Алексей Герман-младший: «Довлатова любят, это нужный писатель, а не какая-то пыльная вчерашка, предатель и алкоголик»

Желнов: Многие сидят, я могу назвать огромное количество журналистов.

Нет, но вряд ли бы был возможен такой разговор и такой вопрос.

Желнов: Не в лоб, конечно, я не имею в виду в лоб.

Поэтому тут немножко другая вещь. Мне кажется, что оттепель в Питере все-таки была меньше, чем в Москве. И мне кажется, что в Ленинграде было все, в общем, гораздо более сдержанно. Другое дело, что, конечно, это ощущение холода было и тогда, и, в общем, наверное, в какой-то степени есть и сейчас. Потому что, в общем, все мы не знаем, что будет завтра, все мы говорим об одних и тех же примерно вещах, все мы, так или иначе, возвращаемся к теме: надо уезжать, не надо уезжать, а что будет, как будет и так далее. И все мы, как это ни печально, многие из нас, наверное, все-таки, вспоминая какие-то исторические опыты, сопоставляют свои судьбы и свое будущее с тем, что было. Поэтому какие-то, конечно, ощущения похожи.

С другой стороны, вы знаете, я помню, как у меня отца закрывали, это было позже, в 80-е, но тем не менее. Я помню, когда Лапшина закрыли, его отца, ему никто не позвонил, вообще никто, и были большие компании, один, по-моему, человек позвонил. Я помню, как они прятали копию фильма под кроватью. Я помню замечательного актера Быкова, который абсолютно пьяный и в тяжелейшей депрессии пришел домой, поскольку его не утвердили на фильм в силу того, что выглядел он не так, недостаточно мужественно, недостаточно красиво. Я, конечно, помню какие-то сломанные судьбы.

Поэтому, конечно, время сейчас, скажем прямо, не такое страшное, при всех ужасах с Кириллом Серебренниковым, но то, что будет с нами через четыре, через пять, через 10 лет, мы не знаем, и я думаю, что многие, в общем, каких-то вещей опасаются.

Катаев: Если в продолжение вопроса Антона, про автобиографичность немножко спросить, про миссию, что называется, интеллигенции. Вы там тоже показываете: с одной стороны, все мечтают, что называется, остаться с народом и чувствовать свою нужность в этой стране, необходимость здесь быть. С другой стороны, воздуха нет, и вроде бы уже как-то выдавливает система. Вы насколько себя ассоциируете с теми героями из тех 70-х?

Не знаю, не знаю. Вы знаете, я думаю, что мои вызовы гораздо меньше, чем вызовы, к примеру, моего отца или моего деда.

Желнов: Но это же неважно, меньше или больше. Либо есть вызов, либо его нет.

Это важно, не согласен.

Желнов: Безусловно, важно, но для выбора.

Я чувствую, что я не знаю, смогу ли я заниматься через какое-то количество лет тем, что мне интересно, потому что я, знаете ли, не знаток пропаганды, и я все-таки считаю, что есть какое-то искусство — кинематограф, литература, а есть пропаганда. Я внутренне это дело разделяю. Пропагандой я заниматься не хочу и всегда от этого отказывался. Поэтому не знаю, не знаю.

Катаев: Но сейчас нет этого ощущения, когда у вас Бродский говорит: «Хочу здесь остаться, но надо, мол, уезжать»?

Задаю ли я себе этот вопрос по поводу почвы, по поводу, знаете, как говорят, где родился, там и пригодился, то я да, я задаю этот вопрос. Но я вам могу сказать, вы знаете, Бродский мог уехать раньше. Я видел документы, по которым он мог, извините, жениться на иностранке, и его бы выпустили, но он все-таки до последнего оставался, когда уже было понятно, что посадят. Между прочим, и Довлатов.

Желнов: Ну, не совсем. Выдворили все-таки Бродского именно из-за фиктивного брака, просто уже полпути до реализации оставалось. Ну, не так важно.

Там есть, правда, всякие особенности, всякие документы.

Долин: Можно я скажу немножко про эпоху? Это не столько вопрос для Леши, сколько комментарий, но, может быть, ты захочешь это как-то продолжить. Мне понравилось, как ты сказал: все-таки времена сейчас не такие страшные. Я с этим полностью согласен, но тут же подумал о том, что люди 1971 года говорили точно ту же самую фразу, точно ту же самую, отматывая на 30 лет до того. И когда им было как-то душно не по себе, они говорили: «Ну, во всяком случае, сейчас и нет войны, нету ГУЛАГа». Все-таки это тоже было их таким миражным каким-то утешением. Но хотелось сказать о другом. С моей точки зрения, вы спрашиваете Лешу очень огрубляемо, не хочет он, например, уехать куда-нибудь.

Не хочу.

Долин: Все, понятно, мы решили этот вопрос. Я тоже не хочу, все нормально. Я о том, что мне очень всегда интересно, как на Лешины фильмы, я наблюдаю это много лет, с его дебюта, который был показан в Венеции, как на них смотрят русские там, за границей, и здесь, и как на них смотрят иностранцы, в особенности европейцы, да и американцы мои знакомые очень многие. Взгляд очень интересный, который, мне кажется, здесь ни тем критикам, которые не любят Лешины фильмы, ни тем, которые любят, не приходит в голову. На него смотрят как на уникального мастера с технической стороны. Его техника, неслучайно награждали не раз операторов. Я помню, когда было «Под электрическими облаками», выходили русские и говорили некоторые: «Замечательно передано наше время». А другие: «О чем это? Что это? Где он их нашел?». И выходили американцы и говорили: «Блин, как он это снял, как он так умеет, а как у него тут камера, куда он ее дел вообще?».

Желнов: Видимо, актуальный вопрос в связи с Берлинале предстоящим, как посмотрят картину «Довлатов».

Долин: Понятное дело, да, «Довлатов», Берлинале, там будут смотреть. Поэтому мы задаемся вопросом, я тоже задаюсь: как в Берлине смотрят и как будут оценивать фильм про русского писателя Довлатова?

Желнов: Да, как в Берлине, собственно, «Довлатова» будут смотреть, где вы показываете, я поясню для зрителей, картину еще до ее российского релиза.

Я не знаю. Но кто-то, наверное, что-то поймет, кто-то что-то не поймет, понимаете? Чем дальше от наших границ, тем будут понимать меньше, потому что...

Долин: Кстати, необязательно, потому что американцы некоторые поймут лучше, чем некоторые европейцы, которые ближе к границам.

Слушай, но это же вскрытие покажет. Все-таки проблематика для них не очень знакомая, и все-таки картина, мы старались ее делать не рубленной такой. Мы все-таки старались не говорить лозунгами и газетными статьями, а все-таки говорить каким-то другим языком, поэтому и стихи там читают, и поэтому есть какие-то моменты. Смогут ли они понять что такое коммунальные квартиры? Я вообще в этом не уверен.

Желнов: Нет, но через художника Илью Кабакова все-таки многие же поняли, что такое коммунальная квартира, на какой-то выставке.

Но все его знают, потому что они ничего не знают, им ничего неинтересно.

Желнов: Тогда что в вашей картине и в образе Довлатова есть такое универсальное, что можно перевести на международный язык, и это будет понятно?

Невозможность самореализации, невозможность самореализации и препятствие со стороны общественности, чиновников и так далее. Это, наверное, они поймут.

Немзер: Вы знаете, безусловно, вскрытие покажет, и мы сейчас посмотрим, какие будут результаты. Я видела, что в интервью на вышеупомянутом телеканале «Культура», мы до эфира его упоминали, вы рассказывали о том, что был соцопрос левадовский, результаты которого были примерно такие, что 30% опрошенных сказали, что они бы фильму о Довлатове были рады, заинтересованы и так далее.

Посмотрели бы.

Немзер: Посмотрели бы. Хорошая цифра, потому что хороший результат, что 30% опрошенных заинтересованы, знают, кто такой Довлатов, соответственно, 70% либо не знают, либо не заинтересованы в таком фильме. Дальше вы произносите фразу, что мы не знаем страны, в которой мы живем. Очевидным образом, вам хочется, поправьте меня, если я неправа, у меня есть ощущение, что вы этим фильмом пытались эту ситуацию как-то изменить. С кем вам самому, Антон рассказал, как вас смотрят на Западе, вам самому с кем важнее разговаривать? И что вы делаете этим фильмом, вы разговариваете с этой страной, которая не знает своей истории и своих героев?

Я отвечу, мне интереснее разговаривать здесь, мне не очень интересно разговаривать там, потому что я вам скажу, наверное, вещь, которая здесь кому-то может не понравиться, но я убежден, что пропаганда есть и здесь, и там, я это знаю на самом деле.

Желнов: Почему не понравится? Вполне разделяю.

И, вы знаете, я достиг высшей степени просветления. Меня цензурируют везде, за исключением небольшого количества вещей, где меня не цензурируют. Поэтому, понимаете, я вообще не хочу никому нравиться последнее время, не знаю почему. Я хочу проговаривать какие-то вещи, которые мне кажутся важными и мне кажутся необходимыми. Потому что мы столько раз повторяем одну и ту же ошибку, мы столько раз уничтожаем все талантливое, что у нас есть: сажаем, выгоняем из страны, не нравится — пошел к американским хозяевам. Потом люди умирают, мы им ставим памятники, устраиваем телепрограммы на государственных каналах и потом повторяем этот цикл снова. И лично мне кажется это не очень хорошей практикой.

Желнов: Алексей, у меня к вам вопрос: почему именно ленинградский период, 1971 год, а не западный? Потому о западном, об американском периоде Довлатова, прямо скажем, здесь известно меньше. Там известно меньше, чем о ленинградском, который описан — много книг, мемуаристов, живых свидетелей, американский круг — он гораздо уже, и оттого кажется с точки зрения кино, да и картинки интереснее: а что там сложилось? Хотя мы знаем, что там не было взлета, как у Бродского, но там тоже была жизнь. Почему все-таки 1971 год и именно Ленинград?

Тимофеева: На самом деле было 10 публикаций в NewYorker, так что Нью-Йорк был там очень большой. И Курт Воннегут про него тоже все понимал.

Думаю, по многим причинам. Во-первых, не так просто саккумулировать бюджет на фильмы писателей, с одной стороны. Во-вторых, вы знаете, я как-то из полудетских снов помню Ленинград того времени, пусть это не 1971 год, а, условно, 1984, но все равно я помню темный город, я помню какие-то интеллигентские квартиры, я помню длинные столы, я помню друзей родителей, я помню разговоры, я помню лица, я помню редакции. И поэтому, с одной стороны, я это знаю, а с другой стороны, наверное, подсознательно очень важно снимать кино про то время, куда бы ты, наверное, хотел бы вернуться в какой-то момент. А что я знаю в Америке, что я знаю про американские редакции, что? Я ничего не знаю.

Долин: Я хочу именно об этом сказать. Ужасно забавный момент. Все-таки чем хорошо, когда фильм показывают, например, на фестивале? Вдруг фильм, который мы чувствуем частью своего контекста, Ленинград — наш, Довлатов — наш, что они в этом понимают? Вдруг он оказывается частью чего-то общемирового. Либо встраивается, либо нет. Одновременно с Лешиным фильмом «Довлатов» в российский прокат выходят два фильма, сделанные английским режиссером, работающим в Америке, и американским режиссером, работающим в Америке. Действие одного фильма происходит в 1971 году, действие другого — между 1971 и 1973 годом. Один из них — это фильм Стивена Спилберга «Секретное досье» о Вашингтонском досье, о свободе прессы, о власти и человеке культуры, абсолютно об этом. И фильм Ридли Скотта «Все деньги мира», который рассказывает о Гетти, коллекционере искусства, о ценности высокого искусства человека, который жалеет заплатить выкуп за собственного внука.

Желнов: Давайте все-таки Алексея спросим на эту тему.

Долин: Но просто он оказывается вдруг…

Катаев: Про 70-е можно? Вы сейчас сказали фразу о том времени, куда бы хотели вернуться. Про 70-е конкретно, если уточнить. Например, я сейчас с удовольствием прочитал книгу Марии Кувшиновой про Миндадзе, который в 70-е в какой-то степени даже осмеял, что ли, поколение 70-х, которое продолжало по инерции жить как будто бы в оттепели, но не чувствуя, что уже все изменилось, и продолжает петь «Надежды маленький оркестрик». Насколько вы в своем кино тоже пытались немножко, может быть, осудить это поколение, или очень серьезно к этому отнеслись?

Во-первых, я, видимо, человек романтический по-своему и, наверное, то время романтизирую в какой-то степени. И мне кажется, что, может, я плохо знаю нынешнее время, не знаю, но мне кажется, что столько было прекрасных художников, писателей, режиссеров. Поэтому мне сложно к нему относиться иронично, к этому времени, при том, мне кажется, что они...

Долин: Ты цитатой из Окуджавы свой фильм назвал.

Да, они достаточно, вы знаете, не так просто жили, и поэтому осмеять я их не могу. А вторая часть вопроса была? Я что-то задумался.

Катаев: Или вы серьезно действительно к ним относитесь?

Я серьезно им очень рад и к ним очень хорошо отношусь, по-своему ими восхищаюсь. Не уверен, что я не обладаю такой же спиной, и у меня есть подозрение, что инфантильное ли наше поколение, возможно, мы узнаем постфактум, когда кто-то будет обсуждать нас, возможно, мы так же инфантильны во многом.

Тимофеева: Валерий Попов сказал, что Довлатов назвал их поколением, но он сказал про это много лет спустя после того, как Довлатов сделал из своих друзей и знакомых поэтов, красавцев, остроумцев, какими они и были, но он просто благодаря своему блестящему перу отшелушил весь быт и оставил главное. Скажите, вы ведь упоминаете в фильме конкретных людей. Когда вы вводили эти образы, вы ориентировались на биографические данные? Или вас не смущало то, что еще живы люди, которые могут узнать этих людей и сопоставить свои впечатления?

На ощущенческие свои, на то, как мне кажется. И там же довольно много выдуманного. Я, допустим, не уверен, что художник Шолом Шварц дружил с Довлатовым, к примеру. Но мне настолько понравился художник Шолом Шварц, и мне показалось, что очень жаль, что мы забываем питерскую живопись того времени, что мы и сделали его героем, теперь он друг Довлатова. Я не знаю, вел ли Бродский такие разговоры с Довлатовым, не знаю. Возможно, они были какими-то другими, но мы же рассказываем свой какой-то миф о времени, свою сказку. Мы же не занимаемся документалистикой.

Долин: А ты боишься упреков в недостоверности, которые будут наверняка?

Послушай, понимаешь, они же будут в любом случае. Мы когда-то снимали фильм «Гарпастум», и у нас было три консультанта, которые рассказали нам, что в 1914 году футбольные мячи были разных размеров, и ворота футбольные, они дали нам разные размеры. И когда волюнтаристским образом я сказал, что мяч будет такой, а ворота будут такие, два других страшно обиделись и начали всячески нас обижать. Поэтому, конечно, это часть профессии, а как?

Желнов: Алексей, а насколько режиссура именно, а не драматургия, режиссура — я имею в виду создание атмосферы, на мой взгляд, вы блестяще ту атмосферу того Питера передали, опять же, я, естественно, сужу о ней из других картин и из книжек, но мне кажется, совпало, по моим ощущениям тоже. Но фильм режиссерский больше, чем драматургический. Насколько это было принципиально для вас? Потому что движение души героя как такового там не происходит. Мы видим эти несколько дней из жизни Довлатова, где он примерно один и тот же. Это сознательно вы героя сделали таким монотонным, показали просто такие несколько серых буден из жизни того периода?

Вы знаете, я вообще не очень умею, если честно, снимать какую-то такую крепкую драму с героем, антигероем, не очень этим владею. А потом мне показалось, что обострять драматургию в фильме о Довлатове, наверное, не очень верно, по моему восприятию его как автора, как мне кажется, я не знаю, как он к себе относился. Он же был наблюдателем в какой-то степени, наблюдателем, который мир при этом передумывал и гиперболизировал. Поэтому мы действительно выбрали какой-то такой мягкий подход.

Тимофеева: А как вы нашли стихи Бродского, кстати, которые там впервые читаются?

Перевод фильма «Романтики», это, да. Действительно Бродский писал стихи на «Ленфильме», в общем, переводил для фильмов стихи, на самом деле это по-своему, мне кажется, что были, в том числе стихи, почти авторские его. Я об этом знал, я слышал об этом, но я почему-то думал, что это какой-то не польский фильм, но мы начали копать. Мы копали, копали, копали, и в одном месте их нашли, и еще мы в некоторых местах, о которых я не могу говорить, нашли, допустим, прозу Бродского, которую мало кто знает. Почему мы нашли прозу Бродского? В стилистике Довлатова есть рассказ.

Тимофеева: Написал специально, да.

Да. Есть рассказ Бродского, как он не очень трезвый и смешной ездит по Москве, заходит к друзьям и путается на Садовом кольце. Это есть, но мы, к сожалению, не можем показать. Поэтому мы просто какие-то вещи копали.

Желнов: Показать не можете, потому что Фонд наследственного имущества Бродского не дал вам разрешение или почему?

По массе причин не можем. Не можем.

Желнов: Насколько семья Довлатова сыграла роль в том, что вы так очень, конечно, деликатно подошли к герою? Опять же, мне это очень понравилось, но я понимаю, что когда есть наследники, и дочь приезжала, насколько я понимаю, на съемочную площадку, насколько то, что семья была свидетелем всего процесса от и до, повлияла на такую мягкость картины?

Во-первых, я, несмотря на то, что лысый, в принципе, деликатный.

Долин: Как ты связываешь это?

Не знаю. Мне кажется, что лысый я очень страшный, тешусь я этим. Во-вторых, вы знаете, я изначально, еще до того, как мы начали даже сценарий писать, я говорил, что я не хочу вытаскивать те истории, чтобы не было ощущения, что, знаете, режиссер Герман, как-то завидуя выдающемуся писателю Довлатову, срывает с него все покровы и как-то внутренне разбирается. Мне показалось это неправильно, потому что я, во-первых, хорошо отношусь к этим ребятам, к этим замечательным писателям. А, во-вторых, знаете, я не люблю это, как-то меня вымораживает, когда такое происходит. Поэтому они нам ничего не диктовали.

Желнов: Но Катя и Лена, я думаю, только, конечно, должны быть благодарны за такой подход вам.

Катаев: Я хотел спросить, вы немножко обмолвились про романтику того времени и то, что немножко с романтизмом относитесь к ним, но мне показалось, наоборот, в этом фильме вы намеренно как раз от этой романтики отходите. Мы привыкли к фильмам про ту же оттепель, даже 70-е, с небольшим таким с ностальгическим оттенком. Тут такого нет. Это все намеренно происходит?

Нет-нет, давайте разберемся. У нас действительно есть некое количество опусов про 60-е годы, где все в таких ярких развивающихся платьях, все такое цветное.

Долин: Сериал «Оттепель».

Нет, «Оттепель» не видел, честно. Где все такие благородные, они так звонко по-пионерски разговаривают, смеются, какие-то немножко карикатурные начальники. Это, мне кажется, мало имеет отношения к искусству кинематографии и имеет определенное отношение к искусству анимации. В силу того, что мы все-таки двигались в сторону кино, то мы, понимаете, не занимались стилизацией. Я действительно люблю это время, я действительно люблю этих людей, но мы не превращали это все, не знаю, мы яблоко не красили в веселые цвета.

Катаев: В аттракцион.

В аттракцион, да. А, потом, действительно у ребят были всякие неприятности довольно большие, поэтому что же мы не будем об этом говорить? Потому что не хотелось, понимаете, где такой Довлатов все время улыбается, Бродский, идут по улицам, поют, хохочут.

Долин: Неплохо бы.

Неплохо бы, но появятся специалисты, да.

Катаев: Мюзикл можно сделать «Бродский и Довлатов».

Тимофеева: Это, наверное, тоже можно сделать, а пока они стали героями нынешнего поколения. Вы же, хоть и четыре дня снимали, но наверняка погрузились в творчество Довлатова достаточно, чтобы как-то объяснить, как два таких разных писателя стали выразителями нынешних...

Желнов: Мемами Вконтакте, я бы даже добавил. Не просто герои поколения, их много, а именно мемами Вконтакте.

Во-первых, знаете, мне кажется, ответ довольно простой. Во-первых, они очень талантливые.

Тимофеева: Много талантливых, совершенно не в этом дело.

Долин: Не настолько.

Тимофеева: Один гений,  а другой…

Во-вторых, Довлатов все-таки, мне кажется, он собеседник, мне кажется, он такой человек, с которым внутренне уютно разговаривать. Мне кажется, что он даже немножко ниже читателей иногда.

Тимофеева: Он делает это сознательно.

Да, конечно, немножко приседает. Потом, вы знаете, существует такое известное всем выражение: поэт в России больше, чем поэт. У нас поэтов больше, чем поэтов, полно, а людей, которые доверительно разговаривают с читателями, не так много. Прелесть Довлатова в том, что он не учит, он не поучает: такой, ты должен быть такой и так далее. Что довольно важно, как минимум.

Тимофеева: Для времени, безусловно, да.

Касательно Бродского, понимаете, я не знаю, но он гений, гений. Он сразу был гением, мне так кажется, и уже молодым был гением.

Тимофеева: С Бродским более-менее понятно, потому что он гений и поэтический, а для народа он как-то своим противостоянием даже не режиму, а обыденности жизни действительно привлекателен.

Он такая героическая фигура, конечно.

Тимофеева: Героическая фигура, да. А как Довлатов действительно смог стать с простотой и этой обыденностью абсурда героем?

А никто не знает, понимаете, и очень многие...

Долин: Потому что он был антигероическая фигура.

Желнов: Но мне кажется, Алексей сказал про доверительность — это ключевое слово здесь, да, собеседник.

Очень многие книги про Довлатова очень странно устроены. Они примерно устроены таким образом: был Довлатов, он был веселый, у него были жены, он разводился, уехал, а потом вдруг стал писателем. Поэтому мне кажется, что очень многие не могут ответить на этот вопрос, а я могу. Мне кажется, это очень много работы, мне кажется, это постоянное совершенствование стилистики, то, что он иногда рано вставал с утра.

Тимофеева: В шесть утра.

Да-да-да. Бесконечные писания в стол, нахождение этой американской краткости, емкости.

Желнов: Есть такое хорошее слово — нормальности, которую Довлатов олицетворял.

Да, это без этих наших завитушек.

Тимофеева: А вам не кажется, что это связано с тем, что он просто отменил понятие идеи? Сначала советской власти, а потом и идеологии. И это очень созвучно нашему времени. Он говорит не про идеи, а про безыдейную жизнь, которая на самом деле важнее для каждого, кто его читает.

Чтобы мне с вами согласиться или мне с вами поспорить, я должен осознать ваши слова. Я так быстро не могу это сделать. Не знаю, возможно, не могу, мне надо подумать, я не быстрый такой.

Долин: Мне кажется, идея, во-первых, извините, я как филолог скажу и как человек, выросший буквально на Довлатове, читавший его запоем под партой последние все классы школы, просто так совпало поколенчески, я человек, сформированный прозой Довлатова, и все мои одноклассники, три четверти из них такие. Ну, повезло, наверное. Я-то считаю, что конечно, идея за этим всем была. Была идея человеческой порядочности, очень им конкретно понимаемой и не раз описанной, в пику каким-то стандартам эпохи. Но я хочу не об этом. Мы очень много говорим про Довлатова, что правильно, и я хочу…

Тимофеева: Не было идеи добропорядочности как идеи.

Долин: Хорошо. Я хочу чуть-чуть сказать просто про фильм, вернуться к фильму. Мы недавно спорили с коллегами о совершенно другой картине — «Три билборда на границе Эббинга, Миссури», и я пытался им объяснить, не до всех донес свою мысль, хотя вроде она простая, что для кино, с моей точки зрения, недостаточно, когда очень хорошие актеры блестяще произносят блестящий текст. Они говорят: «А что тебе еще? Есть сюжет, есть отличные актеры. Что еще?». Я говорю: «Режиссура и кино — это когда есть мир».

Желнов: Примерно о чем я спрашивал Алексея.

Долин: В фильме «Довлатов» можно спорить и будут спорить о персонажах, об их назначении, о сюжете, но я думаю, что не найдется человек, который оспорит то, что в фильме уникально плотный и настоящий мир.

Желнов: Мне кажется, Антон тайный соавтор этой картины.

Долин: Нет, я просто поклонник этой картины. И я хочу сказать, я вам приведу очень странную аналогию: я когда смотрел этот фильм, я все время вспоминал Питера Джексона «Властелин колец». Потому что уровень достоверности Средиземья и абсолютной его удаленности от нас, потому что это настоящая Новая Зеландия, где они это построили, пейзажи не нарисованы, они реальные, и реалистичность этого Ленинграда Довлатова, и при этом его какая-то заоблачность, сновидческая его абстрактность меня абсолютно пленили. И я пытался об этом рассказывать людям, не смотревшим фильмы. Они говорят: «Ну, Ленинград, поезжай сейчас в Петербург — там ничего не изменилось». Говорю: «Ты не понимаешь, это другой мир». Как ты сделал этот другой мир? Понятно, что не ты один, там точно трудилась армия людей, может, поменьше, чем у Питера Джексона, но достаточно большая. Насколько это было трудно? Сколько там было фантазии, а сколько реконструкции?

Во-первых, я думаю, что поменьше, чем у Питера Джексона.

Долин: Ну, чуть поменьше.

Наверное. Во-вторых, я довольно выгодно женился, поэтому у меня жена, как стихийно талантливый художник и, в общем, человек в определенной степени безумный, без образования, кстати, надо сказать, она, маниакально строила эти все декорации в выселенных домах. Денег-то у нас было немного, поэтому выселенные дома, где мы городили какие-то стены, и уже делала и дизайн обоев, и ездила на «Уделку». «Уделка» — это такой вещевой рынок у нас, барахолка. Обратились к жителям города, чтобы они тащили подлинные вещи. И, в общем, эту какую-то живописную реальность создавала, абсолютно не щадя себя.

Я не могу сказать, что производство фильма «Довлатов» не станет одной из самых мрачных страниц питерского кинематографа, потому что в питерском кино, в общем, к сожалению, многие отвыкли работать тяжело и привыкли работать на сериалах, поэтому не все с нами дошли до конца картины, надо сказать, многие нас покинули. Но это самоотверженная работа огромного количества людей.

Это долгий кастинг, потому что мы садились и каждую редакцию, к примеру, мы выбирали, похож ли этот человек на того, кто может быть, условно, в редколлегии условного журнала или нет, может ли этот человек сидеть там, где читает Бродский или нет. И мы не брали никаких, знаете, профессиональных актеров массовки, в основном. Мы искали в разных городах, привозили, мы ворошили питерскую синагогу, потому что, как вы понимаете, изменился этнический состав. Нас поддержала газета питерской синагоги «Форшмак», спасибо ей большое. И мы просто эти лица тащили отовсюду, откуда можно, потому что есть две составляющие — это предметный мир и лица.

Желнов: Катя Довлатова, дочь Сергея Довлатова, консультировала вас по Питеру?

Елена, жена консультировала. Они рассказывали про свою коммуналку, они рассказывали, что где-то жила певица, где-то еще жила какая-то другая женщина, я уже не помню.

Тимофеева: А «Невидимая книга» как-то участвовала?

Что, простите?

Тимофеева: «Невидимая книга» Довлатова, такая мемуарная его проза.

Ну в какой-то степени. Понимаете, мне уже довольно сложно вычленить, понимаете, это какой-то такой… Я сидел, все это читал-читал-читал, это вроде накопилось, я что-то это самое, поэтому...

Желнов: Понятно.

Немзер: Вы знаете, я хотела спросить, зацепиться за одну вашу фразу. Вы только что сказали: плохо знаю нынешнее время. И действительно, если так по вашей фильмографии посмотреть, есть один фильм, который относится, это такая немножко антиутопия, в 2015 году снята, на 2017 год рассчитана.

Я считаю, это гениальное прозрение.

Немзер: Да, прозрение там и так далее. Вы сказали эту фразу, и не то чтобы я сейчас вас хотела спросить: Алексей Алексеевич, а рэп-баттлы где? Я так вопрос не ставлю. Просто у меня сложилось какое-то ощущение, может быть, оно неправильное, что эта дистанция временная дает возможность большей симпатии, что этот какой-то звягинцевский, такой какой-то платоновский пласт, который в фильме «Под электрическими облаками», что особенной симпатии и любви к этому времени нет. Время так себе, я понимаю, к нему сложно испытывать какую-то симпатию. Но правильно ли я, по крайней мере, вас поняла?

Вы знаете, все у нас времена так себе, если так посмотреть.

Немзер: А так получается, что симпатии в вашем случае по отношению ко всем другим временам как-то больше, вы больше про страшные времена снимаете.

Я скажу. Понимаете, Звягинцев — он ставит диагноз. Я не очень хороший доктор, я в диагнозах боюсь ошибиться. Это первое. Второе: действительно, конечно, как я думаю, что многие из нас за временем не очень успевают, понимаете? Ты погружаешься куда-то, ты делаешь картину, смотришь: фигак — все так одевались, потом фигак — все иначе одеваются, потом я выхожу, смотрю — все без носков, в узких штанах.

Катаев: Ну это давно уже.

Да, давно, но я как-то вынырнул откуда. Поэтому, конечно, я не очень успеваю за временем. И хорошо ли это? Нет, это нехорошо, но я отчетливо осознаю, что вряд ли я уже смогу снять фильм о 20-летних или о 18-летних, и это надо признавать. Хочу ли я снять современную картину? Да, хочу. Смогу ли я это сделать в течение ближайших трех, четырех, пяти лет? Не знаю, потому что у нас есть замечательная история про русского олигарха, который сходит с ума, у которого футбольные команды, самолеты, яхты. Но я не уверен, что когда-нибудь на это найду деньги в России. Поэтому да, я хочу преодолеть в себе этот некий страх времени, но я хочу, если снимать следующую картину о современности, то сделать это комплексно. Я не хотел бы снимать об упрощенной современности. Мне кажется, мы очень сложная страна, и говорить о нашей стране, как ни парадоксально, лучше сложнее, чем проще.

Желнов: А бюджет картины вы раскрываете, кстати?

Нет, мы не раскрываем, но он, поверьте, небольшой совсем.

Тимофеева: А есть ли ответ на вопрос, почему Эрнст сказал, что прокат на «Первом» будет, но нескоро? И почему прокат такой короткий?

К продюсерам. У них свои какие-то маркетинговые идеи. Я в это не лезу.  Сказал: «Ребята, вы решили такой крутой ход, чтобы все говорили. Вот давайте».

Катаев: Если можно, про Довлатова закончим. Я забыл спросить: крутилось ли у вас в голове, когда вы снимали, эта речь, статья Дмитрия Быкова про то, что он никакой не писатель, а публицист, и ценности у него никакой нет?

Я не ознакомился со статьей Дмитрия Быкова.

Катаев: Вообще есть такая точка зрения все-таки, это не только Дмитрий Быков такое сказал.

Я отвечу, я отвечу. Мне кажется, некорректно говорить о мертвых коллегах — режиссерах, актерах, писателях, музыкантах, о ком угодно — некорректно говорить, что они были какие-то не такие. Мне кажется, что, наверное, это неправильно. Напиши тогда книжку, которую будут читать через 30 лет после твоей смерти, закопай свою статью (я не к Быкову говорю, а вообще), чтобы кто-то откопал через 100 лет и проверил на это самое. Ну, мне кажется, некорректно просто.

Желнов: Алексей, я согласен, я люблю Довлатова, но мне кажется, просто аргумент «напиши сам и посмотришь» — он хромающий. Нет разве? Все-таки Денис, как я понимаю, спрашивал о том, что когда вы готовитесь снимать о герое, проживаете с ним какую-то жизнь, даже если это, тем более если это художественное кино, то вы должны и знать сторону врага условного. И Быков таким врагом, анти-Довлатовым выступил. Вы как-то пытались тоже этот материал переработать внутри себя, от рефлексировать?

Катаев: Как был Эзра Паунд, он же был фашистом, с одной стороны, но и великим поэтом. А тут публицист или писатель?

Я с большим уважением отношусь к Дмитрию Быкову. Я, к сожалению, не ознакомился с другой стороной.

Катаев: То есть для вас нету вообще даже такого вопроса?

Нет. Почему? Я думал, у меня есть какие-то свои мысли, что у Довлатова получалось, как, что такое судьба Довлатова, почему она произошла так, могла бы она быть какой-то другой, что было бы, если бы он написал роман. Но я не ознакомился. Уважаемый мной Дмитрий Быков думает так, я думаю иначе, что можно с этим сделать?

Тимофеева: Ответ на вопрос, что Довлатов и Бродский стали такой же парой, как Толстой и Достоевский и Пушкин и Лермонтов, поэтому, мне кажется, это...

Долин: По-моему, это вот: а посмотреть с другой стороны — это какая-то ложная постановка вопроса. Потому что когда возникает, а они всегда возникали, книжки, условно говоря, я не читал, кстати говоря, их, типа «Ахматова без грима» или еще кто-то, пытаются разоблачать признанного гения — это связано только с тем, что гений признан. Он признан гением, и кто-то разоблачает.

Желнов: Да, но вопрос был не про разоблачение. Вопрос был про другую точку зрения, насколько она все равно учитывалась.

Да никак она не учитывалась, никак.

Желнов: Никак? Все, вы ответили, да.

Немзер: Вы знаете, сейчас я технический вопрос задам, чтобы не забыть. Почему в прокате четыре дня?

Тимофеева: Я уже спросила.

Немзер: Нет, вы спросили, почему Эрнст сказал, что… А почему в прокате четыре дня? Очень мало все-таки.

Желнов: Алексей Анатольевич скажет: происки продюсеров.

Нет, не происки продюсеров.

Немзер: Но это все-таки неожиданные происки.

Давайте так. Есть некая пиар-кампания фильма, есть некие инструменты, которые имеют отношение к маркетированию фильма. У нас есть группа продюсеров, мои товарищей близких, они считают вместе с компанией «Disney», что надо промаркетировать фильм так. Я не являюсь продюсером фильма «Довлатов», поэтому я комментировать их решение не хочу, не хочу просто, понимаете? Потому что они хотят, я могу сказать, они хотят собрать вал зрителей этим, а я не уверен, надо так делать или нет. У меня нет ответа, правильно это или неправильно, понимаете, я не знаю.

Долин: Это экспериментальная стратегия, говорил человек, занимающийся просто, собственно, Денис занимается немножко анализом кинопроката.

Желнов: Чтобы за четыре дня набить залы максимально полные, правильно?

Наверное.

Долин: За четыре дня плотно залы, поскольку это ограниченное. Знаете, мой сын этим увлекается, ему 15 лет, я в этом плохо понимаю, но у них есть такая страшная штука под названием дропы, когда какие-нибудь кроссовки редкие выкинули в интернет, я говорю: «Почему их в магазине больше не наштампуют и не начнут их там продавать?». Потому что когда их мало, они в интернете — сразу цена выше и все на них кидаются, все раскупается. Этот искусственный дефицит создается на фильме. Но фильм — не кроссовки. Если люди четыре дня будут толпами ходить его смотреть, можно будет через неделю или месяц это повторить.

Катаев: Кто не посмотрит этот фильм в кинотеатрах, они же будут онлайн смотреть. Для вас важно, чтобы они смотрели все-таки в кинотеатрах сегодня?

Мы же живем в 2018 году, какое-то количество сходит в кино, а какое-то количество будет смотреть онлайн.

Катаев: То есть вы это?..

Послушайте, из тех, мы начинали с того, что 30% сказали действительно так, что они хотели бы посмотреть фильм о Довлатове. Поскольку этот опрос был определенным инструментом, чтобы показать определенным людям в нашем государстве, что все-таки Довлатова любят, и это нужный писатель, а не какая-то, извините, пыльная вчерашка, предатель, который уехал, и вообще мало симпатичный алкоголик, то мы этот вопрос не конкретизировали: где вы его будете смотреть — в кино или на компьютере и так далее. Поэтому, конечно, в какой-то момент какие-то люди посмотрят в кино, а какие-то люди посмотрят в интернете. Было бы желательно, чтобы все-таки это было более-менее легально, потому что продюсерам надо вернуть деньги, потому что в силу того, что у нас нету так возможности бороться с пиратством, поэтому не знаю, как будет.

Тимофеева: А есть ли какой-нибудь специальный интерес со стороны Эстонии, где Довлатова реально любят?

Он выйдет в прокат в Эстонии, да.

Желнов: Алексей Герман-младший был в студии Дождя в эфире Hard Day's Night. Спасибо вам, поздравляю вас с этой премьерой. Всем очень рекомендую. Так получилось, что весь эфир мы говорили про фильм «Довлатов», ну и слава Богу, хотя на самом деле еще какие-то вопросы были для вас, но уже нет времени, но мне очень понравилось, что об одном кино и об одном человеке мы проговорили час.

P.S. Я, Алексей Герман, был в эфире Hard Day's Night. Я полагал, что меня будут насиловать гораздо больше. Я полагал, что мы будем обсуждать политику. Мы обсуждали кино и, мне кажется, это хорошо.