Подполковник ФСБ в отставке о том, чему нужно учиться у спецслужб США

Желнов: И сегодня у нас, можно сказать, спецвыпуск, посвященный событиям в Бельгии, в Брюсселе, посвященный терроризму и безопасности. Алексей Алексеевич, первый вопрос вам, касающийся выводов, которые должны сделать российские спецслужбы, вы здесь как эксперт, профессионал в этой отрасли. Какие выводы после брюссельских событий сделают или должны сделать российские спецслужбы?

Филатов: Начнем с того, что для российских спецслужб то, что сегодня произошло, наверное, это какое-то неожиданное событие. Все мы готовы, особенно после парижских событий к тому, что теракты, подобные брюссельскому и парижскому, будут происходить на территории Европы. И в том числе, я думаю, что никто не возьмется за то, чтобы гарантировать на 100%, что враг не пройдет, и на территории Российской Федерации не произойдет чего-то подобного. Тем более, что мы знаем, особенно в кавказском регионе периодически происходят террористические атаки, за которые, в том числе, берет на себя ответственность «Исламское государство» (организация запрещена Верховным судом России).

Я думаю, что каких-то особых выводов для работы спецслужб делать не надо, надо, в принципе, работать в том же режиме, в котором мы работаем, наверное, последние лет 20. Дело в том, что если проводить аналогии между событиями, я бы сейчас сказал, что власть и силовые структуры Евросоюза,  по крайней мере, Франции и Бельгии это точно, находятся приблизительно в том же состоянии, как мы находились на пороге конца 20 и начала 21 века после тех страшных событий 1995 года в Буденновске, 2002 года в «Норд-Осте» и 2004-го в Беслане. Эти теракты по своей трагичности, наверное, не менее серьезные, чем в Париже и Брюсселе.

Тогда мы делали выводы, и мы много, я считаю, сделали после того, и тому статистика, которую мы сейчас имеем. Можно спорить — правильно, не правильно, но последние 3 года, начиная с 2013 года, из года в год, по официальной статистике, я могу сказать, по неофициальной, по моему ощущению, по количеству боевых операций моих товарищей, количество террористических акций в 2 раза меньше с каждым годом, то есть уменьшается.

Желнов: Да, тут вы сказали про 20 лет, а теперь говорите последние 3 года. А все-таки это улучшение, если...

Филатов: Улучшение — оно в течение, наверное... Те выводы, которые мы сделали на рубеже веков, они только сейчас стали приносить свои плоды. Это дело не одного дня. Вы знаете, такой вопрос задают, не то что некорректный — непрофессиональный: «Неужели после парижских событий полиция Бельгии или Франции…», тем более, все ниточки сразу вели в Брюссель. Вы помните, что как только все произошло, несколько спецопераций по нейтрализации, по поимке сообщников были в Брюсселе. То есть это сразу было ясно, понятно, нитки туда вели. Мне задают вопрос: «Почему не сделали выводов и такое произошло?». Вы знаете, только дилетант такое может говорить. Я всегда аналогии провожу, знаете как, в чем? Есть разные профессии, например, медики, хирурги, тоже у людей, которых касаются жизни и смерти. А вы что, считаете, что хирург ошибается только один раз в жизни? Или вы считаете, что от скальпеля хирурга не гибнут люди?

Желнов: Это понятная аналогия.

Филатов: Вы понимаете, что здесь нельзя по мановению палочки, мы увидели теракт, увидели, как он произошел в Париже — все, больше ни в одном городе подобного не произойдет. Все, что угодно, но не такой.

Желнов: Усиление, мы помним 2004 год, события в Беслане, когда президент, как тогда удачно формулировали журналисты, стал строить не спецслужбы, а общество: отмену губернаторских выборов, прямых вообще выборов. Сейчас после Парижа, после Брюсселя, как вы считаете, будет ли делать какие-то выводы власть по отношению к российскому обществу или российским спецслужбам, реформировать, мобилизовывать?

Филатов: Во-первых, я скажу так, что отмена прямых губернаторских выборов — это не работа с гражданским обществом, это, в том числе, работа со спецслужбами. И надо помнить, что кроме этой отмены, было ряд поправок принято законом — о расширении полномочий, в том числе, федеральной службы безопасности и полиции, что касается работы борьбы с терроризмом. А еще я аналогию хочу вспомнить в другом государстве, это нами любимая, нелюбимая Америка. Тогда после 2001 года 11 сентября они, во-первых, поменяли совершенно риторику по отношению к нами проводимой контртеррористической операции на Кавказе, стали практически сотрудничать с нами, в том числе помогли нам закончить вторую чеченскую кампанию. И после этого через некоторое время мы узнаем, что АНБ в нарушении всех законов получила такую возможность, техническую в том числе, прослушивать всех своих граждан и граждан, проживающих за рубежом. То есть, в принципе, все-все, в том числе и мы, и американцы, когда сталкиваются с такой трагедией, идут на некое ущемление демократических прав и свобод граждан.

Понимаете, в жизни вообще нет правых и левых, я считаю, ни либералы, ни консерваторы не правы, есть где-то правда посередине. И в зависимости от ситуации, от государства, от менталитета народа надо, наверное, пытаться балансировать где-то в середине. Поэтому я уверен, что и французы, и бельгийцы, и, в принципе, немцы и австрийцы сделают выводы, изменят, во-первых, работу спецслужб, то, что сделали мы. Им дадут больше возможности. Это, в принципе, уже видно.

Желнов: А мы ее как изменили? Конкретно можете сказать? Как изменилась работа спецслужб и в каком году все-таки?

Филатов: Это касается, например, досмотра жилищ, личного транспорта, применения оружия. Если вы помните, недавно приняли такую поправку о применении оружия, что можно применять и по детям отдельно.

Севрюгин: В том числе и по женщинам.

Филатов: И по женщинам, в том числе беременным даже.

Севрюгин: Без видимых признаков беременности.

Филатов: Даже беременным. Понимаете, это вызвало ажиотаж такой в обществе, хотя, вы знаете, эта поправка ничего не изменила вообще. Полицейский или сотрудник ФСБ при определенных условиях, когда угрожают его жизни или жизни других людей, или попытка отъема у него оружия, имеет право применять оружие без ограничений: старик, ребенок или еще кто-то, беременная женщина или кажущаяся беременной женщина. То есть ничего нового не ввели. Но, к сожалению, многие люди, у которых эта позиция псевдолиберальная стала бизнесом, пытаются на эту мельницу лить воду.

Роменский: Если, Алексей Алексеевич, позволите, насколько работают эти меры? Поскольку мы видели совсем недавно женщину у метро «Октябрьское поле», которая была с головой ребенка, которую она сама отделила от тела. И тогда сотрудники полиции, несмотря, как делают заявления руководители МВД, мне кажется, растерялись, и тогда они не применяли оружие, они были сами шокированы происходящим.

Филатов: На самом деле, я с вами согласен, что неадекватно действовали полицейские. Но я вам просто хочу сказать, что, к сожалению, обозвав милицию полицией, мы в корне не решили вопрос. И еще раз говору: потребуется не один, не два года для того, чтобы из милиционера сделать настоящего полицейского, стража порядка. То же самое, что происходило, в том числе, в плане борьбы с терроризмом. Мы когда в 1995 получили оплеуху, мы за 7 лет не смогли закрыть вопрос, в 2002-м получили захват «Норд-Оста», театрального комплекса на Дубровке. То есть мы не один год строили эту агентурную работу, поднимали технику на нормальный уровень. Так же и полицейские, я вам скажу, те постовые, которые сейчас присутствуют на улицах, это далеко не профессионалы. И я согласен, так, как они действовали — это совершенно неправильно. Потому что они от нее там шарахались, приказали ей лежать, она лежала, замерзла, после этого встала, просто замерзла.

Севрюгин: Но, между тем, мы говорим о неких успехах. А тогда успех в чем России? Если по видимым признакам мы видим, что сотрудники полиции не могут предотвратить.

Филатов: Я начал с этого разговор. Если взять статистику проведения террористических актов... Во-первых, после 2004 года, захвата школы в Беслане, подобных серьезных, я имею в виду серьезных, я не считаю «Домодедово» на том же уровне проведенный теракт, как в Беслане, когда 30 головорезов среди белого дня захватывают 800 заложников.

Желнов: А взрывы в метро 2010 год?

Филатов: Это совершенно другой уровень подготовки и проведения терактов. Понимаете, прийти вооруженной бригадой, вооруженной до зубов, заминированной, например, в центр Москвы на Дубровку или, например, подготовить пилотов и врезаться в башни-близнецы — это уровень...

Желнов: Нет, хорошо, если мы сейчас видим масштабы, меряемся масштабами, но какая...

Филатов: Нет, масштаб напрямую связан с возможностями террористов. То есть были такие возможности: финансовые, организационные. Сейчас таких возможностей... Это показатель уменьшающегося количества и уменьшающейся серьезности подготовки к таким терактам говорит о том, что сил у них таких нет. Они разобщены. У них нет уже как такового, скажите, кто сейчас главарь, например, «Имарата Кавказ» (организация запрещена Верховным судом России)? Да нет уже такой фамилии, которая была — Басаев, Масхадов.

Мартынов: Скажите, пожалуйста, мне не совсем понятна эта модель общая действия спецслужб, которую вы описали. Смотрите, до конца 90-х годов в России ничего, мы были слабые, спецслужбы ничего не могли. Случились теракты, мы сделали выводы, чему-то научились. То же самое произошло в Америке в 2001 году. То же самое, вы говорите, сейчас в Европе происходит, они ничего не делали, были не готовы, не компетентны, слабы, полномочий не хватало. То есть получается, что действия спецслужб чисто реактивны: что-то происходит и спецслужбы говорят: «Вы знаете, у нас мало полномочий, дайте нам больше возможностей, и мы тогда будем вас лучше защищать». Верно ли я вас понимаю, что спецслужбы как бы дожидаются теракта, я не имею в виду конспиралогическую версию о том, что они их и провоцируют, но получается, что до тех пор, пока теракт не случился, спецслужбы получают за что-то деньги, но в целом они к серьезным вызовам не готовы.

И второй момент здесь, который меня больше всего в этой дискуссии интересует — это то, а где та граница вообще личных свобод, которые граждане Евросоюза или России, или США должны передать компетентным людям для того, чтобы получить в обмен безопасность? И вообще, на ваш взгляд, что ни в коем случае нельзя отдавать спецслужбам, это мое конституционное право и сюда уже ходить нельзя ни в коем случае даже, если это рискованно для какой-то части общества?

Филатов: Два разноплановых совершенно вопроса. Начнем, наверное, с первого. К сожалению, возможность ситуации, которая произошла в Чечне, она произошла не на пустом месте, а на месте развала Советского союза. Вместе с развалом Советского союза, а я начал служить в Советском союзе, а продолжил в Российской Федерации. Попал в группу «Альфа» как раз на рубеже, на сломе. И я вам ответственно заявляю: практически когда разрушилось государство, силовых структур как таковых в новой России в начале 90-х годов не было. На улицах хозяйничали воры в законе. Был полный беспредел.

Мартынов: Простите, мы эту историю знаем, но вы ее сравниваете с состоянием Евросоюза сейчас.

Филатов: Нет, я вам просто рассказываю, что силовые структуры не дремали в 1995 году. Они были в зачаточном состоянии.

Мартынов: Нет, мы понимаем, что было. Понятно. А что развалилось в Евросоюзе? Там тоже спецслужбы в зачаточном состоянии сейчас? Или в США?

Филатов: А дело в том, что это аналогия, например, с непрактикующим хирургом. Он не режет аппендицит, не режет, не режет. Вроде диплом есть, а не надо резать, нет проблемы, никто не более аппендицитом. Приходит первый больной — и он его режет насмерть.

Мартынов: Спецслужбам нужны теракты для того, чтобы быть компетентными, я вас правильно услышал сейчас?

Филатов: Это демагогия полная.

Мартынов: Почему? Практикующий хирург.

Филатов: Я объясню. У меня часто спрашивают, например: «Какая спецслужба самая сильная?». Я говорю: «Та, которая больше всего воюет, та, которая больше всего занимается практической деятельностью».

Мартынов: Подтверждаете мой вопрос последний, по-моему.

Филатов: То есть, если нет практики...

Желнов: ГРУ Минобороны, мне один чиновник говорил — самая сильная спецслужба, и это соответствует вашим словам.

Филатов: Я с этим не согласен, не буду отстаивать честь мундира, но еще раз говорю: эта боевая практика, то есть если нет боевой практики, вы знаете, вы можете самым лучшим быть в спортзале, самым лучшим на стрельбище, но пока вы в настоящий бой не войдете, пока вы не пройдете эту обкатку настоящими пулями, не какими-то из папье-маше, когда не увидите рядом с собой погибающих ваших товарищей, не пройдете это, потому что не все пройдут, некоторые с отмороженным низом так и останутся на боевых позициях, не выйдут из окопа. Только после этого спецназ, обкатанный такой боевой подготовкой, в том числе погибшими своими товарищами…

Мартынов: Интереактивная модель все-таки работает, получается?

Филатов: Она везде работает. Без этого, на кошечках невозможно.

Мартынов: Понятно. А на второй вопрос, если можно.

Мартынов: Сколько нужно отдать свободы для того, чтобы получить безопасность, с вашей точки зрения?

Филатов: А здесь я, в принципе, ответил на этот вопрос. Я считаю, что здесь хороша золотая середина. Надо для каждого общества причем, для Европы это одна середина, для Америки — другая, для нас...

Роменский: Америка сейчас не согласна с тем, что ФБР может прослушивать или читать фейсбук, например, или получать данные с айфонов. До этого был большой скандал, уже вы о нем упоминали, с АНБ, люди были против, их до этого слушали. Может быть, в России это возможно с нашим обществом?

Филатов: Потому что после 11 сентября, к счастью для них, и, наверное, надо отдать должное силовым структурам Америки, они многое сделали, что кроме Бостонского марафона, небольшого количества, я считаю, погибших, ничего там не было. Хотя на американцев точат, наверное, зуб намного больше, наверное...

Мартынов: Сан-Бернардино было в декабре прошлого года.

Филатов: Согласен, но, вы знаете, хотя «Исламское государство» взяло на себя ответственность, здесь больше похоже на каких-то психопатов, которые начитались новостей.

Мартынов: Простите, а как вы считаете, Apple должно было подчиниться требованию ФБР и отдать данные с айфона этого террориста?

Филатов: Если бы они были made in Russia, я думаю, они бы без разговоров отдали.

Мартынов: Понятно. А как должно быть?

Филатов: В идеале так, как происходит в Америке, в идеале.

Мартынов: Я согласен с вами.

Филатов: Но нам до этого идеала, знаете, как мне мой один учитель в школе говорил давно-давно, я говорю: «А когда мы догоним?». И он говорил такую вещь, в которую я до сих пор не верю, он говорил: «Никогда».

Желнов: А что нас останавливает? Если вы говорите: «В идеале как в Америке». А что нас останавливает?

Филатов: Нас останавливает тот этап развития, на котором мы находимся. Все должно быть step by step.

Желнов: Так step by step уже сколько лет.

Мартынов: В Америке же довольно быстро была первая поправка принята по совершенно другому поводу, но она теперь до сих пор работает. То есть пока мы не начнем это делать, мы всегда будем не готовы.

Филатов: Это такой уже демагогический спор: что мы сделали не так — родились не у тех родителей или не та территория нам досталась. Я не хочу в этот анализ углубляться.

Желнов: Нет, но вы с 1982 года в ФСБ служили. Вы знаете все-таки эти не абстрактные вещи, о которых мы спрашиваем.

Филатов: Я вам просто вещь одну скажу. Мое личное мнение. Я с отцом своим, когда был ребенком, очень часто дискутировал. Он был рад и горд тому, что мы первые оказались в космосе. А я, например, пацаном не понимал: «А почему не производим свои автомобили? Почему мой отец ходит в валенках?». И он говорил: «А я готов ходить в валенках, но чтобы мы первые были в космосе». Пока люди, которые живут, не поймут, что надо развиваться step by step, мы не догоним Америку. От меня это, к сожалению, не зависит.

Чепель: Давайте от философии перейдем к конкретным вещам, о которых вы говорили.

Филатов: Но вы сами меня затягиваете в область, в которой я не разбираюсь.

Чепель: Нет, вы прекрасно парировали.

Филатов: Я шучу.

Чепель: О чем мы говорили, те теракты, о которых мы говорили, последние, в России в Домодедово или теракты в метро. Теракты последние в Брюсселе сегодняшние — это тоже метро и аэропорт, объекты инфраструктуры.

Желнов: Но и российско-египетский самолет тоже не будем сбрасывать со счетов. Да, теракты последние.

Чепель: Самолет, да. Можно ли вообще сделать что-либо, чтобы предотвратить теракты в транспорте? Ведь это большая проходимость, большой поток людей, трудно контролировать. Что можно вообще сделать теоретически, чтобы прекратить?

Филатов: На 100% прикрыть каждое воздушное судно, каждый вокзал, каждую станцию метро и поезд от шахида, который решил закончить свою жизнь со взрывным устройством на брюхе, невозможно никак прикрыть. Никакие металлоискатели или патрульные на станциях метро, или специальные урны для забытых пакетов, или специальные кнопки, которые устанавливают за большие деньги, или огромное количество камер на 100% гарантировать то, что не найдется человек славянской внешности, цивильно одетый, который решит на станции между Павелецкой и Новокузнецкой привести взрывное устройство в действие, невозможно на 100% это гарантировать именно на транспорте. Это то же самое, что на Дубровке, это то же самое, что в концертном зале в Париже. Не надо говорить: «На транспорте особые проблемы». Это просто вкусное место для проведения терактов. Там, где взорванные 2 килограмма тротила, приводят к намного большему эффекту, чем взорвать его, например, даже на площади перед Лубянкой, к примеру. Эффект сильнее, поэтому заносится именно в это место.

Чепель: Израильская авиакомпания EL AL известна тем, что применяет очень жесткие меры контроля за пассажирами, и там такой контроль, который вы описываете, он развернут при входе в самолет и при выходе из него.

Филатов: При выходе там особо ничего, контроля никакого нету.

Чепель: Вы знаете тех, кто летал в Израиль, рассказывают, что они делают там.

Филатов: Я летал, имею очень много историй. Я по-хорошему шокирован, как они занимаются этой профилактикой. Сам принимал в этом участие активное, честно вам скажу, просто мне было интересно. Например, из Египта когда я вылетал, я двухчасовое собеседование провел с русскоязычным человеком из израильских спецслужб: почему, зачем, кто у меня жена, дети, бабушка, почему я лечу один, не один. То есть я эти исследования делал. Более того, у меня был один случай, когда в Тель-Авиве точно такую же ситуацию я и спровоцировал специально сам. Меня два раза на личный досмотр водили они, два раза. Но я два телефона умудрился пронести без досмотра. Все равно возможно, но это ошибочное мнение, что они все это решают при подъезде или в самом аэропорту, или в других аэропортах, когда чекинят людей пассажиров на этот борт. Они решают это у себя в стране совершенно другими методиками. Вы посмотрите, ведь и у них взрывали кафе и остановки, и стреляли из автоматического оружия. Они уже 40 лет находятся в такой же высокой стадии опасности терроризма, которую мы шагнули 15 назад, европейцы — 2 года назад.

Мартынов: Алексей, скажите, пожалуйста, может быть, как раз это будущее и для Евросоюза, и отчасти для России, я имею в виду израильский сценарий, то есть просто общество адаптируется к тому, что есть некий постоянно высокий уровень террористической угрозы. Это означает, что ответственность ложится уже не на плечи специалистов только, но и на плечи граждан, и какие-то точки, школы, аэропорты и т.д. очень жестко контролируются, в других местах сопротивление террористам оказывают не только профессионалы?

Филатов: Нет. Во-первых, я думаю, что европейцы не готовы к такому сценарию, это не они 40 лет ходили по пустыне.

Мартынов: Современные евреи тоже не ходили.

Филатов: Нет, они ходили, их прапредки, поэтому у них это в крови, они готовы к такому сценарию. И они когда организовывали свое государство, они понимали, что у них врагов намного больше, чем их население. Европейцы на это не пойдут, они слишком расслаблены для этого. У них другой менталитет. Да и нет такой необходимости, нет такой угрозы. Все-таки, возвращаясь к вашему первому вопросу, надо работать с безопасностью не на транспорте, не возле концертных или торговых комплексов, надо работать в логове этого врага, не создавать объективные условия для проведения такой террористической деятельности.

Желнов: Да, но ваш сегодняшний пост, я хочу процитировать, где вы сказали: «События в Брюсселе — это бумеранг за толерантность, плата за толерантность».

Филатов: Я такого не говорил.

Мартынов: А кто пишет тогда это?

Желнов: Это в вашем блоге было размещено вообще-то.

Филатов: А, сегодня?

Мартынов: Да.

Филатов: Будем считать, ладно, просто сегодня очень много интервью дал.

Желнов: То есть все-таки это не плата за толерантность?

Филатов: Я вернусь к чему? К тому, что вы спрашивали вопрос у меня, где эта золотая середина между безопасностью и свободами? Я имею в виду, что европейское общество очень расслаблено. Я честно скажу, я не буду кидаться в них грязью и говорить, что они плохо и неправильно живут. Но часто, встречаясь в бытовых ситуациях с ними, я вижу, что, видимо, такая спокойная жизнь их очень сильно расслабила. У них последние годы нет ни одного в Европе лидера такого, как де Голль, например, и той же Маргарет Тэтчер.

Мартынов: А какая связь с лидерами?

Филатов: Я объясню. А у них никто не может взять на себя некие такие жесткие решения, принятие жестких решений, перед которыми сейчас они стоят. Это я называю такой излишней толерантностью. Я честно скажу, я не готов, например, как многие эксперты, говорить, что у нас есть своя очень хорошая история, работа с мигрантами, им есть чему поучиться у Советского союза. У них есть своя история, и они очень хорошо работали до сих пор с мигрантами. И каким-то образом, не самым плохим, адаптировали их. Но они могли переводить маленький кусочек, они могли переводить там 10, 20, может, 50 тысяч на весь Евросоюз. А когда за год пришло миллион, а они просто к таким вещам не готовы. То, к чему на улице готов русский человек, они на улице у себя не готовы.

Я вам пример простой приведу, он бытовой, но попробуйте аналогию увидеть. Я много раз видел, как русские попадали в аварию, когда они, например, на уличном движении с полосы перестраивались, например, направо без поворотника, где-то корпус машины взяли и перестроились. Иностранец, европеец не готов к такой ситуации на дороге, он не жмет на тормоз, он, извините, открывает рот и бьет в задницу. Они, к сожалению, очень расслаблены.

Мартынов: Простите, пожалуйста, а сильный лидер в Европе нужен для того, чтобы выгнать мигрантов, я вас правильно понял?

Филатов: А у них сейчас другого пути нет, они уже по этому пути пошли.

Мартынов: То есть ответ  — «да»? Этот путь?

Филатов: Практически, я думаю, что им нужно будет поток этот сильно ограничить, тех, кто прибыл, через сито отсеять и большую часть отправить или назад, или в какие-то специальные лагеря на границы Турции и Сирии. Никуда им от этого не деться. Почему? Потому что для европейцев не самая большая проблема то, что сейчас происходит в Париже или Брюсселе. Нет, их намного больше волнует то, что происходит в Берлине, в Кельне, в Дюссельдорфе, в Вене. То, что раньше для них, например, в той же Вене изнасилование девушки — да это был вообще форс-мажор на весь город. А сейчас там отобрали сумку, изнасиловали кого-то, ограбили дом — это у них ежедневная хроника. Люди там начинают вооружаться баллончиками со спецсредствами. То, что у нас было в 90-х годах...

Мартынов: То есть «Исламское государство» европейцев завербовать не сможет, необходимых для реализации теракта? То есть если мигрантов мы видели...

Филатов: Вы меня спросили про мигрантов. Я сказал, что они сейчас стоят перед четким выбором, им надо с мигрантами этот вопрос решать. И не из-за того, что произошло в Париже или в Брюсселе, это повод только. На самом деле, жители  не привыкли жить в таком стрессе, просто не привыкли. Если 15 лет назад приезжали за границу, я, например, в той же Германии мог за неделю не встретить ни одного полицейского. Сейчас, начиная от аэропорта, по дорогам стоят, как у нас в лихие 90-е стоят, иногда отсеивают поток машин.

Желнов: Алексей Алексеевич, я хотел, что называется, русский человек слишком широк, хочется сузить. И я хотел сузить тему, спросить у вас про московское метро — самое уязвимое для пассажиров, с точки зрения террористических угроз, место. Кто из спецслужб, какие подразделения, я не говорю сейчас о патрулях и полицейских, кто со стороны спецслужб, какое подразделение занимается метро, агентурной и оперативной работой там?

Филатов: Полиция, есть специальная полиция на транспорте.

Мартынов: Ее достаточно?

Филатов: Я не знаю, какое там управление, в каком масштабе.

Роменский: А зачем тогда нужны эти люди, которые стоят при входе рядом с эскалаторами и просят твою сумку положить в какой-то свой компьютер для того, чтобы они ее, не заглядывая внутрь, просмотрели. Если этот человек, уж он-то, наверняка не сможет остановить террориста, если полицейские здесь спасовали перед женщиной с головой ребенка.

Желнов: Да, спецслужбы занимаются метро отдельно?

Филатов: В этой ситуации я, на самом деле, именно этот момент обсуждал со специалистами по безопасности и в области людей частной безопасности. Я говорю почему? В принципе, один из принципов безопасности — беспрерывность. То есть если идут люди, надо всех проверять. В метро это сделать, вы понимаете, невозможно. Но когда существует практика, что полицейский обученный, не обученный, плохо, что не обученный, лучше бы, как в Тель-Авиве, люди с психологическим образованием там работали. Или, например, были умные камеры, которые определяли по мимике человека, напряжен он, зажат, готов, не готов, например, к чему-то, по крайней мере, так декларируют израильские спецслужбы. Пусть стоит полицейский, но у него есть такая возможность кого-то из толпы выдернуть.

То есть потенциальный террорист, идя на станцию метро, хорошо понимает, что у него есть вероятность, он ее вряд ли посчитает по теории вероятности, но у него есть такая вероятность, что его могут выдернуть и сумку у него проверят, и его схватят. Не каждый террорист готов покончить жизнь прям в первую же секунду, когда его задержат. Кто-то хочет сумку оставить, выйти и привести телефонным звонком эту бомбу в работу. И когда есть такая возможность, что человека могут выдернуть и досмотреть, кто-то может отказаться от своих злонамеренных планов.

Желнов: А именно спецслужбы занимаются отдельно метро, в данном случае в Москве?

Филатов: А как? Вы понимаете, в метро же нет там постоянно какой-то кучи людей одной и той же. Агентура работает в диаспорах, агентура работает в различных банд формированиях, потому что очень часто эту работу, так ее можно назвать, по производству какого-то взрыва могут доверить каким-то криминальным структурам. И, в принципе, это все околокриминальная вещь. Я всегда говорю, вы понимаете, почему-то наше общество и люди, которые не спецы, они делят весь мир на террористов и не террористов. Это неправда. Есть постоянный конфликт интересов. Когда, например, на поле боя встречаются две армии каких-то крутых, они применяют артиллерию, минометы, танки.

Чепель: Алексей Алексеевич, мы закончили первую часть нашей беседы на разговоре о метро, мы говорим о транспортной инфраструктуре, как обеспечить безопасность. Давайте перейдем к аэропортам. «Домодедово», этот теракт, который произошел 5 лет назад, под арестом сейчас несколько топ-менеджеров, и недавняя история с задержанием Каменщика, владельца. Как вы считаете, топ-менеджмент должен нести ответственность за подобные вещи, которые происходят в аэропорту?

Желнов: Исходя из тогдашних законов, естественно, 5-летней давности?

Филатов: Вы знаете, я, в общем-то, не считаю, что за эти 5 лет кроме какой-то нормативной базы что-то изменилось, и всех бизнесменов обязали иметь паспорт антитеррористической безопасности. Но я могу сказать, что из 10 бизнесменов, 9, имея его, не представляют, не понимают вообще, что они имеют. Я принципиально против того, чтобы непрофессионалы в борьбе с терроризмом отвечали именно за антитеррористическую безопасность. Как известно, это моя личная точка зрения, вообще все, что я говорю, это только моя личная точка зрения. Вообще государство содержится на налоги граждан, и у государства первая главная задача — это безопасность своих граждан. Я считаю, что когда возлагают ответственность на хозяина или директора ресторана, кафе или торгового центра, или киноконцертного зала, ответственность за борьбу с терроризмом, и его пытаются наказать за то, что на его территории произошел теракт — это, наверное, мягко выражаясь, неправильно.

Чепель: Но при этом у нас антитеррором занимаются спецслужбы, подразделений и спецслужб, которые бы работали конкретно с объектами инфраструктуры, как вы говорите, с метро или с аэропортом, их нет, получается, да? Тогда кто должен отвечать за безопасность антитеррористическую?

Филатов: У нас очень много структур, которые работают и борются с терроризмом. Это не только ФСБ, но это и полиция. Там есть специальные подразделения, которые с этим борются. И я думаю, что при каких-то глобальных актах, терактах — Буденновск или Беслан — подключается Министерство обороны. И многие спецназы работают там по обезвреживанию, освобождению заложников в помещениях или на объектах каких-то, транспорта. То есть, в принципе, все силовики практически имеют какое-то отношение. Но еще раз вам повторяю, что нельзя эффективно точечно заниматься безопасностью на территории Домодедовского аэропорта — это неэффективно. Надо заниматься, с терроризмом бороться там, где у них руководство, где у них финансирование, где у них вербовка, где у них подготовка, где у них обучение — на конспиративных квартирах, в горах, на территориях других государств, где угодно, но только не на территории аэропорта в Домодедово.

Мартынов: Про другие государства как раз хотел спросить. Официально у нас российский МИД говорил, что военная операция в Сирии нужна была для того, чтобы разгромить террористов на дальних подступах. Как бы то ни было, строго формально, беспрецедентные меры были приняты государством для того, чтобы разгромить террористов где-то очень далеко на Ближнем Востоке. И в этой связи понятно, что вообще сама субъектность террористов поменялась. Если раньше у нас, в основном, террористами были чеченские сепаратисты, то теперь мы все чаще видим какие-то теракты на Северном Кавказе, как правило, ответственность за которых берет на себя так называемое «Исламское государство».

Как вы думаете, в этой связи, все-таки возможности террористов в 2016 году по сравнению с тем, что было в конце 90-х, они выросли? Если сравнивать тогдашних террористов и нынешних террористов, кто лучше обучен, встроен в эти международные сети, у кого лучше финансирование и т.д.? Потому что мы поняли вашу позицию, что российские спецслужбы укрепились, а достаточно ли они укрепились для того, чтобы соответствовать этому уровню?

Филатов: Как раз одна из проблем силовиков европейских — это то, что их политика, политика их властей, их деяния за пределами своей страны, они не соответствовали, то есть они не смогли четко понять, какие ответные реакции ждать и как с ними бороться. И поэтому, в общем-то, это же ответ, конкретный ответ. Но то, что касается, по крайней мере, Парижа и Брюсселя, но мы же очень хорошо помним, эксперты, и в том числе я, можете почитать мой ЖЖ. Я еще в 2011 году заявлял, что французам это еще аукнется — то, что они выступили лицом в ливийской кампании, их спецназ захватывал Кадаффи. Помните? Американцы очень хитрую политику ведут: они дают свои авианосцы, дают свои бомбы, деньги платят, но сами не участвуют.

Желнов: Алексей, правильно ли я понимаю, что Сирия нам еще аукнется тоже?

Филатов: Вы знаете, я очень люблю точные науки — физику и математику, и там есть один такой закон, не помню, второй или третий: каждое действие влечет за собой противодействие. А достаточно ли правильно наша власть и силовики рассчитали эту ответную реакцию, наши главные возможности по ее противодействию, наверное, покажет только время.

Мартынов: Но террористы стали сильнее, с вашей точки зрения, за последние...

Желнов: Время уже показывает, почему «покажет время»? Алексей Алексеевич, вы в будущем времени? Время уже показало: этой осенью сбили российский самолет.

Мартынов: Взорвали, вы имеете в виду?

Желнов: Взорвали, да.

Филатов: Просто здесь в чем ситуация? Это, опять же, я считаю, просчет. Когда мы говорим, что мы укрепим наши границы и не дадим людям, которые, например, воюют на стороне «Исламского государства», не дадим им прийти к нам на Родину и тем самым здесь совершать какие-то террористические деяния, но почему-то не рассчитывается возможность совершить теракт на территории другого государства, но с нашими гражданами. Они же от того, что на чужой территории...

Желнов: То, что и произошло в Египте?

Филатов: В принципе, то, что произошло в Египте — это явный просчет, это явный не расчет того, что, возможно, адекватно может прилететь, но не в Москве, как мы это привыкли, в метро или в «Домодедово», а на территории другого государства, там, где мы не можем контролировать. Израильтяне, они же в каждом аэропорту, в том числе Египта, где я попал в их первую чистку однажды, они там очень здорово шерстят воздушные судна, и у них просто нет такой вероятности, чтобы кто-то смог заложить другое устройство.

Мартынов: В Совете Федерации сразу ответ сформулировали осенью прошлой, сказали: «Давайте выездные визы для опасных стран введем, будем контролировать наших граждан даже за пределами нашей страны и просто никого не выпустим».

Филатов: Это, наверное, самый простой выход — закрыть занавес.

Мартынов: Почему нет? В смысле, я гипотетически спрашиваю.

Филатов: Гипотетически почему нет? Потому что, наверное, все-таки здесь надо понять, что ставится во главу угла: жизнь человека достойная или некое представление о величии прошлом и величии будущем. Если ставится все-таки человек, а я, например, сторонник того, что мы живем, чтобы получать удовольствие и дарить радость ближним.

Желнов: Какой вы либерал.

Мартынов: Гедонист это называется.

Филатов: Я сторонник золотой середины.

Роменский: Алексей Алексеевич, вы говорили о том, что самые сильные спецслужбы — те, которые имеют больший опыт. Судя по этому, наверное, в Чечне, на Северном Кавказе должны быть такие спецслужбы. Но мы видели и нападения на журналистов, и оскорбления правозащитников, их избиение, и никто не может найти виновных этому. Как это происходит? И, кстати, количество терактов там тоже достаточно большое.

Филатов: Здесь, вы знаете, когда говорят: «Почему произошло в Брюсселе? Почему произошло в Париже?». Рыба любит, где глубже, а человек — где лучше. Так же и террористы, они же не дураки полностью отмороженные. Это достаточно профессиональные развитые люди. И они проводят теракты там, где это легче сделать. У нас сейчас в стране легче провести террористический акт где-нибудь на Северном Кавказе.

Желнов: То есть там легко?

Филатов: Но даже не в Чечне, а где-нибудь в Ингушетии, Дагестане, Кабарде. В Чечне сложнее всего, кстати, в Чечне сложнее всего. Но там есть еще некий свой конфликт, потому что позиция главы республики очень жесткая.

Роменский: А у него конфликт с кем — со Следственным комитетом?

Желнов: Конфликт с ФСБ у Кадырова...

Филатов: Я, кстати, с ним лично знаком и недавно в качестве журналиста брал у него интервью.

Желнов: Что вы имеете в виду — конфликт Кадырова? С кем, с российскими спецслужбами?

Филатов: У них же есть некое количество тейпов диаспор, точнее, там их немного очень. И, соответственно, мы понимаем, что если один тейп встает во главе, то второй каким-то образом...

Роменский: То есть это внутренний конфликт в Чечне, не связанный с федеральным руководством и руководством силовых органов, таких, как Следственный комитет?

Филатов: То, что у них напали на Дом печати? Причем здесь Следственный комитет и Федеральная служба безопасности? Это их проблема и проблема, прежде всего, борьбы с терроризмом.

Роменский: Рамзан Кадыров говорил, к примеру, руководству Следственного комитета, что он запрещает проводить спецоперации на территории республики, если об этом не поставлено местное руководство как раз-таки спецслужб.

Филатов: Вы хотите, чтобы я дал оценку этому высказыванию или что?

Роменский: Я хочу понять, о каком конфликте вы говорили между Рамзаном Кадыровым и спецслужбами.

Филатов: Нет, не спецслужбами, ни в коем случае, нет. У него есть...

Мартынов: Речь шла о тейповом конфликте.

Роменский: То есть со Следственным комитетом конфликта нету?

Филатов: Я не знаю про эти конфликты, но я могу сказать, что между нападением на Дом печати и какими-то конфликтами у главы республики и еще кем-то на стороне нет никакой связи. Но я вам точно говорю, потому что мои товарищи сейчас работают на Кавказе, и я могу сказать, что из этих перечисленных республик, самая спокойная с точки зрения терроризма — это Чечня. Более того, могу сказать, что федеральные структуры, которые там базировались последние 10 лет, последние 2 года, если я не ошибаюсь, вообще не принимали ни разу участия в обезвреживании террористов, хотя эта работа ведется повседневно, она ведется силами внутренними, которые подготовлены, в том числе нашими специалистами федерального центра.

Роменский: И тем не менее, мы слышим о том, что люди с Кавказа уезжают воевать за запрещенную в России организацию «Исламское государство». Как это происходит и почему ловят при этом какую-то девочку, которая туда собиралась лететь через Турцию?

Желнов: И что это самый крупный центр вербовки сейчас — Кавказ.

Филатов: Я вам объясню. Потому что на стороне «Исламского государства», в основном, воюют исламисты. А большее сосредоточение верующих в Аллаха находятся на Кавказе. И поэтому, конечно, для вербовки намного интереснее этот регион, чем регион Москвы, где их надо еще поискать.

Мартынов: Почему не Татарстан, Башкирия?

Филатов: А почему нет? Да.

Мартынов: В смысле, там сопоставимый поток идет или с Северного Кавказа больше?

Филатов: Я думаю, что там тоже серьезный поток идет — раз. Но, во-вторых, вы же все помните, я думаю, ответ вы знаете на этот вопрос. Это недавняя горячая точка. Что такое горячая точка? Это значит конфликт, есть люди обиженные, на этом многие вербовщики работают. Человек обижен, только-только кого-то убили из родственников.

Мартынов: Дело не совсем в вере в Аллаха, получается.

Филатов: Вообще никакой связи нет с Аллахом, я вам просто... То есть я считаю, что равенство ставить между верой и терроризмом вообще нельзя. Людей легче закодировать и использовать, например, в качестве живой бомбы, используя неправильную трактовку Корана. Просто дешевле и все.

Желнов: А сотрудники «Альфы» участвуют в агентурной работе именно что касается «ИГИЛа»?

Филатов: Нет, оно хоть и называется «Оперативно-боевое подразделение», но последние десятилетия агентурной работой не занимается. Есть некоторые оперативные мероприятия, которые могут проводиться, но агентурная работа внедрения — это немножко другая стезя, это другая совершенно работа. И хотя на заре, я могу сказать, что наши сотрудники внедрялись в ОПГ и там работали даже до нескольких месяцев, чтобы потом вскрыть всю правду.

Желнов: А какое ведомство сейчас занимается именно агентурной работой с «ИГИЛ», с теми, кто вербует сторонников «ИГИЛа» в России?

Филатов: Федеральная служба безопасности обязательно.

Желнов: Какой отдел там или...?

Филатов: Зачем? Какая разница, какой номер отдела или какой департамент? Некий департамент, некое управление, огромное управление.

Желнов: Но вы знаете или хотите просто называть?

Филатов: Зачем я вам буду называть? Я просто единственное могу сказать, что если лет 15 назад агентурная работа — это вообще было 80% успеха проведения каких-то эффективных спецмероприятий, то сейчас, наверное, можно процентов 70 отдать работе с техникой. То есть есть специальные подразделения, которые технически, не люди, не лицом к лицу идут с врагом, и внедряются там в бандформирования.

Роменский: То есть такой мониторинг социальных сетей вы имеете в виду?

Филатов: Да нет.

Роменский: А что вы имеете в виду?

Желнов: Как технически отследить вербовку?

Филатов: Да нет. Причем тут социальные сети? Есть другая техника, понимаете, бандиты...

Желнов: Какая? Скажите.

Филатов: Террористы — это же живые люди, они контактируют посредством различных средств связи, различных каких-то выходов там, все это можно с помощью сложных структур...

Мартынов: Понимаете, здесь вопрос о социальных сетях — он как возник? Была большая история вокруг Павла Дурова и телеграмма, о том, что у российских спецслужб, ФСБ, в частности, есть претензии к зашифрованному мессенджеру, и не только у российских спецслужб, о том, что в этом мессенджере как раз контакты террористов наиболее удобным, очевидным способом реализуются. Вы к этой проблеме как относитесь?

Филатов: Есть ответ на эту проблему. Парижские события показали, что бойцы пользовались совершенно другими приложениями, игровыми, которые, я насколько знаю, контролировать невозможно. Там такой огромный массив информации, что обмен и расшифровку, и понимание, что люди не играют, а обмениваются информацией, невозможно.

Мартынов: Они использовали так называемую стеганографию, я так понимаю. То есть криптография — это зашифрованное сообщение, а стеганография — это маскировка в открытом каком-то сообществе той информации, которую вы хотите передать. То есть в игре можно просто написать на стене какую-то надпись, и нужный человек в онлайне подойдет и это прочитает.

Филатов: Вы знаете, насколько я знаю, на рынке сейчас есть предложение о создании специальных внутренних сетей, которые не принадлежат к общеизвестным сетям, и которые раскодировать практически невозможно, а самое главное — определить, что вы именно в этой сети работаете.

Мартынов: Бороться с мессенджером бесполезно, получается?

Филатов: Я считаю, что это бесполезно.

Желнов: Хорошо. А какие тогда технические существуют возможности, а не человеческие ресурсы для того, чтобы отслеживать работу «ИГИЛа» здесь, в России, по вербовке?

Филатов: Давайте простейший пример рассмотрим — с убийством Немцова. В принципе, через сутки все действующие лица были понятны именно по технике.

Мартынов: Звонок в машине?

Филатов: Да, но это все рассказы, понимаете? Это все сказки про белого бычка. Когда мне говорят, что на 1905 года обезвредили банду террористов, якобы, спасибо случайной соседке, которая вышла на лестничную клетку и услышала слово «бомба». Это все для людей, которые не посвящены во все эти вещи. Это какой-то такой пиар. Но на самом деле, это работа, в том числе техническая работа специальных служб. Я просто говорю, что ударение сейчас уходит от агентурной достаточно тяжелой работы, потому что внедрять этого человека — его надо готовить, может быть, даже годами, чтобы внедрить. И эффект от него может быть нулевой.

Чепель: А можете объяснить: это прослушка или что это?

Филатов: В том числе прослушка.

Роменский: Если с Немцовым. За ним следили так долго эти люди, его вели.

Желнов: Почему же на упреждение не сработали?

Роменский: Потом за день нашли убийцу.

Филатов: Потому что, к сожалению, таких убийств происходит, в том числе и в России, достаточно большое количество.

Роменский: Но крупного политика убивают не каждый день.

Филатов: Во-первых, он не был на этот момент крупным политиком, а я думаю, что за крупными политиками идет и наружное наблюдение, и контрнаружное наблюдение, и в том числе по технике отслеживают.

Желнов: Хорошо. Михаил Касьянов — крупный политик, бывший премьер-министр, в человека кидают тортом, краску на него распыляют, чего только не делали. Да и не только с Касьяновым. Как так? Где тогда работа техническая?

Филатов: Но, к сожалению, наша полиция эффективно работает только в одном случае — когда попадает под контроль первых лиц.

Мартынов: То есть это то самое техническое средство секретное, о котором вы говорите, когда дают команду?

Филатов: Вы поймите, что любой теракт — это оплеуха власти.

Желнов: А что значит под контроль первых лиц?

Филатов: Владимир Владимирович Путин?

Желнов: То есть власть, да, что он должен сделать?

Филатов: Когда убили Немцова, и некоторые горячие головы начали как-то связывать эти убийства, он первый, кто сказал, что нам нанесен непоправимый имиджевый удар. Имиджевый.

Чепель: Связывать какие убийства начали?

Филатов: Кто-то говорил, что Немцова убили, я не знаю, из либералов, к которым вы меня пытаетесь причислить, говорили, что есть связь некая с его позицией или с его желанием опубликовать какой-то доклад против кого-то из руководителей, я не помню просто, кого, что якобы это убийство связывали. Я, например, наверное, один-единственный из экспертов сказал, что не найдете вы заказчиков этого убийства. И не потому, что не захотят найти — захотят. Знаете, почему захотят? Потому что это, на самом деле, теракт, потому что нанесен вред государству.

Желнов: Да, я понял. А почему не найдут заказчиков?

Филатов: А потому что, вы знаете, я просто по первым сразу вещам, когда первую информацию дали по этому убийству, я сказал, что его осуществили непрофессионалы, что люди будут в скором времени пойманы. Если бы это был на самом деле заказ серьезных людей, хотя бы он тянулся на уровень какой-то федеральный, то это не было бы сделано так. Это было сделано профессионально. А это сделано было, знаете, честно сказать, людьми, которые, наверное, не до конца понимают, что есть хорошо, что плохо.

Роменский: Так это же батальон «Север», простите, пожалуйста.

Чепель: Это было совершено людьми, которые на тот момент находились на государственной службе.

Мартынов: Которые как раз боролись с терроризмом на Северном Кавказе много лет перед этим, по-моему, так как раз.

Желнов: Да, именно.

Филатов: Давайте тогда историю нашу вспомним. У нас были представители силовых структур — и МВД, и прокуратуры, и Следственного комитета, да и даже Федеральной службы безопасности, такой грешок был, когда они занимались некой деятельностью, находясь на службе, несовместимой с их деятельностью. Шли нарушения, были громкие дела, вы, наверное, помните. Нет, я вам просто говорю, что связывать…

Мартынов: Не в этом проблема.

Мартынов: Вы сказали, что спецслужбы работают лучше всего там, где есть постоянная борьба с террором. Это Северный Кавказ, ребята из батальона «Север», которые занимаются борьбой с террористами на Северном Кавказе, в Чечне. И они, потом вы сказали, непрофессионалы.

Филатов: Во-первых, я вам говорю, что никогда не говорил, что спецназ Чечни сейчас самый сильный. Не зря, в общем-то, они пригласили к себе в конструктора офицеров и сотрудников нашего спецназа. Известная история. Поэтому я никогда не говорил, что они самые сильные. А во-вторых, хороший спецназовец — это не значит хороший киллер. И более того, это вообще разные вещи. Одно дело — десантироваться с вертолета или заглубляться на 30 метров под воду, потом выныривать и с двух рук поражать две мишени, утрируя, а другое дело — разработать серьезную, сложную спецоперацию по ликвидации какого-то человека.

Роменский: Так они еще и близки к руководству Чеченской республики, вот что важно.

Филатов: Я еще раз повторяю, что если человек находится на службе, это не значит, что он полностью занимается только своей службой, занимается положенными по уставу делами. К сожалению, спецслужбы наши состоят из тех же людей, которые с вашими родителями ходили в детский сад, в школу, потом кто-то стал педагогом, кто-то — хирургом, а кто-то — полицейским. Хирург ошибается, педагог ничему не учит, а силовик занимается, в том числе в этой ситуации, вещами, которые ему кажутся на тот момент правильными. Это мое личное убеждение, и оно зиждется на фактах. Причем до того, когда их поймали, я просто на многие вещи обратил внимание, что непрофессионально было создано убийство.

Севрюгин: То есть, вы считаете, заказчика нет?

Филатов: Заказчики — это люди, которые практически сделали это убийство.

Роменский: А почему в центре Москвы оно смогло произойти? Почему нет записи на камерах?

Филатов: Это уже конспирология начинается. Их нашли? Нашли. То, что они стреляли — вы в этом уверены? Смотрите, здесь просто несколько вещей. Камеры не работали, но их нашли, нет заказчика — а он явно есть, но никому это не выгодно из тех заказчиков, о ком вы думаете. Никому не выгодно, никому — ни Путину, никому. Им это в минус, просто конкретный минус. Вы знаете, в армии говорят: «Есть дурак, а есть дурак с инициативой». Вот это, по-моему, тот случай. Вот и все.

Роменский: На карте появилась одна горячая точка совсем недавно, причем она очень близка к нашим границам, я имею в виду Донбасс. Что делают сейчас российские спецслужбы, чтобы угроза оттуда, а там очень много вооруженных людей, горячих, не перешла на территорию России, ведь в той же самой Ростовской области количество преступлений за последнее время возросло в разы.

Филатов: Я согласен, что эта горячая точка нам еще аукнется. Потому что люди, которые там долгое время воюют, это в принципе потенциальная опасность для любого гражданского общества. И не зря мы 25 лет назад создали организацию, ассоциацию, которую я представляю, одной из основных задач является адаптация наших спецназовцев, людей, которые провоевали 10-15-20 лет, к гражданской жизни.

Желнов: А кто из спецподразделений российских там воюет? Собственно, Владимир Путин не исключал и говорил, что мы никогда не скрывали, что на Донбассе присутствуют специалисты российские, в интересах России работающие, в том числе, в военной сфере. Я буквально цитирую президента. Кто эти люди?

Филатов: Наверное, ему надо задать вопрос, он — главнокомандующий, он лучше знает.

Желнов: Речь же о спецподразделениях, о спецслужбах. Соответственно, вам, как эксперту, как профессионалу я его тоже имею право задать.

Филатов: Я допускаю, что там обязаны обязательно быть какие-то внедренные агенты. Обязательно. Потому что, скажем так, наших силовиков нельзя в глупости обвинить, я думаю, что все хорошо понимают, что когда, в конце концов, этот конфликт закончится, люди, которые участвовали в этом конфликте, частично вернутся, наверное, на территорию России.

Чепель: Есть информация, что эти агенты внедренные работали  в этих областях, которые ныне стали самопровозглашенными республиками, с конца 2000-х годов, то есть с 2007-2008 года.

Филатов: К сожалению, нет. Я думаю, что если такая агентурная сеть была развернута вовремя — в 2000 году, она не была, прежде всего, развернута, знаете, почему? Потому что у нас у самих проблемы были, мы не могли своих проблем многих решить. У нас был «Норд-Ост» в 2002-м, Беслан в 2004-м, нам не до Украины было, к сожалению.

Чепель: Это слишком рано, наверное.