«Это лишает суд и власть легитимности». Тамара Морщакова — о запрете несогласным судьям иметь особое мнение

Да, в первоначальном варианте проекта не заявлялись эти вещи, которые совершенно невозможно пропустить, потому что они поражают, это конечно то, что касается, я бы сказала, в целом статуса судьи и суда, ну и такой лакмусовой бумажки состояния этого статуса, какой является право конституционного судьи высказывать свое мнение в публичном пространстве по делу, в разрешении которого он принимал участие.

Почему вы считаете, то есть, в чем тут проблема?

Проблем очень много на самом деле. Если мы поставим проблему в общем плане, можно, я скажу решительно?

Да.

Это лишает суд, и даже Конституционный суд, и даже власть в целом легитимности, которая всегда построена на доверии. На чем может быть построено доверие к суду, который закрыт от всех, информация о деятельности которого вообще отсутствует и у специалистов, и просто у граждан? Мы получаем только тексты решений, мы ничего не знаем о том, как это принималось. А ведь коллегия конституционных судей, она из всех судебных коллегий, которые у нас существуют как решающие какие-то дела, самая многочисленная, и такая коллегиальность, она устроена специально, это не случайность, потому что мнений в области применения толкования права и тем более Конституции, у специалистов может быть много, и чтобы прийти к какому-то наиболее взвешенному, имеющему положительное, а не отрицательное социальное значение и звучание, нужно их выслушать. У народа теперь, который наблюдает за всем этим процессом рассмотрения дел в Конституционном суде, он не наблюдает, конечно, за ним, потому что в зал Конституционного суда люди не ходят, там пропускная система, это давнишняя, старая проблема, она не решилась и наверное, еще долго не решится, но можно было хотя бы узнать, что там обсуждаются разные позиции, что коллегия судей не принимает решения по чьему-либо указу, что она на самом деле состоит из высоких профессионалов, которые умеют писать, читать, объяснять и иногда делают это на более высоком даже уровне, чем это имеет место в самом решении суда. Значит, никто не может доверять коллегиальности принятия решений и соответственно, независимости, может быть, это все уже где-то запланировано. Удивительно, что такую разрушительную поправку депутаты, они известные депутаты, они возглавляют крупные структуры, комитеты в двух палатах парламента…

Говорят даже, их прочат уже в судьи Конституционного суда. Извините, я вас перебил.

Ничего. Что они заявили такую поправку вопреки проекту президента, где этого не было. Уж кажется, там сделали все, что только хотели и могли, но этого не было. И они сопроводили этот текст поправки, очень, собственно, короткий, просто исчезла фраза, что особое мнение подлежит опубликованию, на последнем этапе оно публиковалось вместе с решением только в «Вестнике Конституционного суда», но даже эта последняя возможность предъявить разные позиции обществу и профессионалам-юристам, для которых это неоценимый материал в плане развития правовых идей, анализа научных доктрин, это, конечно, звучит просто невероятно.

Но ведь вряд ли же это самодеятельность? Мы знаем, как работает у нас парламентская машина, трудно предполагать, что это сами депутаты вот так вот придумали, такие идеи им в голову пришли. Просто в администрации президента сообразили, но чуть позже, чем писали основной закон.

Возможно, и так, но я не исключаю и другого совершенно подхода. Ведь очень хочется, во-первых, обезопасить себя от всего вот такого возможного негатива, который не связан с регулируемым сверху решением коллектива судей. Решение в Конституционном суде принимается большинством голосов, большинство может консолидироваться вокруг какой-то позиции. Но вдруг обнаруживается, что кто-то не согласен с большинством, и даже имеет смелость написать, и даже умеет прекрасным образом это все обосновать так, что особое мнение выглядит иногда более убедительным, чем что-то другое, чем аргументы, приведенные судом, ну, надо же обезопасить себя от этого. Конечно, инициатива могла исходить от кого угодно, но и от лиц, внесших поправки, безусловно, тоже.

Ну, возможно. Тамара Георгиевна, вы можете мне пояснить, как это будет работать технически? То есть, если есть особое мнение, оно же существует, то есть его не то чтобы совсем нет, оно как бы есть, но его никто не может узнать. То есть оно вообще нигде никогда не публикуется или оно каким-то образом, к нему, то есть какой статус у этого особого мнения в результате этих поправок будет? Просто это трудно технически даже осмыслить.

Нет, это очень просто технически осмыслить и еще проще технически осуществить, потому что на самом деле предполагается, что дело будет подшито в материалы дела, может быть, в протоколы заседания Конституционного суда. Оно будет подшито уже после того, как рассмотрение дела закончилось, когда у участников уже нет допуска к этим материалам дела, у участников рассмотрения этих вопросов конституционного свойства судом, потому что их процесс уже закончился. Жаловаться на решение Конституционного суда им некуда, так, чтобы сослаться на это мнение. Так что технически это очень просто, но здесь создано еще более невероятное правило, которое исключает любую возможность внесения позиции судьи, оставшегося в меньшинстве и написавшего особое мнение, в публичное пространство. Ему запрещено говорить о том, что он выразил особое мнение, и главное, оглашать его доводы, поскольку ему запрещена критика решения Конституционного суда. А если бы он выражал это мнение, это бы, конечно, по существу было возражением Конституционному суду, то есть критикой. А если это еще соотнести с основаниями и легкими процедурами лишения судьи его полномочий, то понятно, что как только он ослушается, он может получить очень жесткие санкции, он может просто лишиться статуса. Ему нельзя рассказывать о решении Конституционного суда и критиковать его.

Тут, конечно, в голове сам собой возникает вопрос, насколько вообще конституционен такой запрет?

Конечно, мы с вами именно этот вопрос должны ставить. Он нехорош во всех отношениях, он нехорош и в конституционном смысле, потому что, конечно, он лишает человека права выразить свое мнение, в то время как Конституция говорит, что никого нельзя принудить выражать свое мнение или запретить это делать. Но вопрос в том, кто проверять будет эту норму федерального конституционного закона? Это один вопрос. А второй вопрос, что может, и проверять даже и не придется, потому что действует вообще правило какое теперь, что раз нельзя в публичном пространстве высказать свою позицию, это ограничивает судью Конституционного суда не только как судью, но и как представителя юридической науки. Мы почему-то все забываем, что в Конституционном суде не чиновники у нас рассматривают дела, а люди достойные, занимающие очень почетное место среди представителей юридической науки. И если судья Конституционного суда решит, что он может опубликовать в своей научной статье, что прямо ему разрешено законом, свою позицию, высказанную в особом мнении, то это сочтут именно нарушением правила в публичном пространстве такое мнение не публиковать. Это еще и ограничивает даже такую не ограничиваемую вещь, как свобода научного творчества. Я уже не говорю о том, что такие позиции судей, которые пишут особые мнения, чрезвычайно важны для формирования правосознания непрофессионалов.

Конечно, они являются составной частью общего пространства права и законности в стране, несмотря на то, что это особое мнение, а не принятое решение.

Конечно, они не могут менять силы решения. Решение все равно будет исполнено в том виде, в каком оно принято. Но представьте себе, и это доказывает практика, что в особых мнениях очень часто ставят вопрос о том, что важно учесть, иметь в виду законодателю как один или несколько вариантов решения проблемы, в связи с которой Конституционный суд признает какую-то норму закона не соответствующей Конституции. Законодатель получает эти варианты. Ясно, что конституционные проблемы имеют разные решения, инвариантность здесь никогда, когда транслируется конституционная норма в законе, в разном отраслевом законе, вариантность никогда не исключена. И все эти полезные советы выбрасываются в нечитаемое пространство, я не знаю, будет ли оно даже сохраняться в качестве текстов в архивах, потому что и архивы имеют ограниченный срок хранения.

Так в этом как раз и вопрос, кто в принципе когда сможет узнать содержание этого особого мнения? Вот я так до сих пор для себя не смог ответить на этот вопрос.

Вы знаете, можно сказать немножко так легкомысленно, но при раскопках.

При раскопках? То есть это через сто лет? Никогда.

Понимаете, дело в том, что особые мнения в других судах, подшиваемые в материалы дела, все-таки бывают доступны вышестоящей судебной инстанции, которая проверяет судебные акты. В Конституционном суде этой позиции нет, поэтому обращение к публичному пространству так важно для конституционных судей, надо же все время демонстрировать…

То есть на практике получается, если это действительно будет при раскопках потом когда-то где-то можно будет узнать, что думал судья в своем особом мнении по этому поводу, на практике это означает буквально затыкание рта, это никак иначе назвать нельзя.

Ну, это так. Это, правда, как-то не очень интеллигентно звучит, но по существу это так. Я вам скажу больше, ведь судьи пишут не только особые мнения, которые появляются как результат другого в сравнении с большинством их голосования, судьи пишут мнение по существу мотивов судебного решения. И когда они пишут эти мнения, то там тоже очень важные мотивы формулируются, в том русле, что Конституционный суд всегда предлагает законодателю, используя свою дискрецию, его законодательную, искать варианты решений, ведь Конституционный суд норму новую не формулирует. В таких мнениях как раз часто обнаруживается прекрасный проект для поиска законодателем вариантов решений для урегулирования конституционно неопределенной ситуации. И этого законодательное собрание тоже лишится, понимаете.

Да. По новому закону, то есть тот, который вот сейчас принимается, если я правильно понимаю, поправьте меня, я могу ошибаться, Конституционный суд проверяет законы на конституционность их, перед тем, как они идут на подпись президенту, если мне не изменяет память. В случае с поправкой, кстати, это уже, с поправкой о президентских полномочиях конкретно Путина, это уже, по-моему, сработало однажды, несмотря на то, что закон еще не был принят. Сейчас вот это как раз тот закон, в котором и эта поправка, но сможет ли Конституционный суд изучить законопроект вот этот и принять по нему решение?

Законопроект о запрете особых мнений вы имеете в виду?

Да, в том числе и эту поправку, конечно.

Во-первых, законопроекты на рассмотрение Конституционного суда вносит только президент.

Понятно, то есть, если пожелает.

Суд никогда ничего не рассматривает по собственной инициативе. Это ставит его вне политики, это чрезвычайно важное обстоятельство, подтверждающее, что он может быть объективным, беспристрастным, и может действительно коллегиальным образом определить, какое решение он считает лучшим. А здесь это все немножко меняется, проект предъявляется только одним лицом на проверку. Надо сказать, что теперь очень многие проекты очень многих актов будут попадать в такую позицию, когда их можно предложить Конституционному суду на проверку, не только акты федерального уровня, даже акты уровня субъектов Федерации до их подписания руководителем субъекта Федерации тоже могут быть предложены Конституционному суду на проверку. И в этой ситуации Конституционный суд становится просто частью законодательного механизма. А проверить собственный закон, ну если такая инициатива президентом будет проявлена… Вы говорите только о проверке этого закона в статусе его поправки, еще когда он не вступил в законную силу?

Ну, да.

На самом-то деле важно другое. Мое глубокое убеждение, и никто не может мне привести аргументов против, что Конституционный суд может проверять закон о себе самом и когда он будет принят. Но опять же, должны явиться заявители. А заявители по поводу проверки такого закона, вне его применения в каком-то судебном конкретном частном споре, у нас тоже ограничены теми, кто сейчас обсуждает поправки, кто разрабатывал пояснительную записку к этим поправкам. Это две палаты нашего законодательного собрания, это, конечно, правительство Российской Федерации. Есть еще спасительная такая соломинка, что с таким обращением может работать и Верховный суд, он может сформулировать ходатайство.

Запрос.

Но вряд ли он это сделает.

А судья Конституционного суда, который посчитает себя ущемленным в своих правах, не может подать такой иск?

В Конституционный суд можно пойти только тогда, когда дело этого ущемленного судьи уже рассмотрено всеми обычными судами. То есть сначала этого судью, очевидно, должны за публикацию особого мнения лишить должности…

Наказать, понятно. И он пойдет в суд.

Потом он будет это опротестовывать в обычном суде, то есть сначала он должен подвергнуться экзекуции. В таком случае, когда он подвергнется экзекуции, он может обратиться и в Европейский суд по правам человека, там тоже такая уже ситуация некоторых прецедентов Европейского суда имела место, и была разрешена в пользу судьи. Правда, не из Конституционного суда, но из России тоже такие случаи были. Но это все уже постфактум, после того, как распятие произошло.

Конечно. Хотя это, конечно, довольно увлекательный вы сценарий нарисовали. Но вы сказали, что кроме, не только эта поправка касается напрямую статуса судей, но и другие. Что бы еще важное вы такое выделили, вот как меняется статус судьи Конституционного суда? Как я вас понял, вы с этого начали.

Конечно, он изменен уже тем положением новым, которое в саму Конституцию было внесено, на основе тех поправок, которые делались в конституционный текст, а не в закон о Конституционном суде. Потому что судью убрать с должности теперь можно по очень широкому кругу оснований, за совершение каких-то действий, которые не совместимы с высоким авторитетом судейской должности, законодатель ни в конституционном тексте, ни в тексте закона о Конституционном суде это не расшифровывает, и сделать это может то же самое лицо и тот же самый орган, которые назначали его на эту должность. На самом деле это считается в мировой практике, в международной практике самым серьезным нарушением принципа независимости и несменяемости судей по отношению ко всем судам, и по отношению к Конституционным судам тоже, когда убирает их с должности та же инстанция, те же структуры, которые назначали, это кардинально меняет статус судьи.

Тамара Георгиевна, я понимаю, что вопрос, который я вам сейчас задам, он скорее к политическим аналитикам, нежели чем к правоведам, но тем не менее. У вас есть понимание, как вы думаете, почему Конституционный суд стал объектом такой серьезной реформы сейчас? Как мне кажется, самые большие изменения у нас во всей власти происходят именно с Конституционным судом в итоге. Почему так?

Вы знаете, у меня на этот ваш вопрос, конечно, нет ответа. А предположить я могу самое простое, то, что на самом деле всем ясно и на поверхности лежит. Судебная власть есть тогда, когда она может сказать законодателю «Нет». Власть сказать законодателю «Нет», конечно, принадлежит и другим судам у нас, но она не такого свойства кардинального, потому что другие суды неконституционную норму могут не применить, но не могут ее дисквалифицировать. А Конституционный суд устраняет неконституционные нормы одним росчерком пера председателя под решением о неконституционности какого-то предписания, какого-то закона. Ну а зачем таких критиков иметь так близко к центру власти? Наверное, это не нравится. Наверное, почему-то кто-то думает, что это вредно может сказаться на нашем обществе.

Фото: Алексей Никольский/ТАСС