«Сдвиг нормы»: Евгений Бунимович о том, как нас приучили к грязи и молчанию, но люди почувствовали, что существуют

Желнов: Шансы на то, чтобы дальше развивать, реформировать как-то партию саму.

Бунимович: Вы знаете, мне кажется, что шансы не в количестве депутатов, потому что сколько было, сколько пропустили, пропустили только четырех, после всех списков и так далее, и всех этих подписей, и все четверо прошли.

Желнов: Уже немало для «Яблока».

Бунимович: Немало. Но мне кажется, надежда даже не в этом, надежда в тех ребятах, которые вели эти кампании. Вот в тех ребятах в моей кампании, вот эти студенты, которым лет по двадцать, ну двадцать два, может быть. И вот эта ситуация, когда вот эти провластные кандидаты, вокруг эта реклама, пляшут главы управ, понятно, делают все, что возможно. На нас, меня поливали дикой грязью, совершенно немыслимой и так далее. И вот эта победа. И вот этот вкус победы, мне кажется, у этих ребят, вот они третий день гуляют, я надеюсь, что ничего страшного с ними не случится, каждый день присылают мне фотографии, все более размытые и все более неясные. Вот они, перспективы, понимаете. Вот они, перспективы, потому что это другое поколение, потому что это новые ребята пришли.

Желнов: Митрохин все-таки не другое поколение.

Бунимович: Я говорю не про тех, кто в Думе, хотя и Даша Беседина, и Максим Круглов тоже достаточно юные. Я говорю про тех, кто делал эту кампанию, про тех, кто стоял у кубов, про тех, кто ходил по квартирам и подъездам, про тех, кто это все, собирали подписи и так далее. Это целый слой, поймите, вот эти вот ребята.

Желнов: Я, кстати, чуть забегу вперед. Сколько стоила эта кампания, и кто помогал в ее финансировании? Просто для зрителей поясните, вкратце, если возможно, как вообще устроено финансирование, и сколько средств потрачено было.

Бунимович: Понимаете, несмотря на мое имя, отчество и фамилию, я плохо разбираюсь в финансах, поэтому могу сказать, что больше занимался этим финансовый директор. Могу сказать точно, что моя кампания, вот это я посмотрел, как математик, стоила примерно в десять раз меньше, чем кампания моего провластного соперника.

Желнов: Но все-таки вы цифрами обладаете. Сколько это, в десять раз…

Бунимович: Три с чем-то миллиона стоила кампания.

Желнов: Долларов или…

Сурначева: Рублей!

Бунимович: Я пока в Москве.

Гликин: Я хотел спросить, вот все-таки маленькая фракция, четыре человека, в парламенте, который привык быть кнопкой для голосования все последние годы, пять лет, может ли она переломить эту тенденцию? С учетом того, что мы не знаем, как там КПРФ будет себя вести, не знаем про эсеров, мы видим, как они в Госдуме себя ведут. Может ли вот эта маленькая фракция, островок такой свободы, свободной мысли, на что-то серьезное повлиять в плане уже конкретно московской городской политики?

Бунимович: Да. Я считаю, что, во-первых, уже повлияла, потому что вы не представляете себе, какое количество людей у меня в фейсбуке написало, что первый раз в жизни вообще кандидат, за которого я голосую, проходит. Оказывается, мы существуем! Оказывается, это все есть, понимаете. Я каждый день на «Эхо Москвы», у меня было три минуты закуплено, не как у конкурентов, у которых было по часу, я каждый день твердил, как заклинание, «Нас, нормальных людей, больше! Перестаньте думать, что нас нету, мы есть». И вы знаете, я сам почувствовал переломление этого момента, когда был первый брифинг в «Яблоке», еще ничего не было известно, я не знал, победил я или нет, было девять вечера, еще даже не сообщали явку, не то что результаты. И вот стояли у нас НТВ, RT, по-моему, «Россия», Явлинский сказал, что первая и главная задача фракции будет бороться за освобождение политзаключенных, о том, что эти ребята, молодые тоже ребята, которым просто ломают судьбы на наших глазах одновременно. И он сказал: «Ну, конечно, вы этого не покажете». Я выступал после него и сказал: «Вы знаете...» Вот я понял в этот момент, что случилось, потому что раньше мы говорили, вот они нас не показывают, и нас не существует. А в этот раз я им сказал: «Вы знаете, вы если дальше будете продолжать не показывать, что происходит вокруг, что происходит в этом городе, что происходит с нами, то это уже вас не существует». Вот этот момент, он происходит сейчас, понимаете, и мне уже все равно, что там они показывают. Самое главное, не мне, самое главное, что все то поколение, о котором я говорил, оно даже не подозревает, что они там показывают.

Гликин: А применительно все-таки к работе в Думе?

Бунимович: Применительно к работе, вы знаете, у нас есть опыт с Митрохиным, мы много чего сделали, между прочим. Я могу сказать, что даже вот это знаменитое постановление об остановке точечной застройки в городе, которое, правда, сейчас уже никак не выполняется, последние десять лет, но мы его добились. Я провел тогда, кстати, закон об уполномоченном по правам человека, который пять лет не хотели они, потому что говорили, зачем, у нас есть суды, прокуратура, мы все вообще защищаем. Я говорил, что это люди, которые государство защищают от человека, а нужно наоборот. Это трудно было все сделать, но это получалось. И поверьте, вот эта вера в то, что это получается, это тоже должно быть, это очень важно. В этот момент, у меня, кстати, сразу есть обращение к Дождю тоже. Вы знаете, один из проектов, которые я предлагал в том самом Ховрино, где я был, там снесли жуткую вещь, там была такая ХЗБ, один из главных долгостроев мира,

Желнов: Больница.

Бунимович: Я туда ездил, потому что там все время были шприцы, там были самоубийцы, там было ужасно. Я бился во все двери мэрии, чтобы снесли, и наконец снесли. Теперь там огромный пустырь, там рядом парк и огромный пустырь. Конечно, понятно, что хочет построить там, на этом пустыре, наша власть. Я не просто хочу, а мы сделали проект, мы представили его на ARTPLAY, его напечатали сейчас все наши крупнейшие архитектурные журналы. И за два дня до выборов Марат Хуснуллин говорит: «Да мы уже все обсудили. Там будут дома и так далее». Понимаете, он даже на всякий случай, чтобы сбить. А с кем они это обсудили? Я это обсуждал со всем Ховрино, со всем Левобережным, со всеми на свете. И нет у них этого разрешения, нет у них подрядчиков, понимаете. Я бы очень хотел, чтобы вы не только снимали в парке «Зарядье», но давайте, вот возьмите вот этот самый пустырь возле Грачевки, и давайте вместе добьемся, чтобы там был вот такой классный проект культурного центра, понимаете, вместе с продолжением парка, со всем на свете, не буду рекламировать.

Баданин: Понял, хорошо. У меня в продолжении этого вопрос. Я, вы знаете, последние дней десять как вернулся в России, может быть, причина в этом, переживаю одну болезненную для себя аллегорию. Вот предположим, есть десять хороших людей, и их другой человек позвал в гости. Они приходят, оказываются на пороге, а хозяин берет и пятерым резиновой палкой по морде. А потом выбрасывает их из дома, а троих из них еще и сажает в подвал под замок. Остальные пять, конечно же, удивлены, они стоят, ждут. К ним выходит хозяин и говорит: «А давайте сейчас пройдем в мою обеденную залу и посмотрим коллекцию моих фарфоровых чайников». И у них выбор этический и политический примерно такой: идти смотреть фарфоровые чайники или прямо здесь добиваться от хозяина справедливости по отношению к тем пяти, которых только что у них на глазах отлупили. Отлупили, это еще слабая аллегория, потому что ваш бывший однопартиец Яшин, даже с моими не математическими способностями, отсидел дней пятьдесят, по-моему. Правильно? Галямина там что-то тридцать, и так дальше. Это настоящий полицейский произвол. У меня вопрос, он большой, этический и политический. Вы, воспользовавшись тем, что вы в этой Думе оказались, как будете добиваться того, чтобы эти пять человек, которых у вас на глазах отлупили, и благодаря тому, что их отлупили, кстати говоря, некоторые из других депутатов в Мосгордуму попали, как, какими средствами вы будете добиваться справедливости по отношению к ним? Я, в том числе, говорю, может быть, о не очень красивых, не очень действенных, но важных вещах. Трибуна Мосгордумы, каким бы маленьким не был этот орган, дает возможность, например, каждый день с нее ставить один простой вопрос нехитрый — что будет с человеком по фамилии Котов? Вот мне кажется, этот этический выбор очевиден, я вас к нему, естественно, не подталкиваю, но вы знаете, политика, вот она такая. В некоторых странах люди в таких ситуациях себя наручниками к трибуне приковывают, в знак протеста, и не уходят с нее, кушают, пьют и справляют нужду даже там, и так бывало. Вот у меня, извините, такой вопрос.

Бунимович: Как ни странно, несмотря на этот длинный вопрос, я ответил на него в начале, когда я сказал, что главная задача фракции будет добиваться освобождения политзаключенных.

Желнов: Каким образом?

Бунимович: Сейчас, я договорю. Конечно, я отвечу посерьезнее. Во-первых, вы знаете, у меня была избирательная кампания, но каждую субботу я ездил не по своему округу, и не просто только был на этих митингах, но до ночи ездил по всем ОВД, имея тот мандат, который у меня был на этот момент, а именно мандат уполномоченного по правам ребенка, и занимался тем, чем я мог заниматься.

Баданин: Я бы хотел, чтобы вы меня поняли корректно.

Бунимович: Я продолжаю дальше. Я думаю, что тот мандат, который мы получим, он дает нам возможность входить не только в ту комнату, где несовершеннолетние, но и в ту комнату, где совершеннолетние. Более того, чтобы уж совсем прямо и было все понятно. Вы назвали одну фамилию — Котов. Так вот эту фамилию, Котов, сегодня называл мне уже Дмитрий Муратов, издатель «Новой газеты», и мы обсуждали этот вопрос, каким образом одновременно, чтобы это были и выступления уполномоченных по правам человека, и Совета по правам человека при президенте, и фракции в Московской городской Думе, по этому конкретному поводу. Более того, я хочу вам напомнить, что все, о чем вы говорили, а это вообще, по-моему, все забыли по дороге, вообще-то было в связи с выборами в Мосгордуму. И мы в тот момент, как кандидаты, нас еще было больше, еще не всех сняли, мы обратились в Московскую городскую Думу, никто даже не вспомнит, что она существовала в этот момент, ее же еще никто не распускал, она существует и до сих пор, если в центре города, на Тверской, в один день забирают полторы тысячи людей, то это вообще не повод ли, чтобы собралась Мосгордума и пригласила мэра, пригласила главу полиции, чтобы они объяснили, что происходит. Мы обратились в Московскую городскую Думу, и поскольку моя фамилия была первой, то мне оттуда позвонили растерянно: «А что вы хотите?». Я говорю: «Там же написано, что мы хотим». Для чего нужна Мосгордума, если вот в такой ситуации не собираться на какое-то экстренное заседание? Даже если они считают, что правильно там кого-то забрали, это мало ли какие есть депутаты. Но это их обязанность. И вот этого в городе нету. Мы так и не слышали ни главу полиции, ни того, ни… Вот вам трибуна не только для того, чтобы меня к ней приковать, но это трибуна для того, чтобы спросить с тех, кто это делал. И я думаю, что чем больше мы будем спрашивать, тем они будут внимательнее к тому, что они делают. Вот то, что я могу вам сказать. Но, так сказать, я не очень люблю клясться на крови, понимаете, но я думаю, что это очевидная задача. Когда сейчас на офисе «Яблока» на Пятницкой висят фотографии всех этих ребят, и я каждый день, когда туда вхожу, я их вижу, и в том числе вижу их возраст, я как человек, который все-таки учитель, который не то чтобы ходил и говорил, когда при вас бьют женщину, не оставайтесь в стороне, но я все-таки как-то это все нес, и я чувствую ответственность за всех этих ребят, которые, понимаете. Я уже не говорю о тех, кого я знал, там Валера Костенок, но его сейчас отпустили, в данный момент.

Сурначева: Мне кажется, я поняла, о чем говорил Рома. Мне кажется, это надо просто перевести на русский. Эта кампания была скомпрометирована с самого начала, это была фальшь-кампания. Вы как будто поучаствовали в забеге, в котором на старте прострелили пять человек, им прострелили ноги. Вот у вас не осталось как бы чувства того, что может быть, не надо было участвовать, может быть, что-то надо было сделать иначе?

Бунимович: Во-первых, что касается этого чувства. Начнем с того, что, я сейчас не буду пересказывать, но те люди, которых все-таки не пристрелили, которые остались живыми, они совершенно не предлагали уйти с дистанции. Они как раз предлагали совсем другое, и это тоже важно. И я считаю, еще раз, что на этом ничего не закончилось, что ситуация изменилась. Что явилось результатом всего этого? Обратите внимание, что люди, которых никто вообще не знает, все равно побеждали.

Сурначева: Некоторых мы теперь найти не можем.

Бунимович: Значит, таким способом, оказывается, таким способом, даже полторы тысячи забирая, кого-то сажая по пять раз, как Яшина, мы, оказывается, никого в Москве не напугали. Они, оказывается, наоборот, пришли и проголосовали совершенно иначе. А зачем они тогда иначе задерживали, если не для того, чтобы как-то… И наоборот, лояльные, видимо, не пришли особенно сильно, колеблющиеся, видимо, так сказать, тоже перестали колебаться, потому что я видел этих родителей, у которых подростков забрали, они перестали быть очень лояльными. Потому что когда забирают вашего сына, потому что он шел по улице, я честно могу вам сказать, я могу рассказать несколько таких историй, от которых просто оставшиеся у меня волосы дыбом вставали, потому что это реальные истории наши, понимаете, это люди, которые вообще к этому не имели отношение, это родители, но сколько людей при этом оказались в таком положении. Я думаю, что в такой ситуации не надо сходить с дистанции, так я считаю. Хотя честно могу сказать, поскольку я не делаю политическую карьеру, и мне этот мандат не является самым главным, мне кажется, мне даже неловко было говорить про невероятную грязь, потому что на фоне того, что людей просто брали… Обратите внимание, нам сдвигают норму, то есть уже неловко говорить про чудовищную грязь и все остальное, потому что, понимаете, как бы это уже нормально, потому что рядом просто людей брали. Вот мне кажется, что норму надо сдвигать обратно. Надо каждый раз помнить, что это все чудовищно. И уже когда одного, другого, мы начинаем к этому привыкать, и это очень плохо.

Желнов: А что значит, вы сказали, что вы не собираетесь делать политическую карьеру?

Бунимович: А мне от них ничего не надо. Для меня, еще раз говорю, мне кажется, важнее, чем мой мандат был вот этот референдум, вот для меня, могу вам сказать точно. Вот есть я, вот такой, какой я есть, который был в этом городе всегда, который делал то, что он делал, вот есть моя биография. Даже вот эти огромные, вот вы спросили мой бюджет, но я вам гарантирую, что бюджет тех, кто делал эти грязные технологии, был выше, потому что это не то, что было в девяностые годы, это не одноцветные листовки, это шикарные качественные материалы. И этой грязи тьма, понимаете. И для меня было важно, это вообще как, вот это вот просто, я даже сказал своей жене (которой передаю привет, наверняка она сейчас смотрит, как положено передавать привет на телевидении), я ей сказал: «Слушай, какую скучную жизнь мы прожили, если они ничего так и не нарыли, кроме вот этих вот вещей. Что это такое, даже обидно», понимаете. И все-таки, что больше стоит, моя семья три поколения учила москвичей, и в университете, и в школе и так далее. Мы вообще чему-то их научили? Для меня это было важно. И самое главное в этих выборах, что результат был не очевиден ни для кого, не очевиден он был.

Желнов: Для вас, тем не менее, вот сейчас, то, что вы выиграли, хотя не собираетесь, как вы говорите, делать политическую карьеру…

Бунимович: Я ее уже сделал. Что мне ее делать?

Желнов: Да. Мосгордума сейчас это будет каким местом, чем она будет для вас? Главным образом вы будете говорить про свободу политзаключенным, либо будете ставить вопросы развития велодорожек в городе и мест отдыха? Вот ваш месседж сейчас основной, когда вы соберетесь все вместе на первом заседании.

Бунимович: Основной месседж был месседжем моей собственной кампании, голос, который слышат, громче голос, понимаете. Я похудел на пять кило и основной месседж, идите на выборы и вы тоже похудеете, не читайте про диеты. Я ходил по всем дворам, разговаривал с людьми, с самыми разными, и с пенсионерами, и с молодыми, и с такими, и с такими, и мамы с дочками и так далее. Но вы знаете, они очень разные, и политически разные, и совершенно не все они реагировали хорошо на «Яблоко», естественно. Но вот было одно ощущение — достало, вот нас не слышит никто, понимаете. И мне кажется, что вообще парламент это вообще-то представительная власть, даже странно залезать снова на уровень определения. Вот люди, вот, пожалуйста, Хуснуллин, который говорит: «Мы решили». Кто мы? Мы ничего не решали, а мы здесь живем. Вот это, вот это ощущение, что надо же, человек, за которого я голосовал, впервые за 16 лет прошел в Думу. Это дорогого стоит, и вот на этом я… А что касается, чем я буду заниматься, у нас есть, конечно, депутаты, кажется, которые в одной Думе занимались культурой, в следующей строительством, а в четвертой, не знаю, еще чем-то, медициной. Я всю жизнь занимался одним и тем же, образование, культура, искусство, социальные всякие проекты и так далее, поэтому что я буду сейчас чем-то другим заниматься. Но то, что вы говорите о политике, никуда от нее не деться, и конечно, надо все время это повторять и повторять, потому что эти ребята, которые, я просто чувствую за них ответственность и все.

Иванов: К вам придет Собянин на первое заседание Мосгордумы, он традиционно приходит, как я понимаю. Вы что скажете? Свободу политзаключенным, нет Болотному делу второму, или о том, что мэрия творит беспредел, Хуснуллин или кто-то еще. У вас же будет возможность выступить, возможно, единственный раз за пять лет перед мэром вот в этом формате, с трибуны. Тут какая будет у вас позиция?

Бунимович: Во-первых, вы что-то придумали искусственное. Я не могу себе представить, что 45 депутатов будут выступать перед мэром.

Иванов: Если у вас фракция, и фракция выступает.

Бунимович: Это какое-то хоровое выступление. Нет, я думаю, что будет не так. Конечно, мы будем говорить о главном сейчас. Конечно, я буду с ним говорить о «Ховринке» тоже, и самое главное и вот это. Вы знаете, когда я был депутатом, Лужков принимал депутатов. А сейчас, по-моему, этого не происходит, насколько я понимаю, но я хочу настаивать на этом. Мне не обязательно с трибуны говорить Собянину про «Ховринку», но мне нужно с ним проговорить про это.

Желнов: А про Котова?

Бунимович: Про Котова обязательно, вот это надо говорить с трибуны, потому что есть разные просто вещи. И вообще я хочу вам сказать, хотя я, несмотря на свой длительный опыт, понял с самого начала, что говорить надо только на своем языке, потому что на языке вот этом чиновничьем всегда есть акцент, ты все равно немножко, это не твой язык. Лучше говорить на своем, даже если не очень понимают и удивляются. Это первое. А во-вторых, ну хуже я в коридорах власти умею вот как-то вот ходить по кабинетам, мне легче говорить. И кстати говоря, мне сейчас прислали медиалогию, проверили, и у меня за этот месяц 1322 выступлений и упоминаний в прессе, а у моего конкурента, со всеми его деньгами, 200. К сожалению, я могу сказать, почему. Да потому, что я говорил про Илью Азара и его ребенка, естественно, вот эту всю историю. И я не просто говорил, я обратился к прокурору, в прокуратуру сразу, чтобы они проверили полицию. Я говорил про все эти… Я получил, еще не будучи депутатом, я получил от прокуратуры ответ, что 27 июля из 76 задержанных несовершеннолетних 37 задержаны без оснований. Это еще не значит, что остальные с основаниями. Но это значит вот, это документ, на основании которого уже остальные разговаривали. Я могу вам сказать, что все ссылались потом на этот документ, это реальность. Если у меня не было бы статуса, то я бы его не получил.

Баданин: У меня, извините, провокационный вопрос. А требование вашей коллеги Бесединой о перевыборах в Мосгордуму на честных основаниях, оно справедливо?

Бунимович: Оно этически абсолютно справедливо. Мы с Дашей уже говорили по этому поводу. Да, конечно.

Сурначева: Если она поднимет этот вопрос на первом заседании, вы поднимете руку, скажете, я «за», и будете ли агитировать других коллег за решение за самороспуск?

Бунимович: Знаете, агитировать довольно трудно, потому что я никогда не видел других коллег, кроме некоторых, поэтому. А некоторые сами себя не видели, потому что один из них, по-моему…

Желнов: Пропал. Мертвая душа.

Сурначева: Возможно, его и не было.

Бунимович: То есть понимаете, не было не только подписей там, у провластных кандидатов, даже их самих, оказывается, не было. Это уже новая форма, гоголевские такие варианты.

Желнов: Все-таки осталась неясна позиция, поддержите Беседину в этом?

Бунимович: Да. Я же сказал, да. Я уже сегодня кому-то отвечал на этот вопрос.

Желнов: То есть будете агитировать сами за роспуск Мосгордумы, куда вы только что избрались?

Бунимович: Я вам сказал другое, что я не понимаю, кого агитировать. Но поддержать я поддержу.

Желнов: Вы сами поддержите, да.

Бунимович: Конечно. Поймите, ну не главное этот мандат, не главное это. Главное, что люди почувствовали, что они существуют. А потом, я-то прекрасно понимаю, что если мы распустим Мосгордуму, устроим новые выборы, без этих самых соответствующих задержаний, то результаты будут довольно очевидны. Поэтому это даже политически выгодно, извините за пошлость.

Гликин: Кстати, внятное и последовательное требование часто дает толк. Например, требование отставки Горбунова хотя бы, и вообще изменение состава Мосгоризбиркома, наверное, тоже будет звучать, мы надеемся, среди…?

Бунимович: Вы понимаете, мне как раз вот это кажется очень… Мы вот так постепенно к этому движемся, но я надеюсь, что вы сами понимаете, есть разница. Мне очень нравится такой вот молодой политический активизм, то что люди ищут справедливости, понятно. Но это еще не политика. Я сам не большой политик в этом смысле, я немножко все-таки не совсем такой человек, который был бы политическим животным. Но я прекрасно понимаю, что надо не только собирать митинг в 60 тысяч, но у него должно быть совершенно конкретное требование, желательно не 25, а одно или два. И после этого можно уже спрашивать это требование, выполнено или нет. А если каждый говорит о том, что правильно говорят, но это не митинг. Это то, что это.

Гликин: Вы бы предложили какое?

Бунимович: Было предложено восемь требований. Между прочим, Явлинским было предложено восемь требований, и там начиналось не с Чурова, а с мэра Москвы. Но как-то так это, как-то все собрались и разошлись.

Гликин: Вотум недоверия мэру это тоже вполне себе процедура, которая, по-моему, в Мосгордуме возможна, хотя бы попытка.

Сурначева: Она существует в каждом губернаторе, парламенте…

Бунимович: Давайте не будем сочинять. Как сказать, есть политическая реальность. Какой вотум недоверия? Что касается Мосгоризбиркома, я вот только что, опять же, не успели выборы закончится, мне позвонило «Эхо Москвы» и я им сказал, перестаньте рассказывать нам про социологические службы. Потому что, как мы говорим, как вы, вернее, журналисты, говорите, как это называется, ИГИЛ, запрещенная в России организация, также каждый раз говорите, ВЦИОМ, организация, не имеющая никакого отношения к социологии и общественному мнению. Вот другая организация, потому что экзит-полы, которые делало четыре организации, и их не существует ни через полчаса, ни через час, их нельзя назвать организацией общественного мнения. Избирком, который к десяти часам вечера не может сказать, когда в городе стоят КОИБы, и я, извините, не нужно было моему образования университетского мехматовского, когда я приходил на все эти участки, и там просто же написано, сколько бюллетеней прошло через КОИБ. Я каждый раз считал явку просто в уме, это не так трудно, через два часа. Какой же это Мосгоризбирком? Это какая-то другая организация, если в восемь часов они могут сказать явку, в шесть, а в десять они не могут сказать явку, в восемь. Так давайте прямо им говорить. И более того, испуганная дама какая-то сказала «Да мы всегда выдавали ее утром», вот они не понимают, что это уже не работает.

Желнов: Евгений Абрамович, поскольку вы еще действующий детский омбудсмен от Москвы, чиновник, вы когда решались на то, что выдвинете свою кандидатуру, будете участвовать в этой кампании, согласовывали с кем-то из мэрии, из департамента образования, или кому вы подчиняетесь формально вот в этой иерархии московского чиновничества, или не согласовывали то, что вы пойдете депутатом?

Бунимович: Надо лучше готовиться к передаче, тем более, что я в качестве омбудсмена у вас уже был. Как детский омбудсмен, я никому не подчиняюсь.

Желнов: Общественная должность.

Бунимович: Нет, она государственная должность, она госслужба, но она не входит ни в исполнительную власть, ни в какую другую власть. Она отдельная, прочитайте тот закон, который я когда-то принимал в Москве, тоже полезно. Она отдельная, и федеральному омбудсмену я не подчиняюсь. Так устроена служба, у нас нету вертикали. Это первое.

Желнов: Я помню, мы об этом говорили, конечно. Но тем не менее, вы все равно вписаны…

Бунимович: Теперь я отвечаю на вторую часть вопроса. Конечно, вписан, конечно. Я всех знаю.

Желнов: Вы же не автономный омбудсмен, по Москве.

Бунимович: Конечно, да. Я всех знаю, со всеми разговариваю. Отвечаю прямо и ясно — нет, не обсуждал. Произошла, опять же, среди того, о чем вы говорили, это было не так заметно, но эти ростки демократии просто какие-то необыкновенно странные. Вы посмотрите, пожалуйста, уникальный документ, уникальный. Он называется «Решение профсоюзных организаций Москвы образования, здравоохранения и социальных служб». Кого они поддерживают? Во всех округах они поддерживали, уже закончились выборы, они поддерживали одного кандидата, и вы понимаете, какого. Но был один странный округ №6, где они поддержали не только того провластного кандидата, которого им спустили «сверху».

Гликин: Балыхина.

Бунимович: Балыхина. Но и другого кандидата, которого вот не смогли, вот не повернулось у них, это официальные профсоюзы, никакие не левые-правые, понятно, и там написано два имени, вы понимаете, что творится в нашей стране.

Баданин: Демократия.

Бунимович: Вот. А как иначе она должна расти? Она так и будет расти, если официальные профсоюзы, представляете, какая шизофрения творилась после этого в головах у многих властных людей в этом округе. Что им делать-то?

Гликин: Евгений Абрамович, просто не удержусь, чтобы не спросить. Но ведь нам казалось в девяностые, что она, демократия, уже выросла, уже был тогда плюрализм. Почему ей опять надо с нуля расти? Вот это как произошло, что ее опять нет, ничего нет опять, все по новой?

Бунимович: Понимаете, в чем дело? Я всю жизнь в школе работал с одаренными детьми, которые, во-первых, хотят понимать, так? И даже если они не все понимают, они стараются больше понять. А потом я стал работать с чиновниками, да, которые, даже если они понимают, делают вид, что они не понимают, понимаете? Тогда, естественно, надо говорить не пять раз, а десять раз, двадцать раз. И все-таки мне моего педагогического нутра достаточно.

Да, это именно так, да, мне тоже казалось, что все будет гораздо быстрее. Вообще все нормально, все движется куда надо, но только жизнь конечна, вот в этом проблема. А все так более или менее меняется. И вот это новое поколение, оно тоже вылезло, когда все орали, помните, и вы все говорили: «Где эти лидеры вообще? Одни пенсионеры вообще, где молодые?». А вот они, просто из каждой дыры вылезли эти лидеры молодые, для которых уже те, кому 45, тоже, знаете, из предыдущего поколения.

Я больше могу сказать. Все началось с того, что я пришел в местную ячейку «Яблока» первый раз в жизни, да, где-то это было полгода назад. Я подумал: «Вот уже такая, знаете, предпенсионная история». Помните, как?.. Вы не помните. Когда уходили на пенсию коммунисты, они там прикреплялись к ЖЭКу. Я подумал: «Вот сейчас иду в ЖЭК, на партийное собрание».

Я прихожу. И что я вижу? Я вижу, что да, сидят прелестные арбатские интеллигентные старушки и милые дедушки и так далее, все мне с ними понятно, я с ними с удовольствием поговорил. И сидят совершенно нормальные, грамотные, молодые, продвинутые ребята 20–25 лет. А середины нет, дорогие мои! Привет вам от этого поколения. Нет этой середины, понимаете, есть дедушки и есть молодежь.

И эта молодежь… Я говорю: «А почему вы пришли в „Яблоко“?». Он говорит: «Я прочитал программу, она совпадает с моими мыслями, я пришел в „Яблоко“». Я вообще такую логику, чтобы человек прочитал программу, чтобы он вообще пришел… Это что-то новое, понимаете? Они как-то по-другому живут, и вот это очень важно, понимаете? И самое главное, как в фильм знаменитом ― «Все умрут, а я останусь». Они останутся, понимаете? И они это хорошо понимают.

Иванов: Вы сейчас говорили про то, что в «Яблоко» идет молодежь, вы видели, как активисты пришли к вам в штаб. Но, собственно, все считают, какое-то общепризнанное мнение, что «умное голосование» Навального, которое сейчас такой символ протестной молодежи, сыграло какую-то важную, чуть ли не решающую роль в победе оппозиционных кандидатов на этих выборах.

В вашем случае, в случае ваших однопартийцев, во всяком случае, насколько это корректно? И насколько это новый такой инструмент, уникальный, который будет в дальнейшем работать, да, когда какой-то лидер оппозиции, в городском масштабе, по крайней мере, если судить по выборам 2013 года, указывает пальцем, за кого голосовать, и люди идут? Не только молодежь, но и все остальные, которые на него ориентируются. Или это заблуждение?

Бунимович: Трудно сказать. Мне трудно проанализировать. Понимаете, когда есть победа, то у нее много авторов, естественно. Вот если бы все провалились, то тогда бы оказалось, что непонятно, почему это произошло.

Я могу вам сказать, что я правда ведь объездил в этот день, когда были выборы, примерно половину участков своего округа, получилось больше 30 точно, да. И люди подходили, говорили, конечно, там были ребята, которые, совершенно ясно видно, они говорили: «Я получил»… Даже накануне мне кто-то сказал: «Я получил то, что было по „умному голосованию“, я за вас проголосовал». Но и было полно других абсолютно. «Я вас слушал по „Эху“». В одном месте мне сказали: «Я хочу вам сказать, что это мои дети поставили галочку, потому что они учатся по вашему учебнику математики».

Я не думаю, что бабули, с которыми мы обсуждали какие-то вопросы, тоже получили какие-то указания. Газеты, которые я распространял, ролики ― там за меня агитировали Макаревич, Люся Улицкая, Ямбург, заслуженный учитель России, известнейший. Казарновский, заслуженный, народный учитель Овчинников, тот же самый Дмитрий Муратов. Я им всем могу сказать спасибо, да. Это была, знаете, такая прижизненная гражданская панихида. Они все рассказывали, какой я хороший, так сказать. Это довольно странное ощущение, но это тоже такая предвыборная штука, которую надо испытать, наверно.

Иванов: То есть штаб Навального непосредственно с вами не общался, выбирая вас как цель для галочки, да?

Бунимович: Непосредственно со мной не общался, это точно совершенно, так же как и мэрия, я вам сказал. Я у них не спрашивал и поэтому немножко спутал карты: у них был уже человек, тут вот я пришел, и здрасьте вообще, да? Никого ни о чем не спрашивал.

Гликин: Вы, кстати, по другому округу собирались идти, я слышал, сперва. Там было изменение. Но это мелочь уже.

Баданин: Я бы хотел к другой большой теме начать подход. Тема называется «дети». Задаю этот вопрос в том числе как отец двух подростков. Помимо корочек депутатских, у вас есть другая важная, очень важная работа детского омбудсмена. Года три тому назад детский омбудсмен тоже была важная работа, но, наверно, максимально далекая от политики. А вот сейчас я бы так не сказал. Наверно, ближе к политике-то ничего и нет, во всяком случае, потому, что было в Москве в августе на улицах.

И есть гипотеза, что эти кейсы о том, как молодые люди, может быть, еще несовершеннолетние, на грани совершеннолетия или вчерашние несовершеннолетние, будут сталкиваться с российской властью в самом нехорошем смысле этого слова, дубинкой получать, в КПЗ сидеть и так далее. У меня вопрос: вы видите в этом ту же проблему, про которую я сказал?

Бунимович: Проблему какую вы имеете в виду?

Баданин: Что кейсы, когда молодежь будет страдать от репрессивных действий властей, будут умножаться дальше на примере Москвы, например. И что с этим делать? Я не знаю. Вносить законопроекты, не знаю, ограничивающие полномочия Росгвардии, полиции? Я не знаю.

Бунимович: Лукин, который тоже за меня агитировал, внес законопроект свой.

Баданин: Да, он внес законопроект.

Бунимович: Я думаю, что вообще-то это нормально, чтобы депутаты вносили законопроекты, не только исполнительная власть, как у нас… Понимаете, мы забыли. Обратите внимание, я ведь все время говорю слово «нормально». Нормальные москвичи, сдвиг нормы. Нас приучают все время к сдвигу нормы, нам нужно все время возвращаться, понимаете? Нормально, чтобы Мосгордума собиралась по чрезвычайной ситуации. Нормально, чтобы боролись за тех, кто оказывается, соответственно, по политическим соображениям… Так не только политическим. Я, честно говоря, ходил уже, как вы понимаете, и по другим подросткам, когда они там находятся, соответственно, в московских СИЗО. Там тоже есть о чем говорить.

Но могу вам сказать: да, меня не радует эта ситуация. Я, одновременно защищая, тоже когда вот эти были два, как вы выражаетесь, кейса, а на самом деле омерзительных обращения прокуратуры по поводу лишения родительских прав, да, и когда я тоже обратился к прокурору, чтобы они это отозвали, но они это не отозвали. И когда суд решил, что нет оснований, все вздохнули свободно, ура, победа! Но какая победа? Это норма, потому что на самом деле нет этих оснований. Это опять сдвиг нормы, вот в чем проблема, понимаете?

Мне кажется, я надеюсь, я вообще так оптимистически настроен, даже более optimistic, чем ваш канал, но мне кажется, что не должно быть этого, потому что результата нет. Не боятся они, понимаете? Они другие. И результата нет, результат есть только другой: родители, которые, я еще раз говорю, лояльны, перестают быть лояльными. Потому что когда это касается их детей, знаете, любые партийные и государственные пристрастия снимаются.

Другое еще происходит: это на самом деле подрывает государственную политику во всех областях. Почему еще меня так задело, когда по одному какому-то акту, да, непонятно какому, была там опасность, не было, тут же заговорили о лишении родительских прав? Да потому что вся моя работа десять лет была в том, чтобы не забирали детей из семьи, даже если там сложно, а работали с этой семьей, вытаскивали из настоящих кризисов. Там и наркотики, и все равно надо стараться, чтобы ребенок остался в семье. А тут хопа! ― из политических соображений, так сказать, из шантажа политического, да, реально говоря.

Баданин: Запугивания.

Бунимович: Да, запугивания. Но запугивают, получается… Они-то думают, что запугивают только политических активистов. Но они запугивают всех, и все уже обалдевают: «Да вы что, с ума сошли? Что, можно будет у любого ребенка забрать?». Этого никто не захочет, потому что кому-то показалось, что есть риск какой-то, еще непонятно какой, понимаете?

Я еще раз говорю: они, наоборот, расширяют очень сильно протестную базу. Поэтому я думаю, что в какой-то момент это очень сильно становится, собственно говоря, в последнее время чего и не было.

Сурначева: Вы сейчас начали говорить как раз про репрессивное государство, задержания подростков и все остальное. У меня вопрос, на который я бы, например, не ответила. Может быть, у вас есть более четкий ответ.

Представьте себе, что вы не омбудсмен, а учитель, коим вы были, или преподаватель. К вам приходит группа пятнадцатилетних школьников или студентов, они говорят: «Мы хотим завтра пойти на митинг Навального». И вы понимаете, что этот митинг несанкционированный и, скорее всего, им там придется очень несладко. Вы им что говорите? Не ходить? Потому что вы опасаетесь за их безопасность. Или вы им говорите: «Идите, потому что вы имеете право на политическую позицию»? Как бы вы поступили как учитель?

Бунимович: Я могу вам сказать, что я даже как омбудсмен разговаривал с образованием, не только с учителями, а в целом с московским образованием, с учителями тем более тоже, потому что это же не первый случай, когда подростки пошли на несанкционированный митинг, так? И я могу вам сказать, что ничего особенно радостного я не испытываю.

Мне не нравится, когда с маленькими детьми идут и на санкционированный митинг, и на несанкционированный, и вообще даже на рок-концерт, потому что когда очень маленький ребенок, он может везде испугаться, у него могут быть проблемы и так далее. Но это вопрос этики, воспитания, но никак не юридических оснований.

Мне не очень нравится, когда подростки идут на баррикады. Поверьте, я видел более серьезные столкновения, чем сейчас. Я видел путчи 1991, 1993 года, и тогда как-то хватило мудрости обойтись без гаврошей на баррикадах, в самых тяжелых ситуациях как-то взрослые старались это сами решить, без детей. И меня очень беспокоит эта ситуация, потому что на самом деле, конечно же, понимаете, они просто не чувствуют риска, просто в силу многих обстоятельств, не буду объяснять особенности психологии. И это очень опасно, это действительно серьезно. И меня это очень беспокоит.

Я бы очень хотел, чтобы во имя наших подростков, во имя наших детей мы свои взрослые проблемы решали цивилизованно и чтобы этот протест, нормальный, естественный протест меньше выходил на улицу. Но для этого и нужно находиться в Мосгордуме. Вытеснили же всю политику из тех мест, где она должна быть. Она же и должна быть в парламенте.

Сурначева: А все-таки что бы вы сказали?

Бунимович: Начали придумывать Общественную палату. Это же тоже какой-то эрзац, потому что видят, что уже нет ничего в Думе, значит, давайте… Общественная палата тоже уже ― что это такое? И тогда, значит, соответственно, все равно радикализируется все, вытаскивается на улицы.

Так вот, я про это и говорю, что для этого и нужен парламент, понимаете? Более того, парламент, конечно, от слова «говорить», но это тоже важно. Мне нравится название наше ― Дума. Там уже, может, кто-нибудь думать в конце концов начнет, кто его знает?

Сурначева: И все же, вы бы что сами сказали или что вы бы посоветовали учителям, которые сейчас находятся в такой ситуации?

Бунимович: Извините, я ушел немножко в сторону. Я советовал учителям обязательно разъяснять ответственность, что если ты залезешь на фонарь… Да, тебе не дают в школе ответа на вопросы, и я говорил учителям: «Разговаривайте с ними здесь. Пусть они задают свои неполиткорректные вопросы». Но на фонарь залезать нельзя ни во время митинга, ни без митинга, за это наказание. На проезжую часть выходить нельзя.

Кстати говоря, я был же, наблюдал же, естественно, ездил, ходил, потому что подростков было много. Это удивительные вообще такие ― как вам сказать? ― экстремисты. Загорается красный свет, половина экстремистов на одной стороне улицы, половина других экстремистов ждет, пока загорится зеленый, понимаете?

То есть я хочу сказать, что надо с ними разговаривать. Я, кстати, не просто «надо с ними». Я прямо перед этим летом запустил программу, дебаты для школьников. Пусть они учатся разговаривать свои мысли, пусть учителя вообще учатся им отвечать на что-то. Сейчас не получится по-другому. Нельзя стоять… Можно, конечно, стоять с указкой и вещать у доски, но просто тебя никто слушать не будет.

Желнов: Евгений Абрамович, а вот по поводу уже не детей, а совершеннолетних студентов. Вот эти заявления, которые мы слышим, о том, что вуз должен быть вне политики, университет, институт. Сами ректоры, был случай ректора МПГУ, который не советовал своим студентам, которые уже совершеннолетние, посоветовал категорически не ходить, под угрозой отчисления, на эти акции.

Во-первых, как вы к этому относитесь и как вы понимаете сам, как учитель, пусть и школьный, не вузовский, формулу «вуз вне политики»? Как может быть университет или институт вне политики?

Бунимович: Во-первых, эти ректора… Во-первых, гнать надо не таких студентов, а таких ректоров, потому что они должны читать законы. Там ничего не написано про то, что политическая позиция студента имеет какое-то отношение к, так сказать, его отчислению. Там совсем другие основания для отчисления.

И поэтому я серьезно поставил, это я вам не сейчас говорю, я это тогда же сказал, что поскольку я всю жизнь занимаюсь образованием, мое слово слышно, я сказал, что у этих ректоров неполное служебное соответствие. С ними надо будет разбираться, потому что они на это просто не имеют права. А когда я увидел, что они еще и гуманитарии, я понял, что это еще катастрофичнее.

Я напомнил тогда, что у нас уже был такой случай в истории, когда после какой-то забастовки небольшой из Казанского университета погнали одного студента. Может быть, если бы его не погнали…

Баданин: Вы о Ленине?

Бунимович: Да. Если бы Владимира Ильича Ленина не погнали бы тогда с первого курса, если бы он закончил спокойно Казанский университет и стал бы хорошим адвокатом, вообще профессиональным, может быть, русская история немножко по-другому развивалась бы.

Баданин: А вы же кейс, извините за это слово, Азата Мифтахова знаете?

Бунимович: Знаю, конечно.

Баданин: И знаете, что ректор Садовничий вносил потом поправку в устав, которая позволяет отчислять человека с уголовной статьей.

Бунимович: Знаю. И поскольку у меня вся семья, опять же поколения, это альма-матер, это университет.

Баданин: Более того, прямо этот факультет.

Бунимович: Да, и прямо этот факультет. И более того, поскольку я помню прекрасно Есенина-Вольпина, который говорил: «Соблюдайте свою Конституцию», и все смотрели на него как на сумасшедшего, да, по этому поводу и так далее. Меня очень задевают такие вещи. Но это вопрос университетского сообщества. Если они это терпят, тогда извините. Один ректор не может вносить поправки в устав, не надо обманывать. Я не читал этого, но уверен, что так не бывает.

Баданин: Она не внесена, в итоге она отыграна назад.

Бунимович: Вот я и говорю. Так все, значит, есть университетское сообщество, если она отыграна назад, понимаете? Я хочу вам напомнить, что в мое время ректором университета был академик Петровский, который не был членом партии. Это было невероятно, я узнал это на втором курсе, и для меня это было очень важно.

Сурначева: Мы сейчас вспоминали разные дела и как реагировали тоже на участие в политике в разное время. Просто вы больше общаетесь с головами этих людей, знаете чиновничий язык, больше нашего, наверно, понимаете логику их мышления. Как объяснить, почему шесть лет Навального, уже тогда целого Навального допустили до выборов мэра Москвы, а сейчас выборы Мосгордумы, какие-то небольшие сторонники Навального ― и столько скандала? Как будто бы на этом просто рухнет вся система.

Бунимович: Вы знаете, я сегодня… Вообще к омбудсмену тоже все время обращаются так, как будто он знает ответы на все вопросы.

Сурначева: Да.

Бунимович: Это не совсем так. Мне это странно. Я хочу сказать, что, несмотря в том числе на то, что я сегодня сказал, я вообще не могу сказать, что я к чиновникам отношусь плохо. Там есть совсем разные люди. Я даже сейчас могу сказать более страшную вещь: я и к мэру отношусь неплохо.

Баданин: Страшная вещь.

Бунимович: Он какие-то многие вещи делает совершенно нормально, а какие-то вещи ― совершенно ненормально. Но я, как учитель, понимаю… Понимаете, как мэра Лужкова в свое время не научили эстетическому восприятию, кроме всего прочего, я ему это говорил, что все пластические искусства заканчиваются в школе в четвертом классе Шишкиным. Поэтому эти башенки и все остальное, потому что мы вас недоучили. Такая проблема русской школы, российской школы. Литература до одиннадцатого класса, а вот картинки только на четвертом заканчиваются.

Так вот, и сейчас мне кажется, что мэр, который что-то старается делать для города и что-то делает, но он просто вообще, мне кажется, не очень понимает, что такое парламент, что такое вообще обсуждать с людьми. Это частая история.

Сурначева: Зачем?

Бунимович: Да. Это частая история у чиновников, потому что мы лучше знаем, да. Хуснуллин сказал сейчас то же самое: «Мы лучше знаем, что вам там надо строить, чем вы сами». Мне кажется, вот это и есть задача моя как педагога, да, объяснить ему. Да, не с первого раза, со второго, с третьего.

Желнов: А как часто вы этой возможностью пользуетесь? Вы же знакомы наверняка.

Бунимович: Пока редко, потому что я еще раз говорю…

Желнов: Когда последний раз объясняли, пытались объяснить?

Бунимович: Я в основном вице-мэрам пытался объяснить, но нередко.

Баданин: Сергуниной?

Желнов: А Собянину?

Бунимович: Собянину ― нет, почти нет. Он немножко как бы не по этой части, и это плохо.

Желнов: Не внушаемый?

Бунимович: Нет, он просто про другое, а это неправильно, понимаете? Каждый из нас про другое. Я ведь тоже в Думе буду заниматься не только образованием, не только этим. Все равно, если ты депутат, ты должен будешь голосовать по всем вопросам. И поэтому надо, да. Вот он сейчас сказал, что вот такой парламент у нас. Как он сказал там? Разнообразный.

Баданин: Вот, кстати, правда, вы с кураторами выборов говорили? Немерюк, например. Сергунина.

Бунимович: Могу вам сказать. Нет, с Немерюком точно не говорил.

Баданин: С Сергуниной?

Бунимович: С Сергуниной один раз говорил, когда начались все эти гадости и пакости.

Баданин: Известные события, да.

Бунимович: Нет, я говорил про свой округ, уже в самом конце где-то, когда уже… Я не заметил особенных результатов, скажем так, этого разговора. Но это я разговаривал с этой точки зрения, не то чтобы, так сказать, уговорить в чем-то, а просто так же, как я говорил с полицией. Я написал заявление, понятно.

Гликин: Евгений Абрамович, все-таки завершая. Вот как мы определяли эту ситуацию в Москве, это политический кризис. И в стране, мы считаем, есть политический кризис и явный экономический кризис, и грядущий опять, мы же знаем как, если будет мировой. «Яблоко» ― оппозиционная партия. Надо ли в целом «Яблоку» или, может быть, шире, оппозиции придумать какую-то программу действий вообще по выходу из кризиса? Шире, не только.

Бунимович: Я думаю, уж что-что, а программу действий ― «Яблоко» просто из каждого кармана по десять программ.

Гликин: Хорошо.

Бунимович: Я хочу сказать другое. Я считаю, что действительно идет трансформация, идет то, что все говорят. Как это называется? Транзит! Вот. Транзит, слово вспомнил. В такой ситуации надо быть одним из, как сейчас модно говорить, акторов, да. То есть очень важно, чтобы были массовые политические партии. И в этом смысле не получится это у «Яблока», значит, не получится, но это вопрос не только к «Яблоку». Это вопрос к людям.

Если вы будете каждый раз выходить на трибуну и говорить: «Я не политик», как это было у нас в 2012 году, и гулять вокруг «Оккупай Абая», я с удовольствием, мне очень нравилось. Я, кстати, выступал против установки этого самого Абая Кунанбаева, потому что он не имеет никакого отношения к Чистым прудам. Я ничего против него не имею, но к Чистым прудам… Я вот тогда как раз был в Думе, я выступал против, он был противозаконно там установлен.

А тогда программу эту, «Городские хроники», на радио вел как раз Навальный. И как раз по этому поводу я с ним разговаривал и объяснял ему, что Абай Кунанбаев установлен вне закона. Но я сказал, что у Москвы есть одно свойство. Можете проверить это по записи. Москва умеет обкатывать даже те объекты, которые к ней не имеют никакого отношения, они обретают свою историю в Москве. Так вот и Абай тоже обрел неожиданно свою историю в Москве, понимаете?

Но когда просто мы ходим туда-сюда, это ничем не кончается. Нужна политическая программа. Я как человек, не очень политик, несмотря на то, что… Я это отлично понимаю. И я хочу вам сказать, что «Яблоко» многому научилось. Я хочу вам сказать, что у меня была отличная кампания, я поражен просто вот этими молодыми ребятами, которые были мой штаб. Потому что сейчас независимые всякие какие-то написали, что у меня были лучшие в Москве листовки, понимаете? Там грязью бегали, поливали, а они говорят: «Давайте мы детям будем раздавать вот такие закладки». Здесь написано, это мои тексты: «Можно сказать „нет“, когда тебя с кем-то сравнивают. Никогда на земле никого, кто был бы такой, как ты».

Сурначева: Извините, вы агитировали детей?

Бунимович: Это не агитация. Это закладки, на которых написано: «Евгений Бунимович, заслуженный учитель России». Мы дарили детям, им было это интересно.

Сурначева: Чтобы что они сделали?

Бунимович: А просто. Мы не хотели грязью отвечать на грязь.

Сурначева: А это вообще законно?

Иванов: Это же оплачено из фонда, наверно.

Бунимович: Конечно, это оплачено из фонда, и мой соперник побежал сразу же: «Как это?». Да, это оплачено из фонда, ну и что? Они поливали там, еще сыпали грязью, а эти ребята говорили: «Давайте мы будем раздавать у метро книжку „Москва Евгения Бунимовича“?». Я говорю: «Вы что, с ума сошли, что ли? Такая у нас грязная кампания». Они говорят: «А давайте мы будем раздавать книжку „Школа Евгения Бунимовича“?».

Желнов: Спасибо! Евгений Абрамович Бунимович, избранный депутат Мосгордумы, был в студии Дождя. Кстати, понятно, кто будет детский омбудсмен вместо вас? Вы же должны оставить этот пост. Или нет?

Бунимович: Нет, непонятно, пока непонятно.

Желнов: Но должны уйти будете, правильно?

Бунимович: Да, это госслужба, поэтому я обязан уйти.

Желнов: Но еще сменщика… А кто, кстати, решит? Вы сказали, что это автономная такая структура. Кто решит?

Бунимович: Есть процедуры, а кто будет решать ― посмотрим.

Желнов: Кто?

Бунимович: В принципе, сейчас по закону федеральный уполномоченный, по новому закону, который только что приняли в этом закону, должна это согласовывать, так что теперь появились какие-то…

Желнов: Кузнецова должна.

Бунимович: Да.

Желнов: С кем?

Иванов: С мэром.

Бунимович: С тем, кто будет вносить. Может быть, мэр. Группа депутатов может вносить. Там написано очень подробно.

Желнов: Спасибо вам за этот разговор.

P. S.

Бунимович: Я, Евгений Бунимович, был в программе Hard Day's Night, и мне кажется, что даже наши продвинутые журналисты отстают от процесса. Они все еще думают: «Что вы там будете делать?». А делать уже должны они, а не делать вид, что это к ним не имеет отношения, а они будут только смотреть и обозревать.

Фото: Максим Кардопольцев/Дождь

Не бойся быть свободным. Оформи донейт.