Миллиардер Леонид Богуславский: «То, что мы делаем в России, — это для души»

Желнов: Леонид, вы не просто знаменитый в стране человек от IT-индустрии, вы еще и спортсмен. Начну с этого, пожалуй. Я знаю, что у вас около полугода назад была травма ноги. Вы занимаетесь триатлоном, Ironman. Как сейчас самочувствие?

Богуславский: Травма была достаточно серьезная, было это год назад. Она, собственно, получилась на спортивном мероприятии, на велогонке. Я стараюсь побороть последствия этой травмы. Время от времени я принимаю участие в каких-то стартах.

Желнов: То есть тренироваться продолжаете.

Богуславский: Тренироваться я продолжаю еще и потому, что это часть восстановления, реабилитации. В основном я сейчас езжу в эстафетах велоэтапы на каких-то соревнованиях, то есть я не бегаю.

Желнов: Про спорт мы еще поговорим.

Филонов: Можно я вернусь к бизнесу? Насколько мне известно, у вас есть инвестиция в онлайн-кинотеатр Ivi. Сейчас в Госдуму внесли законопроект, который регулирует онлайн-кинотеатры, в частности, разрешает только 20% иностранного капитала в них. Вы подсчитывали уже, как отразится это на вашей инвестиции и на рынке в целом?

Богуславский: Во-первых, мне кажется, что этот закон вообще плохой для инвестиционного климата страны, потому что нет аргументов, почему нужно вводить такие ограничения для онлайн-кинотеатров, которые показывают 100% лицензированное, разрешенное кино в России. Это показывает инвесторам, что они могут инвестировать в технологические компании и может такое получиться, что в какой-то момент любая технологическая подотрасль может быть в этом плане ограничена. Этот закон очень странный, потому что нет политических аргументов, почему надо это делать.

Это реально очень плохо и для молодых предпринимателей, и для инвестиционного климата, потому что многие сектора точно так же, как было в случае с онлайн-кинотеатрами, довольно продолжительное время развиваются на деньги инвесторов. Инвесторы вкладывают достаточно большие деньги, в том числе известные иностранные фонды. Именно финансовые инвесторы, здесь не идет речь о стратегах. Если закон будет принят, то многие из этих инвесторов в очередной раз потеряют, возможно, деньги, которые вложили в России. В сегодняшней ситуации нам и так хватает различных телодвижений, которые ухудшают инвестиционный климат. На мой взгляд, этот закон в каком-то смысле даже антироссийский.

Филонов: А он не дает преференции для российских сервисов?

Богуславский: Он не дает никаких преференций для российских сервисов, потому что он тем самым дисконтирует стоимость этих сервисов. Во всех этих сервисах существуют люди, которых по закону можно отнести к иностранцам, и они суммарно владеют больше чем 20%. Это значит, что они должны будут продавать. На этом фоне продаваться будет задешево. И вообще это выглядит как некоторый, скажем так, отъем активов.

Баданин: Оговорка у вас такая грустная была.

Богуславский: Какая?

Баданин: Инвесторы в очередной раз потеряют деньги.

Богуславский: Это же было после закона о СМИ.

Баданин: У меня про это вопрос. Я продолжу Димин вопрос на уровне теоретических обобщений. Есть такой термин, наверно, не очень точный, но понятный, ― интернет-бизнесмен. Вы человек, который занимается российским IT много лет, не знаю, сколько, двадцать пять, не меньше.

Богуславский: Много. Долго.

Баданин: В российском интернете, в медиа уже даже я работаю 17 лет. И вы, и я видим эти истории: законопроект Яровой, законодательство в области СМИ, видеоагреграторы, закон об обычных агрегаторах, закон об ограничении деятельности блогеров.

У меня к вам такой вопрос: как вы сейчас оцениваете состояние российской интернет-отрасли и ее привлекательность для бизнеса?

Богуславский: Вы знаете, закон, который сейчас внесен в Государственную Думу, ― это вишенка на не очень хорошем торте. Предыдущие законы как-то можно было пропагандистски или политически оправдать ― например, что может возникать неконтролируемая информация и так далее.

В сегодняшней ситуации, когда с одной стороны компании, в которых видеоконтент генерится пользователями (социальные сети, ютуб), выведены из-под закона, то есть, казалось бы, там кто-то может что-то разместить. Под законом оказываются компании, которые показывают 100% лицензированное в Российской Федерации кино. Здесь нет аргументов, зачем это нужно как-то ограничивать, регулировать, выводить иностранцев из капитала этих компаний. Кому это угрожает?

Баданин: Хорошо. Вы инвестор российской IT. Сейчас для вас эта сфера привлекательна в связи со всем принятым или не привлекательна?

Богуславский: Я так скажу. В России, к счастью, есть и появляются интересные проекты, но в целом, скажем так, инвестиционная среда поменялась. Дело в том, что любой инвестор, когда инвестирует, пытается понять, как он в результате заработает на свой вложенный капитал. Инвестор всегда озадачен вопросом, как он будет, что называется, выходить, как будет продавать свою долю.

То, что происходит сейчас, значительно сокращает возможность реализовать свои инвестиции. Количество стратегических покупателей, крупнейших фондов, которые на более поздних стадиях заинтересованы вкладывать деньги, стремительно сократилось. Сейчас в России работает очень мало фондов.

Черкудинова: Вы из-за этого тоже увели свою штаб-квартиру в Ригу, как я понимаю.

Богуславский: Нет, мы штаб-квартиру в Ригу увели не из-за этого, а потому что у нас довольно много инвестиций в Европе. Нам просто рациональнее, комфортнее и экономичнее делать европейские инвестиции из Риги.

Черкудинова: В России у вас остаются старые инвестиции, а новые?

Богуславский: Смотрите, у нас в конце прошлого года была очень интересная, достаточно крупная инвестиция в очень интересную новосибирскую компанию 2ГИС. Сейчас мы фактически на инвестиционном комитете рассматриваем еще один очень интересный российский проект, я пока его не буду называть.

То есть мы продолжаем отслеживать этот рынок, но количество работы по новым проектам существенно уменьшилось. У нас достаточно большой российский портфель, порядка десяти российских компаний, в которые мы инвестировали. Довольно большой объем работы команды связан с сопровождением этих проектов. Это большая работа.

Черкудинова: У меня еще вопрос про непредсказуемый российский рынок и предсказуемый мировой. В 2012–2013 году, когда Россия была на четвертом месте в Европе по венчурным инвестициям, все говорили, что у России большое будущее. Потом случились известные события, количество венчурных инвестиций сократилось. Ваши коллеги говорили: «Мы уходим из России, будем инвестировать в Европу, в запад и восток, потому что там мы имеем длинный горизонт планирования, десять лет и больше».

В Америке происходит Трамп, в Британии ― брэксит. Это как-то влияет на общий мировой климат, на настроения инвесторов, вообще на предсказуемость того, что происходит в мире?

Богуславский: Мне трудно отвечать в целом за инвестиционный рынок и за других инвесторов. То, чем мы занимаемся, наш рынок технологических инвестиций ― это на него не влияет. Во всяком случае, я пока этого никак не ощущаю.

Филонов: А влияет ли политика, условно говоря, отношения России и США, на приход американских технологических компаний в Россию? Скажутся ли отношения России и США на политическом уровне на приходе того же Hyperloop в Россию, на работе Uber в России?

Богуславский: Вы знаете, это два совершенно разных проекта. Если говорить о российском Hyperloop, то для начала все-таки надо достроить стадион в Санкт-Петербурге.

Желнов: Под Hyperloop вы имеете в виду скоростной поезд, который сможет доставлять в считанные часы на этот стадион.

Богуславский: Да, прямо на этот стадион, на какой-нибудь матч «Зенит» ― ЦСКА.

Желнов: То есть сначала нужно со стадионом разобраться.

Богуславский: Да, все-таки сначала надо разобраться со стадионом. Мне кажется, это более существенная задача сегодняшнего дня.

Что касается прихода технологических компаний, вы знаете, они ведь идут не по политике. Они идут туда, где есть рынок. Если есть рынок, компании здесь работают. Я не слышал, чтобы кто-то из больших технологических компаний уходил или рассматривал для себя уход.

Желнов: То есть западное правительство, на что всё время ссылаются наши власти, ― что оно оказывает давление на бизнес в собственных странах, ― на технологическую отрасль не распространяется?

Богуславский: Давайте разделим. Есть технологии военного назначения и гражданского (то, что мы называем народным хозяйством). Я думаю, что, конечно, что касается военноприменимых технологий, то здесь определенное давление присутствует. Что касается гражданских технологий, я этого пока не вижу. Я ни разу не слышал, что если кто-то хочет купить современную западную технологию в России для банка или промышленного предприятия, чтобы был введен какой-то существенный запрет.

Может быть, увеличилось время для того, чтобы провести такие сделки. Их стали более внимательно рассматривать, причем с разных сторон. Но так, чтобы вообще было невозможно получить технологию, ― о таком я не слышал.

Баданин: Чтобы закончить тему видоизменения российского бизнеса. Я же тут отвечаю за философские вопросы, вот емкий философский вопрос. Вы знаете российский бизнес изнутри от Бориса Березовского (и это не фигура речи, а буквально) до 2ГИС. Как российский бизнес поменялся за эти двадцать пять лет?

Богуславский: Я считаю, что расцвет российского бизнеса, ― а я все-таки имею право говорить только о технологическом бизнесе, то есть об информационных технологиях, интернете, ― наиболее интересный период был в промежутке 2000–2010 годов. В это время совершенно без всяких указаний и большой помощи в стране реально начало создаваться импортозамещение. Оно происходило само собой: появлялись софтверные и не только компании, которые начинали работать на мировом уровне.

Это период расцвета, я бы сказал. Но тогда была немножко другая конструкция в смысле бизнес-климата в России. Можно было бизнесом заниматься достаточно свободно, без оглядок по сравнению с тем, что происходит сейчас. Поэтому создавались уникальные продукты как раз в этот период.

Желнов: Какие примеры можете привести?

Богуславский: Мы все знаем наши интернет-компании. «Яндекс», Mail.ru, «ВКонтакте», HeadHunter. Была масса компаний, в том числе софтверные компании, которые занимаются вопросами безопасности. Можно перечень продолжать.

Желнов: А что случилось потом, после 2010 года? Раз вы сами такой водораздел провели.

Богуславский: Где-то после 2010 года, кто-то скажет, после 2012 года государство начало пытаться регулировать бизнес и оказывать определенное давление. Наверно, из лучших побуждений, но тем не менее это начало менять бизнес-климат, в том числе и для технологических компаний.

Желнов: Вы под давлением что имеете в виду? Явно не закон Яровой, потому что он был принят сильно позже тех событий, о которых вы говорите.

Богуславский: Я имею в виду институты. Институционный каркас в России в период 2000–2012 годов в большей степени соответствовал предпринимательству, свободе предпринимательства. Оглядок было у бизнеса меньше. Самое главное, что предприниматели могли строить планы на более длительном горизонте, планировать… Если раньше мы говорили с компаниями о десятилетних планах, то сейчас все говорят о трехлетних. Самое интересное, что так говорят многие предприниматели, которые начинают бизнес. Очень мало кто из них мыслит долгосрочно.

Баданин: Почему?

Богуславский: Потому что постепенно поменялся институционный каркас. Это судебная практика, вмешательство правоохранительных органов. Вы всё это знаете.

Желнов: Украинский фактор сильно сказался на усилении давления на бизнес, связанный с технологиями?

Богуславский: Вы знаете, сказался, на мой взгляд, не сам украинский фактор, а то, как чиновники начали подстраиваться под некоторый вектор движения политически. Эти законы, которые вносились в последнее время, ― это же фактически тренд. Для того, чтобы быть в тренде, сейчас нужно проявлять патриотизм в определенном понимании, который на самом деле является не патриотизмом, а наоборот ― является антипатриотизмом.

При этом начали возникать разные ограничения, в том числе инфраструктурные, бизнесовые. Даже если то, что ты сейчас делаешь, непосредственно не попадает под какие-то определенные ограничения, люди просчитывают риски и считают: хорошо, сегодня я не попадаю под это ограничение, а завтра могу попасть.

Это так же, как получилось с онлайн-кинотеатрами ― кто думал, что будет такое ограничение для них? Приняли закон о СМИ, вроде как онлайн-кинотеатры могут спокойно работать дальше. Оказывается, нет, надо иметь в виду, что и про вас могут быть приняты такие ограничения.

Яппарова: Леонид, 25 лет назад не было никакого импортозамещения и закона об онлайн-кинотеатрах. Вы примерно тогда, достаточно давно, привозили в Россию Oracle и не только. Вы могли представить себе, что 25 лет спустя, после того, как откроется российский рынок, страна всё еще будет переделена между глобальными иностранными игроками, что никакого естественного импортозамещения, не случится, что отечественного в большом смысле софта не будет?

Богуславский: Вы знаете, 100% технологической самостоятельности нет ни у одной страны в мире. Вернее, я ошибся, есть. Я думаю, что максимальная технологическая самостоятельность есть в Северной Корее и в Зимбабве. А так, в общем, у всех других стран нет стопроцентной технологической самостоятельности, потому что на самом деле она не нужна. Это означает возведение стены вокруг себя, которая будет мешать приходить новым идеям, конкуренции внутри, идеям внутри, созданию каких-то новых интересных технологий и продуктов, которые бы конкурировали на мировом рынке. Этого не будет происходить.

Поэтому я и сказал, что где-то в середине 2000 годов был такой ренессанс, подъем у предпринимателей, потому что действительно многие хотели сделать какие-то прорывные продукты, технологии. Казалось, это достижимо. Я считаю, что если бы всё развивалось в той парадигме, то мы бы были более технологически самостоятельны, чуть-чуть на большем уровне, чем сейчас.

Желнов: Владимир Путин недавно заявил о том, что самый главный ущерб от санкций ― доступ к технологиям, возможность развивать их без западного партнерства. Вы говорите о том, что иностранные игроки не ушли с рынка, что взаимодействие продолжается, работа в России продолжается. Президент же говорит как раз об обратном ― технологии-то и есть главный ущерб от санкций. Вы согласны, что мы отстали технологически за два года?

Богуславский: Может быть, я не всё вижу. В общем-то, я не являюсь экспертом по отслеживаю того, как ведут себя иностранные технологии в стране. Мне неизвестны случаи, когда были бы подобные ограничения, не связанные с технологиями военного применения.

Филонов: А как же Китай? Там есть и ограничивающая стена, и при этом китайские интернет-проекты очень успешны на мировом рынке, та же самая Alibaba, смартфоны их и прочее.

Богуславский: Как же так ― в каком смысле?

Филонов: Что есть отграничение от западных технологий, знаменитый китайский фаервол, но при этом внутренние проекты развиваются и выходят на мировой рынок.

Богуславский: В Китае, во-первых, эти проекты накачивают мускулы, набирают масштаб сначала за счет масштаба своей страны. Эти мускулы, эти возможности позволяют им потом делать экспансию. Но если вы посмотрите, как это развивалось хронологически, то на самом деле эта экспансия китайских компаний началась не так давно. Она началась совершенно естественным образом, когда возникли многомиллиардные компании внутри китайского рынка. Им необходимо расширяться, поэтому они идут в Индию, в другие страны Азии, то есть туда, где новые рынки.

Дело в том, что в России тоже примерно так начиналось. Тот же самый Яндекс вышел в Турцию, были планы выхода и в другие страны. Это происходит тогда, когда у тебя есть достаточный капитал, достаточная мощность для того, чтобы начинать экспансию.

По бизнесу неправильно расширять географию, если ты не добился очень существенного успеха на локальном рынке. Многие компании ― можно привести в пример Groupon ― в силу того, что начали самостоятельно тираж своей модели по разным странам мира, вынуждены были сворачивать это, потому что получилась расфокусировка.

Яппарова: Вы еще верите в большие проекты в России, будь то новый Яндекс или наша Alibaba? Или Hyperloop. Есть Hyperloop, который проводит испытания в Неваде, есть аналогичный проект, который тоже называется Hyperloop, у нас тоже есть свои пустыни, где можно проводить эти испытания. Говорят, уже есть какие-то конфликты с РЖД у проекта. Как вести себя РЖД? Как вести себя большим нацкомпаниям? Как вести себя регулятору? И как вести себя нам, чтобы появились российские Hyperloop и Alibaba?

Богуславский: Я считаю, вести себя очень просто ― не мешать.

Желнов: Так будут же мешать всё равно?

Богуславский: Если будут мешать, значит, такие большие проекты не будут появляться.

Яппарова: Может быть, тем людям, о которых мы говорим, нужно найти что-то внутри себя? И что это может быть?

Богуславский: Что вы имеете в виду?

Яппарова: Вот тот стержень, на котором будет держаться это «не мешать». Что это может быть?

Богуславский: Мы всё время говорим об этом. Это институты, гражданское общество. Это та платформа, на которой выстраиваются подобного рода проекты. Они становятся успешными, потому что сама среда подпитывает их и позволяет развиваться.

Баданин: Продолжаем проклятые философские вопросы. А когда в России фаервол появится?

Богуславский: Не знаю.

Баданин: Появится?

Богуславский: Не знаю, не могу прогнозировать.

Баданин: А признаков не видите?

Богуславский: Признаков… Вы знаете, есть такие мелкие, пока небольшие шаги. Что означают последние события? Я имею в виду LinkedIn. Если закон для онлайн-кинотеатров будет принят, он, естественно, коснется Netflix. Я, кстати, думаю, что он изначально и был направлен в основном против Netflix.

Баданин: Почему?

Богуславский: Потому что это уже чьи-то бизнес-интересы. Приходит большой глобальный игрок, который может занять очень большую долю этого рынка, который только сейчас начал развиваться и становится очень интересным.

Мы, Ivi, были фактически первопроходцами. Тогда никто не понимал и особенно не верил, что онлайн-кинотеатр может завоевать большую аудиторию и вообще может зарабатывать деньги. Чтобы было понятно, на сегодняшний день в Ivi месячная аудитория порядка 30 миллионов человек. Компания растет больше чем на 50% в год.

Этого ничего не было, когда мы начинали. Мы пробовали различные модели, развивали этот рынок как раз на деньги инвесторов. Но теперь этот рынок интересен. Есть игроки рынка, наверно, которые считают, что приход крупного глобального игрока им не желателен. Хотя, например, мы в свое время считали, что очень хорошо, что приходит Google, потому что соревнование Яндекса и Google ― возможность для Яндекса всё время пытаться улучшать технологии. Это конкуренция, которая на протяжении многих лет позволяла Яндексу создавать уникальные технологические решения. Если бы Google не было, была бы фильтрация, то Яндекс мог расслабиться и существовать на тех технологиях, которые были первоначально.

Желнов: Вы, кстати, свой пакет «Яндекса» продали, насколько я помню, очень удачно, когда начались тектонические изменения в мире ― Майдан, присоединение Крыма. Вы в этом промежутке, по-моему, успели продать, до того, как всё обрушилось.

Богуславский: Понимаете, это не было на самом деле каким-то желанием угадать правильный момент и продать. Просто я же венчурный инвестор. Иметь большой пакет акций публичной компании, которая торгуется, ― это другой бизнес. Иметь в своем портфеле очень большую позицию по публичным акциям ― это не наш бизнес.

Кроме этого, поскольку стали возникать очень интересные новые технологические проекты в Азии, Европе, Америке, в которые у нас появилась возможность инвестировать, нужен был капитал для того, чтобы делать эти новые инвестиции.

Желнов: За сколько вы продали? Какова была сумма сделки?

Богуславский: Вы имеете в виду, за какое количество времени я продал?

Желнов: Нет, за сколько вы продали свой пакет в «Яндексе»?

Богуславский: Если вопрос про деньги, то я воздержусь от ответа.

Желнов: Если зрителям напомнить, ваш пакет в «Яндексе» был…

Богуславский: Наш пакет был 5%, это публичная информация.

Желнов: А сумму сделки не раскрываете.

Богуславский: Нет. Можете сами посчитать, информация публичная.

Черкудинова: Я хочу зайти немножко с другой стороны, не насчет капитала, который приходит в Россию, а насчет капитала, который уходит. Многие олигархи, которые когда-то давно накопили свои состояния, инвестируют сейчас в технологические стартапы за границей. Усманов, Абрамович и так далее. Как вы смотрите на эти инвестиции, имеют ли они шанс быть успешными? Как вы думаете, есть ли у них какие-то суперконсультанты? Может быть, вы сами помогаете им каким-то советом?

Богуславский: Я считаю, что это очень хорошо, что российский капитал приходит на международные рынки, что российские акционеры появляются среди акционеров очень интересных технологичных компаний. Успешно ли это ― всё зависит от того, какая команда занимается этими инвестиционными проектами у этих инвесторов.

Желнов: Кто вам кажется успешным из сырьевых олигархов, перешедших на сторону технологий? Или перспективным.

Черкудинова: Кто собрал перспективный портфель?

Богуславский: Мне трудно оценить, я никого не хочу обидеть. Мне кажется, что среди тех инвесторов, которые заработали очень большие деньги в России и сейчас инвестируют в технологические компании за рубежом, я не знаю провалов. У всех очень неплохие команды, они делают очень интересные инвестиции.

Некоторые инвестиции они делают в том числе и с нами как соинвесторы. Мы видим, как они работают. Их инвестиционные менеджеры, директора, которые работают с моей командой, достаточно сильные, они начинают встраиваться в мировую технологическую экосистему. Это очень важно.

Когда мы начали свои международные инвестиции (это был 2011 год), то нас, конечно, там никто не ждал. Мы были одними из первых, кто появился на том рынке, вызывали скепсис и, скажем, такой экзотический интерес. Какие-то люди из России, с деньгами, откуда деньги ― непонятно, да еще и в технологии лезут. Поэтому первые два года я лично занимался тем, чтобы заработать некоторую важную репутацию на международных рынках.

Желнов: О каких странах вы сейчас прежде всего говорите?

Богуславский: У нас, кроме России, есть три региона, в которые мы инвестируем. Это Европа, США и Азия, в основном Индия, но немножко и Юго-Восточная Азия. В каждом из этих трех регионов вне России существует своя специфика как взаимоотношений с игроками рынка, так и самого рынка.

В той же Индии очень много бизнес-моделей, которые чисто про Индию, таких моделей нет ни в Америке, ни в Европе. В этом как раз очень большой инвестиций в Индии. 90% наших инвестиций в Индии не в компании, которые копировали какую-то американскую или европейскую модель. Это компании, которые увидели специфическую проблему на индийском рынке и решают ее.

Я приведу пример. У нас очень успешная инвестиция, мы из нее уже фактически вышли, компанию продали стратегу. Компания FreeCharge. Это типичный пример чисто индийской истории. В Индии очень бурно развиваются смартфоны, мобильная связь. При этом баланс счета на сотовых телефонах 1-2 доллара. Индусы любят положить буквально пару долларов, все время пополняют счет мелкими транзакциями. Поэтому ходить каждый раз в какой-то киоск и там класть эти 1-2 доллара, да еще и с комиссией, да еще не всегда это проходит ― где-то есть проблемы с тем, чтобы положить деньги напрямую, где-то 30% случаев, когда это долго надо делать.

Индусы увидели такую возможность: они создали портал, на который можно класть эти 1-2 доллара. Надо завести туда свою кредитную или дебетовую карточку и разрешить с нее снять эти 1-2 доллара. При этом портал не берет комиссии, зарабатывает он на комиссии, которую ему платят операторы. Человек с улицы кладет 1-2 доллара, и на счету у него 1-2 доллара, без каких-либо вычетов. Это происходит мгновенно.

Это стало очень удобным сервисом. Компания буквально за короткое время набрала 50 миллионов пользователей. Это специфическая бизнес-модель, и таких компаний в Индии довольно много, которые решают локальную проблему.

Яппарова: Леонид, а можно вопрос про чуйку? Вы сказали, что все большие русские инвесторы, про которых вы знаете, не ошибаются.

Богуславский: Нет, я сказал не так. Все ошибаются. Я ошибаюсь часто. Дело в том, что в инвестициях важно, что получается в результате. Если тебе удается найти, угадать хорошую инвестицию, она может сторицей окупить несколько неудачных инвестиций.

Яппарова: Так это команда или вы, команда или интуиция, команда или опыт? В скольки процентах случаев вы принимаете индивидуальное, немного силовое решение? Например, с FreeCharge ― это было ваше решение или нет?

Богуславский: Нет, это решение команды. Дело в том, что это вообще нельзя разделять. Я член команды, мы принимаем решения совместно. Каждую сделку мы обсуждаем и принимаем решения. Это не так, что какие-то люди что-то инвестируют, а я про это не знаю.

Яппарова: Вы и ваша команда верите в Uber? Одна из ваших инвестиций ― индийский стартап, который, насколько я понимаю, как Uber для курьеров. Вы вызываете не такси, а курьера, который привезет вам еду.

Все Uber-стартапы ― проекты, в которые идут огромные инвестиции, при этом стабильную прибыль даже, кажется, Uber начал приносить. Вы не верите, что это как пузырь доткомов?

Богуславский: Вы знаете, здесь очень важно, насколько конкретное применение этой идеи, которую мы все называем Uber…

Желнов: Уберизация.

Богуславский: Да. Насколько масштабны та ниша или тот сектор, для которого применяется эта бизнес-модель. Для того, чтобы эта модель успешно работала, нужно, чтобы это был очень большой рынок, на котором может эта модель исполняться.

Я приведу пример. Я недавно смотрел в Англии компанию, в которую мы не инвестировали, потому что мне показалось, что, хотя компания и взяла на вооружение модель Uber, в целом масштаб этой ниши не тот. Это компания, которая посадила на эту модель фотографов. Пара гуляет в парке, захотелось сделать фотосессию. Ты зашел в приложение, нашел ближайшего фотографа, он пришел и начал делать фото.

Я им говорю: «Ребята, сервис, конечно, интересный, но только масштаб я не понимаю. При нынешнем уровне смартфонов и всего остального зачем ждать какого-то фотографа и еще платить ему деньги, когда можно всё это сделать самому?». Нет масштаба. Да, какие-то люди что-то такое делают, но это не масштабированная история.

Желнов: Эта история не сработала в результате?

Богуславский: Не знаю. Я встречался, хорошие ребята, но…

Баданин: Сколько просили?

Богуславский: Я уже не помню.

Желнов: Примерный порядок цифр. Интересно, сколько просят.

Богуславский: Это такой реально стартап-стартап. Они запустились, работают, у них есть фотографы, есть люди. Я не помню порядок. Они оценивают себя в десять миллионов.

Филонов: Есть сделки, о которых вы жалеете? Была возможность инвестировать, вы не инвестировали, а потом кусали локти? Есть такие?

Богуславский: Конечно, есть.

Черкудинова: Какие?

Баданин: Alibaba.

Богуславский: У меня не было возможности инвестировать в Alibaba. У меня было несколько сделок, которые… Вернее, так ― этих сделок не было. Наверно, была возможность сделать сделку. Я понимал, что это интересная сделка. То, что я вспоминаю, это было либо там, где я проявлял определенную в моем ботаническом понимании открытость и честность, то есть когда надо было проинвестировать сумму, которой у меня не было, и я не понимал, где ее взять на тот момент, то я отказывался. Хотя, наверно, надо было рисковать и потом бежать с шапкой по кругу, собирать деньги и, может быть, делать сделку.

Были сделки, где я не угадал с командой. Команда оказалась лучше, чем мне показалось на встрече. Были и такие сделки.

Желнов: А вас легко убедить в том, чтобы вы дали денег?

Богуславский: Что такое убедить?

Желнов: Убедить, когда вы встречаетесь с условным стартапером, который говорит: «Необходимо вложиться в это».

Яппарова: Например, если бы те британские ребята, Uber для фотографов, привели контраргумент: «Леонид, вы не представляете, какая изысканная жизнь в лондонских парках и на площадях, это всем нужно здесь», вы бы вложились?

Богуславский: У меня все-таки такой опыт бизнесовый, что это бы со мной не прошло. Я оцениваю в первую очередь команду ― мне важно понять, насколько команда считает для себя данный проект самым главным в своей жизни, что они готовы долго заниматься этим проектом, что у них нет так называемой болезни предпринимателя. Вы знаете, очень интересно, некоторые предприниматели рассказывают про свой проект, а потом говорят: «А у меня есть еще один проект, а еще есть одна идея».

Желнов: Да, понятно, классическая ошибка.

Богуславский: Это уже красный свет, всё понятно.

Черкудинова: Помните, вы в одном интервью говорили, что индийские предприниматели могут продать всё, что угодно, а российские предприниматели не могут продать вообще ничего? Чего не хватает российским предпринимателям?

Богуславский: Я не так говорил, вы утрируете. Я считаю, что и многие российские предприниматели могут продать. Есть очень хорошие продавцы, они могут продать и себя, и свою компанию. Просто у индусов это более массово, я бы так сказал. Наверно, в силу того, что очень многие предприниматели в Индии получили западное образование, многие даже имеют MBA. У них великолепно подвешен язык, они умеют делать презентации, всё это очень красиво рассказывать. Если брать статистически, то их градус презентативности и возможности продать, конечно, выше, чем у нас.

Баданин: Кто о чем, а я о своем. Вы бы в российские медиа инвестировали или риски во всех значениях этого слова чересчур велики?

Богуславский: Что вы имеете в виду под медиа? Это очень широко.

Баданин: Да, медиа ― это широко, и «Яндекс» ― в каком-то смысле медиа. Я больше говорю про медиа в традиционном смысле применительно к интернету. Сейчас все медиа так или иначе в интернете.

На Западе происходят крупные сделки в сфере медиа. Безос приобрел старейшую крутую газету и так далее. А у нас ничего не происходит, нет никаких медийных стартапов, в которые вкладывались бы крупные инвесторы, да хоть какие-то инвесторы. У нас есть один медиа-проект, он запустился в Латвии, так они своих инвесторов не называют уже два года.

Богуславский: Они не называют, потому что не хотят ими делиться, или у них их нет?

Баданин: А это вопрос, причем по большому счету к инвесторам. Я думаю, что они не сами это делают, а потому что инвестор этого не хочет.

Богуславский: Дело в том, что медийные проекты, особенно в России, ограничены по масштабированности.

Баданин: У нас 130 миллионов человек живет.

Богуславский: Но у нас и медийных проектов очень много. Заработок ― в основном рекламная модель, правильно?

Баданин: Да.

Богуславский: Возможности рекламной модели ограничены. Есть некий общий бюджет рекламы, допустим, в стране, и все этот бюджет рвут. По сравнению с рядом других возможностей и компаний, которые есть и в которые можно инвестировать, медийные компании, ― пусть даже интернет-, но в традиционном смысле медийные, ― мне не интересны.

Эти инвестиции происходят обычно потому, что человек увлекается, инвестору нравится, он хочет это поддержать, ему это просто интересно. Это не вопрос заработка большого капитала. Или просто потому, что нужно выполнить какую-то задачу политическую, скажем так.

Желнов: Но вы медиа никогда не интересовались?

Богуславский: Кроме Ivi (надо считать, что это медиа), у нас нет медийных проектов.

Желнов: Вы просто работали с Борисом Березовским. Я наслышан о том, что такое быть партнером Бориса Березовского, который как раз горел именно медиапроектами, властью. То есть вас этот вирус вовлеченности во всё от Березовского по линии «ЛогоВАЗа» никак не передался?

Богуславский: А он и не мог передаться, потому что мы закончили сотрудничать с Березовским в 1992 году. Тогда ничего из того, что вы сказали, и близко не было, никаких особо медиа не было. Это всё потом начало возникать.

Баданин: Вообще ничего не было.

Богуславский: Да. В 1992 году мы расстались.

Желнов: У вас самого не появилось этих просветительских властных амбиций? Вы богатый человек. Когда уже достаточно денег, может быть, скучно каждый раз прикидывать бизнес-схему: вложил 30, получил несколько миллиардов стоимости компаний? Может быть, уже какие-то другие вещи начинают интересовать? Или нет, всё равно законы бизнеса диктуют своё и вы пытаетесь не распаляться на другие вещи?

Богуславский: Вы хороший вопрос задали. У меня есть проекты, которые не про то, чтобы заработать большой капитал, а потому что мне это нравится. Например, у меня есть спортивные проекты. Я не ожидаю каких-то серьезных доходов, мне это нравится, потому что мне нравится атмосфера, нравятся люди, с которыми я знакомлюсь. Я всячески поддерживаю несколько спортивных проектов.

У меня вместе с моей мамой Зоей Богуславской есть фонд имени Андрея Вознесенского, который вручает премию «Парабола». Это стопроцентная благотворительность. Мне очень нравится этот проект. Сейчас мы будем делать культурный центр Андрея в Москве.

Желнов: В районе Ордынки, насколько я знаю.

Богуславский: Да, в районе Большой Ордынки.

Желнов: Вы выкупили большой особняк, в котором будет располагаться этот центр.

Богуславский: Да, мы закрыли сделку, не дождавшись исполнения указа Владимира Владимировича Путина об организации музея Вознесенского. Мы решили, что мы это сделаем сами.

Желнов: А почему ждать указа не стали? Так не принято сегодня ― обгонять президента.

Богуславский: Указ-то был, просто ничего не произошло в связи с указом.

Желнов: Как это так возможно?

Богуславский: Возможно. А почему нет?

Желнов: То есть президент подписал указ, и никто ничего не исполнял?

Богуславский: Нет, в результате нам предложили войти в некоторый коллективный литературный музей, где много творческих личностей существует. Но мне показалось, что масштаб Андрея Вознесенского таков, что для него нужен свой музей или культурный центр. Указ президента мог быть и исполнен, просто это не то, что изначально предполагалось.

Филонов: Можно я спрошу про ваши спортивные проекты? Я так понял, что речь идет о клубе для триатлетов, в частности.

Богуславский: На самом деле это не клуб для триатлетов, это вообще компания, которая занимается спортсменами-любителями в спортивных дисциплинах на выносливость. Это и бег, и лыжи, и велосипед. Это могут быть отдельные дисциплины, не обязательно триатлон.

Филонов: Просто вы говорите, что для вас это скорее хобби, вы не ждете большой прибыли, доходов с этого проекта. Но тем не менее этот бренд, Ironman, если я не путаю, был продан за 600 или 800 миллионов долларов.

Богуславский: Да, он был продан за 650 миллионов.

Филонов: То есть на самом деле можно зарабатывать на этом.

Богуславский: Да, можно зарабатывать, если построить такой масштаб, который построила компания, которая владела брендом Ironman, которая организует десятки стартов в огромном количестве стран мира. Получился масштабный проект по ивент-менеджменту в области спорта. Он, естественно, прибыльный ― прибыль этого проекта составляла порядка 50 миллионов долларов в год. Это чрезвычайно успешный проект. То, что мы на сегодняшний день делаем в России, скорее для души.

Филонов: То есть повторить успех Ironman не получится?

Богуславский: Может быть, получится, но это другой мой проект.

Филонов: Вы про него не расскажете?

Богуславский: Пока нет, не расскажу. Понимаете, для того, чтобы сделать очень успешный коммерческий проект, нужно найти нишу и такие географии, где можно было бы добиться большого масштаба. Для этого нужно делать международный проект. Я сейчас делаю один спортивный международный проект.

Желнов: Спортивный.

Богуславский: Да.

Филонов: А можно я по географии еще уточню? Насколько я понимаю, сейчас, после сверхуспешной Индии, вы начали присматриваться к Израилю и совершенно другим темам. То есть если вы в Индии и России больше инвестировали в электронную коммерцию, то там речь идет о медицине, финтехе, то есть не совсем свойственных вам темах. Насколько сложно вникнуть в эти новые сферы и не считаете ли вы, что вы начинаете поздно инвестировать в Израиль?

Богуславский: Мы не инвестируем в Израиль. Я несколько раз смотрел, изучал этот рынок. Это не означает, что я прав, есть люди, которые очень успешно инвестируют в Израиль, но ситуация такая ― для того, чтобы там успешно этим заниматься, надо там быть. Какая-то часть команды должна быть в Израиле. Наездами там инвестировать сложно.

Кроме этого, у меня есть такое правило, что, в принципе, мы можем инвестировать в компании, которые начинали технологический бизнес в Израиле. У нас есть две компании, но они американские. В Израиле это начиналось, но в какой-то момент компания, чтобы получить больший рынок, выходила в Америку. Мы инвестировали, когда они уже выходили в Америку.

В Израиле очень много стартаперов, компаний, которые просят инвестиции для того, чтобы выйти в Америку. Мой ответ на это многим такой: мы готовы, чтобы это стоило существенно больше, но вы сначала выйдите в Америку, а потом мы будем инвестировать. Количество неудачных выходов за свою территорию очень велико, и угадать очень сложно.

P. S.

Богуславский: Эфир очень интересный, необычный. Когда тебя атакуют пять человек, задают тебе разные вопросы ― это необычный формат. Мне показался эфир интересным. Я благодарен всем вам, что вы задали мне эти вопросы.