Что случилось с расследованиями дела Кашина и нападения на журналистов на Кавказе

Эггерт: На правах ведущего задам первый вопрос вам, Михаил Александрович, я. В программе «Здесь и сейчас», которая вышла буквально накануне нашей программы Hard Day's Night, наш главный новостной выпуск итоговый, мы говорили о судьбе Юлии Ротановой, одной из участниц дела Оборонсервиса, человек, который то был освобожден по состоянию здоровья, в том числе, то был снова назад отправлен, арестован фактически в зале суда, фактически за то же самое, человек тяжелобольной. Как вы считаете, это случай нарушения прав человека?

Федотов: Я не очень в курсе этой истории. Насколько я понимаю, она совсем свежая. Но в любом случае, если человек осужден и у него есть болезнь, которая препятствует отбыванию наказания в виде лишения свободы, то есть правовые механизмы для того, чтобы человек не находился в колонии. Или она еще не была осуждена?

Эггерт: Нет, она пока еще не осуждена, дело продолжается, раскручивается. Ее готовятся приговорить, ей грозит пять лет, если признают, что она должна отбывать срок, ей грозит пять лет, поскольку часть она отсидела в СИЗО, и при этом у нее было онкозаболевание, сейчас целый букет других, как утверждают ее родственники, но очевидно, наверное, нужно какое-то медицинское освидетельствование независимое, что-то такое необходимо.

Федотов: Значит, объясню. Еще несколько лет назад этого механизма не было. Помните дело Сергея Магнитского, который погиб в СИЗО? Тогда Совет, взяв это дело за основу, за повод для того, чтобы разбираться со случаями гибели людей в следственных изоляторах, мы добились того, что были внесены изменения в 110 статью Уголовно-процессуального кодекса. И сегодня человек, который находится в следственном изоляторе, находится под следствием, он имеет право на независимое медицинское освидетельствование, и если независимое медицинское освидетельствование говорит, что ему по состоянию здоровья нельзя находиться под стражей, то он ходатайствует перед судом об изменении меры пресечения, и его должны... Суд вправе, не обязан, но вправе изменить меру пресечения на не связанную с содержанием под стражей. Видимо, в данном случае, как я себе ее представляю, ей изменили меру пресечения в связи с ее состоянием здоровья.

Эггерт: Да, потом она перенесла операцию, и теперь суд говорит: «Операцию перенесла, здорова, давай, вперед, сиди дальше».

Федотов: Значит, нужно новое медицинское освидетельствование — это с одной стороны, но с другой стороны, есть еще один момент: в Уголовно-процессуальном кодексе, в этой статье 110, говорится о том, что суд может изменить меру пресечения.

Эггерт: Но не обязан.

Федотов: Но не обязан. И на практике, к сожалению, ситуация такова, что далеко не всегда суды идут навстречу. Более того, я вам скажу, что мы часто бываем в следственных изоляторах, часто бываем в исправительных колониях. Самое, конечно, тяжелое впечатление производят так называемые лечебно-исправительные учреждения (ЛИУ), где находятся тяжелобольные люди, и они осуждены, но они тяжело больны. И, к сожалению, некоторые из них превращаются практически в фабрики смерти, потому что...

Журавлева: А этот вопрос, президент знает об этом?

Федотов: Совет этим занимается, а Совет докладывает президенту об этом. И здесь нужно очень серьезные делать вложения в развитие нашей тюремной медицины, в ее реформирование, там многое сделано, кстати говоря, по инициативе Совета.

Журавлева: А есть там что-то…?

Федотов: Есть, конечно, конечно. Есть изменения, есть. И то, что сейчас так называемая тюремная медицина, она выведена из подчинения местных руководителей службы исполнения наказаний — это хороший знак, хороший. Но там тоже возникают свои проблемы, потому что мы были на Кавказе, мы видели проблемы, которые есть в системе исполнения наказаний в Ингушетии. Потому что в Ингушетии нет самостоятельных подразделений, они подчиняются чеченскому управлению ФСИН, в результате у них нет своей медицинской части, у них есть свои маленькие подразделения, а врачей нет. И нужно врачам из колонии, которые находятся в Чернокозово, например, ехать в СИЗО, которое находится в Ингушетии. То есть там есть свои проблемы, и, к сожалению, это проблемы очень серьезные, не только связанные с системой исполнения наказаний, но и с нашей судебной системой. Потому что, казалось бы, тяжелобольные люди, дайте им умереть спокойно среди своих родных. Но суды далеко не всегда идут навстречу колониям, хотя колонии обращаются с ходатайствами, поддерживая ходатайства осужденных: «Мы просим, - говорят они, - отпустить этого человека». Мы встречались с такими людьми в той же самой Чечне в Чернокозово.

Журавлева: А у вас есть какие-то возможности на это повлиять непосредственно, позвонить, может быть, президенту? Следующий вопрос: вы председатель президентского Совета по правам человека. Вы как часто общаетесь с главой государства? Когда вы с ним последний раз разговаривали?

Федотов: Последняя встреча Совета с президентом была 1 октября прошлого года, скоро будет новая встреча.

Журавлева: А непосредственно вы можете ему позвонить и сказать, что есть такая проблема?

Федотов: Конечно, могу.

Журавлева: А когда последний раз вы с ним разговаривали не на встрече, а непосредственно?

Федотов: Знаете, я исхожу из того, что у президента помимо меня есть много других дел, поэтому стараюсь очень редко звонить президенту, потому что всегда можно решить или, во всяком случае, попытаться решить вопрос, не обращаясь к главе государства.

Немзер: А каким образом, если не к главе государства, а если у вас возникает какая-то экстренная необходимость, какой у вас есть другой канал связи в администрации президента, как вы действуете?

Федотов: Конечно, есть каналы связи. Если это связано, например, с правами военнослужащих — я звоню в Министерство обороны, там есть заместитель министра, который постоянно со мной на связи. Практически в любом министерстве есть кто-то из руководителей министерства, с которым мы в постоянном находимся контакте.

Эггерт: А кто этот человек, как его фамилия, кстати, этот человек?

Федотов: В Министерстве обороны?

Эггерт: Да.

Федотов: Панков Николай Александрович.

Эггерт: А, статс-секретарь, понятно.

Федотов: Да, статс-секретарь.

Эггерт: А администрация президента, если не Путин, вам надо, Путин уехал, он находится вне доступа, на переговорах с Обамой, вам нужно срочно что-то решить, кому вы звоните?

Федотов: Я звоню первому заместителю руководителя администрации — Володину Вячеславу Викторовичу или главе администрации. Но в зависимости от того, какой вопрос. Если он связан с… Например, завтра миссия БДИПЧ, которая приехала сюда, чтобы обеспечить...

Эггерт: Бюро по демократическим правам человека ОБСЕ?

Федотов: Да-да. Они приехали сюда, чтобы следить, как у нас проводятся выборы парламентские. Завтра они приходят к нам в Совет. С кем я должен проконсультироваться по этому вопросу? С помощником президента по международным делам.

Эггерт: А зачем вам консультироваться с помощником президента по международным делам по поводу визита людей, которые занимаются наблюдением за выборами?

Федотов: Может быть, он мне что-то скажет, какие-то даст вводные дополнительные, какую-нибудь дополнительную информацию, потому что рассказывать миссии БДИПЧ о том, как мы организуем мониторинг на выборах с помощью нашей мониторинговой рабочей группы, об этом расскажут члены нашей мониторинговой рабочей группы: Илья Шаблинский, Игорь Борисов, Наталья Евдокимова и другие. А что будет интересовать миссию БДИПЧ, я же не знаю. Может быть, помощник президента, который занимается этой проблематикой, может, он как-то меня проинформирует, но в данном случае ничего такого, никакой такой особой информации нет.

Журавлева: А если вернуться к ситуации с больными в колониях, в СИЗО, если вам, допустим, звонят из регионального ОНК и говорят: «Человек умирает сейчас», у вас есть возможность, например, позвонить Володину и помочь, как-то попытаться решить эту ситуацию, если человека не отпускают? Или как эта ситуация решается, когда речь идет о конкретном человеке? Отпустить хотя бы в больницу для того, чтобы провели какие-то...

Федотов: Отпустить в больницу — это решается не через Володина, это решается через директора Федеральной службы исполнения наказаний или через его заместителей.

Журавлева: А ему вы тоже можете позвонить?

Федотов: Запросто совершенно. И, опять-таки, мы в постоянном контакте. Потому что если бы этого контакта не было, то работа наша была бы бессмысленна, понимаете? Потому что каждый раз звонить президенту по поводу случаев нарушения прав человека, а они каждый день происходят — большие, маленькие, средние, совсем маленькие — но обращаются-то люди… Знаете, в положении о Совете есть удивительная норма: там написано, что Совет не рассматривает обращения по частным жалобам: с жалобами на решения судов, с жалобами по жилищным проблемам. Это написано, мы не рассматриваем, но люди-то этого не знают, они же к нам обращаются, но что нам с этим делать, выбрасывать в корзину? Конечно, нет, поэтому мы этим всем занимаемся.

Я приведу вам простой пример, самый свежайший: женщина работает техником-смотрителем в жилищной конторе в городе Москве, работает с 1995 года. В 1997 году ей дали ключи и сказали: «Езжай и живи». У нее дети, трое детей, они вчетвером живут в этой квартире, которая формально считается нежилым помещением. Там был земляной пол, она сделала пол, там не было потолка, она сделала потолок, все, она все сделала, и за эти почти 20 лет ничего не оформлено. Я ее спрашиваю: «Скажите, а у вас хоть какой-нибудь документ есть: ордер, какой-то договор о вселении?». Она говорит: «Нет. Мне ключи дали и сказали: «Иди и езжай, плати коммунальные услуги» и все». То есть, по сути дела, это была жилая площадь, служебная, но когда она обратилась в суд, то суд сказал: «А у нас нет оснований признавать ваши права на эту жилую площадь, потому что это нежилая площадь».

Журавлева: А вам удалось этой женщине помочь как-то?

Федотов: Но эта проблема родилась вчера. Мы узнали об этом вчера. Проблема эта родилась в 1997 году, мы узнали об этом вчера. Но мы сегодня пытаемся помочь. Я надеюсь, что поможем.

Эггерт: Михаил Александрович, где удается помочь? Такой яркий пример из последних, когда все сложилось. Позвонил и решил.

Федотов: Знаете, я никогда не забуду этот случай. Несколько лет назад узнал из сообщений СМИ, что в одном из московских СИЗО находится женщина, ее взяли под стражу, дело ведет ФСКН, тогда оно еще было, то есть служба по обороту наркотиков, и у нее врожденное заболевание, собственно говоря, из-за этого врожденного заболевания она и покупала эти сильнодействующие лекарства. Но ФСКН решило, что это наркотики и что она в больших объемах покупает эти наркотики в аптеке, ее схватили, отправили в СИЗО, но с этим заболеванием человек должен постоянно проходить определенные медицинские процедуры, иначе он начинает просто заживо сгнивать. И эта молодая девушка, она просто сгнивала в СИЗО. Я об этом просто прочитал случайно, я не помню где. Я немедленно связался, мы нашли ее адвоката, попросили, чтобы он нам дал какую-то информацию о ней: в каком она СИЗО находится, как ее фамилия. Ничего же не было.

И после этого я написал письмо на имя директора ФСКН Иванова Виктора Петровича. Через, наверное, неделю, может быть, мне стало известно, что уже на следующий день будет суд, где будет решаться вопрос о продлении ареста, то есть мера пресечения должна была быть продлена. И я понимаю, что ответ есть, а из ФСКН нет. Я звоню Иванову, говорю: «Виктор Петрович, вот такая ситуация». Он говорит: «Да-да-да, я видел ваше письмо, я там его расписал». Я говорю: «Виктор Петрович, завтра суд, девочка умрет». Он говорит: «Ладно, я сейчас разберусь». Через полчаса он мне перезвонил и сказал: «Михаил Александрович, все, вопрос решен, мы не будем настаивать на продлении ареста, заменяем на домашний арест». Знаете, мало было в моей жизни моментов, когда я так радовался. Вы меня сейчас спросите: как ее фамилия? Не знаю, не помню. Но счастье от того, что мы спасли человеческую жизнь.

Смирнов: А вы так радовались, потому что таких поводов мало бывает, в основном, это отказы идут?

Федотов: Нет, я обрадовался, потому что удалось спасти человеческую жизнь — это очень много.

Немзер: Путем телефонного права.

Федотов: Путем телефонного права. Знаете, я даже на одной из встреч с президентом сказал, что управление в ручном режиме — это плохо, но если не управлять в ручном режиме, то режим сам собой становится строгим или даже особым. Поэтому этот ручной режим позволяет немножко режим ослаблять, спасать людей. Поэтому я за то, чтобы не было ручного режима. Но если в ручном режиме проблему можно решить — не будем ждать, пока появится другой механизм: автоматический, правовое государство. Да, там все решается в суде, там все решается по закону, там в ручном режиме вмешиваться не нужно, но у нас нужно.

Эггерт: А вы еще испытываете надежды на такое правовое государство?

Федотов: Безусловно, просто его надо вырастить, его нельзя перенести.

Журавлева: Когда оно наступит?

Федотов: Вы знаете, я вам скажу. У меня был такой разговор, наверное, в 1988 году. Я в Союзе журналистов СССР читал лекцию про строительство правового государства, и после окончания моей лекции ко мне подошла одна сотрудница и сказала: «Михаил Александрович, я так поняла, что это будет очень-очень нескоро». Я говорю: «Да, но если мы ничего делать не будем, этого не наступит вообще никогда».

Тагаева: А что вообще происходит с правом при этом президенте? Вы возглавляете Совет, наблюдаете, есть какие-то тренды, понятные цифры, понимание вообще, куда что движется, катится и т.д. Что происходит с правами человека сейчас?

Федотов: Права человека — это обобщающая категория. Сказать, что с ними становится хуже или лучше, нельзя, потому что это средняя температура по больнице. Средняя температура по больнице, включая морг, — нормальная, но если это включая морг. А, в целом, если говорить о том, что происходит, например, в сфере некоммерческих организаций, ситуация, безусловно, ухудшается, потому что по-прежнему действует этот закон о некоммерческих организациях, выполняющих функции иностранного агента, и сколько наш Совет ни бьется над этой проблемой, ничего не получается, потому что президент дает указание: «Да, уточните понятие политической деятельности». Минюст уточняет так, что становится гораздо хуже, чем было, хотя они говорят: «Но мы же уточнили». А я говорю: «Хорошо, вы уточнили, а что изменилось? У вас те 130 с чем-то организаций, которые были до того, пока вы не уточнили это понятие, они вышли теперь из этого реестра, да?» — «Нет, не вышли». А почему? Если вы уточнили, значит должно же быть лучше.

Журавлева: То есть, получается, что президент все понимает, а снова плохие бояре не разобрались где-то и что-то не так уточнили.

Федотов: Вы думаете, президент занимается формулировками, как определить, что такое иностранные агенты? Нет, конечно. Но мы поставили перед президентом вопрос, что закон работает плохо, не так, как он был задуман. Потому что президент объясняет, зачем нужен этот закон. Он сформулировал задачу, на мой взгляд, абсолютно понятно, чтобы иностранные государства, подчеркиваю — государства, не вмешивались в наши внутриполитические дела, понятно, чтобы они не финансировали политические партии, например, понятно. Но причем здесь правозащитные организации, причем здесь организации, которые занимаются борьбой со СПИДом, экологические организации, они-то здесь причем?

Журавлева: А как это все исправить?

Федотов: Мы как раз и предлагали постоянно, что это надо исправить, и мы предлагали, как исправить это, чисто юридические тонкости.

Эггерт: Хорошо, но получается, что президент... Вы говорите такие довольно понятные вещи. Что, ответа нет?

Федотов: От президента?

Эггерт: Да.

Федотов: От президента как раз есть ответ. Президент дает поручение, говорит Минюсту: «Исправьте». Минюст исправляет, становится только хуже.

Эггерт: И что дальше происходит? По идее, тогда министр юстиций должен уходить в отставку, если он не выполняет поручения президента, выполняет их как-то своеобразно.

Федотов: Но вот так они выполняют. Сейчас мы готовимся к очередной встрече Совета с президентом, будем наверняка снова поднимать этот вопрос, потому что, знаете, мы в этом смысле как клещи, если мы за какую-то тему взялись, мы все-таки ее тянем и дальше.

Тагаева: А у вас нет ощущения, что, на самом деле, настоящего политического решения президента о том, чтобы оставить в покое НКО, которое занимается правозащитой и прочее, нет. Потому что мой опыт подсказывает, что если президент принимает какое-то решение, обычно оно воплощается, если, конечно, не брать экономику?

Федотов: Вы знаете, я думаю, я просто с президентом на эту тему лично разговаривал, так же, как мы с вами, разговаривал, и он говорит: «Михаил Александрович, давайте сядем и посмотрим, что там нужно исправить».

Журавлева: А вы сели?

Федотов: К сожалению, нет, пока нет, надеюсь, что мы все-таки дойдем до того, чтобы просто сесть и сделать закон соответствующим той идее, которая в него была заложена, потому что на сегодняшний день любую организацию, любую можно подвести под понятие иностранного агента.

Эггерт: Это понятно, потому что мы жили без этого закона, и никаких особых признаков того, что иностранные государства вмешивались, финансировали политические партии в России, вроде как не было. Напрямую они не вмешивались в политическую деятельность. Я так понимаю, что речь идет, в основном, как раз о таких моментах, связанных с правозащитными организациями и т.д. Я не помню, может, коллеги напомнят, были случаи, когда говорили: «Знаете, правительство страны X выдало 100 тысяч долларов партии Y»?

Федотов: По-моему, не было. Но у нас, на самом деле, в законе о политических партиях написано, что запрещено их финансировать из иностранных источников.

Тагаева: Тогда зачем нужно вообще принять этот закон, раз у нас уже это прописано, происходит дублирование этой функции?

Федотов: Но наш Совет предлагал это неоднократно. Мы уже к этому закону и с этой стороны подбирались, и с той подбирались, потому что...

Немзер: Знаете, это какая-то странная действительно логика. Как и с пакетом Яровой, вы говорили об этом в интервью на «Эхе», что у президента логика такая: что лучше принять плохой закон, а потом подкручивать в процессе и как-то его исправлять. Здесь получается ровно то же самое с пакетом Яровой, от которого уже очевидного вреда уже огромное количество, он только принят, как его и кто будет подкручивать, и как это будет работать — абсолютно непонятно. И возникает вопрос: есть ли все-таки какой-то шанс и какая-то возможность хотя бы что-то останавливать до стадии принятия?

Федотов: Я надеюсь, во-первых, что сейчас придут новые депутаты в Государственную думу, Дума станет более думающей, более аккуратной в своей законодательной деятельности и перестанет принимать законы, которые плохо работают.

Эггерт: Вы бы видели, я не знаю, показали ли это камеры, как иронически заулыбался Сергей Смирнов, когда вы сказали о думающей Думе.

Смирнов: Вы, правда, в это верите?

Федотов: Но мы всегда надеемся на лучшее.

Журавлева: А вы верите или надеетесь?

Федотов: Надеюсь. Нет, вопросы веры — это уже религия, а вопросы надежды — это немножко другое, из другой сферы. Я надеюсь, и я надеюсь, что придут хорошие депутаты, умные, серьезные, думающие, понимающие, не те, которые просто умеют на кнопки нажимать.

Немзер: То есть таким образом и выборы у нас, если у нас придут такие депутаты, и выборы у нас, соответственно, будут не такие, как все прошлые разы, а устроены каким-то принципиальным образом.

Федотов: По выборам сейчас посмотрим. Видите, они уже идут, у нас работает мониторинговая рабочая группа, Центризбирком возглавляет замечательный человек, которого я лично много лет знаю, очень ей доверяю, Элла Александровна Памфилова, она до меня возглавляла наш Совет по правам человека, потом она была уполномоченным по правам человека. Она человек с правозащитной закваской, и это очень важно. И то, что она сейчас возглавляет Центризбирком — это дает надежду, это укрепляет меня. Вы спросили: «Вера или надежда?». Надежда, надежда.

Эггерт: Не хватает только любви. Я прерву вас на секундочку. Просто сегодня, 30 августа, последние минуты 30 августа — это вообще-то, на самом деле, Международный день пропавших без вести людей, и на эту тему, мы, телеканал Дождь, подготовили небольшой сюжет, который я предлагаю посмотреть.

Мы собрали самые громкие истории пропавших без вести на Северном Кавказе.

Петр Торок. Пропал 7 марта 2016 года. Петр Торок, гражданин Венгрии, приехал в Дагестан 4 марта 2016 года для путешествия по Сулакскому каньону. Через три дня он должен был вернуться в Махачкалу, но на связь не вышел. Его искали девять добровольцев, МЧС по Дагестану начало поиски только через неделю. Петр так и не был найден.

Башир Муцольгов. Похищен 18 декабря 2003 года. Башир Муцольгов, брат ингушского правозащитника Магомеда Муцольгова, был похищен неизвестными людьми в масках и камуфляже 18 декабря 2003 года. Правоохранительные органы так и не смогли установить местонахождение Башира.

Ахмед Бузуртанов. Похищен 6 декабря 2012 года. Бузуртанов — тренер спортивного клуба единоборств «Калой», один из известнейших спортсменом Ингушетии. Был похищен в ста метрах от собственного дома неизвестными людьми в масках и с оружием. До сих пор у семьи нет никакой информации о судьбе Ахмеда. Расследование ни к чему не привело.

Зарема Гайсанова. Похищена 31 октября 2009 года. Зарема была в Грозном, где остановилась в принадлежащем семье доме. Вечером 31 октября ее матери позвонил сосед из Грозного и сообщил, что дом, в котором остановилась Зарема, был обстрелян вооруженными людьми во время проведения спецоперации силовиками и в результате полностью сгорел. Зарему, по его словам, увезли в неизвестном направлении.

Рашид Оздоев. Похищен 11 марта 2004 года. Старший помощник прокурора республики Ингушетия по надзору за ФСБ и межнациональным отношениям был похищен на окраине селения Верхние Ачулуки. Видели несколько вооруженных людей в камуфляжной форме без опознавательных знаков. По делу о похищении Рашида Оздоева было заведено уголовное дело, но результатов оно не дало.

Всего на Кавказе с 1991 года пропало без вести более 7 тысяч человек.

Эггерт: Михаил Александрович, вам известны такие случаи, наверное, и много?

Федотов: Да, конечно.

Эггерт: Как вы с ними работаете?

Федотов: Конечно, известны. У нас даже есть специальная постоянная комиссия, которая занимается этой проблемой, ее возглавляет Александр Федорович Мукомолов, который глава Миротворческой миссии генерала Лебедя на Северном Кавказе. И он занимается этой темой, темой поиска пропавших без вести, уже, наверное, лет 20 или почти 20. Кое-что удалось сделать, но далеко не все, потому что пропавшие без вести, мы не знаем, где их искать, мы не знаем, где покоятся их останки. Поэтому когда сейчас мы ездили, проводили выездное заседание в Северо-Кавказском Федеральном округе, проехали практически весь Северный Кавказ, и эта тема нас преследовала практически всюду, но прежде всего, конечно, в Ингушетии и в Северном Осетии, и в Дагестане тоже, безусловно. И там, на Северном Кавказе, идет большая работа по поиску останков, и самое главное — по их идентификации. Но для того, чтобы идентифицировать останки, нужен банк данных генетической информации, а сделать генетическую экспертизу стоит немалых, к сожалению, денег. Бесплатно это делается только в том случае, если возбуждено уголовное дело, а если уголовного дела как такового нет, то извольте заплатить деньги.

Поэтому все это наталкивается на всевозможные чисто бюрократические препоны, и поэтому до сих пор банк данных этой генетической информации родственников, у кого пропали без вести их родственники, это и мирные жители, это и военнослужащие российской армии, к сожалению, этот банк данных очень неполный. Но, слава Богу, постоянно удается найти какие-то захоронения, и постоянно проводится работа по идентификации, и совсем недавно Александр Федорович Мукомолов мне сообщил: «Мы нашли еще одного человека и еще одного человека смогли идентифицировать». То есть эта работа идет, но она, к сожалению, идет слишком медленно.

Смирнов: Михаил Александрович, если она идет медленно, некоторую работу другую мы видим воочию. Хочется обратиться к проблемам этого же региона и о ситуации в Чечне поговорить. Например, есть такая практика публичных унижений через извинения, которую проводит глава республики Рамзан Кадыров. Если мы ищем похищенных людей, то с живыми тут происходит это нарушение прав человека, как эти вещи вообще характеризовать?

Федотов: Но унижать вообще никого нельзя, никого нельзя унижать. И я вам приведу простой пример, когда нашего коллегу, члена нашего Совета Игоря Александровича Каляпина в Чечне какие-то мерзавцы обсыпали мукой и забрасывали яйцами.

Смирнов: А вы президенту об этом рассказываете или Володину звоните, говорите?

Федотов: Конечно, рассказываю. Конечно, они знают об этом.

Смирнов: И как они реагируют?

Федотов: Да это безобразие.

Смирнов: А почему это продолжается?

Федотов: Но, слава Богу, это не продолжается. Во всяком случае, в отношении Каляпина это был такой момент, после этого, слава Богу, пока больше ничего не было, но до этого были другие ведь события. Давайте вспомним, как нападали, как был погром офиса в Грозном — офиса Комитета против пыток, как напали на журналистов и правозащитников на границе Чечни и Ингушетии — это все преступления, преступления, уголовные преступления.

Тагаева: Которые происходят следом от главы Чечни Рамзана Кадырова, верно?

Федотов: Это он вам сказал?

Тагаева: Нет, это я у вас спрашиваю. Как вы думаете?

Федотов: Я не знаю, у меня такой информации нет.

Тагаева: То есть он не контролирует ситуацию, можно делать все, что угодно, в общем-то, нет ответственности за то, что происходило с Каляпиным, с автомобилем и со всем остальным?

Федотов: Нет, я не знаю, какова роль главы региона во всех этих инцидентах, но какова роль тех, кто это устроил — я знаю. Это в чистом виде преступление, и они должны как минимум предстать перед судом и понести наказание, а как максимум должны еще и принести извинения публичные.

Эггерт: Но, скажем, конкретный случай — нападение на автобус с правозащитниками и журналистами. Как идут расследование этого дела, что об этом известно?

Федотов: Но я знаю, что расследование идет, что оно ведется в Следственном управлении Северо-Кавказского Федерального округа, насколько я знаю.

Смирнов: Вы верите, что будут найдены те, кто напал на журналистов?

Федотов: Опять-таки, это вопросы не веры, это вопросы надежды.

Смирнов: Надежды?

Федотов: Да, надежды и настойчивости.

Эггерт: А почему управляет настойчивость в этом деле? Но, в конце концов, это же не какие-то, судя по обстоятельствам дела, это не просто хулиганы камнями забросали автобус и разбежались по огородам. Почему тут вообще надо ставить вопрос — надеяться, не надеяться, верить, не верить?

Федотов: Нет-нет. Еще раз. Вопросы не веры, а настойчивости и надежды.

Смирнов: А в чем настойчивость?

Федотов: Настойчивость в том, что мы постоянно поднимаем этот вопрос, мы постоянно обращаемся в следственные органы, обращаемся к Александру Ивановичу Бастрыкину, к Юрию Яковлевичу Чайке, генеральному прокурору, и просим их, чтобы они нас проинформировали о том, что сделано. Они нас информируют в надежде на то, что мы успокоимся, а мы не успокаиваемся, мы снова поднимаем этот вопрос.

Журавлева: Дело в том, что Сергей Смирнов, главный редактор издания, журналист которого находился в этом автобусе. Есть ощущение работы, информированности, какого-то контакта по поводу этого расследования?

Смирнов: Но у нас ощущение, что никакого расследования по-настоящему не проводится и никаких следственных действий не проходит, идут какие-то там, ничего не происходит, уже давно произошел этот случай, и никаких действий, ничего. Я просто тут немножко, может быть, переведу разговор от Чечни и нападения на другой случай, о котором вы говорили в свое время — нападение на Олега Кашина, о котором вы тоже говорили, что будут найдены преступники, обнаружены и, соответственно, предстанут перед законом. Но вот сам Кашин объявил, что преступники найдены, заказчики найдены — и что? Почему дело Кашина так и не дошло до суда в отношении, по крайней мере, и организаторов, и заказчиков, как вы думаете?

Федотов: Мы с Кашиным этот вопрос обсуждали, мы с ним разговаривали, и он сказал: «Если мне понадобится помощь Совета, я обязательно к вам обращусь», но больше он к нам не обращался.

Эггерт: А причем здесь Кашин? Он должен что, бегать и об этом напоминать? Дело известное. Причем здесь? Почему Кашин должен обращаться к вам? Вам известно о ходе дела просто? Смысл такой. Дело же идет. Кашин объявлял о том, что найдены или, по крайней мере, определены подозреваемые в заказе и реализации этого дела, эти фамилии все на слуху, причем не первый год. По-вашему, почему дело-то не продолжается? Позиция Кашина может быть какая угодно. Дело должно, кстати, идти вне зависимости от того, что Кашин на эту тему думает, он же не руководит этим делом, он же жертва.

Федотов: Нет, одну секундочку. Но потерпевшим является Олег Кашин.

Эггерт: Но иск он свой не отзывал и расследование не просил прекратить.

Федотов: Мы этого не знаем. Если он обратиться к нам за помощью, конечно, мы будем помогать, безусловно, вопроса нет, мы ему предлагали свою помощь, он сказал: «Пока не надо». Не надо, значит, не надо.

Немзер: Хорошо, Михаил Александрович, но есть много других громких дел, в частности, вы упоминали дело Сергея Магнитского, который сам за себя не может ходатайствовать по понятным причинам, у него есть родственники и т.д. В 2011 году шла речь о том, что это дело должно быть расследовано и что результаты, тогда и президент Медведев об этом говорил, и вы тогда об этом говорили. В общем, у нас нет никаких результатов на данный момент.

Федотов: У нас есть результат, но совсем не тот, который мы хотели.

Немзер: А именно?

Федотов: Я вам скажу. Мы начали заниматься делом о гибели Сергея Магнитского в 2010 году. В 2011 году мы представили доклад о результатах нашего общественного расследования. Там было затронуто очень много разных вопросов, в том числе вопросы, как так случилось, что Сергей Магнитский погиб в следственном изоляторе. Два результата мы получили положительных сразу. Мы добились того, что были внесены изменения в Уголовно-процессуальный кодекс в отношении права тех, кто содержится под стражей, ходатайствовать о проведении независимого медицинского освидетельствования, после чего ходатайствовать перед судом об изменении меры пресечения на не связанную с содержанием под стражей. Это было первое наше достижение, связанное с делом Сергея Магнитского.

Второе: мы добились того, чтобы в Уголовно-процессуальный кодекс была внесена поправка, которая запретила использовать такую меру пресечения как содержание под стражей в отношении лиц, обвиняемых в экономических преступлениях, то есть в преступлениях в области предпринимательской деятельности. Поскольку Магнитский, именно за это было возбуждено в отношении него уголовное дело — за преступление в области предпринимательской деятельности. То есть если бы эти два закона были приняты раньше, Магнитский вообще не оказался бы в СИЗО. Это первое и второе.

Третье: мы добились того, во что я, честно говоря, даже поверить не мог. Когда мне позвонили из Следственного комитета и сказали: «Михаил Александрович, вы хотите, чтобы члены Совета приняли участие в допросах обвиняемых по делу о гибели Сергея Магнитского?». Я сказал: «Конечно, хотим». Я не понимаю, как это укладывается в наш Уголовно-процессуальный кодекс, не понимаю, но это хорошо, это прекрасно. И у нас Людмила Михайловна Алексеева участвовала в допросах обвиняемых по этому делу. То есть у нас было ясное понимание, что мы движемся вперед.

Смирнов: И теперь?

Федотов: Секунду. А потом случилась неприятность, как говорится, пришла беда откуда не ждали. Конгресс США принял так называемый «список Магнитского» и перевел всю историю на внешнеполитические рельсы, политизировав эту историю. И вот это было страшно, потому что после этого мы пришли к выводу: если вы хотите проблему решить — ее нужно максимально деполитизировать, если вы хотите сделать проблему неразрешимой — политизируйте ее.

Эггерт: А почему? Дело можно. Пусть какие хотят принимают решения, но дело-то надо расследовать, в российской юрисдикции оно находится, почему его не расследуют до конца?

Федотов: Оно расследовано. Все уже, все приговоры вынесены, никто не виноват, все в порядке. Это результат политизации данной истории.

Эггерт: То есть во всем виноваты американцы, в том, что дело не расследовано?

Федотов: Дело не в американцах, а дело в политизации. Как только вы проблему превращаете в политическую — решайте ее политическими способами. Способами гражданского общества вы ее не решите уже, вот в чем проблема. Я вам скажу, я с этим сталкиваюсь постоянно. Сейчас очередники Москвы, голодающие возле офиса «Единой России», я с ними встречался не один раз, я к ним туда приезжал, они ко мне приезжали, мы встречались у уполномоченного по правам человека в Российской Федерации, у Москальковой. По моей  просьбе с ними встречался уполномоченный по правам человека в Москве Потяева Татьяна Александровна, разбирались, сказали: «Мы готовы разбираться по каждой проблеме, которую вы ставите».

Там два вида проблем, которые реально существуют. Первый вид проблем — это проблемы, связанные с их личными жилищными проблемами: кому-то не дали квартиру, кому-то дали, предложили субсидию, но она не устраивает по размеру и т.д. То есть это все, что можно в каждом конкретном случае решить. Секунду. И есть вторая часть их требований, которая связана с прозрачностью очереди, с проверкой всех случаев незаконного предоставления жилых помещений, с установлением специальной отдельной очереди для многодетных семей и т.д. То есть это системные проблемы, и то, и другое надо решать. И я им сказал, когда мы встречались в администрации президента, у нас в Совете, мы их выслушивали, там были представители прокуратуры. Мы сделали так, что прокуратура начала проверку Департамента городского имущества с тем, чтобы проверить, правильно там соблюдается закон при распределении жилья или нет. Но я им тогда сказал: у нас есть лозунг, который когда-то придумал наш Андрей Владимирович Бабушкин — «Меньше политизации, больше конкретизации».

Смирнов: А они пошли к «Единой России», и на этом все закончилось?

Федотов: А они сказали: «Нет, мы….», они услышали, но не сделали выводов.

Смирнов: То есть если политика — шансов нет?

Федотов: Нет, решайте политическими методами — это уже другой вопрос.

Эггерт: А причем здесь общественно-политические методы? Понимаете, дело завели, что очередники, что Магнитский, неважно. В интересах, как я понимаю, российского государства — правосудие по делу Магнитского. Получается, если следовать вашей логике, Михаил Александрович, что потому что кто-то там в Конгрессе принял санкции, решили сказать: «А тогда мы вам не дадим результаты дела, мы всех прикроем». Так, что ли?

Федотов: Примерно так, потому что это уже геополитика: вы так, а мы так. Понимаете, здесь судьба того же Сергея Магнитского оказалась разменной монетой точно так же, как и судьбы этих несчастных очередников Москвы.

Смирнов: Михаил Александрович, хочу обязательно спросить вас вопрос про своих коллег, которые находятся под уголовным преследованием, журналистов. Это и Соколов из РБК, это Сергей Вилков в Саратове. Вы за этими делами следите как журналист?

Федотов: Да, слежу.

Смирнов: Как вы считаете, их преследование связано с журналистской деятельностью?

Федотов: У Соколова — нет, у Соколова она не связана с журналистской деятельностью. Это связано с газетой «Дуэль», это связано с так называемым референдумом об ответственной власти и т.д. Это не журналистская деятельность в РБК, это другое.

Журавлева: Вы уверены в этом?

Федотов: Я просто знаю это, я просто знаю. Я знаю, делает ли газета «Дуэль», эта история очень старая, очень старая.

Смирнов: То есть надеяться на то, что он окажется на свободе, и должен будет сидеть в СИЗО по этому делу?

Федотов: Нет, я надеюсь, что он, и как раз мы с этим и обращались в следственные органы, в прокуратуру, мы считаем, что не надо Соколова держать в СИЗО, нет никаких оснований. Вообще, в целом, в принципе, ведь что такое содержание под стражей? Это исключительная мера пресечения, исключительная. Убийцу там надо содержать, а Соколова...

Смирнов: К Вилкову в Саратове. Вы говорили, что можете позвонить Володину. По вопросу Вилкова нет ли смысла позвонить Володину, как уроженцу Саратова? Вы говорили о ручном управлении. Там же есть давление именно журналистское на Вилкова, как вы думаете?

Федотов: Я вам скажу, что в этом деле я меньше в курсе. Но давайте посмотрим, мы абсолютно открыты для работы по любому случаю. Тем более, у нас есть специальная постоянная комиссия, которая занимается именно свободой информации и правами журналистов. Ее возглавляет человек, которого вы, наверное, все знаете — Елена Васильевна Масюк, известный наш журналист, журналист очень такой принципиальный, резкий, человек действительно героический. Поэтому я думаю, что, конечно, мы займемся и этой историей, и многими другими историями. К сожалению, таких историй много. А если говорить о том, что мог сделать Совет, Совет, например, добился того, что появилась часть 3 статьи 144 Уголовного кодекса.

Смирнов: А она хорошо заработала, на ваш взгляд?

Федотов: Пока я не знаю. У нас пока нет этой информации, мы ее как раз сейчас будем запрашивать у Следственного комитета, потому что это теперь под следствием Следственного комитета, не органа внутренних дел.

Смирнов: Значит, публичных громких дел не было по этой статье, а мы знаем, что...

Федотов: А дело же не в публичных делах, дело не в этом, дело в судебной статистике. Потому что до этого число осужденных по статье 144, может быть, просто для телезрителей объяснить, что это статья «Воспрепятствование законной профессиональной деятельности журналиста». По этой статье осуждено было, статистику если посмотреть по годам: 0,1, 0,01, 2.

Журавлева: Завтра приговор у Леонида Волкова, соратника Алексея Навального, завтра в Новосибирске.

Федотов: У нас, к сожалению, нередко бывает так, что одна и та же статья может работать хорошо, может работать плохо и произвольно. Это то, с чем, безусловно, надо бороться.

Смирнов: То есть это единственная громкая история с Леонидом Волковым, остальных-то мы не знаем, вероятно, их и нет.

Федотов: Не знаю. Я думаю, что есть. Я думаю, что есть, потому что случаев воспрепятствования законной профессиональной деятельности журналистов много, десятки, как минимум десятки.

Смирнов: А почему нет дел? На московских митингах, не секрет, что к журналистам применяют сотрудники полиции силу, где дела?

Федотов: Совершенно правильно. Именно это нас и подвигло на то, чтобы предложить внести эту часть третью в 144 статью Уголовного кодекса, которая устанавливает наказание до 6 лет лишения свободы. Мы не кровожадные, но мы понимаем, что если вы ставите наказание до 6 лет, то уже это преступление, этот состав переходит в разряд тяжких преступлений. Тяжкие преступления — это те, которые находятся на контроле. То есть раскрыл тяжкое преступление — получи бонус, за бонусы это хорошо.

Смирнов: А вы думаете, омоновцы боятся?

Немзер: Вы знаете, я сейчас может быть задам какой-то обобщающий вопрос, потому что мы начали с того, что вы говорили про это ручное управление, которое действительно, слава Богу, срабатывает. Вы много раз говорили про то, что ваша надежда основная на гражданское общество, а мы видим, что гражданскому обществу, в общем, перекрываются возможности для каких-то активных действий, чем дальше, тем больше перекрываются. У гражданского общества, в общем, есть два варианта: либо уходить в тень, либо радикализироваться — это не очень приятный выбор. Вы очень многие ваши действия, я могу, например, заговорить про свою любимую тему и сказать о том, что вы много занимаетесь ресталинизацией и акциями такого рода.

Федотов: Ресталинизацией?

Немзер: Десталинизацией, Господи, Боже мой, прошу прощения.

Федотов: Как раз сегодня ко мне приезжали люди, которые занимаются этой проблемой в Иркутской области.

Немзер: Да, просто на каждое ваше действие вам ставят новый бюст в какой-нибудь деревне, устраивают какой-нибудь музей Сталина или Центр Сталина и т.д. И возникает довольно тяжелое ощущение, что на каждое ваше действие возникает поток мощного противодействия. И не охватывает ли вас отчаяние? Хотелось мне спросить.

Федотов: Нет, отчаяние не охватывает. Есть просто ощущение, что нужно еще более настойчиво работать — это для меня совершенно очевидно. И более того, если взять эту тему, ведь мы добились того, но когда? Мы подняли тему впервые, эту тему увековечивания памяти жертв политических репрессий 1 февраля 2011 года в Екатеринбурге на встрече с президентом. Мы добились того, что 15 августа 2015 года, то есть почти через четыре года правительство по поручению президента утвердило концепцию государственной политики по увековечиванию памяти жертв политических репрессий. Четыре года.

Немзер: «Мемориал» занимается этим с 1989 года примерно, если не раньше.

Федотов: «Мемориал» этим занимается, и слава Богу, что он занимается, потому что благодаря «Мемориалу» была подготовлена эта программа, эта концепция госполитики была подготовлена благодаря «Мемориалу». Но благодаря Совету нам удалось ее все-таки добиться того, что ее утвердило правительство, ее поддержал президент. У нас появится, наконец, общенациональный мемориал памяти жертв политических репрессий на проспекте Сахарова.

Немзер: Слава Богу, это прекрасно, но одновременно с этим переименовывают аэропорт, не город переименовывают, так хоть аэропорт переименовывают и т.д. И вы не можете не видеть, какая идет обратная волна. Я, собственно, про действие и противодействие.

Федотов: Видим, но если сравнивать одно и другое, я вам скажу, концепция госполитики, она покруче будет, и общенациональный мемориал, который возводится по указу президента — это покруче будет, покруче, согласитесь.

Смирнов: Михаил Александрович, вопрос, который не могу не задать: вы следите особо за ситуацией в Крыму, как новый российский регион, жалобы украинских СМИ по последнему делу крымских диверсантов и о пытках, и о недопуске адвокатов? Вы следите за ситуацией особо?

Федотов: Конечно, мы занимаемся и этой проблематикой тоже, и наши члены Совета ездили в Крым.

Смирнов: И как там ситуация в Крыму?

Федотов: Смотрели разные ситуации в разных сферах. Там самая большая проблема — это совсем не та, о которой вы говорили. Там самая большая проблема — регистрация недвижимости и сделки с недвижимостью, потому что все реестры находятся в Украине. Украина России не дает доступ к этой информации, в результате у вас, естественно, нет документа о праве собственности на ваш дом, на вашу квартиру, на ваш земельный участок. Вы хотите с ним что-то сделать, вы ничего не можете с ним сделать. Поэтому это очень серьезная проблема, там таких проблем очень много, там в очень плохом состоянии находятся места принудительного содержания, наши члены Совета туда ездили. Там очень плохо с общественным контролем, в том числе и контролем за соблюдением прав человека в местах принудительного содержания, очень плохо.

Немзер: Это украинское наследие?

Федотов: Как раз нет, потому что украинское наследие, в Украине была другая, не такая как в России, но была своя система общественного контроля. Сейчас нет ни украинской, но российская тоже не создалась. Потому что для того, чтобы там создались общественно-наблюдательные комиссии в Крыму, в Севастополе, они должны быть созданы по инициативе Общественной палаты Российской Федерации при участии тех общественных организаций, которые там есть, которые имеют соответствующую регистрацию.

Эггерт: А почему этого не происходит?

Федотов: Сейчас, надеюсь, будет происходить, в эти самые ближайшие два месяца, потому что сейчас уже начался процесс формирования общественно-наблюдательных комиссий нового созыва, уже четвертый созыв. Кстати говоря, когда в 2008 году принимался этот закон, это было чудо, абсолютное чудо, потому что никто до этого не верил, что можно сделать так, чтобы какие-то общественники ходили проверять, предупреждая хоть за 10 минут. Не сказано же там — за день, за два, за пять.

Эггерт: Михаил Александрович, мне бы очень хотелось спросить об одной вещи, которая у нас на Дожде оставила глубокий след. Буквально неделю назад здесь в этой же студии в программе Hard Day's Night выступал Юнус-бек Евкуров, глава Ингушетии. Аня говорила — ресталинизация, оговорка по Фрейду, по сути дела, когда мы говорим — ресталинизация, мы говорим о незаконченной в России гражданской войне, о разделении общества, информационной гражданской войне, конечно. Юнус-бек Евкуров на вопрос о том, как надо бороться с оппонентами, сказал следующее, что «с политическими оппонентами нужно и можно бороться, вплоть до того, чтобы доходить до крайних мер, а умрет, не умрет — посмотрим». Это цитата из высказываний главы российского региона в прямом эфире телеканала Дождь. Мне кажется, вообще-то после этого, наверное, должна следовать автоматическая отставка главы региона, после таких высказываний. А ничего не случилось. Чем вы это объясняете и как вам вообще такая ситуация?

Федотов: Могу сказать, что я эту фразу не слышал, как-то так случилось, что я ее не слышал.

Эггерт: Если хотите, посмотрим, можем сейчас ее посмотреть, у нас он есть, у нас есть отрывок, давайте посмотрим его. Будьте добры, наши операторы, дайте, пожалуйста, отрывочек.

Юнус-бек Евкуров, глава Республики Ингушетия: Скажу так, не как политик, а как человек, если человек выходит за рамки, он не понимает нормального языка.

Эггерт: За рамки чего?

Юнус-бек Евкуров, глава Республики Ингушетия: Рамки чего? Рамки приличия, и он не понимает нормального языка, наверное, в этой ситуации даже до любой меры можно дойти и довести.

Эггерт: Вплоть до убийства?

Юнус-бек Евкуров, глава Республики Ингушетия: Вплоть до, нет, не вплоть до убийства. Почему? Потому что это нарушение закона может быть. Вплоть до самых радикальных мер, а там умрет, не умрет — это другой вопрос.

Федотов: Нет, он сказал: нет, это уголовное преступление, до этого не надо.

Журавлева: Ну а умрет, не умрет — это же другой вопрос.

Федотов: Но это я, честно говоря, не очень понимаю, как одно связано с другим. Вы же сказали: «Убийство, убить?». Он говорит: «Нет, нет, нет, это уголовное преступление, нет». Нет, но я знаю, я знаком с Юнус-беком Евкуровым.

Эггерт: Но подождите, извините, такого рода вещь, должен следить федеральный чиновник такого уровня за тем, что он говорит? Вообще-то должны быть последствия, уже должны быть последствия, он должен говорить: извините, ошибся, так неправильно сформулировал.

Федотов: Нет, конечно, должен следить, конечно, должен следить. Давайте вспомним историю, когда в инстаграме был портрет Касьянова в прицеле. Что это такое? Это хамство, но очень опасное хамство, потому что кто-то может это воспринять как сигнал к действию.

Эггерт: Так, может, так он придумал, чтобы восприняли?

Федотов: Понимаете, какая штука? К сожалению, в обществе помимо здоровых людей есть больные, к сожалению. Поэтому ответственный политик должен думать о том, что в обществе есть больные люди, да.

Эггерт: Ответственный политик должен думать о том, что есть больные. Но ответственность он за это не несет.

Федотов: Но ответственность за это, конечно, он не несет, юридическую уж во всяком случае.

Тагаева: Михаил Александрович, я с большим уважением к теории малых дел, но я не могу вас не спросить: как вам кажется, существование Совета по правам человека при всем разрастающемся бесправии в России, оно не легитимизирует власть? Вроде как у нас есть Совет по правам человека и вроде бы как он что-то делает, но при этом эта машина, которая способна раздавить человека в тюрьме, в Следственном комитете, где угодно, она несравнима. Вы как свою роль оцениваете?

Федотов: А давайте поставим вопрос так: будет лучше, если Совет по правам человека не будет ничего делать, или будет хуже? Давайте посмотрим, давайте посмотрим конкретно. Две последние амнистии, благодаря которым на свободу вышли примерно 240 тысяч человек. Это если бы не было Совета по правам человека, кто бы это сделал? Никто. Второй пример: вы знаете, что в 1990-е годы многие люди, бывшие граждане СССР, получали российские паспорта таким образом, что по какой-то причине эти паспорта не были в государственной базе данных. И потом, когда это выяснилось, а выяснилось уже в 2000-х годах, у них эти паспорта стали изымать, и мы добились того, Совет добился того, что эти паспорта перестали изымать, но стали ставить на них штамп «недействителен». Дальше что вы будете делать с недействительным паспортом? Вы ничего не можете, вы уже получеловек, полугражданин, даже вообще не гражданин. Мы добились того, что была внесена специальная глава в закон «О гражданстве» в отношении людей, который вот так тем или иным способом, но получили паспорта, которые никак не легализуются в сравнении с нашей государственной базой данных, сейчас они все легализованы, это 60 тысяч человек.

Эггерт: Михаил Александрович, у нас нет времени практически, поэтому у меня вопрос очень простой: вы еще долго хотите быть главой Совета по правам человека при президенте, хотите, не планируете, а хотите? Ваше желание.

Федотов: Я бы сказал так: ровно столько, насколько я буду полезен на этой должности, полезен в первую очередь нашему гражданскому обществу. Если я полезен — хорошо, если нет — у меня, слава Богу, есть профессия.

P.S. Федотов: Добрый вечер, добрый вечер. Меня зовут Михаил Федотов, я сегодня был в программе Hard Day's Night. Сегодня действительно был тяжелый день, вечер был не такой тяжелый. Был очень интересный разговор, мне очень понравилось, но просто у моих коллег-журналистов, у них у каждого были свои вопросы, а у меня заранее заготовленных ответов не было, поэтому что получилось, то получилось.