно: может быть, у вас есть какой-то иммунитет?

Серебренников: Иммунитет к чему?

Анна Монгайт: Вы не депутат случаем?

Серебренников: У меня иммунитет – здравый смысл и медитация.

Олевский: Окей, постановка «Околоноля», она скорее помогает вам делать все остальное, что вы хотите?

Серебренников: «Околоноля» - один из лучших моих спектаклей, и я очень хочу, чтобы он сейчас возобновился. Мне кажется, это будет. Он не игрался в силу технических проблем. Потому что вот вы, например, его посмотрели, потому что на него были очень высокие цены на билеты и люди не могли его увидеть. Поэтому он оброс какими-то слухами и сплетнями, и меня, так сказать, обвиняли в чем угодно. Я не буду ни на что отвечать, вы просто пойдите и посмотрите спектакль. Это точно не спектакль про то, как люди, его сделавшие, любят власть. А ровно про то, что происходит с человеком, когда он переступает границы допустимого и возможного, в какую труху, в какую падаль он превращается.

Денис Катаев: Вы общаетесь с этим человеком, который вошел во власть, назовем его Натан Дубовицкий, до сих пор?

Серебренников: Нет, мы как бы не видимся.

Дмитрий Казнин: А за успехами следите? Он же за вашими следит, я уверен.

Серебренников: Он же больше ничего не написал еще, Натан-то.

Дзядко: Написал. С машинкой что-то.

Серебренников: Я не читал вторую повесть.

Монгайт: Вторая лучше.

Серебренников: Да?

Монгайт: Вторая лучше, да?

Серебренников: Я не читал. Но первый роман, который мне был прислан еще до того, как стало известно, что это якобы написано Сурковым, да. А мне понравился текст, я подумал, что вот та современная литература, острая, парадоксальная, с которой можно работать в театре.

Казнин: А, кстати, вам не жалко Суркова - говорят, что он был тоньше, когда он был на своем месте?

Серебренников: Я думаю, что нам всем жалко Суркова, потому что когда он человек с каким-то гуманитарным образованием, гуманитарным вектором в сознании. Он выслушивал, там «интеллигенцию», как-то что-то там учитывал, а сейчас там какие-то, я не знаю, кто эти люди, почему они так топорно и грубо действуют.

Монгайт: Скажите, пожалуйста, вы не боялись опалы после «Золотой маски»? Не показалось ли Вам, что это какой-то дурной знак?

Серебренников: У меня опала знаете в чем? Если я читаю текст, а у меня не возникает картинки - вот это для меня самое страшное, страшный сон. То есть я читаю, а текст – глухой, и я перестаю…

Монгайт: То есть некая творческая глухота?

Серебренников: Да. Ну что, ну когда? Ну какая опала? Что, у меня что-то есть? Что у меня могут отнять?

Дзядко: Вы сказали о том, что запрет на профессию возможен?

Серебренников: Ну, уеду в другую страну, там буду работать. Меня зовут, к счастью, в разные страны.

Дзядко: Не обидно будет?

Серебренников: Кому? Мне?

Дзядко: Вам.

Серебренников: Я буду работать.

Монгайт: То есть все-таки, кажется, до опалы очень далеко.

Серебренников: Да, до опалы пока еще далековато. Но смысл в том, что, мне кажется, не надо даже эти настроения упаднические внедрять. Зачем вы это делаете? Мне кажется, всегда правда восторжествует, если мы люди честные, с чистой совестью, которые не воруют и которые существуют на территории правды. Мы сильнее, чем воры - люди, которые нарушают закон, которые воруют бюджеты. Нам проще: мы спокойно спим, и мы можем говорить все, что думаем. А им надо скрываться, им надо там как-то легимитизировать себя, какую-то специальную картинку под себя придумывать, манипулировать средствами массовой информации и прочее. Им очень трудно. Им можно посочувствовать. У них труднейшая жизнь.

Дзядко: Вы сейчас практически слово в слово повторяете то, что, сидя на этом же месте, говорил Алексей Навальный месяца два назад.

Серебренников: Ничерта себе, а он в тюрьме.