Юнус-бек Евкуров: «Если приезжаете на Кавказ, не надо считать нас дикарями»

Желнов: Юнус-бек Баматгиреевич, есть такое понятие ― «мем». В этот год вы вошли даже не с мемом, а с вполне реалистичной историей, когда отрезали помпон на шапке у мальчика. Потом вы то ли оправдывались, то ли просто объяснялись, говорили, что вы консервативный человек, мол, что за ерунда, мальчик ― а у него помпон. Откуда вы вообще взяли, что помпон ― символ чего-то женского, девичьего?

Евкуров: Для журналистов всегда получается, что то ли оправдываешься, то ли объясняешься. Если вы поднимаете шум, что-то же надо говорить, и тут уже кто как растолкует. Никакого оправдания не было, это раз. Второе ― насчет помпона. Я несколько раз уже все это объяснял, кто-то подумает, что я снова оправдываюсь.

Я обхожу территорию, вижу: по той стороне улицы идет мужчина с девочкой. У нас принято здороваться между людьми, мы подошли, поздоровались. Я говорю: «Какая красивая девочка!», на что в ответ получаю недовольный взгляд ребенка, который говорит мне: «Я не девочка, я мальчик». Вопрос не в помпоне, а в таком пушистом, девчачьем.

Кому-то это кажется дикостью, кто как воспитывался. У нас, например, если я захожу куда-то в гости и ребенок-мальчик сидел на коленях у мамы, он должен исчезнуть. Не принято, чтобы мальчик так был при гостях, ему сразу делают замечание: «Ты что, девочка?». Так принято, воспитывают так.

Желнов: Это традиции, их надо уважать. Но это же вмешательство в частную жизнь ― взять и отрезать.

Евкуров: У нас нет традиции отрезать помпон.

Баданин: Это хорошая новость.

Евкуров: Вы говорите о вмешательстве в личную жизнь. Слушайте, когда я это делаю, я не унижаю достоинство ни мальчика, ни его отца. Отец даже не задумывается над этим. Это все воспринимается как должное, нет совершенно ничего плохого. Когда все это происходит, это воспринимают. Когда я ему надеваю шапку и говорю: «Вот теперь ты мальчик», мальчик доволен, все довольны.

Вопрос не в том. Просто в Сибири это так воспринимается, в Москве так, а на Кавказе на это даже не обращают внимания, потому что это в порядке вещей. Нет совершенно ничего зазорного. Поверьте, это сделано не для того, чтобы где-то прорекламироваться. Кому-то надо было это все выложить и сказать, что я консервативный или еще какой-то.

Здесь нет никакого оправдания, это обычная жизнь кавказских детей, мальчиков. Взаимоотношения. Здесь нет ничего неестественного.

Гордиенко: Юнус-бек Баматгиреевич, недавно глава Координационного совета мусульман Северного Кавказа Исмаил Бердиев высказался на тему женского обрезания. Эта практика существует в очень редких уголках мира и в последнее время получила широкое обсуждение у нас в обществе в связи с тем, что в высокогорном Дагестане эта средневековая практика до сих пор сохранилась в нескольких селах.

По мнению Бердиева, это нужная практика, это норма, праведная женщина не может существовать без такой процедуры. Вы разделяете такую точку зрения?

Евкуров: Во-первых, я не верю, что в Дагестане или где-либо это сохранилось. Во-вторых, это совершенно не религиозная тема. Это в своем большинстве языческая тема, такие комментарии давал ряд священнослужителей. В-третьих, я не верю, что Бердиев мог такое сказать. Я знаю, что Бердиев говорил о том, что надо прекращать разврат в какой-то степени. Об этом говорил не только Бердиев как представитель религии ислам. Я много раз это слышал, в том числе на православных передачах. Поэтому я не верю, что Бердиев мог сказать такое.

Гордиенко: А вообще как вы относитесь к этой практике?

Евкуров: Это дикость. Я даже не знаю, как можно обсуждать эту тему.

Баданин: А что такое разврат?

Евкуров: Все понимают это по-разному. Если мы берем любой регион, например, столицу, что происходит там в ночных клубах, там у людей одно понимание. А для деревенских людей это разврат. Каждый по-своему рассуждает и смотрит на это. Я не хочу влезать в дебри, что такое разврат. В моем понимании, наверно, это когда люди выходят за рамки приличия. Будет встречный вопрос «А что такое рамки приличия?». На этом, наверно, наша передача закончится.

Каждый должен определять сам, в каком он обществе живет и что приемлемо для общества. Я не раз говорил, что, если вы приезжаете на Кавказ, не надо считать нас дикарями. Надо понимать, что мы ходим в определенной одежде. Но я всегда говорю кавказцам: «Если вы приезжаете в Москву или другие регионы, надо понимать, что там не ходят так, как вы привыкли ходить. Не надо делать большие глаза и ругаться на людей». У каждого есть свои устои и своя жизнь.

Баданин: Давайте я задам другой дополнительный вопрос, простой, чтобы наша передача не закончилась. Вы же сами, наверно, не считаете, что Москва живет развратно?

Евкуров: Во-первых, так говорить было бы довольно оскорбительно, да? Регионы России не живут развратно. Это не относится к нации, народу, региону, городу или селу. Это относится к людям. Кто-то выходит за рамки из-за излишнего употребления спиртных напитков, пива, спайсов или еще чего-то. Это касается личностей, а не общества в целом.

Желнов: Если коротко вернуться к теме обрезания, вы сказали, что это дикость, такого не может быть, этого не существует, что в Дагестане вы не знаете примеров. В Ингушетии, как я понимаю, тоже не было таких случаев в каких-то селах?

Евкуров: Да, я даже говорю, что мне неудобно обсуждать эти вопросы. Не смотрите на нас как на дикарей. Я не знаю, откуда взялась эта тема.

Гордиенко: В Дагестане есть такие села, я могу подтвердить это.

Евкуров: Я не верю в это.

Гордиенко: Я общалась с такими женщинами.

Евкуров: Мы не дикари и не язычники. Эта тема вообще не обсуждается. Я как глава региона не хочу слушать такие вопросы, у меня даже нет на них ответов.

Баданин: Юнус-бек Баматгиреевич, давайте перейдем к другой большой теме ― взаимоотношения Чечни и Ингушетии и конкретно глав двух субъектов. Это длинная история, разное было за эту историю. Вы и спорили, и с чем-то соглашались с Рамзаном Кадыровым. Сейчас, в общем, по большинству вопросов, как это кажется из Москвы, вы выступаете в унисон.

Один из этих эпизодов ― история отношения властей и Чечни, и Ингушетии к Комитету против пыток. Как мы понимаем, он недавно лишился офиса не только в Чечне, но и в Ингушетии. Вы это уже объясняли, но хотелось бы все-таки еще раз понять вашу позицию, почему вы выставляли Каляпина и его комитет.

Во-вторых, ― предельно прямо сформулирую, наш формат позволяет это делать, ― из Москвы иногда может казаться, что позиция руководства Ингушетии в сравнении с позицией руководства Чечни немного проигрышная, позиция слабого. Иногда кажется, что Ингушетия, не знаю, в силу чего, экономики или силы, немного побаивается кадыровской Чечни.

Евкуров: Начну с конца. Это совершенно не так. Наши отношения ― это наши отношения, как личностные, так и межреспубликанские. Я рад, что они наладились и мы живем в рабочем режиме. За пределами прессы, как мы говорим, у нас с Рамзаном и другими главами есть общие вопросы, где мы согласны или нет. Они обсуждаются в рабочем порядке, рабочем ритме. Просто журналисты всегда привыкли уделять нам внимание. Насчет страха, боязни ― это глупости. Я даже не хочу отвечать на такие вопросы, это не обсуждается.

Насчет Каляпина и его команды. Во-первых, в республике нет и никогда не было офиса. С Каляпиным у меня был разговор, я уже не раз говорил об этом. Я сказал ему: «Слушай, это ваши вопросы. Не делай это с площадки Ингушетии». Если Конституция, вещай с Грозного, чего ты лезешь в Ингушетию?

Баданин: Просто с офисом случилось что-то нехорошее.

Евкуров: Это его проблемы, а не мои.

Гордиенко: Почему он не может на территории Российской Федерации сидеть, в Магасе, и оттуда вещать?

Евкуров: Пожалуйста, не в Магасе.

Гордиенко: Почему?

Евкуров: Я это ему объяснил четко и внятно: если он хочет критиковать Ингушетию в Магасе, пожалуйста, я ему это разрешу. Не надо сидеть в Магасе и говорить о других республиках, не только о Чечне.

Желнов: Но это же все Россия, это же не работа на третьи страны из Ингушетии.

Евкуров: Задайте ему вопрос, почему он не делает это с территории Чечни.

Рузавин: Он пытался это делать, дважды это закончилось сожжением…

Евкуров: Пусть дальше пытается. Мы же не экспериментальная площадка для него, где ему удобно или нет. Главный офис у него находится в Москве, пусть оттуда и вещает.

Желнов: В Нижнем Новгороде.

Евкуров: Неважно. Вопрос не в этом. Вопрос в том, что мы поняли друг друга. Нет никакого офиса, но насчет того, что они снимали жилье, квартиру, об этом мы узнаем уже потом.

Гордиенко: То есть вы сначала выгнали, а потом узнали?

Евкуров: Его никто не выгонял, давайте начнем с этого. Когда узнали про эту квартиру, тогда его попросили.

Я не ему вопрос задавал, я пригласил уполномоченного по правам человека. Задал ему вопрос, знает ли он. Он парень современный, его довольно хорошо знают в кругах правозащитников, это Оздоев Джамбулат. Он сказал: «Не знаю». Каляпина я спросил: «Почему мой уполномоченный не знает? Какая проблема была его поставить в известность, что ты снимаешь здесь квартиру?».

Гордиенко: А почему он должен знать?

Евкуров: А почему нет? Для чего тогда нужен уполномоченный по правам человека, если так называемые правозащитники с ним не взаимодействуют? Он что, сам по себе? Мы опять возвращаемся к Конституции, к правилам игры. Если это касается Каляпина, он может не соблюдать их, а если меня ― я должен соблюдать, что ли?

Если сидит нормальный адекватный человек, почему он должен не знать об этом? Хотя бы даже для взаимодействия. Как только это произошло, я звоню ему. Не вам, не министру сельского хозяйства. Я звоню тому, кто профильно занимается этим направлением. Он слышит об этом впервые, что вообще у нас зафиксировалась какая-то правозащитная организация. Это меня больше возмутило, потому что нет взаимодействия.

Гордиенко: Но в Конституции не прописано взаимодействие с омбудсменом. Это личное дело любой правозащитной организации.

Евкуров: Я с вами не согласен. У них должно быть взаимодействие и общение. Тогда он не правозащитник, а шпион, который внедряется.

Желнов: Как не согласны? Есть же Конституция, тут странно апеллировать к личному мнению, кто что думает.

Евкуров: По Конституции он должен взаимодействовать с местными властями? Для чего тогда существует институт уполномоченных по правам человека, если с ним не будут взаимодействовать правозащитные организации? Мы же говорим про Конституцию, про правила игры.

Желнов: Он существует, чтобы к нему обращались, если есть какие-то жалобы. Почему он обязательно должен взаимодействовать с уполномоченным по правам?

Евкуров: А почему нет?

Желнов: Это другой вопрос.

Евкуров: Лучше же, если будет взаимодействие, согласитесь?

Рузавин: Наверно, это конкретное решение Каляпина, как действовать.

Евкуров: Сейчас мы занимаем сторону Каляпина. Неважно, Каляпин или другой. Лучше же, если есть взаимодействие с коллегой? Во всяком случае, не хуже. Почему вы это не признаете?

Баданин: Позвольте уточнить. Когда вы говорили с Каляпиным об этом, объясните, чего вы опасались, если он продолжит это делать с территории Ингушетии?

Евкуров: Поверьте, никаких клиньев. Просто это задевало меня. Дело не в Каляпине. Я об этом говорил и Международному Красному Кресту, и другим организациям. Вы отсюда не видели, что было там в 2008–2009 году. В свою бытность там существовало порядка 70 различных организаций под видом гуманитарных и правозащитных, которые осели в республике в штаб-квартирах, проводили там какую-то работу. Это было во время и первой, и второй Чеченской кампании. Они осуществляли с территории республики свою миссию, в том числе гуманитарную. Где-то была хорошая миссия, помогали, разворачивали госпитали, делали какие-то другие вещи. Где-то была подрывная миссия.

Желнов: Это кто конкретно, какие организации?

Евкуров: Различные. Международный Красный Крест, Хельсинкская группа. Много организаций было, я просто их не помню.

Желнов: То есть они могли вести в том числе подрывную деятельность?

Евкуров: Не могли, а вели. Когда мы начали разбираться по этим вопросам, начали уточнять, какая есть сейчас необходимость это делать? Сегодня нет необходимости вещать с территории Ингушетии. Мы находили со всеми общий язык, они прекрасно понимали и уходили с территории. Организации, которые были не российскими даже, а международными, уходили. И больше никого не было.

Есть те, кто есть, наши правозащитные организации. Но когда появляется такое: «меня обидели, можно я у вас?»…

Гордиенко: Деятельность Комитета против пыток очень широко известна, его сотрудники реально спасают людей от полицейского произвола. Так почему же не сотрудничать с ними и не пойти с ними на контакт?

Евкуров: Что значит полицейский произвол?

Гордиенко: Пытки в СИЗО и тюрьмах.

Евкуров: Может, это не так чуть-чуть?

Гордиенко: То есть у нас нет пыток в СИЗО?

Евкуров: Может, наоборот? Они, прикрываясь этим, ведут другую деятельность?

Желнов: А у вас есть доказательства, что они ведут другую деятельность?

Евкуров: У вас есть доказательства обратного?

Гордиенко: Есть.

Желнов: У меня лично нет, но я вам задаю вопрос.

Евкуров: У меня тоже нет, я свечку не держал. Вопрос в другом стоит. Я поговорил с человеком, тот меня понял. Меня возмущало то, что у меня есть институт уполномоченных по правам человека. Без согласия и взаимодействия с ним это все сделано. В этом случае я понимаю, что институты власти, выстроенные в демократичном обществе, не работают. Значит, кто-то, прикрываясь Конституцией и правами, может обходить эти институты.

Если бы он делал так, как я говорю, как я понимаю, обратился бы к уполномоченному по правам человека, ему не дали, а сейчас бы вы задавали вопрос ― это был бы другой человек. Но почему он обходил это?

Рузавин: Весь скандал случился, когда в марте сначала был сожжен автобус с журналистами, которые были в пресс-туре на Кавказе по приглашению представителей Комитета против пыток на границе Чечни и Ингушетии. После этого ― разгром квартиры на территории Ингушетии, которую занимал тогда Комитет. Как продвигается расследование нападения на журналистов и разгрома этого офиса? Его ведет МВД Ингушетии.

Евкуров: Вы понимаете, что следует за словом «разгром»? Расшифруйте его. Есть разгром немецко-фашистских войск под Москвой.

Баданин: Слово «погром» ничуть не лучше. Оно ближе, конечно.

Евкуров: И «погром» не лучше. Вы берете у меня интервью, говорите эти слова. Я объясняю: нет никакого разгрома или погрома.

Желнов: Нападение.

Евкуров: Нет никакого нападения. Есть обыск в квартире, по информации. Не буду говорить вам, какая была изначальная информация, для чего она была. Есть обыск и досмотр квартиры.

Рузавин: Они забрались внутрь квартиры.

Евкуров: Есть своя формулировка, расшифровка этих слов.

Слушайте, пришли, проверили, посмотрели ― никого нет, все оттуда убежали, из этой квартиры.

Гордиенко: Кто?

Евкуров: Вам же известно, кто взял на себя контроль следствия и кто его ведет. Это не МВД по республике Ингушетия или Следственный комитет, поэтому эти вопросы не к нам.

Рузавин: Я был в том же пресс-туре, и показания по поводу сожжения микроавтобуса давали именно в МВД Ингушетии.

Евкуров: Это понятно. Потом это дело забрали в главк, поэтому все вопросу туда, не к нам.

Баданин: То есть это Москва расследует?

Евкуров: Или Москва, или главк по Северо-Кавказскому округу.

Баданин: В Ростове.

Евкуров: Точно не ингушские полицейские или следователи на территории Ингушетии.

Гордиенко: Так вам известно, кто приходил в квартиру и делал обыск?

Рузавин: И кто сжигал микроавтобус?

Евкуров: Я даже не интересовался этим вопросом. Идет следствие. Задавайте эти вопросы тем, кто этим занимается, чего вы мне их задаете?

Баданин: Найти бы тех, кто сжигал автобус, и задать вопросы.

Чтобы уточнить механику этого процесса, все-таки интересно. Рамзан Кадыров жаловался вам на работающих с вашей территории правозащитников? Для него это проблема?

Евкуров: Ни Рамзан Кадыров, ни я друг другу не жалуемся, мы просто говорим, если есть какие-то вопросы.

Баданин: Он говорил?

Евкуров: У нас этих вопросов никогда не было ни с его стороны, ни с моей. Этот вопрос никогда не обсуждался. Это то, что я думаю, я вам уже объяснил, почему так. Могут быть разные версии. Есть у меня человек, которого уважают все группы правозащитников, почему вы ему делаете такую подлянку через другие организации в республике?

Гордиенко: Если я как журналист захочу приехать в республику, я должна действовать только через вашего министра информации?

Евкуров: Почему так?

Гордиенко: Это та же логика.

Евкуров: Если вы едете в республику брать интервью, делать свою работу, понятно, что вы приедете. Но если вы захотите выступать рупором с территории республики…

Гордиенко: Я рупор «Новой газеты».

Евкуров: Если вы едете на мероприятие, у вас же должна быть какая-то аккредитация?

Гордиенко: Я могу просто поехать к людям, поговорить.

Желнов: Если это не официальное правительственное мероприятие.

Евкуров: А если это официальное мероприятие?

Гордиенко: Да, должна быть аккредитация.

Евкуров: Если вы там появляетесь без аккредитации, что с вами должны делать по правилам игры?

Гордиенко: Не допустить до мероприятия.

Евкуров: Это нарушение ваших прав? В этом случае вы обязаны взаимодействовать с пресс-службой, попросить аккредитацию?

Гордиенко: Да.

Евкуров: Это примерно то же самое, если сопоставить.

Гордиенко: Общественные организации не должны взаимодействовать с институтом по правам человека, если не хотят.

Евкуров: Вы это говорите со своей колокольни. Если у нас есть общественный институт, будьте добры, взаимодействуйте. Вы же все равно сейчас стоите на позиции того, что образ телеканала Дождь ― защищать какие-то стороны. Я понимаю это прекрасно. Отключите сейчас камеры на минуту и согласитесь с тем, что и Каляпину, и другим было бы лучше взаимодействовать. Почему нет?

Гордиенко: То есть причина только в этом?

Евкуров: Почему вы отвергаете здравый смысл? Вы считаете, что должна быть анархия?

Цветкова: Вы так говорите, как будто Чечня и Ингушетия не территория Российской Федерации. В Нижнем Новгороде они могут работать, а у вас нет. Почему?

Евкуров: Я руководитель республики Ингушетия, при чем тут Чечня? Мы разговариваем про Ингушетию.

Ингушетия ― территория РФ, там есть все институты власти, в том числе институт уполномоченных по правам человека, по правам ребенка, какие-то другие институты. Если завтра приедет какая-то организация разбираться с тем, что ущемлены права ребенка, и сделает это, минуя уполномоченного по правам ребенка, в этом нет нарушения закона. Но лучше, если он сделает с уполномоченным по правам ребенка, согласны?

Желнов: Лучше. Но это же не причина фактически ликвидировать организацию. Это рекомендация, но она же не может быть причиной отказа.

Евкуров: Нет такого понятия ― ликвидация. Вы как будто на войне выросли: разгром, ликвидация. Не было никакого офиса. Была снята квартира, откуда эти ребята вели свою подпольную работу. Зачем так? У меня, что, нет взаимодействия с правозащитниками?

Желнов: Последний вопрос по этой теме. Все-таки главная претензия к ним ― это шпионаж? Вы сказали, что есть подозрения в подрывной деятельности. Какого характера она могла быть?

Евкуров: Я не знаю, где я такое говорил.

Желнов: Вы сказали, что есть мотивы для подозрений в подрывной деятельности.

Евкуров: Вспомните, где я это сказал.

Гордиенко: Вы только что сказали: «Ведут свою подпольную деятельность».

Евкуров: Да, я это сказал.

Гордиенко: Но у них совершенно официальная деятельность.

Евкуров: Нет.

Гордиенко: Как нет? Это официальная организация. Они представляют интересы людей в судах, взаимодействуют со следствием, с прокуратурой.

Евкуров: Хорошо, если она официальная, почему при регистрации там обозначена совершенно другая группа, другие интересы и задачи? Там просто человек снимает жилье. Если это не подпольная деятельность, зачем шифроваться, объясните?

Гордиенко: Снимает человек жилье, у них там располагается офис.

Евкуров: Если они снимают жилье, почему они снимают его, не зарегистрировавшись как какая-то общественная организация с задачами, целями?

Желнов: Какова цель подпольной работы?

Евкуров: Спросите у него, чего он хотел.

Желнов: Ваше мнение?

Евкуров: Я не знаю, у меня много других забот. Сельское хозяйство, а не его деятельность.

Рузавин: Перейдем к экономической теме. Что Ингушетия, что Чечня ― в принципе, дотационные регионы.

Евкуров: Подождите. У меня не боязнь или страх. Вы разговариваете со мной. Я глава республики. Давайте будем говорить про Ингушетию. Почему через каждое слово у вас «Чечня»? Задавайте вопросы про Ингушетию.

Рузавин: Я хотел привести в пример экономическую модель Чечни. Все «стройки века» и главные республиканские объекты там во многом ведутся через Фонд Ахмата Кадырова. Есть ли похожая структура внутри Ингушетии, за счет чего ведутся главные республиканские стройки?

Евкуров: Нет, у нас нет никаких фондов. У нас есть благотворительные фонды, которые помогают, собирая деньги. Ваш покорный слуга тоже перечисляет в один из фондов определенную сумму денег. Мы помогаем там, где есть острая необходимость помочь с жильем, с одеждой. Сейчас у нас идет акция помощи детям в подготовке ребенка к школе. А больших денежных фондов у нас нет.

Баданин: Ингушетии достаточно денег, получаемых из федерального бюджета, в сравнении с некоторыми регионами по соседству?

Евкуров: Любой регион скажет, что недостаточно. Это понятное дело. Тем более что сегодня надо понимать, что задач много, в том числе федеральных, которые спущены вниз с учетом отсутствия финансирования. Но при этом надо отметить, что разница в федеральной поддержке между 2008–2010 годами и нынешним временем огромная, это небо и земля.

Баданин: Больше?

Евкуров: Да. И плюс мы сами не сидим сложа руки, собственные доходы тоже растут. Сумма федеральных денег и собственных доходов как раз и позволяет сегодня выполнять довольно сложновыполнимые задачи, в том числе и по социальному обеспечению интересов населения.

Желнов: Я вас хотел попросить прокомментировать известное видео со свадебным кортежем Хамзата Кадырова, племянника Рамзана Кадырова. Свадьба, большой праздник. Насколько я понимаю, вы там тоже присутствовали.

Евкуров: Можно я перебью? Не считайте меня невоспитанным. Я же только что сказал: давайте уйдем от темы Рамзана Кадырова, от темы Чечни.

Желнов: Я сейчас не о политике Рамзана Кадырова. Исключительно тема морали и поведения чиновников.

Евкуров: Прекратите, задавайте эти вопросы туда, не мне. Мы же с вами довольно долгое время взаимодействуем. Мы говорили об этом в прошлый раз: если вы хотите меня попытаться столкнуть с Рамзаном, не надо этого делать. Вы могли бы задать этот вопрос без Рамзана, никого не называя. Можно просто сказать: «Роскошная свадьба».

Желнов: Вам кажется этичным проведение таких праздников?

Евкуров: Сейчас я уже не могу ответить на эти вопросы. Вы все равно сводите к регионам, к нам и к Чечне. Давайте будем говорить про Ингушетию.

Насчет роскоши. Мы часто сталкиваемся с этим у себя дома тоже, это реальная тема, когда есть те, кто не имеет возможности на праздник накрыть стол. Могут сказать: «Давайте запретим богатые столы». Я начинаю спрашивать: «В вашем измерении богатый стол ― это какой? Какие у вас возможности? У каждого свои возможности. Зачем я должен лезть в чужой стол, как кому накрывать?» Вы на день рождения накроете так, вы ― так, а вы сделаете в ресторане.

Конечно, все должно быть соизмеримо. Если это сделаю я, задайте мне вопрос, я попытаюсь вам ответить. А остальное ― дело каждого.

Баданин: Вы как-то работаете с моралью своих чиновников?

Евкуров: Я сейчас был на свадьбе, женился сын председателя парламента.

Баданин: Кортеж был?

Евкуров: При чем здесь кортеж?

Баданин: Это важно.

Евкуров: Мы посмотрели у себя с учетом разных реалий, вышли на оптимизацию свадебных направлений. Три машины, пять машин. Зашли, пообедали, ушли. Я не хочу проводить параллели с кортежами тех, кто может это сделать. Пусть делают.

Баданин: Какое сейчас ограничение по кортежу в Ингушетии?

Евкуров: Нет ярко выраженных ограничений, мы просто рекомендуем три-пять машин.

Баданин: А марки машин важны?

Евкуров: Интересные вы люди, вы как в космосе живете. Я бы с удовольствием поехал на отечественной машине, на «жигуленке» или «Победе», если брать старинные машины. Но что есть, то есть, на чем хотят ― на том и ездят. Неужели так важно обращать внимание на марки машин? Если у человека есть возможность заказать роллс-ройс или лимузин, почему он не может это делать?

Баданин: Если декларация соответствует.

Желнов: А как вы добираетесь в Москву? У вас есть самолет?

Евкуров: Я летаю рейсовым самолетом и не считаю, что это плохо. Это нормально, хорошо. У меня нет частного самолета.

Рузавин: Мы хотели бы попросить вас прокомментировать дело Немцова.

Евкуров: Это не моя тема. Я вообще не слежу за этим.

Желнов: Громкое политическое убийство последних лет.

Евкуров: Я пропустил, не прочитал. Завтра прочитаю, смогу дать пояснения.

Баданин: Скрываете вы от нас что-то!

Евкуров: Да нет, ничего не знаю, вообще не моя тема.

Цветкова: Юнус-бек Баматгиреевич, раз вы не хотите говорить о Чечне, я постараюсь в этом вопросе не упоминать Рамзана Кадырова. Спрошу вас кратко: вы пехотинец Путина?

Евкуров: Это у вас болезнь какая-то.

Баданин: Но все корректно, согласитесь.

Евкуров: Вопросы умеете задавать. Я гражданин Российской Федерации, наделен полномочиями выполнять задачи в рамках своих обязанностей, своей должности на территории республики Ингушетия, то есть быть главой. В этом плане я правая, левая рука, я сторонник всех взглядов и позиций Владимира Владимировича Путина, президента Российской Федерации. Бесспорно.

Желнов: Модно формулировать личное отношение к лидеру. У вас какое к нему личное отношение? Вы же все-таки политик.

Евкуров: Самое что ни на есть уважительное. Бесспорно, я понимаю то, что сегодня наш лидер, президент страны ―  именно тот, который не только для России, но и для общемировой политики делает очень многое. Поэтому у меня, конечно, самое уважительное отношение к руководителю государства.

Цветкова: До нескольких тысяч человек уехало с Северного Кавказа воевать в Сирию. Среди тех, кто воюет на стороне запрещенного в России «Исламского государства», были не только бывшие боевики, но и просто студенты, отличники, дети чиновников. Сколько таких людей уехало из Ингушетии и как вы считаете, почему они предпочитают «Исламское государство» государству российскому?

Евкуров: Если раньше говорили, что в боевики уходят из-за того, что нет зарплаты, жизни, условий, кстати, я лет пять назад говорил о том, что по статистике 80% уничтоженных и задержанных бандитов не были безработными, они имели хорошие условия. Мы видим, в том числе в регионах, люди из довольно обеспеченных, более чем интеллигентных семей уходят даже не после личного контакта, общения, идеологической обработки, а только познакомившись по интернету. Та же Караулова. Удивительные вещи!

Надо посмотреть историю в период революции 1917 года и еще дальше. Дело даже не в ИГИЛ (Верховный суд признал ИГИЛ террористической организацией. Ее деятельность в России запрещена). Всегда такое было, люди искали приключений, стремились куда-то добровольцами. Кто-то шел в ополчение, кто-то шел с Че Геварой, кто-то ― в Афганистан. Сегодняшняя молодежь не исключение, они хотят где-то найти себя, даже в таком международном преступлении.

В Ингушетии мы отслеживаем по-разному. Есть те, кто вернулся, мы их адаптировали, беседуя с ними, те, кто получил довольно серьезные сроки за участие в преступлениях. Мы говорили с родителями и родственниками тех, кто уже уничтожен. Точного ответа, почему это происходит, пока нет. На сегодняшний день из Ингушетии есть 97 человек, которые ушли, на 68 возбуждены уголовные дела.

Цветкова: Это мало.

Баданин: Как вы это видите?

Евкуров: По-разному. Была информация о 130, но потом мы начали проверять.

Баданин: Закрытые сводки?

Евкуров: Почему закрытые? Проводятся процессы, возбуждаются уголовные дела, Совет безопасности работает. Мы собираем родственников. МВД и другие структуры не видят человека, не могут его найти, знают, что он выехал за границу в направлении Турции, например, или Германии, начинают проверять. Мы находим людей, которые не поехали в Сирию по разным причинам (возраст и другие факторы), они просто уехали на заработки, это подтверждается фактами. Остаются те, кто попал в учебные центры, в зону боевых действий и уже отметились, в том числе выкладками в интернете своих злодеяний, как они считают, «подвигов».

Самая простая причина, казалось бы, ― наличие какой-то романтики. Я говорил, что в Ингушетии есть ряд членов бандподполья, которые просто мстят за какие-то вещи. Сегодня нет никакой мести, люди просто поехали.

Гордиенко: Есть ли среди них женщины и дети, по вашей информации?

Евкуров: Есть пять жен, которые поехали даже с детьми. Мы вернули троих женщин с детьми обратно.

Гордиенко: Каким образом?

Евкуров: Обращались родители в адаптационную комиссию, через наше консульство в Турции, наши представители выезжали туда, работали, разговаривали. Привезли их, с ними провели довольно серьезную работу оперативные службы, уточнили, что, почему и как.

Гордиенко: Они не были преданы суду?

Евкуров: Нет, их не судили.

Цветкова: А как все-таки их удавалось вызволять? Это же должна быть какая-то фантастическая спецоперация.

Евкуров: Нет такого понятия ― спецоперация. Родственники обращаются, после этого мы начинаем уточнять у спецслужб, особенно у ФСБ, делать выкладки, где замешан человек. Понятно, что в большинстве случаев жен не замешаны в различных преступлениях. Из тех, кто был родом из нашей республики, четыре женщины даже не выезжали за пределы Турции. Они снимали в Турции жилье, их мужья периодически приезжали из зоны боевых действий.

После обращений мы проверяем, смотрим, согласовав все вопросы с ФСБ и пограничной службой, выходим на консульство, смотрим, как это все сделать, как вернуть их назад.

Гордиенко: Существует довольно большой процент людей, которые уехали туда именно из-за романтики. Но когда они туда приезжают и видят, что вокруг, они сразу же разочаровываются. Они не знают, как оттуда уйти. Вы помогаете таким людям? У них есть шанс найти понимание?

Желнов: Есть ли у них право не сесть в тюрьму, если они решат вернуться?

Евкуров: Бесспорно. Мы вернули шестерых людей через крики, просьбы о помощи, сожаления о содеянном. Четверо адаптированы. Ежемесячно мы проводим работу по деятельности муниципальных органов власти, какая помощь оказывается не только адаптированным, но и тем, кто освобожден из мест заключения. Мы заслушиваем и наказываем некоторых начальников за то, что они не помогают этим людям интегрироваться, стать другими. Двое сидят в тюрьме. Их родителям было заранее сказано, что есть видеокадры, что их дети замечены в этих делах. Они согласились на это. Эти люди вернулись.

Я сейчас не веду пропаганду или профилактику, это так и есть: у людей забирают паспорта. Это не только там. Где-то в 2010 году мы проводили мероприятие в горно-лесистой местности, тогда ушло одновременно четыре молодых человека 17–18 лет. Прошло полгода с того момента, как они ушли. Двое из них вышли в село. Когда полицейский патруль попытался их остановить, один остановился, а второй побежал и был застрелен.

Из четверых двое были убиты вместе с боевиками, а тот, который сдался, все рассказал. Я с ним разговаривал, опрашивал его. Тоже романтика. Но там уже человеческий фактор, который вытянул, дал снаряжение. Они туда приехали, готовили еду, обстирывали бандитов, входили, втягивались в режим. Им рассказали, что вокруг стоят мины, оцепление, вокруг лежат спецназовцы, «если вас арестуют, вас всех порежут, поубивают». Он рассказывал: «Каждую ночь, засыпая, мы думали, как убежать. Мы тысячу раз пожалели, что пошли сюда, но вырваться уже было невозможно».

Гордиенко: А вы по-прежнему являетесь сторонником коллективной ответственности и считаете, что дома родственников боевиков необходимо сжигать?

Евкуров: Во-первых, я такого не говорил. Мы вот как несколько раз сделали в Ингушетии, я считаю, что это правильно. Боевики снимают дом, покупают его. При этом в этом доме никто не живет, периодически туда заглядывают, им готовят еду, они приезжают и забирают. В трех случаях, когда их ловили на этом месте и уничтожали, дом передавался вместе с землей муниципальному образованию, а далее ― тем, кто по очереди нуждался в земле или жилье.

Гордиенко: Но это же не дома родственников.

Евкуров: Да, это бандиты сами купили и использовали как явочные квартиры.

Баданин: Позвольте вопрос про Сирию, но про другую сторону. Там с боевиками воюет наша армия, мы это знаем. Более того, были сообщения, что спецназ из некоторых северокавказских республик там тоже воюет, в том числе в тылу у боевиков. Ингушские специалисты там тоже воюют?

Евкуров: Нет такого понятия ― «ингушский спецназ».

Баданин: Извините, я вспомнил про Чечню, там есть чеченский спецназ. Это особенность какая-то.

Евкуров: Здесь можно сказать, что у вас есть какой-то страх. Через слово у вас Чечня. Успокойтесь, все нормально, там не кровожадные люди, ничего с вами не будет. Здесь вопрос не в этом. Там воюют и выполняют задачи в том числе выходцы с республики Ингушетия, которые служат в вооруженных силах. Они достойно выполняют свои задачи, это, наоборот, хорошо.

Они уж точно воюют для того, чтобы здесь нам было спокойно. Они есть, это факт, это подтверждается.

Желнов: Каковы их цели там? Точнее, что конкретно они делают?

Евкуров: Я не знаю, я же там не был.

Желнов: Вам не известно о задачах ингушских силовиков там? Что конкретно?

Евкуров: Зачем мне знать об этом? Я колхозом занимаюсь, сельским хозяйством.

Желнов: Вы глава республики.

Евкуров: Там есть свои командиры, которые выполняют задачи.

Желнов: Это граждане вашей республики, вы сами ― офицер, военнослужащий.

Евкуров: Они граждане РФ и согласно Конституции несут службу в вооруженных силах, выполняют задачи, находясь в разных подразделениях, в том числе на военных базах за пределами страны: в Сирии, в Таджикистане.

Желнов: Вы можете хотя бы число назвать?

Евкуров: Не скажу пока, я не считал численность. Я знаю, что выполняют задачи. После ваших вопросов я обязательно уточню, что они там делают, какие задачи и какая численность. Вы можете этому не верить, просто я считаю, что не мое дело лезть туда, где выполняются какие-то задачи.

Желнов: Вам не кажется как военному человеку трагической ситуация, при которой многие из погибших солдат остаются безымянными? Как в ситуации с Украиной, так и с Сирией. Многие просто пропадают без вести, их родственников закармливают какими-то обещаниями, должностями, квартирами, но имен этих страна не знает. Как вы относитесь к этому как офицер, как мужчина?

Евкуров: Это не мне кажется, это вам так кажется. Я знаю точно, что каждый погибший и раненый не брошен государством. Они все получают соответствующие награды. На юго-восток Украины ехали в том числе ребята с Ингушетии, которые уходили в отпуск, потому что не имели права писать рапорт и проникать в зону боевых действий, как-то проникали туда через разные каналы. Нет ни одного брошенного.

Здесь у вас неверная информация, государство в таких случаях не бросает людей. Мы наблюдаем, с какими почестями хоронят тех, кто погиб в том числе в Сирии, как про них говорят. Никто никогда не будет брошен. Я свидетель некоторым вещам, поэтому мне кажется, что вы не совсем владеете информацией. Говорить о том, что матерям сказки рассказывают, неправильно. Каждая мать знает, где погиб, как и за что. Если получил ранение, то же самое.

Цветкова: У меня вопрос к вам как к бывшему десантнику…

Баданин: Бывших десантников не бывает. Отставной офицер.

Цветкова: Награжденному государственными наградами и знающему, на что способна российская армия. Мы уже почти год в Сирии, за это время из крупных побед ― взят небольшой город Пальмира, чье культурное значение намного превосходит стратегическое. Что это? Операции в Сирии буксуют? Почему за целый год не сделано больше?

Евкуров: Такие же вопросы задавали американским военным журналисты после Вьетнама. Про Афганистан задавали. Вы правильно говорите, я как военный, конечно, понимаю. Вы как гражданские никогда этого не поймете.

Во-первых, если вы помните, когда Владимир Владимирович принимал решение о применении воздушно-космических сил на территории Сирии, было сказано, что без поддержки армии народа Сирии никто там никогда не наведет порядок. Во-вторых, было сказано, что будет очень сложно без международной коалиции победить эту чуму XXI века.

Мы должны сравнить. До этого там более масштабно работали коалиционные силы США, блока НАТО, которые не достигли ничего даже близко к тому, что есть сейчас. Сегодня есть более 400 населенных пунктов пришли к перемирию, заключили согласие, это территории мира. Более тысячи населенных пунктов освобождено.

Это для вас Пальмира ― небольшой город, а для тех, кто там воюет, это не так просто. Каждый метр там как Сталинград, Пальмира ― это не маленький кусочек, где наши музыканты проводили концерт. Это целый город, довольно большой, укрепленный район тех же боевиков. Он считался третьим укрепленным городом после Алеппо и какого-то еще. Не просто так его взяли. Да и брали его не российские вооруженные силы, а сирийская армия при поддержке наших воздушно-космических сил.

Поэтому я считаю, что здесь успех довольно хороший. То, что мы объединили многие группировки против ИГИЛ, это большой плюс. Я понимаю, может быть, вы хотите это услышать по-другому как журналист, но с точки зрения истории я считаю, что это довольно серьезный успех.

Желнов: Юнус-бек, для граждан России не так важно, воюет ли российская армия там напрямую или оказывает поддержку сирийской армии Башара Асада. Для граждан России важна безопасность. Мы видим, что ИГИЛ объявляет России джихад, что взрывается самолет с российскими гражданами в Шарм-эль-Шейхе. Какова цена этих действий и международной политики России в Сирии?

Евкуров: Конечно, трагично то, что сбили самолет, происходят другие действия, воздействия на граждан России за пределами страны. Но вы же должны согласиться, что мы минимизировали ― и довольно серьезно, спецслужбы работают ― всю угрозу внутри страны, в том числе и на Кавказе в целом. Небо и земля ― то, что было буквально четыре года назад, и сегодня.

Многие к этому относятся, как будто это дежурные слова, что Россия воюет на дальних рубежах, защищая себя. Но это не дежурные слова. Я понимаю, что вы, сидящие здесь, в большинстве своем русские по национальности, с дедами, с отцами, которые воевали. Может, это политика вашего канала, но вы всегда где-то пытаетесь утопить Россию, принизить ее роль, считая, что это демократия, правозащитная деятельность. Образ у газеты или телеканала такой.

Вы же задаете мне вопросы, знаете, кого приглашаете. Я еще раз подчеркиваю то, что наши ребята выполняют довольно серьезные задачи, чтобы вы вот так могли спокойно задавать вопросы. Посмотрите, в Киеве вот такого телеканала Дождь, только в обратную сторону, никогда бы не было. Вас бы снесли в первую же секунду. В Америке тоже не было бы такого телеканала. Во Франции, кажется, говорили, что возможность задавать такие вопросы говорит о высшей демократии в стране.

Я могу понимать ваши вопросы по различным вещам, но здесь святое. Там ребята погибают, выполняют задачи, защищая нас с вами.

Гордиенко: Да, но там погибают мирные сирийские жители.

Желнов: Мы задаем вопросы сами как граждане, мы же не ставим под сомнение военный долг.

Евкуров: Погибают мирные жители не из-за нас.

Гордиенко: Врачи из Алеппо считают по-другому, что больницу разбомбили наши.

Евкуров: Они считают иначе, потому что им так сказали. Так же, как вам сказали так сказать.

Баданин: Я руководитель редакции, отвечу. У нас нет цели принизить Россию, нам никто не говорил задавать те или иные вопросы, мы задаем их сами. Буду точно так же с вами честен.

Евкуров: Я не говорю, что у вас есть такая цель, но у вас вопросы такие, они идут так.

Баданин: Они честные.

Желнов: Разбился самолет в Шарм-эль-Шейхе, какие у нас могут быть вопросы?

Евкуров: Про самолет ― понятно, я уже ответил. Какие вопросы честные, если врачи в Алеппо сказали, что их бомбили русские? А почему вы не говорите про прихожан мечети, которые рассказали, что их резали боевики ИГИЛ?

Гордиенко: Говорим и про них тоже.

Евкуров: Пока не говорили.

Гордиенко: Потому что вы к этому не имеете прямого отношения.

Баданин: Юнус-бек Баматгиреевич, давайте перейдем к заключительной части нашего разговора, поговорим про хорошее на этот раз.

Евкуров: Неужели про хорошее?

Гордиенко: Да, мы хотим вас поздравить с отличным выступлением ингушских спортсменов на Олимпиаде, с золотом. Интересно, почему вы подарили квартиру и машину ингушу, который выступал под флагом Турции и имеет турецкое гражданство?

Евкуров: Было бы удивительно, если бы вы не задали этот вопрос. Если я бы ничего ему не подарил, у вас бы возник такой же вопрос: «Как же вы не подарили своему ингушу, гражданину Российской Федерации, члену сборной России по вольной борьбе, квартиру и машину за серебряную медаль?».

Я объяснял по этому поводу. 37 спортсменов, граждан России, выступали за другие государства, и в этом нет ничего плохого. Есть свои договоренности нашей Федерации спорта с другими, на каких условиях они выступают, что делают. От нас выступало двое ингушских ребят за Турцию и Кыргызстан.

Я болел за гражданина Российской Федерации, за жителя республики Ингушетия, сельского поселения Долаково, за члена сборной нашей страны Зелимхана Картоева. При этом я ни в коем случае не позволял себе не болеть за сборную России. Посмотрите на меня, как я не могу болеть за сборную страны? Но что здесь плохого, если я болею за своего земляка? Конечно, было понимание, что победит Абдулрашид Садулаев. Но кто может меня упрекнуть, что я, глава республики Ингушетия, болел за ингуша, за гражданина Российской Федерации? Я, что, родину предал?

Сейчас приедет Мусаев, который выступал за Кыргызстан и ничего не выиграл. Я ему тоже дам премию за то, что он попал от нашего небольшого народа в сборную любого государства, попал на Олимпиаду. Мы гордимся этим. И вам я советую гордиться каждым, кто приносит хоть что-то в копилку нашей великой страны. То, что Зелимхан Картоев стал серебряным призером от Турции, все равно идет как в копилку Турции, так и в копилку нашей страны, нашей республики.

Рузавин: Хотелось бы задать вопрос про буркини. Это специальная девичья одежда для купания, где открыто только лицо. Во Франции штрафуют за его ношение на пляже. Как вы считаете, какое вмешательство в частную жизнь мусульман допустимо со стороны властей?

Евкуров: Я не беру мусульман или не мусульман, не важно. Если есть правила игры, например, мы сказали про спорт, давайте приведем пример из дзюдо. Если не надо заходить на татами в обуви, не заходи в обуви, я так понимаю. То же самое тут: если правила игры нарисованы, тебе так сказано, то будь добр, соблюдай их.

Это примерно то же самое, с чего мы начали. Ты едешь в Ингушетию ― не надевай шорты и майку, как в Москве.

Цветкова: И помпон!

Евкуров: Да.

Желнов: Я понимаю, что в данном случае вы поддерживаете Францию за то, что она установила такие правила.

Евкуров: Конечно, я как мусульманин, как гражданин страны не согласен с тем, что где-то притесняют. Если у нас женщины не купаются в купальниках… Как вы назвали эту одежду?

Рузавин: Буркини.

Желнов: Не путать с бикини.

Евкуров: Да, чуть ли не бикини. Если она надела эту одежду и считает, что выполняет заветы Всевышнего, но при этом глазеет направо и налево, на пляже ведь и другие люди в купальниках, в плавках! Ей там нечего делать. Поэтому мне кажется, что это больше показуха и вызов обществу. Мусульманской женщине, если она считает себя целомудренной, нечего вообще делать на пляже, если на то пошло.

Желнов: А куда же ей деваться?

Евкуров: Если смотреть, в арабских странах есть закрытые пляжи, где купаются женщины.

Рузавин: Во Франции их нет.

Евкуров: Тогда иди купайся в ванной. Мне кажется, это больше показуха. Или ты будь со всеми, или сиди дома. Берем тогда не пляж, море. Берем бассейн. Мы остановились в гостинице, идем купаться в бассейн. Что мы хотим видеть в первую очередь там? Какую-то чистоплотность. Но если ты приходишь в бассейн, а там семья купается в одежде, ты прыгнешь туда, будешь купаться?

Здесь надо соизмерять вещи. Я сторонник того, что, если вам не нравится, как люди живут в Ницце, езжайте к себе в Саудовскую Аравию или в другое место. Не надо навязывать там, не надо прикрываться тем, что вы такие верующие, поэтому вы надеваете одежду и купаетесь в море, а при этом вокруг все в бикини.

Это тема против общего европейского уклада жизни. Это же не только там. Помните, в Англии было? Я говорил со своей молодежью об этом. Стоит парень возле католической церкви, он в шортах, в майке, с наколками. Он говорит: «Я местный, я здесь вырос и живу, мои деды здесь выросли. Сзади меня церковь, я туда хожу, я верующий. Это моя форма. Не надо арабам и мигрантам, придя к нам в гости, пытаться одеть наших женщин. Примите нас такими, как мы есть, или не приезжайте. Мы же к вам не приехали».

Желнов: Какое ваше отношение к коллегам по политике, по Кавказу и федеральной российской политике, к радикальным высказываниям в адрес своих же политических оппонентов? Я имею в виду и мушку на лице бывшего премьера Михаила Касьянова, и заявления о «пятой колонне», «врагах народа». Как вы к этому относитесь и считаете ли, что в стране ведется настоящая информационная гражданская война?

Евкуров: Нет, я так не считаю. Вы не обижайтесь, может, вы говорите правду, вот главред возмущается.

Баданин: А мы всегда ее говорим.

Евкуров: Давайте возьмем так. Мне кажется, здесь не ущемление пятой или десятой колонны. Мне кажется, интересы государства превыше всего. Это мое мнение, я говорю об этом публично. Раз вы задали мне вопрос, я отвечу. Когда мы открыто видим, что тот же Касьянов со своей бригадой спокойно заходит в посольство США и получает инструкции, работает четко по ним, я считаю, что он не гражданин, не патриот нашей великой страны. Пусть мы нищие, но мы страна. Он как бывший политик, который был допущен к гостайнам, не имел права это делать.

Желнов: У вас есть доказательства, что он сотрудничал с какими-то службами США?

Евкуров: Давайте в этом случае посмотрим ряд фамилий (я не буду их называть), которые ездили в Америку, в Конгресс, в посольство.

Желнов: Он же такой же гражданин, как и вы.

Евкуров: Он не должен пытаться извне входить в политику страны. Это не правила игры. Я тоже гражданин, понятно, я сегодня у власти. Был бы я не у власти, может, был бы в другом месте, продолжал бы служить. Это одно.

Второе, что я хотел сказать: может, здесь другая ошибка. Касьянов и другие люди, которые тогда были премьерами, вице-премьерами, министрами, руководителями, которые сегодня считают, что они умные, ― оказывается, что все они воруют, а тогда не воровали. Есть этому только одна причина ― тогда их не посадили за воровство, не поймали. Если бы тогда их поймали посадили, может быть, вы бы их не защищали, а сказали бы: «Молодцы, наконец-то ведется работа». Ты был премьером страны, зачем ты туда лезешь?

Желнов: Хорошо. А когда на бывшего премьера, тем более находящегося под госохраной, в инстаграме известного политика наводят мушку, делают на нем эффект прицела ― это как? Это не гражданская война?

Евкуров: Это вопрос к бывшему премьеру. Есть законы, пожалуйста, пускай обращается куда надо, пусть разбирается. В том числе про то, где его обливают, что-то еще делают.

Желнов: Вам не кажется человечески постыдным, что это происходит с помощью ваших коллег-политиков по Кавказу?

Евкуров: У меня есть свои правила игры, я их соблюдаю. У другого есть свои правила, он их соблюдает. Есть точка кипения, которую можно перейти. Мы говорили про Каляпина. У меня нет никакого антагонизма, ненависти к этому человеку.

Гордиенко: А если он придет и будет сотрудничать с вашим омбудсменом, вы разрешите ему работать?

Евкуров: Я не запрещал ему работать. Я к чему веду этот разговор? Все должно быть выстроено в рамках закона. Если тот же Касьянов или другие позволяют себе врать, обвинять, наговаривать, то это нормально, а если по отношению к ним кто-то что-то сделал, то это не нормально? Так не бывает.

Баданин: Касьянов никого из кавказских лидеров не оскорблял. К нему можно по-разному относиться…

Евкуров: Я говорю не про Касьянова, а в общем. Про Касьянова я сказал, что он не имеет ни морального, ни любого другого права себя так вести, побыв премьером такой великой страны, как Россия. Пусть Касьянов не обижается на меня, это мое мнение. Нельзя себя так вести, он был вторым человек в исполнительной власти государства. Он не имеет права на такое поведение, даже если его где-то обидели.

Скажу не как политик, а как человек. Если человек выходит за рамки и не понимает нормального языка…

Баданин: Рамки чего?

Евкуров: Приличия. Наверно, в этой ситуации можно дойти до любой меры.

Желнов: Вплоть до убийства.

Евкуров: Нет, это же нарушение закона. Вплоть до самых радикальных мер, а умрет или нет ― это другой вопрос.

Баданин: А приличия ― это что такое?

Евкуров: У вас свои рамки приличия, у меня свои.

Баданин: У меня рамки законодательства.

Евкуров: Я не имею в виду вас лично. Если здесь считается нормальным сказать что-то про мать, то у нас можно за это получить. Рамки приличия у всех разные: у якутов свои, у ингушей свои, у вас свои.

Баданин: Для этого и придуманы законодательство и Конституция, чтобы уравнивать всех.

Евкуров: Заметьте, она для всех придумана.

Баданин: Для всех.

Евкуров: Люди, которые вошли на политический путь, должны это понимать и не лезть туда, куда им не рекомендуется. Если они туда полезли, пусть уж не обижаются. Они, что, думали, если они полезли в правозащитную деятельность или выборную тематику, можно что-то такое делать, обманывая и вводя в заблуждение, и с ними ничего не будет? Так не бывает.

Желнов: Если мы вас правильно поняли, надо наказывать вплоть до крайних мер. Мы не уточняем, какие это крайние меры.

Евкуров: У каждого они свои.