Царь Москвы. Как у Лужкова отобрали столицу, а вместе с ней — модель власти

Юрий Михайлович Лужков умер внезапно, как говорят, в ходе плановой операции. И казалось, что кто-кто, а уж он так быстро уйти не может — слишком для этого был бодр и энергичен. Поэтому эффект шока безусловно присутствует. И еще почему-то присутствует вполне реальная печаль. И уж точно чувство большой неловкости. Она как будто висела над его гробом внутри построенного тем же самым Лужковым Храма Христа Спасителя. Как будто Владимиру Путину было неловко. Да и почти всем остальным представителям российской элиты, которые присягали Лужкову, а потом верно служили Путину. Всем — кроме тех, кого не взяли потом с собой в эту прекрасную Россию будущего, Россию после Лужкова. 

Это грустное чувство довольно неожиданное, потому что если говорить о политике Лужкове, то картина получится вполне тяжелая, и Лужковская Москва уж точно не витрина демократии, свободы слова и не модель конкурентной рыночной экономики, а его семейный альянс с Еленой Батуриной стал символом российской коррупции. Борис Немцов в своем докладе в 2009 году подробно рассказывал о московском хозяйстве при Лужкове — и о заказах компании «Интеко», и о связях мэра с предпринимателями типа Тельмана Исмаилова, и о подконтрольных мэру судах, и о вырубках лесопарков, и о системе социальной поддержки, которую трудно отличить от подкупа, и все это разумеется так и было. Было даже больше: это Лужков первый построил вертикаль власти — нынешнее бесправие московского самоуправления и всевластие мэрии, префектур и управ, где и сегодня составляют списки правильно голосующих на выборах в Мосгордуму, это заслуга Лужкова. Вот что говорит про него Глеб Павловский: 

Лужков в беспримесно чистой форме воплотил практику приватизации власти. Ельцин часто вел себя как полноправный хозяин страны, но Лужков не только заявлял об этом, — он и был хозяин города, царь Москвы. Его модель власти «Я — и все остальные», освободила граждан от забот самоуправления, как и от трудности выбора, стоять или не стоять небоскребу в их уютном дворике.

Как положено царю и барину, Юрий Лужков легко и непринужденно прививал свой вкус — и к скульптору Церетели, и к художникам Глазунову и Шилову, и к Олегу Газманову, и к башенкам, и к Храму Христа Спасителя, и к несуразным героям русских сказок на застроенной Манежной площади — застроенной, конечно, не просто так, а чтобы там не случилось бунта, это ведь на Манежной полмиллиона человек собирались в 1990-м году против Советской власти.

И так далее. При Лужкове из Москвы получалась, в политическом смысле, модель будущей автократии, когда власть и крупный бизнес составляют одно неделимое целое, а в эстетическом — такой микс из художественной самодеятельности 70-80-х, по меткому замечанию архитектурного критика Григория Ревзина, и уже постсоветских буржуазных представлений о красоте, когда все должно быть яркое, новое, золотое и бархатное — Трамп, кстати, параллельным курсом тоже движется к этому идеалу. И в этом смысле Лужков гораздо ближе московскому среднему классу, всем этим владельцам апартаментов в Черемушках и крепко сбитых дач на 20 сотках с грилем и джакузи, чем пришедшие Лужкову на смену Путин и Собянин с отсутствующим вкусом и отсутствующей — как минимум незаметной — радостью к жизни. Потому Лужкова в Москве и любили, а Путина, как показали события 10-х годов, не очень. Вы кстати можете представить себе как Сергей Собянин лихо перепрыгивает через отбойник на любой из московских трасс? Вы можете представить себе Собянина в футболке? Я про кепку даже не говорю.  

1996 год. В этот момент отношениях между Лужковым и Ельциным — двумя центрами власти — пока идиллия, и Лужков по полной впрягается в кампанию «Голосуй или проиграешь». Москвичи свой выбор сделали, как сообщал каждый — буквально каждый — московский фонарный столб. 

Но после 1996-го идиллия продолжалась совсем недолго — до марта 1997 года, когда Ельцин снова поставил на молодых реформаторов — Немцова и Чубайса, а Лужков понял, что он в пролете и Ельцин не видит его преемником. А окончательно он в этом убеждается в августе-сентябре 1998 года, когда сразу после дефолта слетает правительство Кириенко, и Ельцин снова предлагает в премьер-министры не его, а сначала того же самого Черномырдина, и потом Евгения Примакова. Это уже война: Лужков обрушивается на как он говорил «гайдарчубайсов» и начинает свой личный проект по восхождению к высшей власти — идет с боем, и ставка в этом бою и власть, и может даже кое-что поважнее. Это Лужков оберегал генпрокурора Скуратова в стенах Совета Федерации, когда Кремль показал знаменитую пленку по телевидению и на этом основании хотел снять Скуратова с работы — а Лужков не дал этого сделать. Это он собрал вокруг себя тяжеловесов-хозяйственников, от Шаймиева в Татарстане до Яколвева в Петербурге. Он сколотил партию, он шел в президенты и премьеры одновременно, захватив с собой по дороге уволенного и обиженного Примакова. И тогда на поле боя снова вывели Сергея Доренко. В Примакове он изобличал больного старика, а над Лужковым просто издевался, и все. Ну еще он его обвинял в убийствах, но главное было его высмеять, превратить в комичного персонажа. 

Мне нужны твоя одежда, деньги и мотоцикл, сказал Лужкову Владимир Путин, когда победил его на выборах в Думу в декабре 1999-го, и Лужкову ничего не оставалось, кроме как встроиться, отдать Путину и страну, и Москву — Москву пока еще не как город, но уже как центр власти — и стать при Путине просто большим чиновником. Кстати, это ровно то, что ожидает Лукашенко при интеграции Белоруссии с Россией и ровно поэтому этого никогда не будет. Лужков был вынужден разменять власть и амбиции на комфорт и положение в обществе — это уже забылось, но именно об Лужкова и Шаймиева сразу сломалась норма о максимуме в два губернаторских срока, и губернаторы получили право сидеть в своих вотчинах практически сколько вздумается, ну а потом Путин просто отменил выборы и вопрос сам собой отпал. Проблема была в том, что Лужков был слишком энергичен, чтобы просто ходить на работу. Именно в этом, возможно, кроется природа слухов о его неформальном союзе с генпрокурором Устиновым и работавшим тогда помощником Путина Сечиным. Что там было на самом деле, сказать трудно, но внезапная отставка Устинова в 2006 году была абсолютным шоком. Как будто Путин разоблачил заговор. Вот что пишет Михаил Зыгарь в книге «Вся Кремлевская рать»:

На самом деле ничего страшного, кроме амбициозных разговоров, Сечин и компания не сделали — да и вряд ли сделали бы. Наказывать их было особенно не за что — стоило просто припугнуть. Да и то не всех. «Путин решил, что Устинова надо урезонить — все-таки генпрокуратура стала непозволительно влиятельной, на Сечина достаточно просто наорать, а Лужкова можно даже не трогать — он и без того перепугается»,— пересказывает ход мыслей президента один из его приближенных. 

Так или иначе, с тех пор Лужков фактически был на пенсии, и это по-прежнему совсем не отвечало его характеру. Есть упоение в бою, и Лужков бросил вызов — нет, не Путину, а президенту Медведеву, который тоже стал в ответ задирать московского мэра. Кончилось все заказными фильмами на НТВ и неизбежной отставкой — Лужков не мог не понимать, что в перспективе он не жилец, но вряд ли мог поверить, что его можно просто взять и уволить по утрате доверия. Пережив это унижение, он с тех пор выращивал калининградских пчел. На этот раз у него и его город, его Москву — ту самую уютную Москву с Церетели и башенками, и превратили ее в одну большую программу «Моя улица». Лужковской Москвы больше не существует, остались только напоминания о ней, как тот же самый Петр первый на стрелке Москвы реки, который тогда вызывал гнев и ненависть, а сегодня скорее ностальгию и умиление.

Владимир Путин пришел на отпевание в Храм Христа Спасителя и потом распорядился увековечить память Лужкова на совещании в Кремле. Да, вероятно, будет памятная табличка, может быть, что то еще, но не будет слов о Лужкове как о предтече нынешней власти или родственной ей душе — как только что говорили про Примакова, устанавливая ему памятник. Хотя оснований для таких слов гораздо больше: лужковской Москвы нет, но Владимир Путин взял у него и модель власти, и — во многом — идеологическую повестку. И, тем не менее, я почти уверен, что Лужкова ждет не мифологизация и не апология, как на наших глазах Примакова, а забвение, и все это понимают, и именно поэтому такая неловкая тишина висела в Храме Христа Спасителя. Что-то было такое в Лужкове, что делает его абсолютно чужим для нынешних правителей. Моя догадка: в первую очередь это его публичность. Каких бы он не придерживался взглядов, Лужков был политиком, публичной фигурой, а не чиновником, а это нарушает сегодня весь распорядок дня.

Фото: Михаил Метцель/ТАСС

Не бойся быть свободным. Оформи донейт.