«Захотят — нас закроют»

Таратута: Сегодня у меня замечательная гостья. Она еще замечательна и тем, что вижу я ее живьем. А до этого такой возможности мне не представлялось. Галя, добрый вечер. Я почему говорю, что такой возможности мне не представлялось, конечно, она представлялась. Долго-долго-долго я могла видеть Галю живьем, а потом все изменилось, Галя сейчас живет в Прибалтике и занимается там развитием русскоязычной прессы. Собственно, запустила она там крайне успешный проект «Медуза». Я хочу вас поздравить с тем, что проект, безусловно, состоялся. Все о нем шумят, говорят, о вас даже пишут заметки в «Известиях».

Тимченко: Это не просто заметки, а какие-то заметища, я бы сказала.

Таратута: Да, много фактуры, много цифр, много ссылок на разных людей и экспертов.

Тимченко: И тотальная безграмотность. 

Таратута: Скажите, пожалуйста, вы прочли заметку в «Известиях», которая касалась вашего финансового состояния и неблагополучия. А назвалась она, кажется, так: «Чистые убытки перекрывают все хорошее».

Тимченко: Что-то перекрывают, что-то топят.

Таратута: Топят, перекрывают. Заметка в «Известиях», очевидно, была призвана показать, что финансовое состояние ваше плохое, и что проект плывет и тонет. Давайте мы ответим сначала на вопрос, тонет ли он.

Тимченко: Да нет, конечно, он не тонет. Просто у «Известий» какие-то личные, видимо, со мной счеты. И очень глупо сводить эти счеты на страницах издания. Это как раз то самое, чего нельзя делать в журналистике никогда. Заметка чудовищно безграмотная. Операционную деятельность «Медуза» начала в сентябре, а годовой отчет мы сдали по состоянию на 31 декабря. И там, по мнению людей, которые писали заметку в «Известиях», мы были обязаны, наверное, за 2,5 месяца выйти не просто на самоокупаемость, а в прибыль. Хотя наш бизнес-план подозревает выход на самоокупаемость на третий год, что и так очень быстро. Они насчитали у нас страшное количество убытков — аж 150 тысяч евро. Или почти 160 тысяч евро. И страшную задолженность перед поставщиками в 1600 евро. На основании чего они сделали вывод, что проект неуспешный, поскольку доходы проекта через 2,5 месяца после начала только на треть перекрывают его доходы. То есть любому человеку, который либо хотя бы чуть-чуть понимает даже если не в экономике, то в бухгалтерии, даже если не в бухгалтерии, то хотя бы в логике и в здравом смысле, понятно, что ни один проект, тем более медийный, через 2,5 месяца после старта по определению не может быть прибыльным.

Таратута: Я тоже была удивлена, что вам уделили столько места в газете «Известия», большая газета, солидная, вообще серьезные политические кейсы там обсуждаются, я ее читаю всегда, когда могу, потому что хочется знать, что говорят в Кремле, в Белом доме и в прочих местах. Что думают, вернее. Как вы сами оцениваете, почему про вас написали текст? Вы говорите о том, что у вас личные счеты. То есть у них личные счеты с вами?

Тимченко: Арам Ашотыч давно говорил о том, что он испытывает ко мне «симпатию», во-первых. Во-вторых, слишком много людей, которые с самого начала желали нам упасть, причем, упасть громко, со звуком. Заметка недостоверная, потому что там, например, приводится, к счастью, это мне не эксперт, это может быть его оценочное суждение, смотрел он, наверное, в полоток, приводится мнение господина Клименко о том, что 95% нашего трафика — это социальные сети.  Это совсем не так. Достаточно войти в любой счетчик, который считает источники трафика, и посмотреть, что из соцсетей у нас 45%, а не 95%. Ну так, ошиблись немного, в два с лишним раза. И так на самом деле все.

Кому это выгодно? Есть люди, которым это выгодно, есть люди, которые, я точно знаю, что заказывали разные публикации в разных изданиях с ключевыми словами «Медуза» не взлетела». Это было сразу после нашего запуска, через месяц. Появилась серия публикаций, в которых с упорством, достойным лучшего применения, повторялась фраза «Медуза» не взлетела». Но поскольку сейчас упрекнуть в отсутствии аудитории невозможно, ну давайте будем упрекать в бизнес-безграмотности и в неуспехах в экономической сфере.

Таратута: Мы немножко мелко обсуждаем эту историю про ваших врагов. Я сейчас перейду от самой заметки к вашим врагам и оппонентам настоящим. Арам Ашотыч — может быть, он личную какую-то несимпатию испытывает, и он кушать не может, но понятно, что я спрашиваю о том, испытываете ли вы на себе, кроме заметки в «Известиях», который, в общем, чистый сигнал этого, интерес со стороны Кремля? И в чем он проявляется, если вы его испытываете?

Тимченко: Вы знаете, совсем нет. Вот это удивительное дело. Поэтому меня заметка… ну как бы если на старте заметки было понятно, что следили пристально, потому что там была фамилия Ходорковского и т.д., то что сейчас сподвигло их — я не понимаю. А больше кроме этого мы никакого давления и внимания со стороны Кремля не испытываем. То есть мы не видим его, точнее. Нас читали и читают, мы провели маленькое исследование, выяснили, что да, нас очень любят силовые структуры. Мы сделали инфографику, на которой посмотрели, какие статьи больше всего читают из «Медузы» в силовых структурах по айпишникам.  Очень смешно, что большинство силовых структур, самая популярная статья у них была — эссе Романа Супера о том, как он увольнялся с телевидения. Но, правда, Роскомнадзор и Следственный комитет предпочитают Навального. То есть они нас читают, мы это знаем,они за нами следят. Ну и все.

Таратута: У вас периодически бывают тексты, которые имеют отношение к… не знаю, даже, к чему. Не то чтобы к башням Кремля, но к их отзвукам в действительности. Я сейчас вспомню ваш репортаж о деятельности «Анонимного Интернационала», поездка одного из ваших чудесных корреспондентов туда, в место событий, и такая таинственная встреча. Журналисты не любят конкуренции в такой ситуации, все сразу стали кто хвалить, кто ругать заметку, но заметка такая, у которой должны быть какие-то круги по воде. Тоже не было?

Тимченко: Вы знаете, нет. Кругов по воде не было. Более того, после этого репортажа было еще два или три текста по поводу того, что «Анонимный Интернационал» выкладывал в сеть — переписка администрации президента с Роскомнадзором, переписка администрации президента по поводу каких-то СМИ. Нет, башни Кремля хранят молчание, око Саурона смотрит в другую сторону.

Таратута: Вы как-то должны ли и позволяете ли себе как главный редактор СМИ высказывать какое-то политологическое мнение, но коль скоро у вас был какой-то блок материалов об «Анонимном Интернационале», это страшно увлекательное чтение, касается разных очень больших людей. И все гадают, была такая очень распространенная версия, что сам замглавы администрации и выложил просто в сеть эту историю, чтобы показать, как хорошо работают его сотрудники.

Тимченко: Беда-то в том, что работают они плохо и очень плохо. Бессмысленно. Я своими глазами прочитала большой корпус отчетов о состоянии дел в российском интернете. Отчеты эти писали унылые троечники, скажем так. Они очень плохо работают. Если за такую фигню на самом деле платят деньги в управлении внутренней политики, то у нас все очень плохо.

Таратута: Может, люди, которые давали деньги, вообще не представляли себе, что какая-то работа ведется?

Тимченко: Так очень часто бывает. Но пока они работают очень плохо.

Таратута: А у вас есть какая-то ваша версия по поводу того, кто это мог бы быть?

Тимченко: У меня версия одна, та же, в общем, общая. Про них, про «Анонимный Интернационал», говорят, что это люди, связанные с силовыми структурами, которые торгуют информацией. И они, собственно, это и признают.

Таратута: То есть вам кажется, что это какая-то площадка, куда можно просто слить информацию.

Тимченко: Где можно заработать на вскрытии баз данных, где можно продать выгодно эти базы данных. А все, что не продается, все выкладывается в публичный доступ. Поэтому в публичном доступе очень часто оказываются не самые интересные, скорее всего, их открытия.

Таратута: Коль «Известия» интересуются вашими деньгами, мне уж не спросить вас про деньги — это как-то даже уже неприлично, коль скоро вы пришли ко мне, отношения у нас с вами другие. Как ни крути, всем интересно, на что существует «Медуза».

Тимченко: На обычные деньги обычных людей, которые не сочли возможным оставить меня без проекта.

Таратута: Знаете ли вы, что с тех пор, как вы публично сказали… я говорила вам об этом в прошлом интервью и готова повторить сейчас, что с тех пор, как стало известно, что вы больше не проект Ходорковского и даже не проект Зимина, эта фамилия всплыла в тот момент, в который вы отказались от имени Ходорковского, вам никто не поверил.

Тимченко: Да, я знаю, но это их проблемы.

Таратута: Более того, и в эту минуту многие вам не верят.

Тимченко: Это их проблемы, ну правда. За мной 15лет безупречной службы, у меня такая репутация, что ее уже давно пора как-нибудь испортить. Я вру иногда только самой себе. И то по утрам, когда говорю: «Ну ты еще ничего». На самом деле, в общем, все не так. Я отказалась от этой истории, у меня не очень хорошая память, как у всех новостников, вы же знаете, у нас оперативная память хорошая — мы на короткие дистанции хорошо запоминаем. Поэтому если бы я начала врать, кому что я соврала — я бы точно не помнила. И это не отмазки, а на самом деле так. Потому что, правда, я уже много раз говорила об обстоятельствах расторжения договоренности с Ходорковским. Поверьте мне, это был один из самых страшных дней в моей жизни.

Таратута: Страшных? Почему?

Тимченко: Ну потому что у меня все было в полете. У меня уже был готов движок, и нужно было расплачиваться с программистами, у меня уже был готов дизайн, и нужно было расплачиваться с дизайнерами, у меня уже прошли все сроки, которые предусмотрены латвийским законодательством по найму иностранных сотрудников, я провела огромное количество собеседований, у меня были документы в оформлении, у меня снимался офис, я уже подписала договор аренды. И в этот момент мы с господами Ходорковским и Зиминым поняли, что вместе сосуществовать на одной площадке мы не сможем.

Таратута: В каких вы сейчас отношениях с Ходорковским?

Тимченко: Мы с ним и раньше-то не состояли в отношениях. Я написала ему прощальное письмо с благодарностью за науку и общение.

Таратута: Больше вы с ним в контакт не вступали — ни в письменный, ни в устный.

Тимченко: Мы вступали посредством пресс-секретаря. Нам Михаил Борисович недавно дал большое программное интервью, но его брал мой заместитель Иван Колпаков, а я, собственно, вычитывала эти 3,5 часа расшифровок.

Таратута: Скажите, все-таки вы сказали о том, что вам не дают остаться без денег добрые люди, которые хотят, чтобы вы существовали — и вы, и проект. А как устроена все-таки эта система взносов. Какая доля крупных взносов, какая доля мелких?

Тимченко: На самом деле нет, никаким краудфандингом мы не занимаемся. Это группа людей, которые, так или иначе, понимают, верят тому, что я деньги не заберу, я деньги потрачу с умом и я постараюсь заработать. Потому что у меня, слава богу, сохранились все мои бумаги по «Ленте.ру». Ни разу за свою 14-летнюю историю «Лента» не выходила из бюджета. Наоборот, только экономила всегда. И была в прибыли, понятно, что это низкомаржинальный бизнес, была в прибыли с приличной ибидой. Но в течение 6 лет.

Таратута: Все-таки эта группа людей — это группа людей, которая паритетно вложилась в ваш проект?

Тимченко: Да.

Таратута: С серьезным именем, очевидно, которое вы не разглашаете.

Тимченко: Нет, почему? Наоборот. Как раз наоборот, это люди, которые категорически непубличные. Это люди, которые совсем не имеют никакого отношения к медиа. Кто-то был моим читателем, кто-то знает, что его лучший друг — мой читатель, кто-то узнал обо мне, послушав где-то на конференции, кто-то обратился из-за границы. То есть это абсолютно люди, которые просто понимают, что можно вложить деньги и, в общем, осмысленно.

Таратута: Вы только что упомянули о каких-то финансовых вещах в «Ленте.ру» и вообще вспомнили об этом проекте. Спрашивала вас в прошлый раз, но тогда мы говорили о вашем расставании с Александром Мамутом. С тех пор много времени прошло.

Тимченко: Больше года.

Таратута: И много текстов вышло на «Ленте.ру» громких. Вы следите за развитием событий, заходите ли вы когда-нибудь на этот портал?

Тимченко: Знаете, чрезвычайно редко. Чрезвычайно. Или когда во внутренний мессенджер кто-то из моих сотрудников бросает что-то с междометием ссылку, или когда я вижу в своей ленте фейбсука что-то, что вызывает обсуждение. Тогда я любопытства ради захожу. Но не каждый день, ни даже раз в неделю я туда не захожу.

Таратута: Вам горько? Радостно? Равнодушно?

Тимченко: Мне противно.

Таратута: Скажите, а в чем секрет такой смены жанра? Понимаю, что вопрос звучит немножко банально, но как вы себя описываете? Все-таки поменялся человек, поменялась команда. Ну я помню, например, в «Коммерсанте»: менялись люди, бывали даже…

Тимченко: В «Коммерсанте» команда менялась постепенно все-таки.

Таратута: А главные редакторы — резко.

Тимченко: Никогда не было такого, чтобы 95% сотрудников встали и ушли. Никогда такого не было. Ну представьте себе, что одновременно из «Коммерсанта» исчезли Тарханов, Ревзин, Михайлин, кто угодно. Ну просто за одну секунду — и их не стало. То есть остались пустые места и осталось какое-то представление о газете у тех людей, которые эту газету только читали. Ну они приходят и пытаются копировать то, что они когда-то читали, так, как они это понимают, так, как они это знают. Но это же плохая очень практика. Они не выработали своей политики, к сожалению.

 Таратута: Там же на самом деле претензии, как я понимаю, к «Ленте.ру» не новостного порядка и даже не к тому, что они плохо делают новости.

Тимченко: Плохо делают новости.

Таратута: Ну, может быть, я, честно говоря, не очень знаток. Но скандалы были этического характера, связанные с заметкой, которая просо по тексту была признана националистической, причем совершенно было неясно, как владелец это допустил, поскольку его взгляды на этот вопрос должны быть чуть более жесткими.

Тимченко: Да, там куда ни кинь — всюду клин, к сожалению. И новости стали абсолютно в жанре ИТАР-ТАСС, когда регулярные отправления чиновников выдаются за новости, хотя новостями по сути не являются. Видимо, люди не определили для себя: что такое новостная повестка, что такое новости для нас, а как мы это будем делать. Что касается больших форматов, то там тоже катастрофа, потому что очень…я не могу даже сказать «олдскульные», «олдскульные» — это хорошее доброе слово. Очень старомодные заголовки — so last century. Ну настолько прошлого века, откуда-то из брежневско-черненковских времен. Очень унылые заголовки. По этическим каким-то вопросам — у меня вообще уже не осталось никаких слов печатных.

Очень многие скажут: «Ты злишься, потому что это не твое». Вы знаете, так же, как в истории с Ходорковским. Можете мне верить — можете мне не верить. Но я оставила бренд с огромной аудиторией, которую я очень уважала. Как мне кажется, отношение такое, какое демонстрирует нынешняя редакция — это неуважение к этой аудитории. Это когда вы как в плохом буфете мажете кетчупом все, чтобы не пахло. Вот примерно так. Это неуважение к аудитории, мне поэтому противно. Были мы плохие или хорошие, но мы делали свое дело честно.

Таратута: Галь, ну коль скоро мы заговорили об этике, «Медуза» стала фигурантом двух этических скандалов.

Тимченко: Наконец-то кто-то меня про это спросил.

Таратута: Ну я должна спросить.

Тимченко: Нет, у меня просто на двух конференциях перед этим никто не спрашивал, поэтому я подумала, что, наверное, мы все-таки очень маленькие, и никто ничего не заметил.

Таратута: Нет, почему же? Дело не в том, что кто-то маленький, а кто-то большой. А тут, на самом деле, мне кажется, это знак, что к вам приковано внимание, особенно людей, которые относятся к вам с симпатией. Это был тот случай, когда вы вступили в некий клинч со своими, а не с чужими. Так нехорошо говорить, наверное. Но, в общем, со своей аудиторией. Первая история. Давайте я начну с истории, которая была связана, они, на самом деле, обе связаны с вашей реакцией в некотором смысле на события. Начну все-таки с публикации. Тот самый «телочка-гейт», который привел к какому-то невероятному всплеску дискуссий по поводу женских прав. Какая-то часть читателей сочла ваше описание и публикацию, касающуюся женских прав, а, главное, ее анонс в соцсетях, оскорбительной, потому что там было использовано слово «телочка», вообще сама конструкция фразы была такой иронически снисходительной, для многих оскорбительной. И началась бурная дискуссия. «Медуза» после этого извинилась перед теми, кто счел себя оскорбленным. Вы довольно резко выступили в фейсбуке не в первый раз — это будет отдельная тема моего разговора с вами. Что вы сейчас думаете по этому поводу: вы были правы тогда?

Тимченко: То же самое. Понимаете в чем дело. Во-первых, по поводу публикации. С одной стороны, мне приятно, что от нас ждут большего. С другой стороны, если человек выходит и говорит: «Я спою вам песенку», то крики: «А почему ты не поешь «Арию», гад?» выглядят довольно глупо. Мы начали с малого. Мы сказали, мы напишем карточку к 8 Марта не про большие права женщин, а про то, что происходит каждый день — то, чего мы не замечаем. Мы напишем в формате карточки: как вести себя в обществе так, чтобы не выглядеть сексистом.

Таратута: Вы сейчас говорите о той части, которая касается автора текста, оскорбившегося по поводу самого...

Тимченко: Да, и публикация была об этом. Но эксперты, которых мы опрашивали, они рассчитывали на то, что им «Медуза» предоставит трибуну для высказывания и для озвучивания их позиции по правам женщин, по вопросу о правах женщин, про домашнее насилие и т.д. У нас не было такой задачи. Категорически не совпали намерения экспертов и намерения «Медузы». Здесь виноватых нет, здесь такое недопонимание.

Таратута: Хорошо, та часть, которая касается ернического тона в социальных сетях по поводу этого текста.

Тимченко: Что касается ернического тона в социальных сетях. Понимаете, если бы у меня было SMM агентство, например, я бы, наверное, его сменила или, по крайней мере, договорилась: а как мы себя ведем в социальных сетях. Поскольку у меня нет SMM агентства, а поскольку у меня есть редактор, и он же — писатель-новостник, который одновременно со своей работой, как это принято у нас, еще и ведет твиттер, то история про то, что человек во время рабочего дня вот так написал, и реакция на это — мне показались до такой степени несопоставимыми, и это не позволило нам извиниться сразу, потому что реакция была настолько бурной, что нам пришлось…

Таратута: Вы восприняли это как личное оскорбление?

Тимченко: Нет, в том-то и дело, что эта история дошла до редакции, редакция разделилась на половину, строго напополам. Мы сели за таким столом. И один день полтора часа ругались друг на друга, и потом на второй день мы ругались. И нам пришлось голосовать, впервые, слава Богу, в истории «Медузы» нам пришлось голосовать: извиняться или нет. Это коллективное решение, коллективный твиттер.

Таратута: Я вам хочу сказать, мы как читатели были очень рады, что вы извинились в том смысле, что извиняться вообще всегда лучше, чем не извиняться. От извинения не убудет никогда ни у кого. Исходили вы из этого?

Тимченко: Сторонники здравого смысла и говорили о том, что давайте мы извинимся — от нас не убудет. Мы первые таким образом прекратим истерику. То, что это была истерика, и то, что это было в некотором роде шельмование — это так и есть.

Таратута: То есть вы воспринимаете эту историю как тот факт, что просто к вам предвзято отнеслись?

Тимченко: Нет, я просто понимаю, что возникло недопонимание. Ситуация была подогрета недовольством экспертов, и те же самые эксперты, увидев еще и такой твит, очень резко отреагировали.

Таратута: Я просто хочу вам сказать, если вам интересно со стороны, потому что в некотором смысле можно сказать вам спасибо большое, потому что я, честно говоря, не помню, чтобы такую важную тему всерьез так обсуждали с момента, по-моему, истории с Маратом Башаровым, но она была чуть более желтая, с разными какими-то наслоениями, еще с криминальным подтекстом. Здесь — абсолютная тишь, гладь, на ровном месте возникла довольно серьезная дискуссия.

Тимченко: Причем, это самый сухой из наших форматов — это формат карточки, где на простые вопросы даются довольно простые ответы. Мы не ожидали, что такой сухой формат карточек вызовет такую бурю эмоций.

Таратута: Я все-таки хочу о самой проблеме. Представим себе, что вы находитесь вне редакции, вы — человек, который просто рассуждает на эту тему. Вы сейчас на чьей стороне?

Тимченко: А я ни на чьей стороне.

Таратута: Ну, условно говоря, вы, как женщина, как человек и гражданин, вы сейчас по прошествии времени…вы просто абстрагируйтесь от ситуации личной обиды на тех, кто оскорблял.

Тимченко: Здесь дело не в обиде, здесь дело в том, что я всерьез это все не воспринимаю. Это прерогатива очень юных людей и очень горячих. Я-то всерьез это не воспринимаю. Ну я бы пожала плечами, хмыкнула и сказала бы: «Сам телочка», и все. Мне, безусловно, это бы не понравилось. Никогда в жизни, я за всю свою жизнь сталкивалась с сексизмом чрезвычайно редко, но сталкивалась. Конечно, мне бы это не понравилось. Другое дело, стала ли бы я из этого устраивать такой дикий скандал? Нет, не стала.

Таратута: Но вы рады, что люди вообще заговорили на эту тему?

Тимченко: Нет.

Таратута: Почему?

Тимченко: Ну потому что не в таком тоне такие вещи обсуждаются. Когда девушки, которые обиделись на меня, начали кричать, что «Галина Тимченко — стареющая женщина, ищущая одобрение молодых мальчиков» — это уже запретная история. Понимаете, не в таких терминах это нужно обсуждать. Есть ли домашнее насилие? Да. Есть ли сексизм в нашем обществе? Да. Против ли я этого? Да. Феминистка ли я? Дикая совершенно. Я за равенство прав и возможностей. Буду ли я кричать и топать ногами — обратите на меня внимание? Да.

Таратута: Существует ли связь между языковыми нормами и насилием?

Тимченко: Да, есть. Я со всем этим совершенно согласна. Нужно ли это обсуждать? Безусловно. В каких терминах? А вот здесь давайте поговорим без перехода на личности.

Таратута: Получила исчерпывающий ответ на свой вопрос. Спасибо. Вторая история связана, скорее, даже не с публикацией, она была связана с вашим выступлением в фейсбуке, которое тоже как-то очень разошлось по сети. Эта история касалась Светланы Давыдовой. Вы, как показалось какому-то количеству читателей фейсбука, несколько уничижительно о ней отозвались. Я вот что хотела спросить. Собственно, почему я об этом спрашиваю — там был сюжет: репортер поехал на место, обнаружил довольно сложную семейную историю, какие-то запутанные связи, что привело к такой, опять же, ернической в некотором смысле оценке событий. Во-первых, хотела бы вас спросить: вы написали бы это теперь, например? Вы помните свое сообщение?

Тимченко: Я не знаю. Это зависит исключительно от настроения, исключительно от ситуации.

Таратута: Почему я об этом спрашиваю. Сейчас все, на самом деле, сейчас уже меньше, но был какой-то момент времени, связанный особенно с Алексеем Венедиктовым и его помощницей, которая занималась регулированием блогосферы, блогов сотрудников редакции. Как вы относитесь к этой проблеме? Насколько блоги, твое частное пространство — отражение редакционной некоторой…ну, не позиции…

Тимченко: Понимаете в чем дело, я и сама до истории с Давыдовой не понимала, насколько я ассоциируюсь с возглавляемым мной изданием, потому что у меня не так чтобы безумное количество подписчиков. Я — не Илья Красильщик, у которого их 120 тысяч. И я думаю, что это мой угол, где я бываю разной. Но нет. Выяснилось, что это не так. Возможно ли сделать так, чтобы мы, прежде всего, думали об издании, а потом о себе в социальных сетях? Мне кажется, пока нет, не в России.

Таратута: Вам сложно?

Тимченко: Мне очень сложно.

Таратута: Просто вот мне, например, нет. Я поэтому спрашиваю.

Тимченко: Мне ужасно сложно. Во-первых, потому что я довольно вредная и довольно придирчивая. Поэтому мне очень сложно удержаться, с одной стороны. С другой стороны, для меня это один из очень важных каналов связи с Москвой. И я хотела поддерживать бы личные отношения. Я и так 12 часов в день главный редактор. Мне очень хотелось бы поддерживать личные отношения. И единственная возможность — это скайп, фейсбук или какое-то общение по интернету. Поэтому для меня это важно.

Таратута: А почему? В чем проблема? Если это нельзя «Медузе», а почему это можно вам?

Тимченко: Потому что я — частное лицо.

Таратута: В чем разница? Мы же говорим исключительно о…

Тимченко: Ну я же не публичный… я — не средство массовой информации. Но если вставать на позиции Роскомнадзора, что все, у кого есть какое-то количество подписчиков, тут же автоматически становятся СМИ — это глупо. У меня много довольно знакомых, я хочу с ними общаться, иногда это приходится делать публично, грубо говоря, на площади. Если ты забудешь случайно ограничить группу только друзьями, например, и это кто-то услышит — это все равно, что в кафе за соседним столиком кто-то услышит твою речь. Но это же не значит, что человек из-за соседнего столика должен вскакивать, стучать кулаком и опрокидывать чашку с кофе.

Таратута: Я просто хотела узнать вашу позицию. И насколько это была педагогическая история.

Тимченко: Просто понимаете, в чем дело, Юль, меня в последнее время вообще страшно удивляет, что люди очень хотят быть приятными всем. Так не бывает. Не бывает людей, приятных всем. И люди, которые хотят всем понравиться, обычно не самые лучшие.

Таратута: А вежливость?

Тимченко: Да, конечно, вежливость. Если мы разговариваем один на один, я, конечно, в смысле, прямо, я безусловно…ну мы все срываемся. Когда мы стоим в пробке, что мы говорим, когда мы в машине?

Таратута: Я не вожу автомобиль, поэтому мне сложно…

Тимченко: Я ни в коем случае себя не оправдываю, я просто говорю, что да, так есть. Для меня это канал связи с Москвой, для меня это пока не представительство главного редактора «Медузы», а может быть, потому что я до сих пор не считаю проект до конца успешным, я пока не понимаю, какую степень внимания мы имеем.

Таратута: Достаточно успешный, хочу вас уверить. Вот в этой связи: как вас касается надвигающийся закон о нежелательных организациях?

Тимченко: Вы знаете, так же как и все остальные законы. Захотят — закроют. Не захотят — не закроют. Это все дикое барство и абсолютный произвол. Ведь мы знаем, что есть закон о защите детей от информации. Но ведь даже по нему информация, которая может вызвать у ребенка стресс и страх, может быть удалена, а ресурс заблокирован. И на Дожде, и на «Медузе», и где угодно, и даже на Первом канале достаточно таких сюжетов, которые могут вызывать у подрастающего поколения страх. Таких законов и ограничений очень много. Любое сомнение, например, в целостности нашей страны, а мы помним, что Крым присоединен и считается территорией Российской Федерации, любое сомнение в правильности тоже может трактоваться как экстремизм, и ресурс может быть заблокирован. То есть огромное количество поводов нас заблокировать. Ну, стало еще одним больше.

Таратута: Ваша позиция крайне близка к моей, поэтому задам вам еще один вопрос. Когда возник закон об участии иностранного капитала, ну я так очень сокращу, когда всем иностранным СМИ в России с иностранными владельцами стало как-то неуютно, я стала думать ровно это, что захотят — пустят закон, не захотят — не пустят. Но есть люди более прагматичные. Они борются, они стараются подготовиться законотворчески к этому: входят в рабочие группы, пытаются пролоббировать какие-то детальные поправки, найти выход. Как вы относитесь к борьбе за свои слова в законотворчестве, которое тебя удушает?

Тимченко: Счастливы оптимисты — им воздастся. У меня просто сложился такой вполне пессимистический взгляд на эту историю, потому что я, наблюдая за медиа ландшафтом, в частности, понимаю, что если ты кому-то перешел дорогу, тебя не спасет никто. Ты можешь входить в 150 рабочих групп, ты можешь быть образцом в профессии, например, как Светлана Миронюк, ты можешь делать самое современное агентство, которым может гордиться любая страна и проводить международные форумы, быть невероятно авторитетным в международном медийном мире, сделать из затхлого…на моем веку это второе превращение бренда. Но Миронюк — первая, кто смогла доказать, что за 2 года бренд можно обновить. И что слово РИА «Новости», которое было ругательным в 2004 году, к 2008 году стало уже — ооо, а к 2010-му это был флагман отрасли. И ничего не спасет. Ты можешь входить во все рабочие группы, ты можешь сидеть за одним столом…

Таратута: Быть человеком, близким к государству или к президенту.

Тимченко: Конечно. И ничего не спасет, если кому-то захочется сделать тебе больно.

Таратута: А вы когда-то, когда мы говорили о блокировке в первый раз, вы, запуская проект, поскольку разные могут быть неприятности в России, вы говорили о том, что вы технологически готовитесь к возможности его блокировки на случай интереса Кремля. А к этому закону вы как-то технологически готовитесь или это невозможно?

Тимченко: Это невозможно абсолютно. Но с другой стороны, понимаете, в чем дело, меня очень коробит, когда нас, как и вас, называют оппозиционным изданием. Я стараюсь как-то так освободить голову и прочесть заголовки, например, на сайте Дождя абсолютно холодным взглядом. И ничего там страшного вообще-то нет. Обычный здравый смысл, обычные новости. Ну да, нет восхваления, но это не наша профессия. Восхвалять должны пиарщики, а мы — новостники. Поэтому приравнивание: Дождь равняется оппозиция — мне кажется большой глупостью. И «Медуза» равняется оппозиция — мне тоже кажется большой глупостью. Так сложились обстоятельства, что мы вещаем из Риги. Так сложились обстоятельства или таково было мое желание — не бороться с Роскомнадзором, пожарными, вывозом твердого мусора, что там еще? Кто к вам еще приходил: какие-то эти страшные люди — трудовая инспекция, вот это вот все. Имею право, в конце концов. Но это же не значит ничего, это никак не влияет на контент. Решение не иметь дел с пожарными или твердым мусором никак не влияет на нашу редакционную политику.

Таратута: Галь, вы сказали, что вы в Риге волею судеб. Как вам в Риге?

Тимченко: Хорошо, что в эфире нельзя плакать, потому что, с одной стороны, в Риге очень хорошо, с другой стороны, я вот сейчас в первый раз за полгода приехала в Москву, у меня абсолютное ощущение, что я проснулась, что я как будто и не уезжала. Что мне приснились эти 5 месяцев, я проснулась и обнаружила себя в Москве, и с ужасом вынуждена была констатировать, что, конечно, мое место здесь. Хотя там все прекрасно. Поверьте, Рига — один из самых красивых городов мира. Рига — один из самых уютных городов в мире. Это очень вкусный город, это очень доброжелательный город, это спокойный город. Там чистый воздух, там рядом по ночам кричат чайки, там чистые улицы, коты живут на улице, которых все кормят. И вообще это очень хороший город, там очень хорошие люди. Там женщины с невероятно певучими голосами, там вежливые водители, там все стоят на светофорах. Там ГАИшники не грубят. Там приходишь к мэру — к тебе запрыгивает кот Кузя на колени, а кот Мурис обходит тебя по кругу, потому что он — более суровый кот. Там держат обещания, там много чего хорошего есть. Но вот я приехала в Москву и так (щелкает), и как будто я — здесь.

Таратута: Нервно потому что здесь. Я просто вспомнила, когда я училась в аспирантуре, вспомнила о такой глубоко научной работе, она называлась «Безспециальность художественного мира Владимира Набокова» — описывала ваши чувства буквально. Как человек, приехав в Америку, чувствовал что-то такое.

Тимченко: Абсолютно.

Таратута: А вы как-то представляете себе ситуацию, при которой вы возвращаетесь навсегда?

Тимченко: Я не знаю, что такое навсегда. Но наверное. Другое дело, что не хочется подвергать издание дополнительным рискам. Сейчас уже не хочется, когда мы уже встали немножечко на ноги, когда мы нащупали свой голос, когда мы понимаем, что такое наш формат и как мы разговариваем со своими читателями, и что мы уже точно не боимся быть похожими на «Ленту», потому что вначале над нами висело эта история, что как бы не повторить «Ленту.ру», то есть не пытаться повторить, потому что такими силами это сделать невозможно. Сейчас все ушло, мы, кажется, нащупали свой голос, кажется, мы поняли, как мы разговариваем с читателем, кажется, мы понимаем, какие форматы нашему читателю нравятся, мы больше чем в «Ленте», конечно, контактируем с ними. Мы отвечаем на все письма, мы сделали рассылку, все говорят, что она очень теплая, ламповая, и всем очень приятно получать вечернюю «Медузу» в почте. Мы, вроде бы…я уже сейчас не могу рисковать. Увеличивать риски — нужно понимать чтобы что? Что взамен? Мой комфорт мне неважен. Если издание будет лучше работать в Монголии — мы поедем в Монголию.

Таратута: У нас остается 2 минуты до конца эфира, который пролетел очень быстро. Я хотела спросить. Очевидно, что с момента нашего прошлого разговора, когда все только начиналось, у вас несколько поменялась даже не столько концепция, сколько вы как-то оформились, вы стали понимать, про что вы. Как вы опишете: вы про что и про кого, главное?

Тимченко: Мы, на самом деле, про то же, про что и задумывалась когда-то «Лента», только с поправкой на мобильное потребление. Мы то, что открывают утром вместе с чашкой кофе и смотрят, а что у нас такое. Мы то, что открывают вечером, когда проверяют почту за вечер личную и видят там — а что произошло, а что я пропустил за этот день? Мы про картину дня. Сегодня этот день без этого события не полон. А еще мы с вами немножечко разговариваем на человеческом языке, на котором уже никто на больших каналах с вами не разговаривает.