«Проще было грохнуть нас сразу»: Галина Тимченко о том, как будет выживать «Медуза» после признания иноагентом

Галя, расскажите, как вы прожили последнюю неделю и вообще что для вас все-таки означало на практике признание, собственно, статус, выданный вам статус иноагента?

На самом деле мы за эту неделю раза три, по-моему, уже похоронили издание, потом решили, что ладно, раньше смерти не умирают. Да, это решение Минюста фактически убивает бизнес-модель издания и делает очень трудной работу наших журналистов, тех, кто работает в России, специальных корреспондентов, репортеров. Практически невозможно делать работу.

А трудной почему? Вы имеете в виду внештатных, что имеется в виду конкретно?

Нет, почему, у нас есть штатные специальные корреспонденты.

Почему это стало трудно?

Видите ли, в чем дело, это же такой чудовищный ярлык. Люди, которые работают с политиками, с большим бизнесом, который так или иначе аффилирован с государственными структурами, люди, которые работают с силовыми структурами, у них всех есть свои источники. И после того, как нас объявили, конечно, эти источники начали отваливаться, то есть буквально люди отказываются говорить, боятся, оглядываются, говорят на условиях анонимности. В общем, то есть работа, обычная работа журналиста на земле или в поле стала очень-очень затруднительной.

Кроме всего прочего, в этом законе, по которому нас как бы признали иностранным агентом, есть такая совершенно удивительная вещь, как участие в создании контента иностранного агента. Например, не я вам, а вы мне даете интервью.

Да-да-да, я поэтому и говорю про внештатников.

Публикую я это у себя, вот вы уже и поучаствовали в создании контента иностранного агента. А если еще, не дай бог, бабушка вам прислала, например, из Узбекистана денежку на день рождения, вот вы уже и иностранный агент.

Это осложняет работу с внештатными авторами?

И с внештатными авторами, конечно, у меня впервые за всю историю «Медузы» даже с 2014 года люди начали отказываться получать гонорары, они готовы работать бесплатно.

Всерьез?

Только чтобы не получать, да, деньги из-за границы.

Что касается бизнес-модели, то остались несколько рекламодателей, которым мы еще докручиваем рекламу. Есть люди, которые сказали: «Мы не уйдем», но их чрезвычайно мало.

Рекламодатели?

Да. Их чрезвычайно мало, это тоненький ручеек по сравнению с большим-большим потоком.

То есть большой поток рекламодателей сказал: «Мы уходим, до свидания».

Да, мы уходим, до свидания. Более того, некоторые из них аффилированы с государством, а у нас были крупные рекламные кампании с большими рекламодателями, они попросили нас удалить, например, все предыдущие рекламы за все годы, чтобы имя их…

Но ведь с точки зрения закона им ничего не угрожает вроде бы.

Да, конечно, но это такая паническая атака, как мне кажется. Да, государство российское показало на нас пальцем и сказало: «Вот враги». Кто же захочет быть в клиентах у врагов?

И потом, понимаете, я, например, очень хорошо отношусь к нашим рекламодателям, они помогали нам жить очень долгое время, вообще у нас были вполне счастливые отношения, но я бы на их месте, наверно, поступила так же, потому что ни один рекламодатель не хочет видеть свой логотип рядом с вот этой гигантской уродливой бляшкой, плашкой из двадцати четырех слов.

А на рекламе она тоже должна висеть, да?

Она должна висеть на любых наших… И даже 15 секунд в начале каждого подкаста или видео мы должны говорить вот эту ужасную, кривую, чудовищным канцелярским языком написанную фразу. Мы попросили, у нас ее, например, читает Леонид Парфенов.

Ну что, это остроумное и очень красивое, как мне кажется, решение. Какие вы приняли решения при этом? Вы собрались, когда на вас упала эта катастрофа, давайте называть вещи своими именами. Что вы стали делать?

Прежде всего мы решили, что мы должны сами разобраться, рассказать нашим сотрудникам, рассказать аудитории, что на самом деле произошло. Видите ли, это же очень коварное, очень иезуитское решение. Нас было проще грохнуть сразу, чем медленно удушать, да, потому что все уже так привыкли к этому закону об иностранных агентах, говорят: «Ну что, повесите плашку, и что такого? Подумаешь! Мы же вас ничего не лишаем». Но на самом деле это не так, на самом деле уже я рассказала, чего нас лишают.

Да-да.

С одной стороны, мы решили, что мы расскажем сотрудникам все как есть, дальше будем решать, как жить дальше.

Уже есть новости, собственно, вы уже объявили, что стали сокращать зарплаты.

Да, мы пришли с главным редактором, с Колпаковым, он же еще и основатель «Медузы», так же как и я, к людям, сказали: «Ребята, так, так и так. Есть возможность закрыть это все под фанфары и сыграть»… Звучит композиция «Варяг», как говорится. А-капелла. И затонуть красиво с каким-нибудь последним прекрасным залпом.

Есть возможность еще немножечко поковыряться. И, в общем-то, редакция, и сотрудники технического отдела, и сотрудники бэк-офиса ― все сказали хором: «Нет». Как в фильме «Белое солнце пустыни».

Лучше помучаться.

Да, «Тебя сразу убить? ― Да нет, лучше помучаться». Вот мы решили немножечко лучше помучаться. А поскольку у нас, в общем-то, ничего нет за душой, кроме как нашей аудитории, то, в общем, вот мы и решили обратиться к нашей аудитории и сказать: «Ребята, у нас нет рекламодателей, у нас нет никакой защиты, кроме защиты, а вы у нас есть».

Вас поддержали коллеги, вас поддержали независимые издания, не знаю, Дождь, другие, то есть солидарность видна и извне, и наверняка видна вам внутри.

Да, совершенно потрясающе, да. То есть мы же знаем, что, во-первых, а) мы довольно вредные люди, да, малоприятные, чего уж тут говорить, совсем не optimistic, но тем не менее это, конечно, удивительная кампания солидарности, которая в моей голове ― может быть, я сейчас скажу какие-то очередные неприятные вещи, но в моей голове она очень рифмуется с кампанией против Навального, потому что, вы знаете, в фейсбуке такая есть хорошая манера, она мне ужасно не нравится, бесит, но все так говорят: «Я не сторонник Навального, но нужно бы помочь Алексею Анатольевичу».

И вот точно так же в нашем отношении: «Я, ― говорят, ― „Медузу“ не люблю, но они важная институция. Я, конечно, не очень к „Медузе“, но надо им помочь». И я ужасно благодарна, потому что там дело же не в любви, дело не во взаимной симпатии, мы можем социальными поглаживаниями заниматься сколько угодно, но мы здесь, и вы, и мы, и другие независимые медиа, мы профессию делаем, мы, в общем, пытаемся сохранить что-то еще дышащим и живым, да, мы пытаемся сказать, что вообще журналистика жива, что есть хорошие профессионалы, есть хорошие издания и есть аудитория, которая ждет от нас этой информации. Давайте работать для них. И вот эта поддержка, конечно, бесценна.

Аудитория. Значит, сколько, день, два прошло с тех пор, как вы бросили этот клич?

Два.

Два дня.

Чуть больше суток.

Вы уже повесили, я видел ваш пост в фейсбуке о том, что вы не ожидали такого наплыва, вот такой благодарной реакции. Расскажите, какова эта реакция.

На сегодняшний момент реакция хорошая. Понимаете, в чем дело? Я, честно сказать вам, боюсь сглазить. Поэтому если как-то нам будет чем вам так похвастаться-похвастаться, я прямо к вам прибегу, я вам обещаю. Пока…

Есть ощущение, что вы можете существовать и жить, или рано делать такие выводы?

Рано делать такие выводы. Я пока не знаю, это всего один день. Я боюсь, что я сейчас скажу: «Ой, вы представляете, в первый день!» ― и потом вдруг раз, и второй, третий день… Мы же знаем, что сейчас все происходит очень быстро. Любой скандал за неделю затухает, любые успехи за неделю забываются. И я ужасно боюсь, поэтому я прямо очень хочу, немножечко еще дайте мне посидеть в этом моменте, хотя и читатели, у нас же есть свое комьюнити, очень небольшое, но очень сплоченное, бета-тестеров, они тестировали наше приложение, и мы сделали телеграм-канал, телеграм-чат для них, и они там живут, общаются, мы просим их тестировать разные продукты, не только теперь уже приложение.

И они первые тестировали систему пожертвований, и сегодня, когда мы выкатили эту же систему на английскую версию «Медузы», кто-то из них написал: «Что, опять вам деньги платить? Ну вообще! Давайте, давайте, сейчас мы все оттестируем». То есть люди с радостью нам помогают, но я все-таки боюсь очень сглазить.

Вы умираете не первый раз.

О да. Я, да, умираю не первый раз во всех смыслах.

Да, я прекрасно помню февраль… Февраль, да, это был 2014 года?

Март, самое начало марта.

Как это происходило, внезапное увольнение без объяснения причин, вся редакция уходит за вами. И вот сейчас. Когда было проще, когда было легче и в чем разница?

Легче было тогда, потому что уволили только меня и я имела полное право сказать: «Ребята, я не владелец, я ваш главный редактор, давайте каждый из вас будет заботиться о своей личной взрослой профессиональной жизни, каждый сам для себя будет что-то решать» и так далее, и тому подобное. У меня было меньше ответственности, чего говорить. Меня выгнали, собственно, а дальше взрослые люди решали все сами для себя.

А сейчас я владелец, поэтому мне ответственность нести за них за всех, и это, конечно, тяжелее сейчас. Но, с другой стороны, и веселее сейчас, потому что тогда это было ощущение катастрофы, а сейчас это уже как в той старой байке, когда сначала плакали-плакали, а потом пришли что-то забирать, а мы смеемся. Мы, по-моему, последние три дня просто смеемся не переставая, там пошли отличные мемы, у нас наш основной канал для общения превратился просто в сборище мемов по нашему поводу, часть из них мы с Иваном публикуем в фейсбуке у себя, там самые приличные, остальное публиковать, в общем-то, нельзя. В общем, вот так. У нас уже нечего отнять, поэтому мы уже просто смеемся.

Галина Тимченко, генеральный директор «Медузы», о том, как «Медуза» проживает свои первые дни в статусе, в новом статусе иноагента. Это действительно прецедент, впервые такое большое, крупное, серьезное, можно сказать, системообразующее СМИ наделено этим статусом. Желаем удачи и поддерживаем коллег из «Медузы».