Режиссер Иосиф Райхельгауз: «Сказали бы Поклонской: "Старушка, ты чего делаешь?! Ты куда лезешь?! Займись законами! Помоги людям жить!"»

Добрый вечер, в эфире программа «Говорите». Сегодня у меня в гостях художественный руководитель, создатель «Школы современной пьесы» Иосиф Леонидович Райхельгауз. Добрый вечер.

Здравствуйте.

Спасибо огромное, что пришли. Я начну, Иосиф Леонидович, с такого вопроса. Это правда, что вам предлагали возглавить «Гоголь-центр»?

Я скажу так, буквально мне не предлагали возглавить «Гоголь-центр» — пойдите возглавьте «Гоголь-центр». Я участвовал в разговорах вообще о «Гоголь-центре», и слыша такие фантазии на тему возглавления «Гоголь-центра», говорил и говорю вам, и говорил тем, кто об этом говорил, что это неприлично, глупо, стыдно, это непрофессионально — при живом художественном руководителе рассказывать о том, кто должен или не должен возглавить. У меня есть свое дело, и даже если бы у меня не было своего дела, если бы я был безработным человеком, это неприличная история, это история, которая в русском и в советском театре происходила уже не раз, к сожалению, она всегда трагически заканчивалась. Я хорошо знаю историю нашего театра.

Вы приводили, кажется, даже пример про Театр на Таганке, и это резко звучало.

Да, великий режиссер. Два великих режиссера, выдающихся — Анатолий Васильевич Эфрос и Юрий Петрович Любимов. Кстати, вчера вышла книга «100 современников о Любимове», и там как раз есть моя глава, именно об этом, о том, как эти проклятые большевики столкнули лбами двух великих режиссеров, и что из этого вышло. Из-за этого был потерян театр, из-за этого был потерян, я думаю, Анатолий Васильевич Эфрос, из-за этого много чего случилось. Поэтому сегодня говорить об этом… Абсурдно, возглавить — не возглавить…

Скажите, пожалуйста, что это вообще за разговоры? Вы только что сами упомянули, что вы участвовали в разговорах. Это что за разговоры?

Я не участвовал, я присутствовал, скажем так. Ну естественно, кого-то занимает не просто судьба «Гоголь-центра», и не просто судьба Кирилла Серебренникова, а занимает вся пена вокруг этого. Пены больше, чем сути. Там, по сути, дела нет. Даже, как бы ни казалось какому-нибудь обывателю, что 68 миллионов, которые не доказаны, не найдены, — это нечто невероятное, вы знаете, я только что, два дня тому назад, вернулся, я был председателем жюри на фестивале «Амурская осень», на фестивале, куда зачем-то уже много лет свозят…

Там замечательный президент, я благодарен, что меня позвали, я благодарен, что я там был, но свозят низкопробную, просто пошлую, чудовищную антрепризу, и это нужно привезти сотни людей из Москвы, и это нужно их всех разместить, кормить. И это огромнейшие деньги! Они откуда-то берутся. И после этого рассказывать о том, что у Серебренникова, который на своей платформе, извините, предъявил не одно, и даже не несколько, а огромное количество, там около пятнадцати на одной платформе предъявил художественных произведений, это абсурд.

Иосиф Леонидович, простите, что я так пристаю. Мне, как потребителю, о культурной политике Москвы и России, видимо, как-то хочется разобраться. Я читала, что некоторые беседы с режиссерами по поводу того, кто может, условно говоря, как может развиваться судьба театра, о «Гоголь-центре», в связи с ситуацией с Серебренниковым, вел нынешний министр культуры Москвы Кибовский. Вот я хотела подтвердить или опровергнуть.

Я отвечу, скажу сразу, Кибовский со мной об этом не разговаривал. Я с Кибовским в нормальных, профессиональных и человеческих отношениях. Считаю, что Кибовский делает очень много хорошего для театров Москвы. Вот Кибовский делает, Печатников делает, вообще правительство Москвы сегодня занимается театрами. Наш театр на Трубной площади, который жил и живет в доме, которому более двухсот лет, в доме, который насыщен русской культурой, в доме, который… я сейчас не буду подробно, в доме, который последним на Трубной площади остается домом старым московским, с более, чем двухсотлетней историей, из них уже более 25 лет история театра «Школа современной пьесы».

Вот при этом они занимаются этим, при этом там идет колоссальная реконструкция, реставрация, консервация этого дома и так далее. И я им за это очень признателен. Мало того, то, что вообще, это ведь невероятная ситуация, то, что вообще в России, в Москве сегодня существует такое количество государственных театров с дотациями, даже я очень хорошо понимаю, что некоторые театры ну совсем не достойны, а может, и мой театр, надо прийти и посмотреть, ну совсем не достойны этих больших денег.

Это спасибо, потому что страна, которая занимается культурой, медициной и образованием, а не вбухивает все в вооружение, все, извините, в защиту от всего остального мира, — это все-таки страна хорошая, будем считать так. Поэтому, еще раз говорю, что ни Кибовский, ни правительство Москвы, этим кто-то занимается, потому что кому-то это очень нужно.

А что это за «кто-то»? То есть это просто разговоры в цеху или это разговоры сверху? Это власть или это…

Я не хочу говорить неправду и не хочу юлить, поэтому я не буду говорить. Это естественно, не просто разговоры, а рассказы о том, что вот Серебренников туда не вернется, о том, что «Гоголь-центр» будет разгромлен. И добьются только одного, «Гоголь-центр» — это театр Серебренникова. И при том, что я очень хорошо знал предыдущего главного режиссера Сережу Яшина, моего практически однокурсника, к огромнейшему сожалению, это был один из худших театров Москвы, болото. Пришел Серебренников — стал театр, нет Серебренникова или не будет Серебренникова — не будет театра. Мы хотим потерять театр, которым мы гордимся перед миром? Театр, который предъявляет свои высокохудожественные работы миру? Ну мы потеряем его.

Вы знаете, я не дружу с Серебренниковым, мы в хороших отношениях, в нормальных, мы встретились на Авиньонском фестивале и посмотрели спектакль. Я пригласил его почитать стихи, у нас каждый Пушкинский день, 19 октября, в этом году это невероятно, это совпадает с днем, когда суд над Серебренниковым. Мы 19 октября читаем стихи, на нашу сцену выходи и Юрий Петрович Любимов, и Фоменко, но Кирилл не смог в этот момент, ну…

Это не друг мой, это не человек, которого я… Не все его спектакли, некоторые спектакли мне очень нравятся, что-то мне не очень нравится, это не имеет никакого значения, потому что этот частный, маленький случай вдруг почему-то становится глобальным, и мы рассказываем, что будет, если Серебренникова не будет. Давайте все-таки постараемся, чтобы «Гоголь-центр» остался «Гоголь-центром», одним из знаковых мест театральной Москвы.

А вы понимаете, как вам кажется, вообще что случилось?

Ну, случилось то, что кому-то, опять же, понимаете, чтобы называть имена, нужно их либо знать, либо быть уверенным, либо смочь доказать, вот это очень важно, потому что сегодня назовешь, а доказать не можешь. Кому-то не нравится Серебренников, я это очень хорошо понимаю. Мне тоже не нравится, как он одет, как он разговаривает, как он себя иногда высокомерно ведет. Ну и что? Он выдающийся режиссер. Очень много режиссеров…

Вам кажется, что кому-то не нравится непосредственно Серебренников?

Да, мне кажется, что кому-то не нравится, что он говорит, как он себя ведет, какие он ставит спектакли, как он независимо существует в пространстве мировой культуры, а не только московской и российской, конечно, не нравится.

То есть что он немножко западник?

Наверное.

Вы знаете, я так дотошно расспрашиваю, потому что на самом деле это удивительная история. Ведь случай с Серебренниковым, помимо того, что он просто вопиющий, человек под арестом, и это просто производит сильное впечатление, но он еще и, правда, как бы касается, кажется, что он касается вообще нашей жизни.

Да, я с вами совершенно согласен.

И что он символический. Поэтому на него так отреагировали и люди внешние, которые интересуются политикой и чем-то еще, и люди внутрицеховые, которые раньше не проявляли никакой специальной позиции.

Совершенно верно.

Вот мне стало казаться, что он какой-то такой символический. Называют разные причины, что сейчас идет наступление на все творческое или на все живое, талантливое, против, условно говоря, в оппозиции обычному, рядовому, не талантливому, что идет наступление на все западное.

Я уже могу ответить на этот вопрос, про наступление, потому что у вас сразу много вопросов. Я скажу вам, с чем сравнивать. Если сравнивать с девяностыми, когда каждую неделю открывался театр, когда деньги лились рекой, когда можно было выехать на любой зарубежный фестиваль и получить там сумму, раздать ее, то сегодня, конечно, все это упорядочено, на каждую, извините, акцию, скажем так, нужно получить разрешение, нужно мотивировать всех. Но с чем сравнивать, еще раз говорю, это девяностые.

Конечно, сегодня все взято в определенные, если не рамки, то отведенные правила, определенные… Наверное, это справедливо. А если сравнивать с проклятыми советскими, которые сегодня воспеваются, и многие хотят их вернуть, когда я не мог взять пьесу, чтобы не посоветоваться с каким-нибудь бандюгой, с тайным вором и бандитом в управлении культуры, там такие сидели. Фамилии могу назвать, Шкодин, его потом судили за то, что он какие-то там холодильники из Театра Маяковского продавал.

Вот если сравнивать с тем, что там происходило, когда лучший мой спектакль в Театре Станиславского «Автопортрет» был закрыт, когда Анатолий Васильев, великий режиссер, мой друг, однокурсник, завтра будет его спектакль к столетию Любимова, и когда мы с ним и с Борисом Морозовым руководили Театром Станиславского, нас разогнали, лишив московской прописки. Ну это фантастика! То сегодня вообще время свободное, прекрасное, время… ну что вы!

Если отвлечься от сравнений с советским временем. Можно сравнивать с чем угодно.

Можно. Могу сравнить с западными театрами, с сегодняшними. В хорошую и в плохую сторону. Хорошая сторона заключается в том, что дают деньги на работу, дают зарплату, содержат такое количество театров, можно попросить деньги на гастроли, можно попросить деньги на проект и так далее. Дают, понимают, разрешают. Хорошее, что не спрашивают. Меня никто ни разу не заставлял сейчас ничего ставить, я ставлю, что хочу. Вот я ставлю сейчас спектакль, который называется «Умер-шмумер, лишь бы был здоров», еврейские анекдоты. Никто мне слова не сказал, ни Кибовский, ни начальник театрального отдела.

Вы знаете, сейчас евреев не трогают, скажу вам, как…

Да не евреев, я ставлю все, что мы хотим, нам ни разу никто не запретил. Это хорошо. Плохо, что когда я ставлю, извините, в Нью-Йорке, в Стамбуле, в Тель-Авиве, в Женеве, мне говорят: «Вот твой бюджет. И делай все, что хочешь, предъяви нам спектакль. Превысишь бюджет, вычтем из твоего гонорара». Просто, ясно и как бы правильно, по-государственному. Здесь, чтобы потратить копейку, чтобы купить огурец, чтобы купить стул, я должен пройти кучу согласований, кучу соответствий, с распоряжением, с законом глупым. Все, что делает Государственная Дума, все, что она делает, с моей точки зрения, в отношении страны, и то, что сделано по законам, связанным с культурой, — это античеловеческие законы, это законы, которые мешают работать, а не помогают. Это плохо. Поэтому, извините, но есть и это, и это, что тут…

Я хотела спросить вас, чтобы закрыть тему со сменой власти, возможной, в «Гоголь-центре», которое вы назвали, само обсуждение, кощунственным. Вот у меня такое ощущение, что театральный цех просто даже не обсуждает этот вопрос, что может случиться, и это как бы его очень красит. В журналистике…

Театральный цех понимает, что ничего не может случиться. Нет Серебренникова — нет театра, все, здесь очень просто.

Да, но вот, вы знаете, в журналистике, уже, может, укатали сивку крутые горки, и там меняются все время собственники разных СМИ, меняются правила игры.

Собственники не пишут журналистских текстов.

Да, но вот хорошие журналисты приходят на смену другим хорошим журналистам. Как так вышло, что за точка сейчас, что вы воспринимаете эту историю как штрейкбрехерство? И очевидно совершенно…

Какую эту?

Вот историю — прийти на смену опальному режиссеру.

На самом деле, вы знаете, вы уже не первая меня об этом спрашиваете, мне кажется, нет такой истории. Во-первых, извините, режиссеров уровня Серебренникова очень немного, при том, что сейчас наш родной ГИТИС, кафедра режиссуры, на которой я всю жизнь, сначала учился, потом работал, выпускает довольно много талантливых и интереснейших молодых режиссеров. Но тем не менее, извините, Серебренников, я буду называть это поколение, Дима Крымов, Юрий Бутусов, буду бесконечно, Бертман, самых разных — это штучные режиссеры. Их все равно, двух рук, может, хватит, их все равно пересчитывать и лелеять.

Поэтому если нет Серебренникова, это не значит, что ты схватил первого попавшегося. Одно дело — ставить спектакль, лучше или хуже, сейчас молодые режиссеры это очень неплохо делают, даже замечательно делают. А другое дело — руководить театром, в котором работает 150-200 сотрудников, и ты отвечаешь за каждого, ты отвечаешь… Ну, что там рассказывать. И извините, Кирилл за эти годы продемонстрировал, что он художественный руководитель театра, что он умеет вести эту машину.

Поэтому когда я слышу этот рассказ про 68 миллионов, у меня такое подозрение, ну ребят, ну проверьте, на это нужно три дня, чтобы проверить и понять. Взял — не взял, потратил на это, на то. Ну я уже много раз это говорил, театр — это место, куда несут, а не откуда выносят.

Иосиф Леонидович, у нас тут были дебаты на Дожде. В них участвовал известный писатель и журналист Дмитрий Быков, в с другой стороны — министр культуры Владимир Мединский. Надо сказать, такие сложные были дебаты, много чего было сказано, много неправдивого, но один текст был совершенно точно правдивый. Владимир Мединский рассказывал про то, как составлялось письмо в поддержку Крыма. Просто я много раз это слышала, и тут он подтвердил. Он рассказывал, что он позвонил пяти деятелям культуры и сказал, надо поддержать, вот такая инициатива, давайте напишем письмо. Просто сам сказал, от собственного имени. Дальше они там как-то согласились, он не называл имена. А дальше, он говорит, как снежный ком, пятьсот человек подписали, бла-бла-бла. Кто-то отказался.

Я отказался.

Хотела вас спросить об этом. Он вам звонил?

Нет. Я скажу вам, я несколько раз здоровался с министром Мединским, я его практически не знаю. Я знаю только одно, что Министерство культуры России бесконечно останавливает представление на звание народной артистки Санаевой, или Татьяны Веденеевой, я пробивал полтора года награду Александру Владимировичу Галибину, профессору, выдающемуся артисту и режиссеру.

Министерство культуры останавливает. Я говорю: «Тогда кто заслуженный артист или кто народный, если эти, отдавшие жизнь, не могут получить?». — «А мы не согласуем». Причем никто не рассказывает, кто не согласовывает, почему. Поэтому, извините, я совершенно не знаком и не разговаривал с Мединским.

Что касается Крыма и подписей, здесь все очень просто. Я скажу вам, может быть, то, что моих коллег или кого-то сейчас огорчит, я эмоционально, чувственно всегда считал и считаю, что Крым — наш. У меня, как это, мой, я там в детстве лазил по Ай-Петри, я там тренировался в секции альпинизма, я жил недалеко, в Одессе, но я также считаю, что мы нарушили международные законы. И это, к огромнейшему сожалению, как это ни печально звучит, это перевешивает «Крым — наш». Жалко, мне жаль, что мы это не сделали по-другому, законно. Я уверен, я совершенно уверен, что если бы был реальный референдум, не с «зелеными людьми», реально бы проголосовали, реально.

Вот так же, как сейчас на выборах нашего президента, на ближайших, вот если допустит он Навального, допустит он Ксению Собчак, допустит, разрешит, он все равно выиграет, но это будет красиво и правильно. А если сегодня опять арестовали Навального, и еще десять раз — получит кучу протеста, закрытого, зажатого. Зачем? Это я, как режиссер, советую. Я когда-то Борису Николаевичу Ельцину ставил выход к Федеральному собранию. Ну как ставил? Соображал, как режиссер. Поэтому я рекомендую, я понимаю, там Владимир Владимирович вряд ли сейчас смотрит программу Дождь, но тем не менее, рекомендую. Он явный фаворит. Ну что делать? Люди, я часто езжу по стране, слышу, разговаривают. Нравится все, что делает. Так выиграй красиво и открыто.

Так, может, знаете, почему нравится? Может, нравится потому, что других людей не допускают в телевизор, кого-то — в театр, кого-то — на улицу.

Может, да, вполне может быть. Так я и предлагаю допустить.

И думаете, все равно выиграет? Хорошо, так говорит режиссер Райхельгауз. Я хотела продолжить эту тему, с пятью сотнями подписей. Как вам кажется, как это работает? Вот Мединский позвонил, дальше снежный ком.

Почему Мединский? Мне довольно часто звонят, мне звонят и говорят, что наши товарищи, тот же Серебренников или Итин, директор Ярославского театра, а в прошлом проректор ГИТИСа, которого я хорошо знаю, или бывший директор Школы драматического искусства, а потом директор Серебренникова, в общем, я знаю конкретных людей. И мне говорят, как вы считаете, не следует ли им поменять меру пресечения? Я считаю, что следует, я считаю, что эти люди никуда не сбегут, им некуда бежать, они любят эту страну, этот город, эту жизнь, этот театр, эту культуру, этих людей. Поэтому я подписываю письмо и прошу сменить…

Ну, мы сейчас говорим все-таки не о письме в поддержку человека, которого посадили, а как раз об обратных письмах. Меня интересует, как работает система.

Обратное письмо, если я буду уверен, искренне буду уверен, что нужно поддержать президента, вот буду в этом уверен, я подпишу.

Нет, это понятно, если вы искренне.

А что тогда?

Меня интересует, по какому принципу пятьсот человек деятелей культуры садится и ставит свою подпись.

Я скажу по какому принципу.

То есть весь цех устроен по принципу боязни, что ему не дадут госбюджет? Они все поддерживают президента?

Я думаю, что каждый по-разному. Но тем не менее, естественно, каждый из этих пятисот человек, он служит на государственной должности. Наверное, кто-то думает, что не дадут денег его киностудии, кто-то думает, что ему самому чего-нибудь не дадут, кто-то еще хочет в своем карьерном росте достичь каких-то высот. Наверное, все по-разному.

Вы знаете, меня поразил один момент, который я пропустила. Вот кто-то написал из учеников режиссера Алексея Учителя, что Алексей Учитель вообще никогда не был специально фрондирующим режиссером, он не был никогда никакой оппозицией власти, и вообще старался выстраивать с ней аккуратные и доверительные отношения. И вот эта ученица написала в соцсети, что даже он подписал письмо в поддержку Крыма, что произвело на меня впечатление, потому что я не помнила этого факта.

И я сейчас от вас это впервые слышу.

Я проверила, действительно там каким-то образом стоит его подпись. Как это работает, что ты подпись ставишь, а гарантий у тебя никаких?

А какая может быть гарантия? Ты подпись ставишь, ты же не торгуешь подписью, ты не меняешься.

А мне кажется… Нет?

Вы знаете, тогда надо спросить того, кто подписывает. Вот то, что я подписываю, я могу за это ответить. Я понимаю, кого я защищаю или кого я не защищаю. Если бы сегодня была, например, проведена, не знаю, собрали бы подписку про то, что на передачу, на которую я хожу, к Сергею Соловьеву, на обсуждение некоторых международных тем, и было бы письмо, а давайте-ка сделаем так, что с одной стороны будут стоять люди, убежденные в одной точке зрения, а с другой стороны — другие, а не будут два мальчика для битья назначенных, часто одним из которых я бываю, и некие мракобесы будут нести чушь собачью. Я бы тогда…

Вы говорите про Владимира Соловьева, наверное?

Нет, наоборот.

Сергея?

Мы о ком сейчас говорим? Мы говорим о Владимире Соловьеве, о его передаче. Вот я бы подписал, и был бы уверен, что я прав. Вполне возможно, что я могу и ошибаться, это нормальное дело. Я, кстати, иногда вижу, что я ошибаюсь, в довольно серьезных и крупных оценках некоторых событий. Вполне возможно, это нормальное дело.

Скажите, а как вам кажется, события, нападки на фильм Алексея Учителя «Матильда», вокруг которых уже какая-то свистопляска, выходящая за мое представление о художественном.

Мне кажется, что да.

И дело Серебренникова, они для вас идеологически связаны или нет?

Связаны, да.

А расскажите, как.

Связаны тем, что и с той, и с другой стороны существует некое мракобесие. Оно выражено в именах, в лицах, в позиции, в желании либо денег заработать, либо выслужиться. И там, и там одинаково. Я даже не думаю, извините, действительно не думаю, что где-то там, в администрации президента, сидят какие-то…, которые говорят, давай-ка из этого сделаем… Я думаю, что это все на среднем уровне происходит. Вот и сама Поклонская, вот я слышу ее и вижу ее, и я как режиссер, могу артистке объяснить, как ее сыграть.

Как?

Как сыграть, ее надо сыграть как персонаж, который такой средний, серый персонаж, которого вдруг какой-то волной крымской ее вынесло, и она вдруг поняла — «А-а-а, можно!». Можно на Учителя, можно на… Можно! Ее никто не останавливает, ее молчаливо поддерживают. Я могу еще несколько фамилий назвать, к сожалению.

А вам кажется, что это инициатива ее уровня?

Тут не в инициативе дело, тут дело в том, что эту инициативу либо ей создают, режим наибольшего благоприятствования, либо ее закрывают. Если бы ее закрыли, то есть как закрыли, сказали бы: «Старушка, ты чего делаешь? Ты депутат Государственной Думы, ты куда лезешь, какое тебе кино? Займись законами, помоги людям жить. А ты себя раскручиваешь, чтобы каждый день слышали, какую ты очередную чушь морозишь».

Она Говорухину рассказывает, как фильм оценивать! Ну, ребята, Говорухин может больше нравиться, меньше нравиться, выдающийся кинорежиссер. Он говорит: «Фильм профессиональный, талантливый, интересный». Она говорит: «Нет». Ну, ребята, тогда пусть она фильмы снимает, а Говорухин будет законы, собственно, он этим и занимается.

Я почему спросила, видите ли вы, чувствуете ли вы сходство между этими событиями, существует такая версия. Ну, про версию почему Поклонская нападает на «Матильду» мы все знаем, это абсолютный такой религиозный принцип…

Да какой религиозный принцип, потрясите ее…

Она на него ссылается.

Да она может называть все, что угодно.

На самом деле, одна из версий нападений на Серебренникова описывается так же, что вот якобы его взгляды театральные, какие-то еще культурные, они не слишком религиозные.

Я видел его замечательный спектакль, который потом стал фильмом, «Ученик», замечательный, высокохудожественный. Можно считать, что он антирелигиозный? Можно, если захотеть очень. Но вы знаете, как много можно проявлений нашей сегодняшней жизни, а тем более жизни вчерашней и позавчерашней, считать антирелигиозными проявлениями? Мы сегодня… Не знаю, это надолго…

Скоро кампания по выборам президента Российской Федерации, вы посоветовали Владимиру Путину, действующему президенту, со своей режиссерской позиции…

Пойти в открытую, да.

Устроить открытую сцену, открытый микрофон, и вообще пусть все участвуют.

Конечно.

Как вам кажется, как будет в этой кампании вести себя ваш цех? Потому что всегда, в каждой политической кампании, режиссеры, актеры, вообще селебрити, их много там. Традиция такая, и в любой стране, и в России в том числе, чтобы они участвовали. Как вам кажется, как будут развиваться события?

Вы знаете, вот вы говорили о газетах, сменился собственник, сменились некоторые журналисты, театр имеет собственника, в лице государства. Московские театры — это правительство Москвы, федеральные театры — это Министерство и все такое. Конечно же мне нравится, и я не буду здесь лукавить и морочить голову, мне нравится, когда мои спектакли нравятся, извините, моим начальникам. Мне нравится, у меня на одном из последних спектаклей, я вдруг увидел, причем я даже удивился, потому что я, буквально, не приглашал, я увидел в первом ряду очень большого начальника, нашего, российского.

Я увидел, и был очень рад, и я вел этот вечер, я там говорил, показывал, там еще что-то делал. Мало того, он потом ко мне подошел, после вечера, сказал: «Спасибо, мы с женой пришли, такой замечательный вечер в вашем театре. Можно я прочту вам свои стихи?» Я решил, что сейчас я буду мучиться, сейчас я услышу некую графоманию, после которой я должен буду говорить, как это прекрасно. Я услышал очень хорошие стихи.

Я знаю, кто к вам приходил.

Не надо рассказывать, кто ко мне приходил. Мало того, я через некоторое время написал ему уже деловую sms, что прошу помочь сделать это, это и это, и написал «поклонник вашего поэтического творчества». Конечно, нормально, когда с начальником разговариваешь по-человечески, это нормально. Другое дело, что мы в Москве и в Санкт-Петербурге живем в потрясающих условиях, художник и власть, они к нам приходят, они нас знают, они нас бояться. Мне не раз говорили начальники — вы знаете, все нормально, только вот когда вы по телевидению, как-то поспокойнее, если можно. Не раз мне говорили, я говорил, ладно, я постараюсь, я тоже шучу, я тоже иронизирую. А вот в нашей провинции, русской, прекрасной, все руководство театрами, и вот в этом виновен Мединский, то ли он это не видит, то ли ему это не объясняют, к сожалению, я его совсем не знаю, театрами руководят директора, которые вчера были директорами хлебокомбинатов, это еще в лучшем случае.

В одном городе театром руководит бывший директор тюрьмы, он даже говорит, когда стучат в кабинет, он говорит: «Введите», это действительно. И тогда вот эти, ничего не понимающие… Наши стихи читают, и хорошие, и ходят, и смотрят спектакли, а там ничего не понимающие директора, извините, рассказывают, какая должна быть пьеса, какая должна быть актриса, скорее всего та, которая чаще других заходит в его кабинет, какой должен быть режиссер, какой должен быть сценарист и так далее. Поэтому это нормальное дело, они люди, их переизбирают. Вы знаете, уже ушли великие, сколько начальников уже ушло, а художники как-то так остаются и переживают одного, второго, третьего.

То есть вам кажется, что если политическая кампания стартует, то все подумают о своем светлом будущем и пойдут участвовать независимо от того, что происходило в этом году?

Нет. Я думаю, что вообще мы как-то говорим все время, пятьсот человек, цех, все. Каждый по-разному, и так же, как у вас на телевидении, так же, как, извините, в больнице, где врач обычный хочет стать главврачом или завотделением, и поэтому, когда к нему приходит московский министр, как это называется, социальной сферы, он, наверное, его принимает и наливает чай, еще что-то делает, но это нормальное дело. Другое дело, что врач всегда останется врачом, он умеет делать хорошие операции. А начальник, его могут завтра снять, и я не знаю, что он будет делать, кроме того, что быть начальником, он мало что умеет, чаще всего.

У меня совсем истекло время…

Жалко.

Жалко. Хочу вам задать вопрос совершенно не про это. Вы рассказывали, что вы с Украины, из Одессы, и мы знаем об этом, не только из ваших…

Да. Я там часто бываю.

Вот хотела вас спросить, бываете ли вы там?

Да, я бываю там, бываю часто. Могу сказать, что многое, что они делают, в частности, этот закон о русском языке очередной, прерывание авиарейсов, составление вот этих сумасшедших списков, для меня это чудовищно, очень плохо. С другой стороны, то, что они делают, мэр Одессы приглашает наш театр, пригласил в это лето, у нас были фантастические гастроли. И рассказы о том, что кто-то стреляет, кто-то бросает гранату с дымом — ложь, заявляю, ложь Первого, Второго и Третьего каналов. Это я видел, и весь мой театр видел своими глазами, переполненные залы, переполненный Зеленый театр, где проходил наш последний вечер. Билеты, этого в Москве давно уже, к сожалению, нет, которые перепродают спекулянты, выход мэра на сцену. Мэр, который, я родился в Одессе, повесил мне, в связи с моим юбилеем, некую очередную награду.

Здесь забыли про мой юбилей, не дали мне награды. Я ее не просил, награду ведь надо попросить, вы знаете, да, надо подать. Ну что вы, так никто вас не наградит. Я занимаюсь своими артистами, а мной должен тоже кто-то заниматься, кто-то должен написать — этому Райхельгаузу 120 лет, давайте дадим ему награду. К сожалению. Поэтому то, что я видел, я могу вам сказать и про Одессу, и про Киев. Про Одессу, это цветущий город, праздник, радость, при том, что в стране идет война, при том, что они понимают, что где-то там, через какие-то сотни километров, тем не менее недалеко, идет война, внутри страны.

Тем не менее, все, что нам рассказывают, что война идет в городе — ложь, еще раз говорю. Не случайно, вся эта история со 2 мая, когда нашли некоего виновного, Лешу Гончаренко, и на всех каналах, это байка, потому что я видел, я там был 3 мая, я видел, поэтому они до сих пор разобраться не могут, потому что это абсолютно гражданская история. Там стенка на стенку, причем одна стенка была очень сильная, из Приднестровья, с русскими паспортами, к сожалению большому.

Еще раз говорю, многое из того, что они делают сегодня, вот этот сумасшедший указ Думы, русский язык, это смешно. Я в Одессе, вот сейчас у нас были гастроли, там 38 каналов в одном городе, между прочим, я приходил там на первый, второй, двенадцатый, шестнадцатый, и я начинал разговаривать, понимая, что я в Одессе, на Украине, я начинал с ведущими разговаривать по-украински. Они тут же меня прерывали, слушайте, давайте нормально говорить. Весь город говорит по-русски.

И мне тоже придется вас прервать, несмотря на то, что я тоже умею говорить по-украински. Очень рада была видеть, и очень рада новостям, что, несмотря на войны по всем фронтам, российский театр может приехать в Одессу.

По приглашению мэра.

По приглашению мэра Одессы, и это вселяет некоторый оптимизм. До скорой встречи.