Главред «Комсомольской правды»: «Навальный никому не интересен»

Желнов: Неделю назад я был на этой встрече, Владимир Путин приезжал к вам в «Комсомолку» уже не первый раз, и все журналисты, которые освещали ее, может быть, кроме только что главных редакторов, которые туда были приглашены, отметили такой не острый, очень мягкий, конъюнктурный характер беседы. Не прозвучало, уж, казалось бы, главные редакторы, даже не рядовые журналисты, вот сейчас-сейчас что-то случится — ничего не произошло. Чем эта мягкость такая разговора обусловлена, или вы не считаете, что было мягко и немного вяло все?

Мягко и немного вяло. Во-первых, главные редакторы по должности люди пожившие, политически умудренные, может быть, это сказывалось, все-таки это разговор таких джентльменов уже.

Желнов: То есть подстраивались и побаивались?

Я думаю, да. Я так представляю этих 16 человек, которые разговаривали, там, собственно, никто не отличается и обычным каким-то излишним радикализмом. Это первая часть ответа. Вторая часть ответа: мы отлично понимаем, мы же взрослые люди, что первые, по-моему, 8 или 10 вопросов, а то и 11 идут на камеру и дальше в прямой эфир.

Желнов: Четыре.

В итоге 4 прошло. Мы рассчитывали, что 11 будет в прямом эфире. Когда мы между собой обсуждали, как все это должно быть, четыре осталось. А дальше мы разговаривали, когда камеры уже выехали, то, как принято уже, мы разговаривали более развязно. Хотя вы логично спросите: а что там было? Но я бы тоже не сказал, что там прозвучали какие-то феноменальные сенсации. Но насколько я помню, нас постоянно критикуют, журналистов, что они и на пресс-конференции Путина не то спрашивали, хотя там было, по-моему, тысяча журналистов, и было недавно интервью с Медведевым, не то спрашивали. По-моему, такой уже банальный сюжет. А вы мне подскажите: а что надо было спросить то, я честно не знаю, вы, молодые, наше будущее, что надо было такое спросить, чего никто не спросил хоть сейчас, хоть на предыдущих конференциях? Я не знаю ответа.

Желнов: Владимир Николаевич, все-таки интереснее ваше мнение, но не наши советы, хотя мы, конечно, готовы сказать, что можно спросить.

Например, например?

Желнов: Но я вас сейчас хотел про закрытую часть еще спросить, что все-таки на ней обсуждалось. Понятно, что каждый год эти встречи проходят, последняя встреча была в мае в Сочи, в Бочаровом Ручье, она была полностью закрытая, эту встречу немного открыли для журналистов. Что обсуждалось на закрытой части, какие темы главные возникали?

Смотрите, в частности, обсуждалось то, что мне было наиболее интересно послушать, обсуждалась возможная экономическая стратегия после выборов. Но в чем моя проблема в разговоре сейчас с вами? Она же на то и закрытая, может, я вам на ушко скажу что-то на кухне, а сейчас нас смотрят большое количество людей, и скажут: «От, закрытость встречи. Пришел Сунгоркин и все им рассказал». Поэтому тут есть проблема.

Желнов: Вы опытный человек, вы понимаете, что из закрытого можно рассказать, а что нельзя. Поэтому что можно — расскажите.

Сейчас я буду пытаться, я же вам должен чем-то быть интересен, вам, нашим зрителям. То, что меня зацепило, обсуждалась тема возможных экономических поворотов. И это мое ощущение, что президент или кандидат в президенты ощущает ситуацию так, что народ жаждет чего-нибудь такого, движухи какой-то, но очень сложно совершать какой-то резкий маневр в экономике, если человек уже 17 лет руководит страной, и он уже знает, что произойдет здесь, если мы пошли налево, что произойдет направо, что произойдет прямо.

Объясняю. Справа, в буквальном смысле с правого фланга, раздается огромное количество призывов, что надо провести приватизацию всего и вся, и тогда будет нам счастье. «Роснефть», «Аэрофлот» — что там еще? — «Транснефть», все короче, все эти монстры. Слева одновременно говорят: «Нет-нет-нет, все наоборот, надо национализировать все до пошивочной мастерской, и тогда снова нам будет счастье». Наверное, истина где-то посередине.

В закрытой части Владимир Владимирович объяснял свою логику, что на 10 плюсов от возможной программы приватизации есть 25 минусов, на 10 плюсов от возможной национализации есть 25 минусов. И он, президент — человек, который за 17 лет очень хорошо изучил экономику, и пришел к такому выводу, что везде огромное количество опасностей, и эти опасности он нам доложил. Он говорит: «Ребята, хорошо, идем сюда, здесь есть такие-такие опасности. Идем сюда — такие-такие опасности». То есть вариантов движения на самом деле мало.

И еще мы рассуждали о предвыборных кампаниях других кандидатов. Очевидный выходит кандидат, сейчас на слуху, Грудинин Павел Николаевич, по-моему, который говорит: «Сейчас мы МРОТ увеличим, сейчас мы бюджет…». Не МРОТ, а что? Да, МРОТ увеличим, пенсию увеличим.

Желнов: Президент смеялся над этими заявлениями?

Нет-нет-нет, я не знаю, кто смеялся или плакал, я не знаю, но я про другое. Я про то, что мы рассуждали, вместе сидели, обсуждали, там вполне люди и опытные, и образованные, что простейший подсчет, я извиняюсь, на калькуляторе показывает, насколько разрушительные для бюджета могут быть эти действия. Примерно такой ответ.

Желнов: То есть говорили, в основном, об экономике?

Сурначева: То есть из вашего рассказа получается, что никакого курса экономического и политического нет? Все опасно, идти некуда.

Прекрасно. Вот Илья, вот.

Жегулев: Все будет так же, стабильно, смелый президент Российской Федерации не хочет…

Мне так показалось, я говорю только о моих ощущениях. Но все ощущения, возможно, рядом мой коллега скажет: «Нет, ты ничего не понял, - скажет он, - это вообще будет, ой, что будет». Мне показалось, что… Винцо ваше попробую? Ваше здоровье. Первый раз в эфире. А вы будете пить или это мистификация?

Желнов: Да, выпьем вместе с вами. Владимир Николаевич, а медиа вы обсуждали? Все-таки главные редакторы, медиа — одна из болезненных отраслей в стране.

Слушайте, вы меня в дурацкое положение ставите. А давайте что-нибудь другое? Обычно у меня спрашивают про Скойбеду, про сбитый самолет, есть у вас там? Обычно меня про это оппозиционеры ярые спрашивают. Есть, да? Чего вы про другое? Вы меня в дурацкое положение ставите.

Жегулев: Нет, я про экономику только хотел уточнить.

Что я думаю, а не что Владимир Владимирович.

Гликин: Вы удовлетворились этим ответом в том смысле, что ведь там сюрпризов не будет, движения какого-то туда-сюда не будет.

Я вам говорю о моих ощущениях.

Гликин: Да, об ощущениях. Но есть ощущение, что вообще она, эта наша экономика, мягко говоря, тормозит, а некоторые говорят — стагнирует, а некоторые говорят — полное…

Некоторые говорят: «Классно все, могло быть в 100 раз хуже, могло бы уже все развалиться».

Гликин: А у вас нет ощущения, может быть, некоторого разочарования, что вы ждали, что будут какие-то более энергичные шаги, меры или обещания, что ее все-таки как-то растормозят, эту экономику?

Я, как и вы, журналист, в анамнезе. Конечно, мне хочется, как и вам, движухи. Мне хочется, чтобы завтра мы проснулись, а нам говорят: «А у нас все будет по-другому, но в конце всем счастье». Но у меня ощущение, что когда человек, в данном случае лидер страны, прошел уже эту всю школу, эту академию управления, у меня ощущение, что он понимает опасность любых резких движений. На самом деле это наша дискуссия в нашем сообществе. Вообще движение возможно, одни говорят: возможно, но туда, причем истово, но вы знаете, условно говоря, партия столыпинская, кто у нас, Глазьев ею руководит, туда и будет всем счастье. Есть другая партия, говорит: вот туда, и будет всем счастье. Причем у них так на встречных курсах, и обе партии обещают счастье, понимаете? Давайте об этом тоже гадать, рассуждать, пусть Глазьев сюда придет.

Жегулев: Были разговор о том, что Кудрин будет чуть ли не премьером, но все эти разговоры, все эти надежды после вашего разговора были потеряны.

Да, но гулять, так гулять. Типа, а мы спрашиваем: «Владимир Владимирович, а будет Кудрин премьером?», а он нам, допустим, говорит: «А как же». И через 15 секунд уже, естественно, все наши тайны рухнули и так далее. Президент у нас очень закрытый человек. Я думаю, даже ближайшее его окружение может только гадать. Опыт 17-летний его работы, что мы с вами правду, как и весь советский народ, узнаем последними. Поэтому это было бы что-то совершенно невероятное, чтобы он нам что-то про это сказал, так не бывает. Мне, конечно, хочется. И правильно делает, потому что все наши закрытые встречи, им, честно говоря, цена, как говорил бравый солдат Швейк: «Цена этому дерьмо». «Дерьмо», по-моему, можно называть слово.

Сурначева: Завершая тему встречи. Я помню, что очень много и очень долго рассказывали, что «Комсомольская правда» — любимая газета президента, и, по-моему, у вас даже реклама такая была — «Любимая газета президента». Вы считаете до сих пор, что это любимая газета?

Мне страшно нравится эта версия, она мне очень выгодна, но научного ответа я не знаю. Я знаю формулу Пескова, который недавно применил, типа: а почему президент? Он сказал: «У «Комсомольской правды» и президента давняя история отношений», он как-то так сказал. Слово «любимая газета» не называлось, хотя его называют где-то, мне нравится, я не буду с вами в драку лезть и кричать: «Нет, ни в коем случае». Мне очень нравится.

Сурначева: Какая у него любимая газета, как вы думаете? Но вы разговариваете с человеком, и видно, что он на кого-то больше обращают внимания, на кого-то меньше.

А вы знаете, что меня впечатлило? Я как-то оказался в приемной президента, был случай, это не было секретом, ожидал аудиенции, и я посмотрел, что лежит в его приемной, газеты, журналы. И там лежало все, причем лежало все на равных — и белое, и красное, и желтое. И все так лежало в небольших количествах, по одному экземпляру, но видно было, что это потребляется. То есть там лежала и газета «Завтра», и журнал «The New Times», как вы правильно угадали, и «Новая газета», и «Комсомольская правда», и «Советская Россия». Поэтому я думаю, президент России, кто бы он ни был, он никогда не должен доводить ситуацию до заявления: «Это моя любимая газета или это моя любимая программа», если это только не программа про хоккей. Потому что он президент всей России, в том числе и всех журналистов, мне кажется, такой ответ будет верным.

Желнов: Президент всех журналистов — это сильно, да.

Но почему нет? Всех граждан России, в том числе и журналистов, и банщиков, и...

Желнов: Издательства «Комсомольская правда» точно президент в некотором роде.

Гликин: О СМИ недавно порассуждал Александр Бастрыкин в интервью «Российской газете». Глава СКР сказал, что, во-первых, он бы перенимал китайский опыт, подробно рассказав, в чем он состоит. И, во-вторых, что вообще рамки цензурирования, надо обсуждать рамки цензурирования СМИ, на что ваш коллега Павел Гусев откликнулся и сказал, что, может быть, ему стоит не о СМИ, а об следствии подумать. Ваш взгляд по поводу этого — по поводу цензурирования, китайского опыта?

Вы знаете, у нас, как часто бывает в такого рода перепалках, они не определились в терминах, что тот, что другой. Один, я имею в виду Бастрыкин, в данном случае под словом «цензура» подразумевал не строго конституционный термин цензуры. Цензура вообще-то запрещена, и Бастрыкин обязан знать это по должности, он один из главных юристов. Говоря о цензуре, я читал это все интервью, он имел в виду закрытие различных антиконституционных, то, что и происходит, для чего существует ведомство во главе с Александром Александровичем Жаровым (как оно называется, Илья?), Роскомнадзор, оно этим успешно занимается. Наверное, надо заниматься больше в тех случаях, когда насилие, порнография, пропаганда того и сего, всяких безобразий.

Павел Гусев вскочил и говорит: «Как цензура? Цензура запрещена, мы ни в коем случае». Я думаю, они просто имели в виду совершенно разные вещи, мое убеждение. Если бы они сели за один стол или у вас тут, и Гусев бы сказал: «Я вообще считаю, Бастрыкину надо…». Бастрыкин бы ему сказал: «Слушай, так надо, но когда бойня эта, которая случилась в Перми вчера (вчера случилась?), ведь они были членами этих всяких групп в интернете, которые проповедуют насилие, пропаганду этих убийств». Группа «Колумбус», по-моему, называется или «Колумбианс».

Желнов: А вы вышли сегодня, Владимир Николаевич, с обложкой про Пермь, прошу прощения, я просто не успел посмотреть сегодняшнюю печатную «Комсомолку»? Вы на обложке были.

У меня ответ уверенный — вышли, потому что у нас столько этих изданий, что где-то точно вышли.

Желнов: Нет, не где-то, я имею в виду основная «Комсомолка» вышла с обложкой про Пермь?

Конечно, конечно, конечно. У нас сегодня разворот...

Желнов: Просто федеральные каналы, к вопросу про цензуру, не показали...

У всех своя повестка, не знаю.

Желнов: Какая своя повестка? Сговорившись, не было показано ни одного материала в вечерних выпусках новостей — ни на «России 1», ни на «НТВ», я говорю про вечерние выпуски. Утренние отрабатывали эту тему. Это как вы называете — цензура или не цензура, или просто главный редактор информслужбы канала посчитал эту новость незначительной и просто ее как-то не показал?

Я скажу, как мы к этому отнеслись. Мы дали разорот.

Желнов: Как вы лично к этому относитесь? То, что вы дали материал, я понял.

Мы дали не материал, мы дали целый разворот сегодня, и завтра у нас выйдет в «Комсомолке» еще большой разворот дальнейший этой истории. И туда поехал корреспондент из Москвы, который будет делать еще разворот. То есть у нас это хитовая, виноват, топовая тема. Что там у них на телевидении — я не знаю, я никогда в жизни не работал на этих больших каналах.

Желнов: Но что вы думаете? Вы так давно в отрасли, вы сидите в приемной президента, вы общаетесь с администрацией президента. Да, конечно, ваше мнение.

Я что-то не очень верю, что эта цензура, цензура в том, что мы вкладываем, типа… черт его знает, не знаю. Для меня неожиданность то, что вы говорите. Я был уверен, что это идет в выпусках новостей, вы меня даже так насторожили.

Желнов: Владимир Николаевич, вы так давно работаете в отрасли, что неужели вы не знаете, что идет в выпусках новостей, что не идет?

Честно?

Желнов: Да.

Очень часто не знаю. Я вам объясню, я работаю в отрасли, но я там большой начальник, у меня хватает… такое, знете, я как пожарник.

Желнов: Хорошо. Вы не знаете, что вашего коллегу Рафа Шакирова, бывшего главреда «Известий», сняли за материал про Беслан, за фотографию обложки, вы разве этого не знаете?

Это я знаю.

Желнов: Тогда что это, каким словом вы это можете назвать?

Я бы не сравнивал. Мы про Беслан говорим или про вчерашний день?

Желнов: Но мы говорим в совокупности.

Беслан — это была колоссальная трагедия, и я помню историю Рафа, ее можно долго, этот кейс, как говорят, разбирать, что это было. Мы тогда работали в одном издательском доме.

Желнов: Я понимаю, поэтому и спрашиваю.

Что было вчера в этом смысле по Перми? Но это не Беслан, безусловно, к счастью для всех и для общества. Ответ: черт его знает — это честный ответ. Я не знаю, я даже гадать не хочу. То, что вы сказали, для меня неожиданно. Я не придавал этому политического большого значения.

Гликин: Развитие сюжета. Когда из КВН из итоговой программы вырезают самые смелые и такие политические шутки, их много, можно уже целый составить из них…

Но они же выкладываются на ютубе, правильно?

Гликин: Да, на ютюбе. Это не цензурирование в каком-то смысле?

Слушайте, я из «Комсомольской правды» к вам пришел, откуда я знаю. Слушайте, я КВН не смотрю вообще, так получилось, и 90% информации я беру из интернета — ну вот так, ребята. То, что вы говорите, вы еще про футбол меня спросите, я не понимаю в этом ничего.

Желнов: Я понял, тогда вопрос, который можно, тут-то есть на вас ответственность, и нельзя сказать, что это уже не моя сфера, раз телевидение не ваша сфера. Смотрите, например, некоторые ведущие федеральных каналов прямо говорят о том, что мы хотим позвать Навального в эфир, Владимир Познер говорит, но по тем или иным причинам не можем этого сделать. Вы можете разместить на обложке «Комсомолки», «толстушки», например, интервью с Алексеем Навальным, который довольно популярен в обществе, и, наверное, журналисты, в том числе и КПшные, хотят взять у него интервью? Вы можете это сделать, и были ли у вас обложки с Навальным с его большими интервью?

На эту минуту все гораздо анекдотичнее, на эту минуту. Однажды мы взяли интервью у Навального, я отправил своего журналиста, по ее инициативе, она такая пассионарная женщина: «Мы должны взять интервью у Навального». Я отправил ее: «Ладно, возьми интервью у Навального», хотя это было чревато, опасно — политика есть политика, ее никто не отменял. И она взяла интервью.

Приносит мне интервью с Навальным, там примерно так: как Зюганов обычно на все отвечает, так и этот с обратным знаком. Как Зюганова спрашивают хоть о чем, он всегда говорит: «Антинародный режим, банду под суд» и так далее. Так она что-то у Навального спрашивает — он такими лозунгами, блоками. Я говорю: «Слушай, но это агитка, надо с ним как-то попробовать». Она пошла к нему снова, он говорит: «Нет, больше я вам ничего не скажу, я все эти знаю хитрости». Но действительно материал был агитка.

Желнов: Хорошо, но год прошел. И что?

Да, в принципе.

Желнов: Фильм «Он вам не Димон».

Слушайте, я вам цинично могу сказать: в принципе, сейчас интервью с Навальным, не знаю, обложка, не обложка.

Желнов: Что мешает «толстушке» выйти с Навальным на обложке?

В принципе, он никому не интересен.

Желнок: О как.

Серьезно. Подождите. Вы, конечно, можете смеяться, ха-ха-ха.

Желнов: То есть София Ротару от пятницы к пятнице интересна стране.

Слушайте, ладно, про ВЦИОМ молчим. «Левада» меряет все рейтинги, он дает Навальному всегда, при любой погоде 2%. «Левада».

Сурначева: «Левада» больше не может, к сожалению, мерить.

Это я все знаю, но это случилось вчера, он мерил и до этого.

Сурначева: 2% — это больше, чем, условно, Сергей Миронов, а Сергей Миронов раньше регулярно появлялся в «Комсомольской правде».

Сергей Миронов не является... Подождите, подождите, ой, началось. Он не является обложкой «толстушки», Сергей Миронов, ну никак, у него там, по-моему, 6%.

Сурначева: Это человек, который занял второе место на выборах мэра Москвы, это человек, который вывел много тысяч людей, десятки тысяч людей на улицы. Вы говорите, что он непопулярен. Ну правда, вы сейчас обманываете.

Я главный редактор частной газеты. Если завтра Навальный будет иметь хороший рейтинг, я вам обещаю торжественно, а Жегулев подтвердит, что он у меня будет на обложке.

Желнов: Владимир, по поводу частной газеты мы еще поговорим, насколько она частная, как раз сейчас к этому блоку перейдем. Я правильно вас понял, исходя из ваших слов, что Алексей Навальный просто не является в достаточной мере для «Комсомолки» ньюсмейкером, правильно я понял?

Жегулев: То есть вы считаете, что вашей аудитории это неинтересно?

Слушайте, началось. Вы же говорили про обложку, я вам сказал: «Обложка — нет».

Желнов: То есть вы считаете, что он не ньюсмейкер для информационно-политической газеты, которой является «Комсомолка»?

Давайте, я так корректно. Вы спросили...

Желнов: Про обложку спросили, да, мог бы он появиться.

Нет, подождите, про обложку «толстушки». Кто у нас на обложках «толстушки»? Святые люди: Алла Пугачева и дальше пошло-поехало.

Желнов: Бог с ней, с «толстушкой». Но в другом формате, хорошо.

А вы мне предлагаете Навального, да меня убьют мои же распространители, да вы что это? Да вы что, какой Навальный? И Грудинин не может там быть, это же обложка. Собчак может быть, кстати, а чем вам Собчак-то не угодила? Собчак у меня на обложке. Я так подозреваю, что то ли на следующей, мы вчера с Ксенией разговаривали, Ксения сказала мне, тут все тайны выдадим, она мне сказала, что она готова показать свою квартиру и так далее. И я вас уверяю, что дом Собчак, ее личная жизнь — это обложка.

Желнов: Смотрите, таблоиды...

Жегулев: Но у нее тоже 1%.

Сурначева: Да, ее готовы поддержать не больше 1%.

Вы сравнили Собчак с Навальным, вы что? Собчак — это суперпопулярный персонаж.

Желнов: Безусловно, 90% узнаваемости, но смотрите, вы же таблоид...

Суперпопулярный. Неважно, рейтинг по притягательности, неважно, с каким процентом — это сопоставимо, страшно сказать, с президентом Путиным. Это Собчак, я вас информирую, это очень легко, это можно проверить.

Сурначева: У Собчак 90% узнаваемости, Навальный, по последним опросам, 40% узнаваемость. Это не такая большая разница. А электоральная поддержка у них одинаковая.

Слушайте, а можно я буду решать эти вещи? Вы хотели у меня Навального, я говорю: а чем вас вообще Собчак не устраивает? Она тоже против Путина, вы же хотели...

Желнов: Владимир Николаевич, а люди на улицах Москвы в марте и в июне — это тоже не информационный повод, чтобы «Комсомолка» вышла с обложкой?

Март и июнь для нас — это далекое археологическое прошлое, я даже не знаю, как вам на это отвечать.

Желнов: Ваша газета выходила, писала об этом подробно, на обложке с этими событиями?

Не скажу, что на обложке, но подробно мы писали, писали.

Желнов: А почему не на обложке, это не интересует?

Сурначева: Простите, извините, а можно я процитирую, какие у вас серьезные информационные поводы, которые действительно волнуют ваших читателей? «Максимальная открытость. «Единая Россия» проводит предварительное голосование, чтобы сделать процесс избрания кандидатов в Госдуму более открытым и понятным». Что интереснее: митинг на много тысяч человек или это?

А что это такое? Я же не знаю, что вы мне показываете.

Сурначева: Это ваши заметки. ««Единая Россия» за доступную медицину».

И что? Это же...

Сурначева: «»Единая Россия» за здоровый образ жизни».

Ой, ой, это вы что? Это обложка газеты?

Сурначева: Это материалы, которые помещены в начале рубрики.

Слушайте, это же сайт.

Сурначева: Нет, это не сайт, это газета, это материалы из газеты. Я распечатала с сайта, но они были напечатаны в газете.

Но я знаю это. Во-первых, это сайт, во-вторых, на сайт у нас в сутки, милая девушка, публикуется около двух тысяч заметок. В сутки. А в газете — 45, вот вся история, вот вся история. Извините, если что не так. Но если Собчак популярна — милости просим.

Желнов: Хорошо, мы поняли, что Навального вы не сможете поставить, потому что он непопулярен вашей аудитории и вам.

Станет как Собчак — поставим. Нет, но мы о нем пишем, нет, подождите, мы же корректны должны быть. Вы меня спросили про обложку, я сказал: обложка — увы, Филипп Киркоров его убьет, тем более в «толстушке». Ну, извините, да.

Жегулев: Вы ко мне обратились, я обещал проследить. Собственно говоря, хочу сказать, что мы знакомы с вами, был у вас в гостях в связи с тем, что писал материал о  Григории Березкине, и вы мне тогда сказали, я процитирую: «Как ни странно, сейчас никто не может сказать, кто у меня на самом деле акционер». Вас не смущает эта ситуация?

Меня смущает то, что эту вещь мы с вами, насколько я понимаю...

Жегулев: Нет-нет, это цитата прямая, которую вы согласовали.

Согласовал, да? Это давно уже было.

Жегулев: Да, согласовали.

Хорошо. В России есть, я просто не помню, в каком контексте мы ее согласовывали, но сейчас мы ее введем в контекст. В России есть красивый обычай прятать акционеров, не сообщать, поэтому дальше я вам наверняка должен был сказать, потому что это обычная такая перепасовка: кто у меня акционер — надо спрашивать акционеров. Если они скажут: «Это я» — ради Бога. Или посмотреть, как они там, регистрационные сайты.

Жегулев: Это большая редкость, когда генеральный директор не скрывает, а именно не знает. Вы прям сказали, что никто...

Но это была форма речи, конечно, конечно…

Жегулев: А вы знаете, кто у вас акционер?

Конечно, я знаю, но когда мы с вами разговариваем, это форма речи, такое кокетство.

Желнов: А кто у вас акционер?

Я же сказал, вы спросите акционеров, и пусть они говорят.

Желнов: Подождите.

Это же в очень большом количестве корпораций сейчас российских или предприятий. Если вы подойдете и спросите: «А кто у вас акционер?», вам скажут: «Слушай, мы не считаем нужным это говорить», по соображениям не знаю каким.

Желнов: Подождите, то есть я правильно понимаю, что Григорий Березкин не является акционером «Комсомольской правды»?

Как это есть формулировка красивая такая… «Без комментариев».

Желнов: Нет, подождите.

Знаете, спросите Григория Березкина.

Желнов: Подождите, Григорий Березкин в публичном поле предстаёт акционером «Комсомолки». Соответствует ли эта информация действительности или нет? Мы вас спрашиваем как гендиректора.

Жегулев: Более того, он говорил, что собирается объединить «Комсомолку» и РБК, потом сказал, что его неправильно поняли, да.

Он не так говорил, конечно. Если Григорий Березкин ― вот у вас там все цитаты подобраны, я вижу ― где-то признал, что он акционер «Комсомолки», в публичном поле, в публичном, не на сцене какого-то междусобойчика, то я ни в коем случае не буду это отрицать. Ну как мне отрицать, если Григорий Березкин сказал, да?

Но что-то мне подсказывает, я что-то не помню, чтобы он в публичном поле вот так впрямую сказал. Когда его начинали спрашивать, он как-то всё отвечает более округло. Это его вопрос, его тема, и я к Григорию Викторовичу отношусь с огромным уважением. Это интересный человек.

Желнов: Но вы не можете назвать ваших акционеров, правильно ли я понял? Вы по договоренности не можете назвать фамилии ваших акционеров.

Ну да. Знаете, это в принципе такая этика, как называется, этика хозяйственного… Как там… Хозяйственные обычаи такие у нас.

Желнов: Не во всех компаниях такая этика.

Не во всех? А кто акционеры в Дожде? Я вот не знаю.

Сурначева: Александр Винокуров.

Желнов: Александр Винокуров.

А?

Жегулев: Винокуров, Александр Винокуров.

Желнов: Наталья Синдеева, Александр Винокуров.

А юридически?

Желнов: И юридически.

Ну, я выйду потом, проверю. Потому что у нас же как только начинаешь, а вы так не очень уверенно…

Жегулев: Как это?

Потому что когда начинаешь, там обычно так: «ЛТД чего-то», как они обычно это всё маскируют.

Жегулев: Так хорошо, написано.

Да.

Жегулев: Мы же не говорим, как написано, а мы говорим, кто реальный акционер. Вот реальный акционер Дождя ― мы сказали, Александр Винокуров.

У вас вот так, у нас вот так. Ребята, я генеральный директор и главный редактор. Акционеры ― это отдельно, у акционеров спрашивайте, да.

Жегулев: Как мне известно, люди из ЕСН уже два года как перестали следить за экономикой издания, да.

Желнов: ЕСН ― это структура Григория Березкина, который как бы считается акционером, но сейчас мы понимаем, что он не акционер, да.

Да ладно! Я знаю ЕСН, да.

Жегулев: И поскольку Березкин стал «спящим» акционером, газету напрямую курируют люди из администрации президента и люди, связанные с администрацией президента, даже в совете директоров сейчас «Комсомольской правды». Вы могли бы сказать, кто эти люди?

Совет директоров ― это пять человек. Ваш покорный слуга входит в него. Председателем совета директоров является Владимир Константинович Мамонтов, наш многолетний работник. Кто он еще? Был главным редактором «Известий», много кто он, в общем. Владимир Константинович Мамонтов, Андрей Быстрицкий ― это Высшая Школа Экономики, по-моему, и глава Валдайского форума. И два акционера, вернее, два представителя от акционеров, прямо непосредственно от акционеров. Я даже не помню их фамилии. Одного, по-моему, Орлов, второго ― Кривенко. Я с ходу не могу сказать. Просто не готовился. Если бы вы мне сказали «приготовьтесь», да…

Жегулев: От акционеров ― которых вы не знаете, кто акционеры.

Нет, я знаю, безусловно.

Жегулев: От акционеров ― кого? От Березкина? Вы сказали «представители от акционеров». Может быть, акционеры ― это администрация президента.

Вы меня ставите в очень неловкое положение. Почему? Потому что есть должностные вещи.

Жегулев: Ну да.

Вопрос, кто акционер, что акционеры ― это надо спрашивать их. Это этика. У нас так принято в России. Что акционеры, как акционеры ― это надо… Вот вы запросите Березкина, пригласите его сюда, вот на этот стул.

Желнов: Но вы же не закрытая компания.

Нет, мы закрытая компания.

Желнов: Вы закрытая компания?

Мы закрытое акционерное общество. Так получилось, ребят. Я же вам совершенно открыто говорю то, что касается моих полномочий. Вы говорите: «А вот давай ещё это». Ну извините.

Сурначева: Хорошо, а эти таинственные акционеры принимают участие в работе редакции? Известно, чего они хотят от вашей газеты, от вас? Они хотят просто зарабатывать деньги или у них есть какая-то идеология, почему им нужно держать газету в своих руках? Вы же с ними общаетесь, наверно.

Слушайте, вы опять меня куда-то толкаете. Мне кажется, это неприлично. Вы меня спрашиваете о вещах, которые не входят в мою компетенцию.

Желнов: Почему?

Объясняю.

Желнов: Как они не входят в вашу компетенцию, если вы генеральный директор, а не просто главный редактор?

Объясняю, рассказываю. Проведем небольшой ликбез. Главный редактор и генеральный директор являются руководителями исполнительной власти. Вот всё, что касается моей деятельности, как я исполняю, я могу вам всё говорить. Или не всё, есть ещё какие-то тайны коммерческие, есть ещё, наверно, что-то, этика какая-то есть, глубоко личное что-то есть.

А что касается того, что я получаю сверху, зачем я буду это говорить? Это моё начальство, у него свои представления о том, что можно говорить, что нет. Вы их позовите, их спросите. Вот вы позовите Березкина или кого хотите и спросите: «Расскажите нам, как вы руководите Владимиром Николаевичем?». Он скажет: «Я руковожу им так: „Иди сюда! Круглое кати, квадратное переворачивай“». Он вправе говорить, как и я, о своих подчиненных. Мне кажется, здесь всё в порядке, это этика.

Желнов: Это просто удобная форма ухода от ответа, то, что вы сейчас излагаете.

Удобная и правильная. А если вот вас позовут в «Комсомольскую правду» и будут спрашивать: «Расскажи, друг мой, как тобой руководит Синдеева?». И как вторая фамилия-то? Вы тут называли.

Желнов: Я расскажу.

Жегулев: Винокуров.

Желнов: Как главный редактор…

Я не готовился к этой речи, надо разговаривать с акционерами.

Антонова: Как главному редактору и как гендиректору, ваше личное мнение: вы считаете возможным или даже необходимым советоваться и принимать замечания от акционеров по редакционной политике?

Жегулев: Вы сказали «начальство», это интересно.

Начальство, да. А у вас нет начальства?

Желнов: В СМИ главный редактор немножко по-иному называет акционеров, не начальство. Потому что акционеры не могут начальствовать над главным редактором.

Ой, какие вы все…

Желнов: Это устав СМИ, Владимир Николаевич.

У меня, возможно, старинное представление о жизни. Я считаю, у каждого должен быть начальник, если он работает в системе, вот. Вплоть до президента Путина. Над президентом Путиным есть российский народ. Все остальные…

Желнов: Про начальников журналистов ― это уже…

Сурначева: А кто начальник у ваших акционеров? Вот над вами начальники ваши акционеры. А кто начальник над вашими акционерами, Путин?

Какой-то дурацкий разговор, честное слово. Я же вам сказал, ребята, на мой взгляд, эта тема неэтична. Вы говорите: «Нет, мы всё-таки проломаем эту оборону».

Антонова: Ваше личное мнение я просто хотела узнать.

Да, о чем?

Антонова: Вот я вам задала вопрос, что всё-таки ваша деятельность напрямую связана с управлением изданием, да? Считаете ли вы возможным или необходимым, наоборот, даже необходимым прислушиваться к мнению своего начальства, как вы его назвали?

Это очень легкий вопрос.

Антонова: Как часто, в каких случаях?

Да. Я считаю, это моё глубокое убеждение, возможно, оно противоречит старинному закону о СМИ… Я, кстати, сам акционер небольшой, у меня 4%. Вот я акционер, пожалуйста, 4% «Комсомолки» принадлежит мне. И, допустим, меня завтра уберут из главных редакторов, но я останусь акционером. Я считаю, что человек, который ― очень легко объяснить это ― сядет на должность главного редактора и гендиректора, обязательно должен прислушиваться в любых случаях, хоть покраска дверей туалета, к акционеру.

Хотя действительно вы правы, когда говорите: «А у нас такой закон, что там как-то они якобы вообще никак». Слушайте, это какой-то дурацкий закон, так не может быть. И не должно быть. А чего вы смеетесь?

Антонова: Получается, что вы фактически обслуживаете акционеров.

Жегулев: Владелец может вмешиваться в работу редакции.

Владелец может вмешиваться, потому что, объясняю, нет, нет, не точка. Потому что владелец ― он на то и владелец, чтобы отвечать, неважно, редакция это или, не знаю, колбасная фабрика.

Желнов: Отвечать перед начальником владелец будет, понятно.

Он должен отвечать за результат своего труда. И когда вы рассуждаете, ― это очень важный вопрос, ― когда вы, Илья…

Желнов: А перед кем владелец должен отвечать за результат своего труда?

Сейчас-сейчас.

Жегулев: А это не про финансовый случайно результат вы говорите?

И про финансовый.

Жегулев: То есть не только про финансовый. Про финансовые результаты ― конечно же.

И аудиторные. Хорошо, вот я сейчас назначаю, очень легко эта модель экстраполируется, я сейчас назначаю директора в Петербург. У нас сменится директор в Петербурге. Приходит молодой парень Иван Власов, который абсолютно современный, из Калининграда, очень прогрессивный парень. Первый вопрос, который он мне задает: «Владимир Николаевич, я ставлю такие-то, такие-то задачи, или одобрите их, или поправьте меня». И там задачи аудиторные и так далее. Я говорю: «Да, всё годится, все двадцать пять пунктов». Я им руковожу.

Вы можете сказать: «Нет, мы выше этого». Но это же всё враньё, у вас точно такая же история, да.

Жегулев: Нет, вы про другое сейчас говорите. Вы сейчас говорите по поводу показателей аудитории.

Да.

Жегулев: Про финансовый результат.

Финансовый, да.

Жегулев: Да, владелец имеет право спрашивать. Мы сейчас спрашиваем по поводу вмешиваемости в работу редакции, это по поводу того, что писать и чего не писать.

Что писать и не писать.

Жегулев: Да.

Вы знаете, я очень редко помню истории, чтобы акционер просил там что-то писать или не писать. Иногда такие ситуации возникают, я же руковожу уже двадцать лет «Комсомольской правдой». Иногда такие истории возникают, и я к ним абсолютно с пониманием отношусь. Почему? Потому что в реальной жизни у акционера есть свои интересы, и у вас тоже. Есть рекламодатели, есть деловые партнеры и так далее.

Желнов: О чем последний раз вы не писали по просьбе акционера?

Не скажу, это очень давно было. Очень давно. Не скажу не потому, что я не помню, просто я считаю это неэтичным. И как и вы не скажете. Слушайте, вы так сидите, как будто вы в Америке где-то, даже не в Америке, а на Луне, понимаете? Да у вас то же самое, я вас поздравляю! У вас те же есть деловые интересы, партнеры и так далее.

Желнов: Нет, нет. Не то же самое, Владимир Николаевич.

Ой, ой! У вас есть огромное количество запретных тем, про которые нельзя рассказать. Вы давно здесь сидите, девушка?

Антонова: Год.

Год. Ну так посидите лет семь, а потом я вас спрошу про ваш опыт.

Антонова: К сожалению, не получается на одном месте столько продержаться.

Вот!

Жегулев: Вы знаете, пришел ваш новый акционер!

Есть реальная жизнь, а есть ваши красивые…

Сурначева: Владимир Николаевич, вы по-настоящему массовая, общенациональная, народная газета, то есть не просто многотиражная, а реально национальная.

Не буду спорить, да. Не буду спорить.

Сурначева: И при этом, в общем-то, я думаю, вы не будете спорить с тезисом, что вы, может быть, умеренно, но всё-таки лояльны власти.

Лояльны.

Сурначева: Вы поддерживаете президента.

Да.

Сурначева: Вы были его доверенным лицом.

Да.

Сурначева: И в ваших материалах лояльность тоже прослеживается.

Да.

Желнов: И сейчас доверенное лицо.

Да.

Сурначева: Да. И вот как вы думаете, возможно ли, чтобы издание было вот настолько массовым, многотиражным, настолько всеобъемлющим и при этом не лояльным власти?

Может.

Сурначева: И вот если завтра что-то произойдет? Представьте себе, что завтра вы выходите в печать, у вас на обложке Навальный, критика действующего курса и прочее. Что случится, если вы поставите что-то, что абсолютно против курса? Вас убьют, посадят? Что?

Слушайте, абсолютно очевидная, так сказать, логика. Во-первых, я руковожу газетой, которой девяносто лет. И если проследить её путь с 1924 года, то, естественно, всё, что вы рассказываете, было неоднократно, да? То есть, начиная с товарища Сталина, сегодня у них Берия спасает от Ягоды или от кого там, от Ежова, завтра Берия враг. Потом этот враг, потом тот враг, потом тот.

Дальше Горбачев ― народный любимец. Вы знаете всю эту историю, наверняка знаете. Народный любимец, в дальнейшем ниспровержен. Ельцин ― народный любимец, в дальнейшем провожание под улюлюканье толпы.

Жегулев: То есть курс меняется, и газета меняется вместе с ним.

Жизнь меняется, и газета меняется. Поэтому когда мы говорим: «Вот вы лояльны власти, вы массовы. Можете ли быть не лояльны власти?», всё это уже было много раз. Ведь сегодня президент Путин очень ― нравится вам, не нравится, ребята ― популярен в широких народных массах. Вы же это сами сказали: «Газета про широкие народные массы». Медицинский факт, что он в широких народных массах популярен. Если я, такой вот, вступил в вашу веру, канала Дождь, и говорю: «Не, мы сейчас его начнем!», я теряю поддержку широких народных масс.

Бывает ли наоборот? В истории это было. Когда Горбачев очень сильно проваливался, а потом и Ельцин, газета это всё отражала в своих публикациях. Да, это было.

Жегулев: Почему, есть же массовые издания, которые более-менее балансируют.

Какое?

Жегулев: Тот же «Московский комсомолец».

Вы меня в дурацкое положение ставите, потому что если говорить про «Московский комсомолец» и обидеть Павла Гусева, да…

Жегулев: Я говорю, что это возможно, да.

«Московский комсомолец»… Я вам отвечу, это интересный вопрос. «Московский комсомолец» выходит только в Москве. Москва и Россия всё-таки разные вещи. Это, кстати, и голосование отслеживает, да?

У нас в точности наоборот. Мы не очень популярны в Москве, например, среди вашей аудитории, да? Но популярны в стране. Между страной и Москвой есть, не знаю, что это такое, «когнитивный диссонанс», говорят. Вот, вот вам ответ.

Жегулев: То есть вы поделили территории, получается.

Нет, мы ничего не делим. Может быть, так получилось. Но мы не делили. Да, возможно, и так можно сказать.

Сурначева: Вот мы сейчас вели разговор про допустимость и недопустимость поддержки власти и вмешательства акционеров. Но вот есть вещь, которая, во всяком случае, в нашем журналистском мире считается абсолютно недопустимой ― брать деньги за материалы.

Боже упаси! Прямо недопустимо в вашем мире?

Сурначева: Вообще нет

Да? А вы из «Медузы» у нас?

Жегулев: Да.

В «Медузе» придумали шикарный термин, называется нативная реклама. Всё, что раньше называлось заказухой, теперь назвали нативной рекламой.

Сурначева: У вас нет пометки «реклама» на рекламных материалах.

Да.

Сурначева: Те заголовки про «Единую Россию», которые я вам зачитала, 80%, даже 100%, могу уверить, были оплачены.

Ой.

Сурначева: На них не было никакой пометки. Во время избирательной кампании, во время выборов мэра Москвы всплывали материалы, в которых были расценки на размещение материала в «Комсомольской правде».

Да.

Сурначева: Вы считаете это нормальным?

Это не нормально.

Сурначева: Но всё равно берете деньги.

И с точки зрения той идеальной позиции, в которой вы сидите и рассуждаете, это ужасно. Но мы работаем в реалиях Российской Федерации двухтысячных годов, и это является абсолютно распространенным явлением во всех СМИ, в самых высокопорядочных.

Жегулев: Разница как раз в этой плашке, «партнерский материал», «реклама».

Я слишком много знаю. Бросьте, ребята, вы очень невинны.

Антонова: То есть вы не отрицаете факт, собственно.

Я не отрицаю факт, больше того, я вам скажу. Вы откуда у нас, с РБК?

Антонова: Я с Дождя.

Не существует сколько-нибудь популярного издания или популярного СМИ в Российской Федерации, которое не размещало бы оплаченные статьи. Не существует.

Антонова: Мы с вами в разных мирах живем, наверно.

Жегулев: Это не так.

Да вы просто не знаете. Вы кто, вы из дирекции? Подождите, вы журналист.

Жегулев: Приведите пример «Ведомостей».

А зачем мне приводить? Я всё это отлично знаю.

Желнов: Может, надо делать маркировку хотя бы? «Джинса». 250 занесли, поставили.

Вот давайте поговорим.

Желнов: Давайте.

Слушайте, святые, благородные люди, я прямо как в церковь зашел. Святые, благородные люди.

Желнов: Хорошо, сколько вы брали? Сколько вам заносили за большой материал такой?

«Сколько вам заплатили?», да.

Желнов: Обложечный.

Это коммерческая тайна!

Сурначева: Хорошо, какой процент дохода «Комсомолки» составляют коммерческие, проплаченные материалы?

Желнов: Да.

Сурначева: Треть, половину?

Коммерческие материалы составляют… надо сейчас посчитать примерно. Я думаю, процентов 25 сейчас, наверно. Слушайте, невинные вы люди! Не будем называть уважаемые СМИ, я просто скажу от обратного.

Жегулев: Давайте назовем!

Не существует…

Жегулев: Нет-нет, давайте назовем.

Сурначева: Давайте назовем.

Я просто вам скажу. Не существует сколько-нибудь интересного тому или иному рекламодателю СМИ в России, который не протащит туда то, что ему надо опубликовать. Просто это делается двумя путями. Вы же журналисты, а я не только журналист, но ещё и директор, да?

Так вот, применяется несколько технологий. Пробивают любое СМИ. Либо это технология прямых публикаций через кассу, через штат. Это широко применяемая технология. Газета «Комсомольская правда». Хочешь опубликовать? Заходи, вот касса, вот ценовая карта, вот целое управление, которое сидит.

Существует другая технология. Это, я извиняюсь, называется на сленге (никого не хочу обидеть) «прикормленные журналисты», которых либо используют втёмную, как Владимир Ильич Ленин говорил: «Мы их используем как полезных идиотов», которые пишут по зову сердца. Но по зову сердца они же дружат с этим банком, с этой корпорацией. Это не мне вам рассказывать, у вас у всех же есть друзья, которых вы уважаете, цените, про которых вы говорите: «Это наша надежда, это самый умный предприниматель!».

Жегулев: Нет, друзей нет. У журналиста не должно быть друзей.

Мало ли что не должно, я рассказываю, как оно есть, слушайте. Я на рынке 150 лет, поэтому всё, что вы мне сейчас рассказываете, я говорю, как оно есть. У вас есть друзья, которых вы искренне уважаете, цените, и волшебным образом всё это появляется в тех самых…

Жегулев: Это не так.

Но это дешевле рекламодателю. А существует третий путь. Заходят через тех, кто может. Где-то через акционеров, где-то административным путем. Эти все пути работают.

В итоге, так как существует пять-семь технологий, любое СМИ обязательно имеет те публикации, которые идут по разделу бюджетов «управление общественных связей с соответствующей корпорацией». Простая вещь, дорогие друзья. Вы можете тут красиво рассуждать, простая вещь. Если вы откроете бюджет любой корпорации, вы волшебным образом увидите, что любая крупная корпорация в России тратит в год, хороший крупный банк тратит в год пять миллиардов рублей. Это крупная корпорация. В год в России на всякое продвижение своё.

«Комсомольская правда» из этих пяти миллиардов ― я вам конкретно рассказываю про одну корпорацию, где средний абсолютно случай ― получает на пропаганду и агитацию достижений этой корпорации в последнее время 18 миллионов. Я знаю, что начальник управления связей смотрит эту программу, вот это я ему привет шлю, да. Получает 18 миллионов.

Осталось ― кто арифметику знает? ― четыре миллиарда девятьсот восемьдесят миллионов, дорогие друзья. Вы не знаете, куда они расходуются? Я подозреваю, куда. В том числе и в те самые корпорации, которые вы с таким азартом защищаете. Слушайте, я извиняюсь, но лекция об устройстве жизни закончена, да.

Сурначева: Владимир Николаевич, бог с ними, с корпорациями, с остальными СМИ, со всем остальным, это отдельный разговор.

Да.

Сурначева: Но вы как главный редактор по-настоящему массового издания, как мы уже выяснили, чувствуете ли какую-то неловкость перед читателями…

Не чувствую.

Сурначева: Что вы подсовываете, в общем-то, второсортный материал за деньги? Что вы пишете не о том, о чем им интересно читать, а о том, за что вам заплатили?

Я извиняюсь, как вас зовут?

Сурначева: Елизавета.

Елизавета, я просто извиняюсь, с Ильёй мы были знакомы, а вас вижу в первый раз. Елизавета, дорогая, представления, какой материал первосортный, второсортный, четверосортный, существуют в наших очаровательных, так сказать, головках. А на самом деле что имеется в виду под тем, что в последние годы красиво назвали нативной рекламой?

Есть корпорация, которой надо рассказать, условно говоря, про то, что они проложили замечательный мост через реку Иртыш. Вот они очень гордятся этим. Или построили трубопровод. Это про ловкость или неловкость. Сижу я, главный редактор, и говорю: «Слушайте, 90% моих читателей не интересен ни этот мост, ни этот трубопровод, ни ваш подвиг по восстановлению экологии в Новосибирской области».

Они говорят: «Но нам-то надо рассказать! У нас под это есть деньги». Я говорю: «Пожалуйста, вот управление спецпроектами, мы вам дадим, хотите, вкладку, хотите, материал, где будут эти в касках, значит, с брандспойтами или, я не знаю, с лопатами».

Желнов: Спецпроекты ― это одно. Лиза вас спрашивала про джинсу.

Так это то же самое.

Желнов: Это не то же самое.

Жегулев: Вы считаете, что это то же самое?

Конечно, это то же самое.

Жегулев: Я понял, окей.

Будет это отдельный материал.

Желнов: У нас осталось немного времени.

Минуточку, подождите. А почему вы с таким снобизмом относитесь? Для меня только вопрос…

Желнов: Владимир Николаевич, мы никак не относимся, мы спрашиваем.

Сурначева: Мы спрашиваем.

Второсортный, третьесортный материал… Вопрос, что третьесортный. У нас есть сейчас, к счастью, интернет у всех. И мы видим каждое утро, у нас каждое утро начинается с того, что мы смотрим сводочку, что люди читали. И вдруг мы обнаруживаем к своему дикому удивлению, что люди читают то, что мы не ждали.

Жегулев: Заказуху?

Ту самую заказуху, то, что вы называете заказухой. Мы, что, там наврали, обманули? Мы просто написали.

Сурначева: Если это так интересно, зачем брать за это деньги?

А я же вам сказал, что это не интересно большинству наших читателей.

Сурначева: Нет, вы говорите, что джинсовый материал бывает интересный. Если материал интересный, вы его и так возьмёте.

Нет-нет. Он интересен десяти процентам.

Желнов: Мы поняли позицию, дальше запутаемся в терминах просто.

Последнее. Ребята, я много лет работал в корпорации, которая была международной, такой маленький пустяк. Наша «Комсомольская правда» принадлежала в значительной степени норвежской корпорации, которая, в свою очередь, была международной. И я уже двадцать лет единственный от России, от всей Восточной Европы вхожу в совет организации главных редакторов газет всего мира. И я очень много знаю о том, как устроены СМИ, потому что я там двадцать лет.

И я вас уверяю, это общемировая практика, и она нормальная. Нечего там стесняться, это материалы, которые нужны корпорациям. Милости просим, деньги в кассу. В кассу, не мне в карман, а в кассу. И рассказывайте про свои подвиги или про свои проблемы. Всё. И с этого живут те самые New York Times.

Желнов: Последний вопрос.

Гликин: Хотел спросить вот в целом тоже. Есть всё-таки пропаганда и агитация, а есть информирование. Есть журналистика, а есть пропаганда. Ваши журналисты, ваши подчиненные, ваши коллеги понимают различие между тем и другим? Вы как-то учите их?

Самый пропагандистский канал ― это канал Дождь, на мой взгляд. Самое пропагандистское СМИ ― это «Эхо Москвы», которое постоянно вдалбливает одну и ту же мысль: всё ужасно, если придут наши, будет всё прекрасно. Это самая пропагандистская сфера, но ни на одном СМИ нет столько разговоров о белых одеждах, о независимости, как на Дожде и на «Эхе Москвы». Вот мой ответ.

Слушайте, везде есть пропаганда. Эпоха, когда была какая-то фантастическая… как это называлось-то? Объективная информация. Она кончилась давно, возможно, её и не было.

Желнов: Когда кончилась? Вот ваше мнение интересно.

Я думаю, она кончилась с появлением интернета точно, потому что в информационном потоке начались новые информационные поводы. Тогда она точно кончилась. И, дорогая Лиза, никакой объективной информации, ребята, не существует. Приглашайте ещё, но я вам расскажу, как на шахматах, когда вы будете говорить: «Вот она, объективность». Берем примеры, я вам расскажу: «Нет-нет, там у них сбоку, я могу её так». Мы любое явление можем подать так, так, так и так.

Это, кстати, старинная реклама, по-моему, The Guardian, это ролик, который говорит: вот человек бежит, ему кто-то бьет по голове. Потом раз, показывают, что не он, а его. И это одно и то же событие снято с 18 сторон. И так умудрились его снять, что оно воспринимается совершенно разным. Хотите, каналом Дождь, хотите, РБК, хотите, «Комсомольской правдой». А событие одно. И все напишут разное.

P. S.

Я, Владимир Сунгоркин, главный редактор «Комсомольской правды», был на эфире Дождя Hard Day's Night. Мне очень понравился разговор с молодыми журналистами, которые олицетворяют будущее нашей журналистики. Желаю им всем успеха и профессионального роста! Спасибо!