«Ищите краски, не рисуйте дерьмом!» Зампред комитета по культуре Елена Драпеко о мате, цензуре, геях и патриотическом кино

Драпеко: Я думаю, что несистемной оппозиции надо стать системой.

Немзер: Вот они и пытаются.

Драпеко: То есть нужно стать организованной силой. На сегодняшний день это такие группки, друг с другом не мирящиеся.

Катаев: Они же хотят в Мосгордуму пройти.

Драпеко: Проблема нашей оппозиции, что они никак не могут договориться друг с другом.

Катаев: Они сейчас договорились, они хотят в Мосгордуму, у них свой список отдельный. Их не пускают туда, даже чтобы они в выборе, даже чтобы они присутствовали в бюллетене.

Желнов: Причем никого.

Катаев: Никого. Как же им стать системными в таком случае? Что же делать? Как изменить этот порочный круг? На ваш взгляд?

Драпеко: Вы задаете вопрос не тому человеку, понимаете.

Катаев: Но вы же депутат, государственный человек.

Драпеко: Я депутат, да. И поэтому я считаю, я системная как раз оппозиция, оппозиция, которая работает внутри системы. У меня нет намерения копать схроны, устраивать партизанские отряды или воевать с полицией. Я считаю, что это приведет только к излишней нервозности и нестабильности. Но договариваться, в том числе и с властью, можно. Я как профессор, вот все знают, что я артистка, мало кто знает, что я профессор…

Желнов: Социологии, да, социологических наук.

Драпеко: Кандидат социологических наук, да. Я преподавала это, как достичь соглашения при разнице позиций. Потому что и у вас, и у власти есть точка пересечения интересов, и эта точка — благо граждан, за которое мы бьемся. Мы с вами как бы предлагаем разные пути решения, но цель-то у нас одна и та же, поэтому надо садиться и договариваться.

Желнов: Елена Григорьевна, вот про другие выборы, которые будут не в сентябре 2019, а в 2021 году, как раз выборы парламентские. Bloomberg агентство писало на прошлой неделе, о том, что перед ними, то есть совсем скоро, будет, возможно, проведена реформа, которая позволит президенту Владимиру Путину сохранить дальнейший контроль над Думой, и потом через изменение конституции расширить премьерские полномочия и таким образом остаться у власти после 2024 года, а президентское влияние будет снижено. Понятно, вы сейчас скажете, что это неофициальная информация, ссылки на источник. Это так и есть, это действительно источник, хотя агентство Bloomberg довольно авторитетное агентство. Тем не менее, как вы к такому сценарию отнеслись бы, если бы Владимир Путин стал премьером?

Драпеко: Я даже обсуждать это не буду. Вот я знаю Владимира Путина больше тридцати лет, так вот случилась наша биография. И я хочу сказать, что его действия будут непредсказуемы вашим агентством. Вряд ли сегодня кто-то может предсказать, как развернутся события. Мы это уже с вами проходили в истории. Я очень хорошо отношусь к Владимиру Владимировичу Путину, не потому, что он президент, а потому, что он личность. Личность совершенно незаурядная, и он таким был всегда. Я его помню по работе в Петербурге, я помню его, как он пришел с рюкзачком в Москву, как Ломоносов, босиком, понимаете, без ничего.

Желнов: С Игорем Ивановичем Сечиным только в придачу.

Драпеко: Да. Он его потом с собой притащил. Но хочу сказать, что не отнимешь ни ума, ни воли, ни личности.

Желнов: Мы не ставим под сомнение, что Владимир Путин личность. Мы спрашиваем…

Драпеко: Вот если в нашей оппозиции появится фигура такого же масштаба, вот тогда мы можем поговорить.

Желнов: Елена Григорьевна, вопрос все-таки был не про то, личность ли Владимир Путин или нет. Я не сомневаюсь, что да.

Драпеко: Что будет с парламентом?

Желнов: Вопрос в том, как вы относитесь к сценарию такому, который описан агентством Bloomberg, что Владимир Путин останется у власти после 2024 года, а не уйдет.

Драпеко: Я даже не обсуждаю это. Чего обсуждать то, чего мы не знаем?

Желнов: Вам бы хотелось…

Драпеко: Мне Путин это, или кто-то другой, я бы хотела, чтобы у нас появилась какая-то новая крупная фигура, но я хочу, чтобы этот человек был таким же государственником, как Путин. Я ему прощаю очень многое.

Желнов: В целом вы за сменяемость власти, Елена Григорьевна, правильно?

Драпеко: Я в оппозиции, я вижу все недостатки сегодняшней власти. И олигархат, и откаты…

Желнов: Олигархов у нас уже нет.

Катаев: Какие же олигархи, он же их уничтожил.

Желнов: Да, олигархов нет. Об этом сам Кремль заявляет, что их не осталось.

Драпеко: Ну да, нету. Они есть, только они отдельно от власти, может, они теперь не называются олигархами.

Катаев: Может, во власти, наоборот находятся?

Драпеко: Но я хочу сказать, что я ему прощаю это все за то, что он укрепляет российскую государственность.

Катаев: Уже двадцать лет, не долго ли он ее укрепляет? Сколько можно? На ваш взгляд, не долго ли?

Драпеко: На мой взгляд, сколько нужно, столько и можно. У нас пока я не вижу другой фигуры, если вы ее видите, расскажите, кто готов сегодня взять ответственность за Россию в таком масштабе, с таким масштабом проблем, с которыми мы столкнулись. Я не говорю, что Путин это не проблема. Он сам тоже проблема. Но я знаю не только его, но и его команду, и хочу сказать, что пока они вот держат Россию, мы можем не опасаться за то, что она развалится.

Желнов: Елена Григорьевна, давайте уточним и к другим темам, все-таки вашу позицию. Вы за сменяемость власти, за то, чтобы в 2024 году мы выбрали нового президента?

Катаев: Новое лицо.

Желнов: Вот нового президента. Не нового старого президента, старого нового, а новое лицо, нового политика.

Драпеко: В том случае, если это новое лицо появится.

Катаев: Оно есть уже. Посмотрите на улицу, на Трубную, например, сейчас, там много новых лиц.

Драпеко: Они все на территории Садового кольца, в районе Трубной, вот они все и собрались. Вся остальная Россия их не знает и не принимает. Это трагедия нашей оппозиции, и я с этим совершенно согласна, но она такова. Именно потому, что они не отражают коренные интересы страны, людей, ее населяющих. И если вы сегодня проведете опросы среди российских граждан, то получим двоякий ответ. С одной стороны, все недовольны внутренним социально-экономическим курсом правительства, но с другой стороны, они не хотели бы смены Путина на какую-нибудь другую фигуру.

Желнов: Про правительство еще поговорим.

Немзер: Если бы этих людей куда-то пускали, может быть, о них бы знали люди побольше в стране. Но я сейчас хотела спросить про другое, про такую приземленную проблему. Когда принимался закон о повышении пенсионного возраста, очень непопулярный закон, я знаю, что вы бились за то, чтобы творческим работникам, для них была какая-то льгота в этой связи, чтобы для них этот закон работал по-старому. Удалось ли вам что-то сделать в этой связи, получилось ли это?

Драпеко: Ничего не получилось. Нам запретили, не только оппозиции, но и правящей партии запретили вносить поправки в этот закон. Давайте, говорят, посмотрим, пусть поработает.

Гликин: Как можно запретить депутату вносить какую-либо поправку? Они могут отклонить поправку, а вносить-то вы можете, это ваше конституционное право, вносить любую поправку.

Драпеко: Да, мы вносили такие поправки, как вы знаете, только их правящее большинство отклонило. У нас очень много профессий, которые пострадали. Это не только в культуре, но и в других отраслях тоже. Но в культуре мне очень жалко наших балетных, очень жалко духовиков, у которых профессиональное заболевание это эмфизема легких, и цирковых артистов, которые работают на грани жизни и смерти. Поэтому мы будем продолжать, мы не успокоились, мы продолжаем бороться, мы продолжаем убеждать правительство. Сейчас пройдет какое-то время, и мы снова выйдем, вместе с профсоюзами, мы будем бороться за то, чтобы эти льготы вернуть.

Гликин: Вот вы говорите, на грани. За гранью, на грани жизни и смерти оказывается вообще все большая часть населения. Идет обнищание, правительство борется с бедностью официально. Я в связи с этим хотел сказать, вот вы социально-направленная оппозиция, вы оппозиция думская. Может ли оппозиция что-то такое большее, чем вносить поправки, может ли она как-то вообще развернуть эту ситуацию, вот что-то более глобальное?

Немзер: Не обидно ли вам, вы даже это, вот закон принимают, не спросив вас, я думаю, может быть, вы бы не были согласны с этим законом, но даже поправку небольшую, касающуюся определенного сегмента лиц, и ту вы не можете.

Драпеко: Мы можем ее внести. Но любая поправка голосуется большинством Государственной Думы. И это проблема и системной, и несистемной оппозиции. У нас с вами за спиной нет большинства населения. Каждый политик стоит ровно столько, сколько людей он может за собой повести. Вот, к сожалению, сегодня наши с вами благие пожелания не увенчались успехом. Хотя в некоторых регионах люди, как вы знаете, проголосовали против правящей партии, и у меня на территории, допустим, Санкт-Петербурга есть такие свободные территории, где нет ни одного депутата от правящей партии, где наши главы, допустим, муниципальных образований есть. Но в большинстве пока мы не получили этого большинства. Поэтому убеждаем не силой, а умением, как нас учил великий полководец, не числом, а умением. Поэтому я, например, работаю с правительством, я работаю не с депутатами даже правительственной партии, а работаю с самим правительством, убеждая чиновников, что это в интересах государства, что это в интересах правительства, принять ту или иную мою поправку. И несмотря на мою оппозиционность 130 вот такого рода законов и поправок приняты за годы моей работы в Государственной Думе. Есть очень крупные законы, вот сегодня я отправила Медведеву новый законопроект, и я надеюсь, он будет принят, несмотря на то, что он стоит недешево. Но мы провели очень большую работу, убеждая чиновников, от администрации президента до глав регионов, что необходимо внести такую правку, понимаете.

Гликин: А о чем?

Драпеко: Это закон о зданиях-памятниках, поскольку я культурой занимаюсь. У нас есть жилые дома, которые признаны памятниками истории и культуры. И вот капитальный ремонт такого дома стоит в два, иногда в два с половиной раза дороже, чем капитальный ремонт обычного дома. А кто будет платить за это? Сегодня платят граждане, те, которые живут в этом доме. Но граждане не виноваты, что их квартира оказалась в здании-памятнике. Памятник это публичный интерес, это конституционная обязанность государства и граждан сохранять. Поэтому, обращаясь к правительству, мы предлагаем ту часть, которая как бы превышает обычный капитальный ремонт, то есть реставрацию, оплачивать за счет государственных средств. И в данном случае я получила очень неплохие заверения от правительства, что этот закон может пройти.

Немзер: Вы в Думе очень давно. Насколько я понимаю, вы в Думе на несколько месяцев дольше, чем Владимир Путин при власти.

Драпеко: Да.

Немзер: Скажите, пожалуйста, вот за весь этот долгие период, когда вам работать было легче и продуктивнее всего? Когда вы ощущали, что вот ваши инициативы встречают поддержку, никакого сопротивления нет? Когда было легче всего, когда тяжелее всего?

Драпеко: Такого не бывает никогда. Любая инициатива проходит очень много этажей согласований, вы понимаете.

Немзер: Это понятно. Но вот по совокупности ваши ощущения, когда у вас ощущения, что только совсем только палки в колеса.

Драпеко: Был период хаоса такого, во время третьей Государственной Думы, когда я вот только пришла, не было равновесия, то есть не было большинства у правящей партии. И тогда еще в зале можно было убедить депутатов голосовать за ту или другую поправку. И такие случаи были, когда мне удавалось пламенной речью заставить зал принять то, за что правящая партия голосовать как бы вроде и не собиралась.

Желнов: Чем вы гордитесь? Вот так я позволю дополнить вопрос. Вот так по-настоящему, без бюрократических описаний процедуры.

Драпеко: Вы имеете в виду законы?

Желнов: Да. Что удалось, да, как политику?

Драпеко: Я была сопредседателем при принятии двух, на мой взгляд, глобальных законов. Это был закон о русском языке как государственном языке в Российской Федерации и закон об охране памятников истории и культуры. Это все в третьей Государственной Думе, когда было вето Совета Федерации на законопроекте, создается совместная комиссия, которая должна урегулировать проблемы. Вот я была сопредседателем обеих этих комиссий, и мне удалось убедить моих коллег по Совету Федерации, и они проголосовали «за». Причем один из вариантов был консолидированный законопроект, было два закона, которые бились между собой. И мы договорились, что мы вносим консолидированный вариант, из обоих вариантов мы взяли лучшее, и из одного, и из другого. Я считаю, это очень правильная практика.

Гликин: Вы говорите, хаос тогда был. Так может, это хаос и хорош? Может, это просто демократия, а не хаос?

Драпеко: Конечно.

Гликин: Так это просто демократия, есть другое слово для этого хаоса. А сейчас нынешний порядок, может быть, хуже, чем тот хаос.

Драпеко: Я с вами совершенно согласна. Я тоже считаю, что не должно быть конституционного большинства ни у одной партии. Поэтому наше предложение, нашей партии «Справедливая Россия», это вообще ограничить избрание конституционного большинства.

Сурганова: Скажите, а вот закон о русском языке, который вы упомянули, в том числе запретил мат в кино и вообще в культуре. Сейчас многие уже говорят, что может быть, надо пересматривать этот закон, этот конкретный запрет. Как вы считаете, не изменились ли…

Драпеко: Кто эти многие?

Сурганова: Например, Сергей Шнуров, который входит в Общественный совет.

Немзер: Ваш коллега, да.

Драпеко: Он не коллега, он член нашего Общественного совета, он коллега Ямпольской, которая его туда пригласила.

Катаев: И многие театральные режиссеры, например.

Сурганова: Денис прав, да, действительно индустрия…

Катаев: Ведь мат это часть русской культуры, вы тоже не можете это отрицать.

Драпеко: Это не часть русской культуры. Это часть, безусловно, русского языка, но табуированная часть русского языка.

Катаев: Кем? Государством?

Драпеко: Табуированная народом.

Катаев: Нет, государством.

Драпеко: Церковью.

Желнов: У нас церковь отделена от государства. Как может церковь влиять на табуирование языка?

Драпеко: Это правда.

Катаев: Это личное дело каждого, ругаться матом или нет, ставить спектакль с матом или нет.

Драпеко: Ну если вы сейчас при мне начнете ругаться матом, то скорее всего, вы пострадаете, потому что я не позволяю в своем присутствии никому матом ругаться.

Катаев: У нас сейчас интеллигентный разговор, а не спектакль. А спектакль может отражать жизнь.

Драпеко: А спектакль, театр, это храм, между прочим, искусство. Катаев: Это жизнь же.

Драпеко: Никакая не жизнь.

Сурганова: А кино?

Драпеко: Театр это смоделированная ситуация, поэтому он две с половиной тысячи лет и жив, что он рассказывает нам о нас.

Катаев: Вот именно.

Драпеко: Моделирует ситуацию и учит нас, как нам выходить из трудных ситуаций, что делать. Об этом вся мировая драматургия.

Желнов: Правильно ли я понимаю, что вы категорически против легализации мата?

Драпеко: Я против того, чтобы нарушать табу. Культура вообще есть система табу. Культура изначально это система табу на это, на то, на пятое и на десятое, в том числе и на матерные слова. Пожалуйста, если вам позволяют дома, ругайтесь.

Катаев: Если режиссер хочет отразить реальную жизнь, например, в российской провинции, без этого не обойтись.

Желнов: Люди же на этом языке говорят.

Драпеко: Как это все обходились на протяжении тысячелетий? А сегодня не могут обойтись? Это такой режиссер!

Катаев: Вы против отражения реальной жизни в искусстве? Вы против? Против cinema verite, против настоящего кино?

Драпеко: Да!

Катаев: Только должен быть храм и искусственно сделанные вещи?

Драпеко: Нет. Я считаю, что искусство это умение разговаривать с людьми на достойном их языке.

Катаев: Это же выбор зрителя.

Драпеко: Я не хочу, чтобы со мной разговаривали на таком языке, так же, как большинство граждан Российской Федерации.

Желнов: Ямпольская, ваш руководитель в комитете, пригласила Сергея Шнурова, как вы тогда отнеслись к Сергею Шнурову в собственном комитете?

Драпеко: Мы хорошо к этому отнеслись, потому что и такие позиции мы тоже хотим слышать. Мы хотим слышать страну, и тогда мы понимаем соотношение вещей, потому что закон это общественный договор. Это договор о мире, что вот это можно, а это не можно.

Желнов: Так вы понимаете, что позиция Сергея Шнурова, если вы хотите слышать страну, гораздо более популярна, чем позиция о храме искусства, которую вы сейчас озвучиваете.

Драпеко: Позицию Шнурова мы выслушали.

Желнов: Вы как раз в меньшинстве сейчас, а не в стране.

Драпеко: Почему?

Желнов: Потому что страна живет языком, в том числе, Сергея Шнурова, а не храмом культуры и искусства.

Драпеко: Страна не живет этим языком и не хочет жить этим языком.

Желнов: Как не живет? Елена Григорьевна, вы видели клипы группы «Ленинград»?

Драпеко: Да.

Желнов: Прошу прощения, которые переваливают за сто миллионов, за пятьдесят миллионов просмотров. Там есть мат, и это очень популярные видео.

Сурганова: Точнее, там был мат, пока его не запретили.

Желнов: На ютубе он есть, в интернете он еще есть. Вы же видели эти ролики, которые отклик вызывают?

Драпеко: Не будет мата, даже не мечтайте.

Желнов: Не будет?

Драпеко: Мата не будет.

Катаев: Не дадите? А мы-то размечтались.

Драпеко: Только мы разрешили в литературе…

Катаев: А как же свобода, Елена Григорьевна? Свобода художника? Опять ограничиваете?

Драпеко: Свобода есть осознанная необходимость. Ищите краски, не рисуйте дерьмом.

Катаев: Хорошо.

Драпеко: Найдите краски, которыми вы сможете выразить свои художественные представления.

Желнов: Ищите краски, не рисуйте дерьмом, это уже хороший заголовок.

Катаев: Можно я вас спрошу по поводу закона?

Желнов: Лиза, потом ты.

Сурганова: Давайте к более спокойным темам. Сегодня Ямпольская, глава Комитета по культуре, заявила, что было некое закрытое заседание, вместе с кинематографистами, где обсуждался вопрос прокатных удостоверений, очень беспокоящий всю киноиндустрию и зрителей, потому что фильмы все время съезжают, какие-то блокбастеры мировые не выходят в срок, потому что встал какой-нибудь большой русский фильм, и ему надо прокатиться широко. Вот сегодня, собственно, Ямпольская заявила, что кинематографисты пришли к ней с идеей договариваться внутри себя о датах проката, о том, как собственно вставать в прокат. Как вообще Комитет по культуре в этом будет участвовать? И почему это обсуждение происходит не на базе Минкульта, которое выдает прокатные удостоверения, а в Думе?

Драпеко: Наверное, кинематографисты доверяют Ямпольской и Думе, поэтому они и приходят. Мы все время занимаемся проблемами, к нам жалуются, прокатчики жалуются, продюсеры. И Министерство культура к нам тоже часто пишет письма, потому что многие вещи регулируются федеральными законами. То, что касается нормативов, на сегодняшний день ограничений по прокату нет вообще. Видимо, они ищут какой-то способ регулирования проката. Прокат же сегодня частный, сегодня нет государственного проката. Несмотря на многие предложения о квотировании количества фильмов, или о направлении части средств на производство отечественного кино, пока что никаких решений на этот счет не принято. А они нужны.

Сурганова: Вы поддерживаете квотирование? То есть это русское кино получает определенную долю в прокате?

Драпеко: Нет, я думаю, что нет. Я думаю, конечно, мы должны соревноваться по качеству фильмов, безусловно, и поднимать качество российского кинематографа. Но, к сожалению, трагедия российского кино произошла при разделении проката и кинопроизводства. Раньше это была единая система, которая, как при советской власти, все регулировалось. Когда разделились, то кинопрокат попал в полную зависимость от иностранных кинокомпаний. Сегодня российского, как такового, проката нету. У нас был Роскинопрокат, который по указу президента, еще Ельцина, по постановлению правительства, должен был быть наделен финансовыми средствами на рекламу отечественных фильмов, и кинотеатрами, двести кинотеатров предполагалось, в которых были бы такие пилотные показы российских фильмов. Ни то, ни другое не выполнено. И сегодня наш прокат оказался в полной зависимости от американских продюсерских фирм. И «Каро фильм» это не наше, и другие тоже, они все, вот посмотрите, они же все не наши.

Желнов: Но если люди, если зрители ходят на американский кинематограф…

Драпеко: И они сегодня дают пакетами фильмы.

Желнов: Елена Григорьевна, смотрите, если мы говорим про рынок, а мы все-таки говорим не про советскую модель, то рынок голосует тем, что он ходит на американские фильмы, а не на российские. Тому пример провалившийся в прокате фильм «Крым», и можно еще много перечислять патриотичного, высокодуховного подъемного кино, которое провалилось в прокате, при всех затратах Фонда кино и Министерства культуры на производство этого контента. Вот тогда что нужно делать?

Драпеко: Эту проблему можно решить, поднимая, с одной стороны, планку художественности наших фильмов, они еще не умеют делать достаточно хорошее кино, но когда делают, зрители откликаются. У нас есть целый ряд фильмов, которые собрали в прокате достаточные суммы.

Желнов: Какие? Что вам лично понравилось и собрало в прокате?

Драпеко: «Т-34». Дело в том, что мне все не нравится, по сравнению со старым кино. Я так давно живу, что я видела все старые фильмы.

Желнов: Видели, а снимались…

Гликин: Да ведь и нам не нравится. «А зори здесь тихие» я десять раз пересматривал, но «Т-34» не посмотрю и раза. «А зори здесь тихие» это мой любимый фильм.

Драпеко: Я с вами совершенно согласна.

Желнов: Ну, еще бы.

Гликин: И китайцы, кстати, его любят.

Драпеко: Я видела и китайский вариант, я видела и Рената Давлетьярова, я как раз его благословляла на то, чтобы он снимал новый фильм «А зори здесь тихие».

Гликин: Никому не нравится, только Минкульту.

Драпеко: Была у него на премьере, очень хорошо отношусь к нему и его картине. Но для того, чтобы снять такое кино, какое у нас было, нужно иметь такую кинематографию и таких кинематографистов. Вы подумайте, какие были личности. Люди, прошедшие войну…

Желнов: Сейчас нет личностей?

Драпеко: Нет. Это проблема.

Желнов: И как связана личность только лишь с войной?

Драпеко: Это дело не в войне, дело в жизненном опыте. Сегодня в кинематограф пришло поколение, которое этого жизненного опыта практически не имеет.

Катаев: Ну так всегда, когда приходят молодые, у них никогда нет опыта.

Драпеко: Раньше на профессии режиссера, оператора, балетмейстера, дирижера брали людей, уже имеющих высшее образование и имеющих жизненный опыт. Сценарист, писатель, тот, кто создает контент.

Катаев: Молодым не надо, короче, снимать кино.

Драпеко: Молодым надо, но они должны кроме того, чтобы уметь писать по-русски, должны еще поехать по стране, поизучать, как устроена жизнь.

Катаев: Понятно. К земле поближе.

Сурганова: Подождите. Все наши артисты большие, заметные, они не очень молодые, большая их часть, Звягинцев, Быков, Хлебников, им уже всем под сорок или за сорок.

Катаев: Та же Валерия Гай Германика уже не молода.

Сурганова: Вам кажется, что это недостаточный возраст для того, чтобы быть уже заметным режиссером?

Драпеко: Наверное, достаточный, поэтому они и снимают заметное кино.

Сурганова: Вы их творчество поддерживаете, вам нравится вот такое авторское кино?

Драпеко: Да, конечно. Безусловно, мне интересно.

Катаев: А Кирилл Серебренников, как режиссер?

Драпеко: Серебренников, мне очень понравился его фильм «Лето», я показывала его депутатам Государственной Думы в нашем парламентском киноклубе, и все очень хорошо оценили его. Он, конечно, с точки зрения художественной интересен, по форме. А кроме того, я свидетель всех событий, я же жила в Ленинграде в тот момент, когда все это происходило, поэтому я могу оценить подлинность происходящего. Там есть дух времени, там переданы очень точно акценты нашей жизни, я как раз в этой среде выросла, в художественной среде того Ленинграда, среди поэтов запрещенных, среди самиздата. Вот это было наше время.

Катаев: Я хотел бы вернуться к прокатным удостоверениям и к тому самому резонансному закону о фестивалях, который был принят и по которому сейчас киносообщество высказывает недовольство. В частности, я знаю, что ведутся кулуарные беседы, в том числе с госпожой Ямпольской, может быть, и с вами, на эту тему, как-то, может быть, уже сделать шаг назад, упростить этот на самом деле чудовищный, на мой взгляд и на взгляд многих кинематографистов, закон.

Посмотрите, я вам приведу пример. Сейчас в Москве проходил на прошлой неделе уже уважаемый и достаточно узнаваемый фестиваль ― Московский международный фестиваль экспериментального кино, который уже четыре года с международным жюри показывает экспериментальные работы, которые в России никто не видел. И вот они только за неделю получили подтверждение из Минкульта, что они могут называть себя фестивалем, попали в тот самый перечень, который должны по этому закону…

Какое-то унижение. Люди должны доказывать, фестивали должны доказывать, что они не верблюды. Кроме того, из-за того, что каждый фильм должен получать прокатное удостоверение, отменились многие ретроспективы, отменились показы эксклюзивных фестивальных фильмов, которые в России тоже никто не увидит, потому что почему должен иностранный продюсер нести копию в Госфильмофонд по старой схеме и получать все это?

В общем, это все усложняет жизнь кинематографистам. Мало того, это создает элемент цензуры. Например, не захочет Минкульт показать фильм Лозницы новый, он не даст прокатное удостоверение этому фильму. Вот вам, пожалуйста, элементарная цензура. Как вы относитесь к этому закону? Не пора ли пойти навстречу кинематографистам и отменить этот закон? И что вы думаете по этому поводу?

Драпеко: Пришли кинематографисты просить этот закон.

Катаев: Это кто?

Драпеко: Проблема в чем?

Желнов: Отменить в смысле.

Драпеко: Нет-нет-нет, они пришли сначала.

Желнов: Так.

Драпеко: Не было никакого закона. Пришли кинематографисты, говорят: «Знаете, у нас есть проблема. Ввозится кино в Российскую Федерацию и показывается много раз, делают вид, что это кинофестиваль, кинофестиваль этот идет три месяца, проезжает по всем городам, собирает кассу, потому что идут коммерческие показы. И фактически это прокат, а не кинофестиваль. Давайте как-то ограничим сроками, давайте ограничим, так сказать, разрешениями».

Желнов: А кто были те кинематографисты, которые пришли?

Драпеко: Эти были прокатчики наши в основном, прокатчики были.

Желнов: Но кто, вы можете вспомнить?

Драпеко: Я фамилии вам сейчас не буду называть.

Катаев: Окей, а почему вы пошли на их требования?

Драпеко: Мы создали рабочую группу. Мы же не сами законы придумываем. Мы создали рабочую группу совместно с Министерством культуры и стали думать, как же вот этот стихийный, так сказать, показ всего везде и за деньги запаковать в какую-нибудь приличную форму.

Катаев: Так это же очень хорошо, что все показывают везде и за деньги. Что же в этом плохого, что показ всего везде и за деньги? Зачем это регулировать? Люди же хотят смотреть кино, люди хотят организовывать фестивали. Зачем вы мешаете?

Драпеко: Вот они пусть организовывают, бога ради.

Желнов: Я так понимаю, что это были недовольные прокатчики, которым мешали иностранные картины.

Драпеко: Которым мешали эти кинофестивали, да.

Желнов: Это чистой воды лоббизм.

Драпеко: Возможно, это лоббисты, но они кинематографисты, они содержат кинотеатры.

Желнов: Прокатчики, Елена Григорьевна. Кинематографисты снимают кино, прокатчики ― это не кинематографисты.

Драпеко: Кинематографисты ― это все, кто работает в этой отрасли, в том числе и те, кто содержит кинотеатры.

Катаев: Но в итоге страдают зрители, не могут увидеть многие фильмы. Например, сейчас организовать ретроспективу очень сложно, не на все фильмы есть прокатные удостоверения.

Драпеко: Да, я с вами согласна. Мы очень много разговаривали об этом с нашими кинокритиками, киноведами, специальный круглый стол проводили.

Катаев: Да.

Драпеко: И вот ищем вариант, что делать, как объявить, что такое киноклуб.

Катаев: А почему нельзя вообще это не регулировать? Зачем это регулировать?

Драпеко: Потому что существует прокат, который должен регулироваться налоговым законодательством. Вы не можете ввезти в Россию неизвестно что, показывать где хотите и не учитывать это в системе ЕГАИС. У нас есть еще закон.

Катаев: То есть вы не думаете, что это элемент цензуры все-таки, да?

Драпеко: Это никакая не цензура, господь с вами. Если бы была цензура, половины дряни, которую мы сегодня показываем, просто бы не было.

Катаев: И вы бы запретили лично?

Драпеко: Я бы запретила, но меня не допускают, руки коротки.

Желнов: Хорошо, Елена Григорьевна, а какой выход практический? Вы сказали, что вы работаете над тем, чтобы…

Драпеко: Да, мы регулируем.

Желнов: Когда ждать киносообществу, собственно, этих изменений, о которых вы говорите?

Катаев: Да.

Драпеко: Киносообщество должно прийти с предложениями своими, как они считают.

Катаев: Уже предложили. Отменить прокатные удостоверения.

Драпеко: На все кино?

Катаев: На все кинофильмы, да.

Драпеко: Нет.

Катаев: Почему?

Драпеко: Прокатное удостоверение ― это право ваше участвовать в этом бизнесе.

Катаев: А кто его выдает? Минкульт?

Драпеко: Выдает его Минкульт.

Катаев: Значит, это элемент цензуры.

Драпеко: Я с вами согласна, что не чиновники должны решать.

Катаев: А кто?

Драпеко: Должен быть экспертный совет так, как раньше была коллегия, в которой участвовали виднейшие кинематографисты.

Катаев: Цензурный комитет то есть.

Драпеко: Это не цензурный комитет. Вы плохо знаете нашу с вами историю.

Катаев: Так.

Драпеко: А я ее знаю хорошо, потому что я знаю, как проходили фильмы в свое время. Каждое слово, сказанное видным кинорежиссером на заседании коллегии, оставалось навеки. И помню, как тридцать лет укоряли Герасимова за то, что он был против того, чтобы выпускать «Калину красную» Шукшина. Он выступил на коллегии, Ростоцкий защищал «Калину красную», и об этом тоже знает вся кинематография.

А вы знаете сегодня имена людей, которые принимают решения о выходе того или другого фильма в тот или другой срок?

Катаев: Вот!

Драпеко: Запрет сегодня может быть только в одном случае: если нарушается закон об экстремизме, призывы к насилию, порнография. Только в этом случае.

Сурганова: У меня в связи с этим вопрос. Полтора года назад был большой скандал из-за фильма «Смерть Сталина», который формально не нарушает законов Российской Федерации. Вы в том числе выступали против проката этого фильма.

Драпеко: Да.

Сурганова: Вы сказали, что отзыв прокатного удостоверения не является цензурой, но в данном случае его отозвали ровно из-за темы фильма, да, из-за того, что в нем было показано, из-за того, что вы в том числе не согласились.

Драпеко: Только не из-за темы, а из-за того, что в нем было показано.

Сурганова: То есть все-таки это может быть элементом.

Драпеко: В нем были нарушены главные ― как сказать? ― постулаты, которые, между прочим, записаны в Конвенции о правах человека. Были нарушены нравственные принципы.

Желнов: Но это же не закон, Елена Григорьевна.

Драпеко: Так вот, защита нравственности и есть обязанность государства.

Желнов: Безусловно, но это же не закон. Как вы эту нравственность регулируете законом?

Драпеко: А конвенции в нашей российской действительности, по нашей Конституции имеют такую же силу, как российские законы, потому что это международный договор.

Сурганова: Что конкретно было нарушено?

Желнов: Елена Григорьевна, все-таки какой закон нарушил фильм «Смерть Сталина»?

Драпеко: Он нарушил Конвенцию о правах человека.

Сурганова: А в чем именно?

Катаев: В чем?

Драпеко: Мы считаем, что показывать Сталина, главу государства, главу правительства российского в таком виде ― это нарушение нравственных основ человечества, я не говорю даже российских.

Сурганова: Но подождите, это же сатира!

Драпеко: Любого человека нельзя так показывать.

Сурганова: Это же сатира, которой тоже много веков. Вы тоже сейчас ссылались на театр, это история.

Драпеко: Не знаю про сатиру, но я видела «Смерть Сталина» в Бухаресте. Весь Бухарест был заклеен рекламой этого фильма.

Сурганова: Так.

Драпеко: Он шел во всех кинотеатрах. И там люди видели этот позор! Позор России. И этого мы не допустим, сколько бы вы ни стенали по поводу цензуры.

Желнов: Елена Григорьевна, я все-таки не очень понимаю. Во-первых, картина не вышла в прокат, чтобы мы узнали о жалобах народонаселения, что она оскорбляет невинные души россиян. Она не вышла в прокат. Значит, кто-то решил.

Драпеко: Общественный совет есть. Есть Общественный совет, есть депутаты.

Катаев: Елена Григорьевна, это цензура получается. Цензура. Почему зрители не имеют права увидеть?

Драпеко: В данном случае да, я с вами согласна.

Желнов: Это цензура.

Драпеко: Это цензура.

Катаев: А у нас закон есть, что у нас нет цензуры. В Конституции так написано.

Желнов: Как быть, да?

Катаев: Как быть?

Драпеко: Конституция еще говорит о том, что мы обязаны защищать нравственность, основы.

Сурганова: А кто определяет границы нравственности?

Драпеко: И 19 глава вот той конвенции, на которую я ссылаюсь, говорит о том, что может быть ограничение распространения информации в целях защиты общественной нравственности, прав личности и государственной безопасности. Это международная конвенция, международный документ, на который мы вполне можем сослаться.

Катаев: Какая госбезопасность? Вы знаете, что есть сериал, осмеивающий Гитлера? Почему нельзя смеяться над Сталиным?

Драпеко: Пусть по поводу Гитлера печалятся немцы.

Гликин: По поводу «Чернобыля», вот сейчас новый сезон, мы его смотрели.

Драпеко: Да.

Гликин: И вся страна его обсуждает. Вся страна обсуждает, и нам кажется, что подняты важные вопросы, например, вспомнили о ликвидаторах, которые у нас тоже есть, не только на Украине.

Драпеко: Да, да.

Гликин: Их показывали у нас на Дожде, ликвидаторов, ученых. Проблема есть безопасности, есть проблема…

Драпеко: Есть. Очень хороший фильм, я посмотрела его.

Гликин: Да. А вы до этого говорили, что он фентези.

Драпеко: Кто?

Гликин: Кажется, была цитата у вас.

Драпеко: Я его не видела. Мне задают вопрос: «Как вы относитесь?». А я фильма не видела. Но я посмотрела, на выходных все серии посмотрела, фильм мне очень понравился. Он немножко мрачноватый какой-то такой, знаете.

Катаев: Тема такая, Елена Григорьевна.

Драпеко: Такой для «ТэТри». Такой вот фильм ужасов, да.

Немзер: Тут, знаете, да…

Драпеко: Но на самом деле там очень многие вещи сняты хорошо.

Гликин: Почему у нас не могут снять наши?

Драпеко: А вы украинцев спрашивали, почему они до сих пор не сняли фильм? Вообще-то Чернобыль на их территории находится.

Гликин: Да бог с ним. Ликвидаторы наши, наши ученые.

Драпеко: И их тоже. Ликвидаторы были со всего Советского Союза.

Гликин: Хорошо. Я про Россию пекусь.

Драпеко: И что? Да.

Гликин: Могли бы у нас такой же по силе?..

Драпеко: Могли бы. Я считаю, что и надо было бы снять такой фильм. И не только о Чернобыле. У нас много на самом деле очень событий таких, о которых можно и нужно снимать фильмы.

Катаев: О «Курске» нужно снять фильм, как вы считаете?

Драпеко: О «Курске», да, надо снимать.

Гликин: А может быть, они боятся сказать какую-то правду, которая даже сейчас?..

Драпеко: Кто?

Немзер: Вот смотрите, мне кажется, что в этом фильме действительно очень… Там есть какие-то ошибки, и разборы подробные делали. Но там очень, конечно, по большей части, достоверно все воспроизведено. И, конечно, там очень видно, что вот произошла авария, произошла эта катастрофа, которая произошла более или менее случайно. Но дальше был ряд страшных ошибок, который произошел вследствие вранья, в общем, прямого государственного вранья.

Драпеко: Да.

Немзер: И из-за этого, собственно, катастрофа оказалась такого масштаба, и из-за того так сложилась судьба ликвидаторов и их семей. Такой фильм мог бы сейчас быть снят?

Драпеко: Я считаю, что и надо, чтобы такой фильм был, потому что из-за этого рухнул Советский Союз, из-за этого вранья, из-за двойных стандартов, из-за того, что нас учили нравственности люди, которые этой нравственностью не обладают, понимаете? Всех заставляли не пить, не курить.

Немзер: Тогда где же нам взять гарантии? И это вопрос действительно не про вас, а про предполагаемый нравственный совет. Где же нам взять гарантии, что нас будут учить нравственности люди, которые будут обладать этой нравственностью? Где нам взять это доверие?

Драпеко: Такие люди известны, понимаете? Вы можете свои предложения дать. Наша Общественная палата ― она же так формируется. И когда наш Общественный совет создавали, я сразу сказала, что я хочу видеть там Захара Прилепина и хочу видеть Карена Шахназарова, понимаете? Потому что один и другой интересны, каждый по-своему, и я доверяю их честности, будем говорить, принятию решений или какой-то ясности их позиций, да. И люди известные.

Вот такого рода люди и должны решать спорные вопросы. Они могут разделять разные убеждения, это не значит, что все должны ходить строем и петь хором. Но это должны быть люди, которые уже внесли вклад в отечественную культуру, которые сами собой представляют что-то, понимаете? Как Бокерия, как, не знаю, наши какие-то великие ученые, понимаете?

Гликин: Рошаль.

Драпеко: Да, как Рошаль. За которыми есть нравственный авторитет. Нравственный авторитет ― это то, чего нам сегодня очень не хватает при решении вот такого рода сложных вопросов. А кто говорит, что это просто?

Катаев: Для вас это один авторитет, а для другого человека он другой. Как же тут найти взаимопонимание? Для вас Прилепин, для меня, допустим, Серебренников. Как мы с вами будем договариваться?

Желнов: Серебренников для вас нравственный авторитет, кстати говоря?

Драпеко: Вы знаете, он очень талантлив, очень. Но для меня он не нравственный авторитет, увы, увы.

Катаев: Вот! Как тут быть-то? Вы так не считаете, а я так считаю. Как мы с вами договоримся?

Драпеко: Мы с вами имеем право голоса. Вы один и я один, давайте голосовать.

Катаев: Давайте голосовать.

Драпеко: Давайте выбирать таких людей.

Желнов: А почему вообще важно, простите, наличие какого-то нравственного ориентира при разговоре про искусство? Искусство, по крайней мере, XX века совершенно… Есть огромное количество течений, ответвлений, где совершенно никем не прописано то, что искусство обязательно должно сопровождаться каким-то нравственным посылом. Оно может быть разрушительным.

Драпеко: Конечно.

Желнов: Оно может выстебывать, может быть жестоким.

Драпеко: Да.

Желнов: Почему мы так, говоря о культуре, об искусстве, все время сворачиваем на тему нравственности?

Драпеко: Я хочу сказать, что искусство может быть любым. Оно не должно быть скучным.

Желнов: Вот именно.

Драпеко: Оно имеет право быть любым. Но государство и общество имеют право поддерживать в этом искусстве то, что им, государству и обществу, интересно.

Сурганова: А почему общество не может выбрать? Люди же могут выбрать, идти им на фильм «Смерть Сталина», допустим, или на фильм «Рокетмен», который сейчас тоже претерпевал разные изменения из-за нравственных норм.

Драпеко: Потому что они дали нам право принимать такие решения, государству.

Желнов: Кто они?

Сурганова: На самом деле нет, такого закона нет опять же, мы уже про это поговорили.

Драпеко: Но есть, я же вам говорю, конвенция. Опираясь на эту конвенцию, мы такое решение и принимали. Но не я, это решение депутаты вообще не принимали. Это был Общественный совет Министерства культуры.

Сурганова: Хорошо. Смотрите, фильм «Рокетмен», да, вы, может быть, слышали про него. Это биография Элтона Джона, известного музыканта.

Драпеко: Да. Ну и что? Там две сцены вырезали, что тут рыдать-то?

Катаев: Зачем вырезать-то?

Драпеко: О том, что он голубой…

Сурганова: Подождите, есть замысел режиссера. Он этот фильм снял вот так. Более того, Элтон Джон, который выступал фактически сопродюсером фильма, хотел, чтобы фильм выглядел именно так. И там есть очень важная сцена в конце, которую тоже вырезали, рассказывающая, что Элтон Джон счастливо в браке состоит, у него есть дети, что вся его жизнь, такая нескладная сначала, привела к счастливому финалу. И это тоже наш прокатчик вырезал, посчитав, что это, наверно, может ему помешать получить прокатное удостоверение.

Драпеко: Правильно.

Сурганова: Вам кажется, что это правильно?

Драпеко: Даже не про прокатное удостоверение. Наверно, получить зрителя, потому что, наверно, на такой фильм пошла бы молодежь какая-то, может быть, им это неприятно было бы смотреть. Потом вы учтите, Россия ― великая страна, от Камчатки до Калининграда, с очень разными требованиями к культуре, к произведениям. И если вы покажете в Калининграде или в Петербурге такой фильм, это не произведет никакого впечатления. Но попробуйте с этим фильмом приехать в Дагестан, и я посмотрю, что с вами там сделают.

Желнов: Так пусть они сами разберутся!

Драпеко: Нет.

Катаев: Могут же не пойти просто, и все. В кино.

Желнов: Могут не пойти. Почему нужно вырезать? Вы сказали, вещь…

Драпеко: Ничего не нужно, мы никому ничего не велели.

Желнов: Вырезали из авторского кино две сцены.

Драпеко: Это сам прокатчик.

Катаев: Это уже самоцензура в головах.

Желнов: Как это может быть нормально?

Драпеко: Правильно, у него цензура в голове. Он посчитал, что для американского или для европейского зрителя это сойдет, они это даже не заметят, так же как и для наших западных провинций, да.

Катаев: А мы что, такие особенные?

Драпеко: Но если ты хочешь показать этот фильм в России и собрать большой урожай, да, то ты должен учитывать, кто придет смотреть.

Желнов: Елена Григорьевна, позвольте, я вот вас спрошу. Владимир Путин говорил (это было в Японии) как раз в полемике его заочной с Элтоном Джоном по поводу «Рокетмена», был задан вопрос на «двадцатке», а до этого корреспондентами Financial Times. Он говорил, что у нас нет ущемления представителей ЛГБТ-сообщества, мы всего лишь защитили детей. Пусть они сами разберутся, кем они хотят вырасти. Был принят закон о запрете пропаганды гомосексуализма среди несовершеннолетних.

Вот вы говорите про Дагестан, что бы там сделали, значит, зрители, увидев такую картину. Но вам не кажется, что государство поступает гораздо коварнее и гораздо более опасно, чем просто человек, пришедший и даже шокированный чем-то, увидев это на экране? Потому что после принятия вот этого закона, на который ссылался Владимир Путин, было огромное количество травли и убийств геев, гомосексуалистов, подростков.

Драпеко: Где?

Желнов: В регионах.

Драпеко: Да?

Желнов: На бытовом уровне.

Катаев: В Чечне.

Желнов: Людям засовывали бутылки в одно место.

Драпеко: Это не имеет отношения к этому закону.

Желнов: Как не имеет отношения? Напрямую.

Драпеко: К закону отношения не имеет.

Желнов: Елена Григорьевна, напрямую имеет. Если вы посмотрите статистику, я сейчас, к сожалению, не сошлюсь на конкретный фонд общественного мнения, который замерял, просто нет у меня под рукой этой информации точной, но я думаю, что если вы запросите… Корреляция огромная. После принятия этого закона отношение бытовое, уровень криминала в отношении людей нетрадиционной сексуальной ориентации сильно возрос в регионах.

Драпеко: Очень жаль. Я очень хорошо отношусь к моим знакомым, которые страдают этим недугом.

Катаев: Недугом, вы считаете?

Драпеко: Конечно.

Катаев: Почему недуг?

Драпеко: Это записано в книге.

Катаев: Где?

Желнов: В конвенции?

Драпеко: В книге, большой и толстой книге.

Катаев: Какой?

Драпеко: По поводу здравоохранения есть перечень мировых проблем, болезней.

Катаев: Где?

Драпеко: И там это записано.

Катаев: Нет такого, это давно исключено все.

Немзер: Какого года это издание?

Катаев: Вы давно читали.

Драпеко: Ему двести лет. У нас в институте Сербского, можете пойти и посмотреть.

Катаев: То есть это болезнь, да, вы считаете?

Драпеко: На мой взгляд, это генетическое отклонение, понимаете? Это и не на мой взгляд, это на взгляд медиков. Это генетическое отклонение.

Катаев: Не знаю, мировые медики так не считают, по-моему. Может, российские только.

Драпеко: Все мировые создали этот справочник. Я его просто видела, когда занималась законом о запрете порнографии, поэтому изучали этот вопрос.

Желнов: В общем, как ваша коллега Тамара Плетнева, вы считаете это недугом.

Драпеко: Да. Но так же, как ко всем остальным отклонениям, мы должны относиться терпимо, толерантно. Человек не виноват, что он таким родился, понимаете? Мы должны и на самом деле мы делаем все для того, чтобы они чувствовали себя равными. Вы себя чувствуете равными?

Катаев: Вы кого спрашиваете?

Желнов: Мы себя прекрасно равными чувствуем, да.

Немзер: Мы-то себя да.

Желнов: Елена Григорьевна, я немножко…

Драпеко: Что вас ущемляет? Вам профессию не дают реализовывать? Что не дают?

Желнов: Меня абсолютно ничего не ущемляет, но речь не о нас, Елена Григорьевна.

Немзер: Вы знаете, услышать о себе, что это недуг, ― это довольно болезненный опыт.

Катаев: Вы своим друзьям говорите, что это недуг?

Драпеко: Конечно.

Катаев: А они как вам отвечают?

Драпеко: Они мне объясняют, что это недуг.

Катаев: Они вам объясняют?

Драпеко: Конечно.

Катаев: Ваши коллеги по Госдуме так говорят?

Драпеко: Почему? В Госдуме таких у нас я не видела. Может быть, и были. Были в одном созыве, я помню, да.

Катаев: Да? А сейчас нет?

Драпеко: Сейчас, может быть, и есть, но не говорят. Я хочу вам сказать, что в этом смысле я придерживаюсь абсолютно традиционных воззрений и думаю, что люди действительно не виноваты, что они рождаются с какими-то рыжими волосами или горб у них, поэтому в этом смысле ущемлять их интересы нельзя, надо давать возможность им себя реализовать.

Желнов: То есть они, по вашему мнению, такие инвалиды, да? Ущемленные, с недугом родившиеся. Это инвалидность, вы описываете форму инвалидности.

Драпеко: Человек, который не может осуществлять главную функцию ― размножение, понимаете.

Желнов: Это тоже в конвенции написано, что это главная функция? В конвенции по защите нравственности.

Драпеко: Нет, в конвенции это не написано. И про нравственность тут ничего нет. Это не нравственно, не безнравственно, это так, понимаете? Кто-то родился блондином, кто-то брюнетом, что же делать?

Катаев: Они могут детей брать из детдома, например.

Драпеко: Ни в коем случае не дадим.

Катаев: Почему?

Драпеко: Потому что 2% ― это люди, которые родились с этим отклонением, и еще 4% ― это те, которые совращены.

Желнов: Все ясно.

Катаев: Совратить нельзя, Елена Григорьевна.

Драпеко: Можно.

Немзер: Я думаю, что тут ясно все.

Драпеко: Можно, и об этом говорит мировая история, история римская. Я думаю, что вы это знаете не хуже, чем я.

Немзер: Так, Елена Григорьевна, я сейчас вспомню один эпизод, который, судя по вашему комментарию, вам показался, в общем, несерьезным, а мне он представляется важным и имеющим отношение ко всему, о чем мы говорили. Отец Дмитрий Смирнов недавно сказал, что женщина умом слабее мужчины, есть какие-то исключения. Вы, насколько я понимаю, довольно иронически это прокомментировали и с ним не согласились.

Драпеко: Да.

Немзер: Вы понимаете, когда мы говорим про нравственность, я лично начинаю очень бояться, потому что у меня нет никаких гарантий, что отец Дмитрий Смирнов, считающий, что он человек высокой нравственности, не придет мне объяснять, что я должна сидеть дома, особенно не работать и так далее, и так далее. Я боюсь, что отец Дмитрий Смирнов объяснит мне, что женщина генетически так рождена с некоторым дефектом, что у нее мозг просто не может развиться больше определенных пределов.

Вот этот эпизод мне поэтому кажется совершенно не проходным и мелким, а он меня пугает и вызывает у меня опасения некоторые.

Драпеко: Пока что отец Дмитрий Смирнов у нас не президент страны.

Немзер: Тем не менее он не единственный, вы же понимаете, о чем я говорю.

Драпеко: И даже президент у нас вряд ли будет вносить такие законы. Но он имеет право думать, понимаете? «Волос долог, ум короток», народная мудрость. Мало ли чего человеку в голову придет! Не надо требовать от людей быть совершенством. Люди разные. Кому-то вы нравитесь, кому-то не нравитесь. Кто-то любит женщин…

Желнов: Елена Григорьевна, вы же сами ссылались на древний Рим. Там с правами женщин не то чтобы сильно считались. Вы же сами отвечали.

Немзер: А отец Дмитрий Смирнов у нас не один, я вижу таких людей много.

Драпеко: Да, у нас еще Жириновский, который тоже «кухня», понимаете, это…

Немзер: Я за него зацепилась, потому что…

Драпеко: Это как раз опаснее, потому что он законодатель.

Катаев: Да, а РПЦ вообще предложила аборты запрещать. РПЦ вообще аборты хочет запретить.

Драпеко: Вот-вот! Я как раз считаю, что ханжество ― это один из смертных грехов, которые сегодня таким мрачным покрывалом накрывают Россию. Это из тех, которые хотят лифчик сшить для Венеры Милосской, а Аполлону трусы напялить, понимаете?

Эти люди очень опасны, они в свое время были злостными коммунистами и учили нас, значит, светлому будущему, как нам всем хором петь и дружно идти. Сегодня эти же люди кто рясу надел, кто со свечкой в смокинге стоит с утра до ночи, понимаете?

Немзер: Вы понимаете, я чувствую это точно так же, как вы. Я говорю, что это не один отец Дмитрий Смирнов, я вижу в этом некоторую тенденцию, поэтому мне и становится не по себе.

Драпеко: Да.

Немзер: Только я никак не могу увидеть какой-то границы между вот этим навязыванием мне своих представлений о нравственности и каким-нибудь потенциальным комитетом.

Драпеко: А чем он вам навязывает, вы скажите? Мало ли, высказался в социальных сетях. Вы выскажете что-нибудь другое.

Немзер: Но вы же сами только что говорили, что вот эти люди, которые только что нас учили родину любить, будучи коммунистами, надели рясы…

Драпеко: Но тогда у них было право, они сидели в райкоме партии и разрешали или не разрешали ехать в Болгарию. Сегодня их там нет.

Немзер: То есть сейчас, когда они надели рясы, они не представляют для вас никакой опасности.

Драпеко: Они не представляют. Как вы правильно сказали, церковь отделена от государства, поэтому пока что мы с ними разговариваем на равных. Но я бы хотела, чтобы все-таки каждый занимался своим делом, понимаете? Они пусть нравственностью своих верующих занимаются, а мы будем с вами заниматься нравственностью всех остальных.

Желнов: Елена Григорьевна, я ни в коем случае не обидеть, не ущипнуть, но вы же тоже в некотором смысле ханжеством занимаетесь.

Драпеко: Вы имеете в виду что?

Желнов: Когда вы говорили о том, что в Госдуме нынешнего созыва нет гомосексуалистов, когда вы…

Драпеко: Я не знаю, не проверяла, честное слово!

Желнов: Хорошо, когда вы говорите о некой самостоятельности Госдумы, хотя понятно, что…

Драпеко: Что вы имеете в виду? Госдума ― это не контора, которая дружно пишет законы. Госдума ― это поле битвы.

Катаев: Сейчас тоже?

Драпеко: Госдума ― это поле битвы за ресурсы: кому достанутся деньги, права.

Желнов: А слова Бориса Грызлова о том, что Госдума ― это не место для дискуссий?

Драпеко: Это давно уже отменил еще Нарышкин, пришел и отменил, сказал: «Будем спорить». Между прочим, Володин очень в этом смысле демократичный человек, у нас сегодня консенсусом пытается все решить. Если кто-то из оппозиции против, он будет долго и нудно убеждать, принимать решение, откладывать это решение.

Катаев: Демократ какой, да?

Драпеко: Да, для того, чтобы добиться согласия. Проблема в том, что как только мы с вами все передеремся, мы станем не сильнее, а слабее. Поэтому нам с вами надо договариваться, у нас нет выбора. И у вас нет выбора, потому что я никуда не исчезну. Вот такая, какая я есть, понимаете?

Катаев: Будем договариваться.

Драпеко: И таких, как я, много. И таких, как вы, много. Поэтому и я тоже, уважая вашу позицию, даю право вам, да, договариваться с нами. Давайте. Мы пригласили Шнура, мы пригласили Шахназарова, мы пригласили Прилепина в Общественный совет. Почему? Потому что мы хотим слышать многоголосую, разную Россию. И каждая из групп имеет право.

Катаев: Власть пока что не готова. Мы это видим сейчас на Трубной площади. Во власти пока не готовы.

Желнов: И мы возвращаемся к событиям на Трубной площади!

Драпеко: Да, пожалуйста.

Желнов: И, к сожалению, вынуждены закончить эфир с Еленой Драпеко. Елена Григорьевна, спасибо вам за этот очень противоречивый, но очень интересный разговор, искренний и живой, что главное.

Драпеко: Да, спасибо. Приглашайте, я готова с вами спорить на самые острые темы.

Желнов: А мы вас будем ловить на противоречиях. Спасибо!

P. S.

Драпеко: Я, Елена Драпеко, была в передаче Hard Day's Night. Мне показалось, что разговор был очень острый, но вопросы, которые мне задавали, были не новы. Они уже звучали на страницах интернета, они звучали в эфире. Поэтому у меня не было проблемы отвечать на эти вопросы. Но я готова обсуждать самые острые проблемы со всеми, кто готов войти со мной в диалог. Приглашайте, я с удовольствием приду.