Александр Сокуров: «Я давно не видел такого несовершенного государства, как Россия»

Дзядко: Александр Николаевич, хотелось бы начать с того, что стало причиной вашего приезда в Москву. Вручение премии «Ника» - такая, отчасти забавная, возможность. Судя по всему, президентом «Ники» станет Андрон Кончаловский. Одновременно с этим существует премия «Золотой орел», возглавляемая господином Михалковым. Что это за странная братская война или братская ситуация противостояния в российском кино. Как вы на это смотрите? 

Сокуров: Сразу так много вопросов. Приехал, потому что есть встреча одна важная с одним моим коллегой. И заодно я решил сходить на эту церемонию, я обычно не бываю, по причинам объективным и субъективным так складывается. То, что касается двух премий. Конечно, немножко это неловко как-то, ненормально я бы сказал. Так не должно быть. Но, тем не менее, надо сказать, что это, скорее, отражает ситуацию внутреннюю, чем внешнюю. Это никак не связано с политическими обстоятельствами в стране. Это просто истощение сил. Я так бы это сказал. Тенденция, когда какие-то группировки, семейные кланы или какие-то семейные объединения начинают структурировать всю жизнь, они стали почти нормой жизни в искусстве России. Я считаю, что это ненормально, неправильно, это наносит удар, во-первых, по молодым каким-то графистам, по тем, кто приходит. Потому что прорваться через семейные заборы, заборчики, условности бывает очень трудно. Может, где-то в других обстоятельствах это было бы проще, но все же, у нас немножко другая традиция, другое прошлое, и оно сказывается. Желание  иметь власть характерно и для семейных кланов. Это вопрос власти.

Лобков: Говоря о семейных кланах, вы «Ленфильм» родной тоже имеете в виду?

Сокуров: Да, конечно.

Лобков: Мы знаем о вашем противостоянии с семьей покойного Германа и обмене довольно колкими письмами.

Сокуров: Не, ну, колкие письма… Я не считаю, что это нормально, я не считаю, что это правильно, что существует эта напряженность, потому что у меня никаких противоречий и конфликтов с Алексеем Юрьевичем, с точки зрения общегуманитарной кинематографической, никогда не было и быть не может. Вопрос просто… Это попытка все же одной семьи определять погоду, иметь отношение к власти, к распределению, наверное, средств и так далее. Мне кажется, это ненормально, это неправильно, когда Алексей Юрьевич был руководителем студии, жена – руководитель общественного совета, а сын состоит в совете директоров – ну, как абсурд, знаете. Как-то это так нехорошо, что даже не формулируется, почему это нехорошо. Я всегда противник кланирования, кланов, губительных, на мой взгляд, узлов. Это очень губительно сказывается на всей жизни художественного коллектива. Я свидетель этого был много раз.

Монгайт: Вы сейчас говорите конкретно о семье Германа – человек в общественном совете кто-то… да?

Сокуров: Да. Потому что на, мой взгляд, это…

Монгайт: Это финансовые интересы?

Сокуров: Это вопросы, наверное, и экономические. И конечно, вопросы распределения полномочий, вопрос допуска к власти, к формированию, наверное, студийного портфеля. Основные расхождения у нас начались, когда я предложил «Ленфильм» сделать базой для молодого кино. Это вызвало раздражительную реакцию супруги Александра Юрьевича, он мало участвовал в этих проблемах, активной энергетикой, такой электростанцией этих проблем, была его супруга и, наверное, и сын, которого надо все время куда-то пристроить, он сам пристроиться… Зачем это надо было, не знаю. Но это вызвало раздражительную реакцию, что этого не должно быть… И в итоге, мы пришли к тому, что, наверное, будет создавать творческое объединение «Дебют».

Монгайт: Отдельно от «Ленфильма».

Сокуров: Отдельно от «Ленфильма». В том состоянии, в котором находится сейчас студия, отношения внутри студии, внутри коллектива и полного распада… Работать там очень тяжело.

Лобков: Там нет такого криминала, как в Большом театре. Но как-то симптоматично стало. Большой театр – один из символов страны, там происходит, неизвестно что. Интрига на интриге, как будто вулкан. Там не балетом заниматься, а ядерные боеголовки строить. «Ленфильм» тоже… Вроде далеко это как-то от дележа нефтяных ресурсов, и там тоже бурлит какое-то....Почему?

Сокуров: Это все то, что было. На «Ленфильме» всегда была известная напряженность, и я был вынужден, кажется, дважды, с письмом обращаться к Алексею Юрьевичу с просьбой вести себя корректно по отношению к коллегам, не оскорблять их, не унижать. Это было, к сожалению, и вообще в художественных коллективах тенденция выделить какого-то лидера, который будет распределять «ты талантлив, ты не талантлив», «ты можешь, ты не можешь», - как советская традиция во многом существует. Потому что я знаю многих известных кинематографистов мира и коллективов художественных, и никогда ничего подобного там не было, и нет.

Мцитуридзе: Бондарчук может быть таким лидером?

Сокуров: Лидером чего?

Мцитуридзе: Лидером студии.

Сокуров: Бондарчук – председатель совета директоров, у него задача – организовать разумную экономическую жизнь студии, вывести ее из экономического коллапса, но председатель совета директоров по всем положениям не занимается налаживанием внутристудийной атмосферы и не занимается решением таких вопросов. А эти вопросы не менее важны, чем вопросы экономики.

Мцитуридзе: Есть человек, который должен налаживать внутреннюю культурную атмосферу в стране. Это наш новый министр культуры Мединский, который прославился тем, что после назначения тем, что назвал вас «знаменитым режиссером Сакуровым». Что вы думаете о нем?

Сокуров: Мы с ним встречались много раз, и у меня были с ним и вполне для меня вразумительные разговоры, но я вышел из состава совета директоров, сделал это принципиально, и заявлял об этом и премьер-министру страны. И все об этом знали, что я не согласен с такой системой и манерой формирования этих органов, когда все тут переплетается, все интересы очевидны.

Мцитуридзе: То есть чистая коррупция?

Сокуров: Я не знаю, как это назвать. Но, по крайней мере, это неразумно и слишком демонстративно. И после этого, конечно, отношения ко мне министра культуры резко изменилось, я предполагаю, что это так.

Катаев: Это в чем-то проявляется?

Сокуров: Нет. Мы созванивались как-то  и какие-то студийные вопросы, и вопросы формирования студийного портфеля…

Мцитуридзе: То есть оно улучшилось как-то?

Сокуров: Нет, возникла такая дистанция, наверное, она и должна быть – какая-то дистанция – между режиссером и министром культуры федеративного государства. Нас много, он один.

Монгайт: Важный момент. Вы в начале программы сказали, что вы сейчас делаете несколько проектов, и ни в одном из них нет российских государственных денег. Собственно, мне кажется, это и есть та реакция…

Сокуров: Нет, ну, зачем? Нет, здесь не надо. Министерство культуры, как  и сама киноотрасль, на мой взгляд, пребывает в состоянии такого развала, я бы сказал. Развалилось что-то, видим, что развалилось, видим, что руины, теоретически можно это восстановить, можно создать студию - все можно. Но это оказывается очень трудно, и мало этим занимаются, реальной, созидательной работой, восстановлением кинематографической атмосферой, студии. Все же специфика кино в России заключается в том, что, на мой взгляд, нам абсолютно необходимы большие студии для того, чтобы там были серьезные профессиональные коллективы и, в первую очередь, чтобы мы могли удержать и помочь молодым ребятам профессионализироваться. Потому что в кино дилетантизм и все, что с этим связано, это просто зашкаливает…

Дзядко: Все-таки вам кажется, что в сегодняшней ситуации, ситуации какого-то быстро меняющегося времени, такая формация, как «Ленфильм», по-прежнему актуальна?
Сокуров: Уверен, что актуальна, что нужна, что большая фабрика с хорошим качеством, набором творческих объединений разных, работающих в разных направлениях, которые получат сопровождение и разумную помощь государства, потому что денег на кино выделяется достаточно много, это немалые деньги, на самом деле. Задача студии – привлечь, собрать вокруг себя, рядом с собой тех, кто будет завтра серьезно работать и помогать им входить в мир кино, потому что там никто не ждет молодых людей. И в мировом кино никто не ждет новых режиссеров. И полагать, что он просто  так прорубит топором  дорогу в жизнь – абсурд. Это кино, это индустриальный способ работает, это деньги, это деньги, технология, профессия, международные отношения, образование постоянное, обновление знаний. Один только институт второго звена – вторые режиссеры, ассистенты – это же беда, у нас нет этого практически. Этим должен заниматься серьезный коллектив, и в этом смысле нельзя выбрасывать социальный и профессиональный опыт больших студий, которые в Советском Союзе были. Я прошел через студии, через «Ленфильм», и я знаю положительные и отрицательные стороны такого организма и такого способа жизни хорошо знаю. Полагаю, что положительных больше, чем отрицательных для жизни молодого человека, начинающих.

Дзядко:  Вы говорили с Павлом, что «Ленфильм», по сути, едва ли…

Лобков: Там треугольник, зажатый внутри жилых домов на Петроградской стороне. Там все равно цифровую студию, требующую огромных павильонов, цифровых тем более…

Сокуров: О чем мы говорим? На «Ленфильме» они есть. Есть три больших павильона.

Лобков: Она не очень большая.

Сокуров: Павел, что-то можно. Это очень удобно, когда человек к нам с вокзала сразу приезжает, и мы…

Лобков: Вопрос в том, что вы в центре города, и поэтому все эти… в одной из самых дорогих частей города… может, если вынести, то сразу прекратится?

Сокуров: Вынесете, будьте инициатором. Организуйте студию, вынесите. Это будет хорошая студия, новая, но не трогайте то, что есть. И то, что реально есть. Там есть реально большие профессиональные павильоны, которых нет, например, на всемирных русских студиях  с маленькими потолочками. Для серьезного производства, для студии, которая выпускает не сотню картин в год, а какое-то ограниченное количество, этого вполне достаточно. Это производственная база. Разумно нужно организовать.

Мцитуридзе: Павел имеет в виду, что, наверное, очень дорогая недвижимость на этой стороне. Если, например, этот вопрос закрыть, если открыть там гостиницу, шашлычную…

Сокуров: «Эрмитаж» тоже дорогая недвижимость.

Монгайт: Был же такой прекрасный инвестор как Евтушенков, который готов был дать немалые деньги, человек достаточно богатый. Почему-то  с ним расстались. Как вы считаете, было правильное решение?

Сокуров: Это было решение правильное, потому что действия этого инвестора носил откровенно скрытный характер. Мы очень длительное время не могли понять, что на самом деле собираются сделать.

Монгайт: Зачем она нужна?

Сокуров: Нет, мы понимали, зачем она нужна, потому что первый проект был – семиуровневая стоянка под бизнес-центр и так далее. Но надо понимать, что там рядом метро, даже когда идет запись звука, мы иногда останавливаемся, потому что мы слышим…

Монгайт: К разговору о дорогой недвижимости. Евтушенков хотел дорогой бизнес-центр сделать.

Сокуров: Все время шло в какую-то другую сторону… Распродажа и так далее…

Мцитуридзе: Нет, на самом деле не хотел торговый центр.

Монгайт: Нет, не хотел?

Сокуров: Я хочу спросить, в том числе Пашу, зачем вам разрушать то, что создано, намолено, выдержало испытание временем и имеет абсолютно точно даже экономическое обоснование? На этой территории  с этой базой можно грамотно и профессионально  работать.

Мцитуридзе: Есть прекрасный пример с киностудией в Лондоне. Была какая-то столетняя киностудия, которая была в затруднительном положении несколько лет. То же самое происходило: государство пыталось как-то от него избавиться, продать территорию, в центре города – дорогая недвижимость, дороже, чем в Москве. Решение было принято следующее: во-первых, вступились всемирно известные режиссеры Джеймс Кэмерон, Стивен Спилберг. Был создан фонд друзей этой студии, и те люди нашли инвестора, но не просто такого, который, как Аня сказала, захотел бы подземный паркинг или торговый центр. Инвестор – индийский магнат гостиничной сети – обязуется развивать только и исключительно кино. Когда-нибудь он получит прибыль, в течение трех-четырех лет. Студия ожила и 20% съемок из штатов теперь перенеслось…

Монгайт: Катя, почему ты рассказываешь Паше?

Сокуров: Потому что Павел хотел там шашлычную открыть.

Монгайт: Мы Пашу распнем после программы обязательно.

Катаев: Вы заявили, что отказываетесь от общественной деятельности всякой. Это пришло разочарование в том, что у вас не получается продвинуть те идеи, которые вы хотите? Я имею в виду, именно типа «Ленфильма» или какие-то государственные кинематографические инициативы. Пришло разочарование?

Сокуров: Нет, это просто самооценка. Я понимаю, что мое слово, мое действие не действенное. И на самом деле это не имеет никакого последствия, результата.

Катаев: Вас не слышат?

Сокуров: Не потому что кто-то плохой, а потому что я недостаточно авторитетный для общественной жизни в России человек.

Лобков: Это как-то связано с вашим последним разговором с Владимиром Путиным?

Сокуров: Нет. Разговор  с Путиным был очень серьезный. Он мне очень понравился. Он был довольно большим и касался не только «Ленфильма», но и политики всякой разнообразной.

Монгайт: Вам кто понравился: Путин или разговор?

Сокуров: Путин или разговор?

Монгайт: Кто?

Сокуров: Мне понравилось его поведение и мне понравилось то, что ни от одного из вопроса, который я задавал, он не ушел. Он мог встать и уйти. И прекратить этот разговор. Еще раз подчеркиваю, я не «кто» и не «что», я просто режиссер, и совсем не обязательно было тратить время…

Монгайт: А у меня ощущение наоборот, что вы «кто» и «что»…

Лобков: Потому что Владимир Владимирович возник после того, как возник режиссер Сокуров в общественном сознании, как я понимаю, лет так через 20-ть. У вас, безусловно, есть приоритет как у символа и города, и культуры определенной, петербуржской. Допустим, предположить гипотетически разговор с Путиным по поводу того, что сейчас происходит в Петербурге, и какой образ у города складывается, в связи с последними действиями… Не хочу даже говорить: это и Полтавченко, и начальник культурного отдела, это и небезызвестный депутат, имени которого в Питере уже не произносят. Там, как я знаю, пострадали ваши друзья, в том числе и актер Леонид Мозговой. Может быть, вы воспользуетесь этой возможностью и поговорите с президентом? Ведь он ставил Полтавченко туда.

Сокуров: Если встреча будет, я буду говорить обо всем, что  у меня будет на это время на душе и на сердце. Не промолчу.

Мцитуридзе:  А то, что понравилось: там было сказано что-то обнадеживающее из той беседы?

Сокуров: Конечно, результатом разговора стал отказ от приватизации «Ленфильма».

Катаев: Что бы вы сказали сейчас Путину? Какую главную проблему Петербурга вы могли бы рассказать?

Сокуров: Дегуманизация. Тотальная дегуманизация жизни.

Мцитуридзе: Это философская формулировка.

Монгайт: Понял бы вас Путин?

Сокуров: Думаю, что понял бы. Я бы еще кое-что добавил.

Дзядко: А что вы имеете в виду под дегуманизацией?

Сокуров: Огромное число людей в городе не интересуется ни общественной жизнью, ни судьбой города. У нас есть небольшая градозащитная группа, там пять человек,  с которыми мы начинали вести переговоры еще с Матвиенко. И мы обратили внимание, что на митингах, которые мы там устраивали, я всегда бываю там, очень мало народа на самом деле. Реальная поддержка разумных людей ничтожна. И что больше всего меня огорчает, то, что там почти нет студентов, почти нет молодежи. Я дважды был студентом, понимаю, что это был за возраст, что это за субстанция такая в общественной жизни.

Лобков: А с чем это связано? Такая ситуация была большую часть истории Питера. Это было и после «Ленинградского дела», и когда Романовых….

Сокуров: Паш, я могу сказать. Это безнадежность экономическая и никакой веры в будущее, в завтрашний день. То, что я наблюдаю и вижу.

Монгайт: Вы ассоциируетесь у меня с образом патриота, потому что большего патриота Петербурга трудно себе представить. Трудно при этом слово «питерский» отнести к вам. Но вы, в том числе… Известны  самые неожиданные высказывания относительно России и отношение России  с русским народом. С одной стороны, вы говорите, что народ сам виноват в появлении тиранов у власти, с другой стороны, вы говорите, что нас во всем мире ненавидят. Как это все сочетается в вашем понимании? Почему вы до сих пор здесь?

Сокуров: Для начала – это моя родина. Второе – после любви к моей маме, сестренке моей, я русский язык люблю. Я его люблю, это объективная ценность моей жизни. То, что я люблю в русской культуре, я не променяю ни на что. Даже тогда, когда Андрей Арсеньевич организовывал мой выезд, мое бегство из России в свое время, у меня была мысль поехать к нему, быть рядом, но даже тогда я не мог сделать, потому что я люблю то, что я люблю. С другой стороны, конечно, пороки отечества столь очевидны. Постоянные потуги народа, общества создать себя, уклад жизни какой-то приводят меня в состояние отчаяния. Я давно не видел столь несовершенного государства, как то, которое существует у меня на родине. Я вижу, что это государство несовершенно, и я понимаю, что дара государственнического, дара созидательного в этом смысле у нас нет, и это приводит меня в отчаяние. Я не вижу людей-строителей, которые могут создать общество нашего государства. Я смотрю на историю и то, что сейчас, и представляю, что дальше, и я в отчаянии.

Дзядко: Кто за спиной был созидателем?

Сокуров: Вопрос трудный и обидный.

Дзядко: Ельцин, Николай II?

Монгайт: У вас были личные отношения с Ельциным. Вы о нем очень хорошо отзываетесь.

Сокуров: Да, были личные. Я очень люблю в нем его человеческое мужское качество. Я люблю его характер. Я всего-навсего режиссер, не политик. Меня интересует разнообразие и проявление характеров. А если учесть, что я учился на историческом факультете и исторически ориентированный человек, мне все время было интересно, каким образом история, масштабная, тяжелая, подлая, лицемерная, втискивается в характер человека, какая реальность возникает от этого соития в человеке, и что с человеком происходит шаг за шагом.

Лобков: В вашем фильме «Солнце», как мне показалось, вы показали такого государственного деятеля, в котором в какой-то момент сломался стержень, и он, что называется….

Сокуров: Пашенька, он не сломался, наоборот. Если бы этот стержень сломался, он продолжал бы вести войну. Он единственный, кто поступил в то время разумно, он прекратил войну. Гитлер уже был ничто, прах, горел в яме, а все равно немцы погибали, и наши солдаты погибали в Берлине. Уже трупа не было, а никто не остановил.

Лобков: То есть иногда правильнее проявить слабость?

Сокуров: Это не слабость, это сила.

Монгайт: Давайте спросим про Чечню. Вы начали говорить про Ельцина, у вас есть фильм, посвященный последствиям чеченской компании. Как вы соотносите того Ельцина, которого вы знали, войну, которая началась при нем, и те сегодняшние последствия, которые мы видим?

Сокуров: Для меня это абсолютно трагическая ситуация. Мы говорили с Борисом Николаевичем об этом неоднократно, поскольку наши встречи происходили один на один, мы встречались часто, реже вместе с Наиной Осиповной. Так называемая «чеченская проблема» проста и очень драматична. До сих пор никто не может ответить на вопрос, что это было. Это был мятеж или национально-освободительная борьба. Пока руководство страны сегодня не ответит на вопрос, что это было, никакого решения чеченского вопроса не будет. Все мои встречи с молодыми чеченскими людьми во время работы над картиной и позже заканчивались монологами этих ребят: «Подождите, мы вам всем еще посворачиваем головы, еще объединимся с Турцией». Почему-то мечта чеченских молодых людей объединиться с Турцией, почему? Не понимаю.

Лобков: Кадыров, как новый персонаж на сцене, вам интересен?

Сокуров: Я с ним встречался дважды, нет, это не мой герой. Мне все понятно, у меня нет вопросов к Кадырову.

Монгайт: Что понятно?

Дзядко: Что вы вкладываете во «все понятно»?

Сокуров: Можно я не буду отвечать на этот вопрос?

Мцитуридзе: Вы боитесь?

Сокуров: Нет, не боюсь. Я ничего не боюсь. Это вопрос несоответствия эволюционных путей России и части народов, региональных областей. У нас с чеченским обществом этого соответствия нет. Пока в самом чеченском обществе не созреет способность, желание проанализировать, что это было, вообще поставить вопросы поведения молодежи и что происходит… Ведь против России воевало все мужское население этого региона. В самый тяжелый момент ни один регион не встал против России, я сейчас не исключаю цепь политических разнообразных ошибок, нет. Я сейчас говорю о реакции народа. С той страстью воевать против русских и России, какая была внутри чеченского общества, это изумляло. Оно было очень энергетичным, это означает, что ничто не изменилось, если мы думаем, что сейчас в результате целого ряда каких-то косметических вещей что-то изменилось. Мне кажется, что ничего. Я могу ошибаться. Но это касается вообще Северного Кавказа, где ситуация и с образованием, и с процессами внутренними очень тяжелые. Образованные молодые люди сейчас постоянно думают, что надо уезжать.

Мцитуридзе: Надо уезжать?

Сокуров: Уезжать в центральную часть России или за пределы республик, потому что уровень внутренней напряженности, обострение отношений между молодежью внутри этих республик, такое пограничное, что через некоторое время трудно будет сдержать. Посмотрите, под Нальчиком строят огромный мусульманский центр на деньги, в том числе, и государственные. И преподавать там будут люди из арабских стран. И  там будут выпускать, наверное, 300, может, чуть больше священнослужителей.

Монгайт: Что в этом плохого?

Сокуров: Все плохое, потому что не надо нарушать равновесие. Есть вещи тонкие политического и религиозного. Не надо придавать религии политический контекст, не надо религиозным институтам отдавать политическую власть и разнообразные шнурочки эти. Это опасно. Один раз  уже была трагедия с православием  у нас, когда сращивались с самодержавием. В результате революции народ стал уничтожать, в том числе и церкви, потому что все ошибки православия как государственной системы приписывались православию. Народ стал головорезом собственных священников. Куда делись монастыри, церкви? Это абсолютная деструкция.

Катаев: Вы говорили о том, что…

Дзядко: Давайте не забывать, что Чечня – это российское государство все-таки.

Катаев: Вы говорили, что для передачи опыта надо пригласить людей из Голландии и Германии. Вы можете это прокомментировать?

Сокуров: Я предлагал неоднократно Валентине Ивановне Матвиенко, когда мы начали переговоры о ситуации в городе и получили доступ к документам правительства Санкт-Петербурга в самой болезненной отрасли, строительстве и так далее, и то, что мы увидели, у меня вызывало оторопь просто. И стало понятно, что мы имеем дело с системой порочной от начала до конца. Для меня было совершенно очевидно, что с этой методикой ничего не изменить в стране и в городе. Есть другой опыт, и это прекрасно показывает муниципалитет, местное самоуправление европейское. Да, можно пригласить руководителем комитета по строительству человека с опытом из Голландии, Германии, Франции. Почему нет? На отделение милиции можно пригласить полицейского из Германии и так далее.

Мцитуридзе: В комитет по культуре…

Сокуров: Может быть, и в комитет по культуре.

Катаев: А как вы думаете, наши антизападники…

Сокуров: До них мои предложения не дошли. Они  так у Валентины Ивановны и остались.

Лобков: После Валентины Ивановны, с которой у вас были какие-то встречи и конструктивные встречи, и вот городом Полтавченко, Кичеджи и Афонского братства, которым Петербург стал сейчас. По себе вы чувствуете это изменение в городе?

Сокуров: Мы стали реже встречаться  с губернатором, я имею в виду градозащитную группу нашу. Сейчас начинаются перемены, это очевидно, но это тоже результат серьезных разговоров с Георгием Сергеевичем, мне приходилось говорить, что без городской общины вы ничего не сделаете, без граждан города.

Дзядко: А что за перемены, о которых вы говорите?

Сокуров: Мы сейчас активно вмешиваемся в градостроительную политику города, у нас новые руководители комитета охраны памятников. Эти люди новые, поэтому они долго входили в дело. Почему-то руководство города боится контактов с людьми, на мой взгляд, боится контакта с молодежью. Мне очень не нравится, что целый ряд чисто политических вопросов, которые имеет место в городе – отношение к поведению молодежи политической или политизированной – это все отдается на откуп полиции. Это единственный метод решения вопросов. Ни один из руководителей молодежного министерства, или что там есть, никогда не выходили к этим людям, не говорили с ними, этого никогда не было. Это не было ни при Валентине Ивановне, я обращался к ней с этим: соберите всех, кто есть в городе, поговорите, услышьте, что эти молодые люди хотят. Вы дождетесь, что они будут по Невскому и гранаты бросать от отчаяния, что их не слышат. К сожалению, эта политическая глухость характерна и сейчас для города. И по-прежнему традиция все отдавать в руки спецорганов и полиции, в том числе с молодежью, что меня крайне беспокоит, не устраивает категорически. Не удается пробить эту брешь.

Мцитуридзе: Комитет по культуре все-таки… я так понимаю, нового руководителя назначили

Сокуров: Он создан, на днях… Я никогда  не видел его. Когда-то мы говорили с Полтавченко, и я просил его: давайте соберемся все вместе, предлагайте свои кандидатуры, мы сможем предложить кого-то.

Мцитуридзе: Это был компромиссный вариант после того, как был снят Дмитрий Месхиев? Как пришел этот человек?

Сокуров: Я не знаю, это было просто объявлено и все.

Мцитуридзе: Вы не участвовали?

Сокуров: Нет, что вы.

Мцитуридзе: С кем-то консультировались насчет этой кандидатуры?

Сокуров: Может быть, думаю, что это была консультация внутри правительства. Эта традиция, которая неблагоприятная. Если это в Петербурге так, то представьте, что в Саратове, Астрахани, Тюмени, на Дальнем Востоке. Вся система закрыта для общения с обществом. Наглухо закрыты все двери, окна.

Мцитуридзе: Я  с вами согласна, но есть такой момент, как в случае с оппозицией и митингами. Был ли какой-то альтернативный вариант, который вы предлагали на основании обсуждения с другими культурными лидерами города?

Сокуров: Я не вижу ни одной проблемы, которую нельзя было решить, сев за стол….

Мцитуридзе: Вы предлагали кандидатуры на эту должность, которая была вакантна полгода или больше?

Сокуров: Я не предлагал никого, поскольку мое предложение ничего не решает, и к нему все равно не будут прислушиваться. Я просто сделал шаг в сторону.

Дзядко: Император Хирохито, Ленин, Гитлер – вы снимали фильмы о величайших исторических деятелях и не только об этих. Мог бы  в этом ряду оказаться Владимир Путин? Он вам и кинематографически, и исторически интересен? Он ваш герой или нет?

Сокуров: Трудный вопрос, потому что для меня, как для художественного автора, нужна открытость. Мне нужно прыгнуть в воду и не утонуть в ней, и чтобы меня не утопили. Слишком много тайн, мотивировок, которые мне не совсем понятны. Слишком много того, что выходит, как мне кажется, за пределы какой-то гуманитарной традиции государственного лидера.

Монгайт: О ком и о чем ваш новый фильм?

Сокуров: Документальная картина, которая рассказывает о том, что происходило в Париже, когда немцы вошли в Париж, и что происходило с Лувром, когда немцы зашли в Париж. Это фильм о том, как европейцам удалось спасти искусство, не потеряв даже ни одной рамы с картины. О борьбе за это, о том, что в этих чудовищных условиях и с немецкой стороны, и с французской находились люди, которые делали все, чтобы ничто не тронуло…

Лобков: Это документальный фильм, основанный на интервью и конструкциях?

Сокуров: Нет, какая-то другая форма, которую я сейчас пытаюсь найти, и могу сказать, что не зря эта картина делается на средства… там русских денег, в общем-то, нет. Потому что я для себя очень многое открываю в том, что представлял государственный военный, военно-политический режим нацисткой Германии. Там даже для меня, для историка, много сюрпризов, и я с тревогой жду реакции России на этот фильм, если этот фильм будет показываться здесь. Пока у меня нет шансов показать, потому что многие мои фильмы вообще не показываются на родине.

Мцитуридзе: Даже прокат «Фауста» практически был провален, потому что поддержка была нулевая.

Катаев: А художественный фильм будет?

Монгайт: Я читала, что вы начинаете самую сложную картину в жизни. Неужели вы нам и слова не скажете, про что будет она?

Сокуров: Это историческая картина, это не русский язык, итальянский.

Дзядко: А о чем историческая картина?

Сокуров: Это эпоха Возрождения…

Мцитуридзе: С одной стороны, а с другой стороны, как я помню…

Сокуров: Да, мне страшно даже говорить, потому что мне очень страшно начинать картину.