20 лет у власти: от молодого прагматика до пожилого прожектера

Но что именно отвечается в августе? Президентом Путин тогда еще не стал. 9 августа он стал исполняющим обязанности премьера, 16 числа со скрипом утвержден премьером Государственной думой. Правильно назвать этот день днем национального знакомства с Путиным — ведь дело было не в том, что премьером и преемником стал подполковник КГБ, это ладно, — дело было в том, что на этот момент хоть что-нибудь о нем слышал только каждый четвертый гражданин России. Вот это и была новость.

Это сегодня премьером и даже преемником может стать вчерашний охранник, и мало кто удивится. В 99 году очень трудно было представить себе выдвижение в президенты человека, которого страна просто не узнает в лицо. В Кремле Путин к тому моменту уже сделал стремительную карьеру, и его там хорошо знали: и как он спасал Собчака в 97 году, и как он показал себя руководителем ФСБ, и в деле Скуратова, и на посту секретаря Совбеза. Но в рейтингах политического влияния, которые тогда публиковались в прессе, Путин был тогда примерно 20-й. Двинуть в президенты чиновника без какого-либо публичного политического бэкграунда — это казалось почти немыслимым.

Например, как сам Путин за три месяца до этого своего назначения, в этот момент еще директор ФСБ и секретарь Совбеза, объясняет, почему Дума утвердит председателем правительства Сергея Степашина, его будущего предшественника на посту премьера. Почему? Потому что Степашин известный политик. 

Действительно, сначала Ельцин поставил на Степашина, и тот проработал премьером три месяца — с мая по август. В своих мемуарах Ельцин пишет, что с самого начала знал, что заменит Степашина Путиным, но в этот момент ему была нужна конспирация.

Борис Ельцин, «Президентский марафон», 2000: Путина ставить пока еще рано. Эту паузу нужно  кем-то  заполнить. Заполнить чисто технически. Что называется, для отвода глаз. Ничего не поделаешь, эту роль придется доверить симпатичному, порядочному Сергею Вадимовичу. Разумеется, я постараюсь объяснить ему, что вопрос о будущем, о президентских выборах еще открыт. И у него тоже есть шанс себя проявить. А фамилию Путина называть не буду. Ни в коем случае! Практически об этом варианте не знает еще никто. В том числе и сам Путин.

Верить Ельцину в этом случае или нет, каждый решит сам — все равно ведь он никого не посвятил в интригу, — а шанс Степашину в самом деле был дан. Но уже к концу июня — то есть буквально через полтора месяца после назначения — этот шанс очевидным образом испарился.

По крайней мере, именно тогда состоялся уже знаменитый ужин на даче у Петра Авена: смотрины Путина, куда был позван директор НТВ Игорь Малашенко и которому Путин был представлен как будущий президент. Именно тогда случилась сцена, которую незадолго до смерти снова вспоминал Малашенко, а вслед за ним издание The Bell в связи с одним из его последних интервью. Первыми эту сцену описали еще в 2005 году журналисты Вашингтон Пост Питер Бейкер и Сьюзан Глассер в своей книге «Восход Кремля». Конец июня 1999 года. Дочь Малашенко только приземлилась в Лондоне, она едет в частную школу, на летние курсы языка, и ждет в аэропорту машину, которую эта школа за ней послала, а ее все нет. Сам Малашенко и его жена в этот момент ужинают с Путиным на даче у Авена. Жена Малашенко заметила, что на месте девочки уже взяла бы такси и уехала, на что Путин ответил: «Ваша дочь права, а вы нет». Жена Малашенко с раздражением переспросила, почему он так считает. Путин сказал, что никогда нельзя быть уверенным, что это действительно такси. «Но это лондонское такси!» — возразила Малашеко, на что Путин сказал: «Вам не понять. Это не важно». 

К этому моменту выбор уже был сделан — и Малашенко с ним не согласился. Но, в конце концов, это был частный ужин, сам Малашенко был в другом политическом лагере, да и как судить о человеке по одному эпизоду? Мало ли, что люди ляпнут. Хотя при желании можно было услышать и другие показательные высказывания. Такие, например, как реплика в аэропорту города Хельсинки в октябре 1999 года:

 — Господин председатель правительства, сегодня на пресс-конференции вы упомянули о том, что Россия стремится найти в Чечне политические решения. Однако несколько позднее вы добавили, что у России нет иного выхода, кроме уничтожения баз террористов. Как вы объясняете определенное противоречие в ваших заявлениях, высказываниях?

 — Во-первых, мы с вами в неравных условиях. Вы зачитываете свой вопрос, заранее заготовленный на бумажке, а я должен отвечать вам сразу с листа.

Сегодня в этой реплике уже хорошо слышен словесный шум бесконечных ежегодных пресс-конференций и «Прямых линий», где условия будут четко выровнены и все станет справедливо: заготовленный заранее вопрос — заготовленный заранее ответ. Можно найти и еще примеры, но задним умом все крепки. Да и кто сказал, что нельзя верить политическим лидерам? А кому тогда верить, если не им.

Самая удивительная история этих 20 лет заключается в том, что в 1999 году Путин шел в президенты как выразитель нормальности — тогда понимаемой как стабильность. Спокойный, разумный, не идеологизированный, не либерал и не коммунист, но при этом и государственник, и рыночник — в общем, прагматик, не зашоренный человек. 

И это звучит на фоне страхов, которые еще совсем недавно внушал премьер-министр Евгений Максимович Примаков со своими обещаниями освободить в тюрьмах места для осужденных за экономические преступления. Сегодня, 20 лет спустя, невозможно представить себе, чтобы Владимир Путин не только поверил, но просто даже и произнес эти очень простые слова. Но интересно даже не это, а то, насколько нынешний Путин противоположен тому, прошлому Путину, в главных своих установках — вместо молодого рационального прагматика Россией руководит пожилой прожектер, глубоко идеологизированный и с заметным параноидальным уклоном. 

«Давайте жить дружно», — как бы говорил тот прежний Путин, и он обращался ко всем. Россия пусть перестанет жить в плену топорных схем 90-х годов, деливших российский народ на левых и правых, на демократов и патриотов, на либералов и консерваторов. А с остальным миром — прежде всего с Западом — Россия будет строить отношения взаимовыгодного делового партнерства. И это, опять-таки, на фоне разворотов над Атлантикой, вошедших в моду при Примакове. 

Удивительно, насколько не похож на того Путина нынешний фундаменталист, считающий своей главной задачей разоблачение либеральной пятой колонны в обществе и объявивший то ли холодную то ли горячую войну Западу. Вот итог той ставки на деидеологизацию, которую сам Ельцин называл умением мыслить другими категориями: 

Борис Ельцин, «Президентский марафон», 2000: Пусть новый президент публично укажет на  все мои ошибки, провалы, на неудачи наших реформ. Но пусть он будет созидателем. Да, молодость не панацея. И среди сорокалетних может быть человек тоталитарного склада. Можно работать за компьютером и быть в душе питекантропом. Не в этом дело. Человек, идущий мне на смену, должен выйти в иное духовное пространство. Должен мыслить другими  категориями, нежели поколение тех политиков, которые прошли через полосу разрушения коммунизма и политических кризисов новой России.

Молодость действительно не панацея, а иногда и наоборот — да и Путин, насколько известно, с компьютером не на «ты». Но дело не в этом. Ельцин не случайно давал Путину карт-бланш на критику реформ и себя лично. Это был чисто политтехнологический вопрос: на фоне отрицательного рейтинга самого Ельцина его преемник должен суметь избраться. Сработало: российский народ увидел в Путине спасителя от всех тягот и невзгод ельцинского правления. В начале 90-х Ельцин пришел к власти под антикоммунистическими лозунгами. Путин с самого начала был абсолютно свободен от обязательств — да и какие могут быть обязательства у политика при полном отсутствии публичного прошлого? А дальше получилось буквально по анекдоту про преферанс: тут ему и поперло.

Наверно, глупо искать различия между Путиным здорового человека образца 1999 года и Путиным курильщика 20 лет спустя. Он и правда мыслит другими категориями — с Владимиром Путиным мы разговариваем сегодня и разговаривали тогда на разных языках. То есть слова одни, а означают разные вещи, разные понятия. Например, такие известные и красивые слова 96 года: 

«Если навести твердый порядок жесткой рукой, то всем нам станет жить лучше, комфортнее и безопаснее. На самом деле, эта комфортность очень быстро пройдет. Потому что эта жесткая рука начнет нас очень быстро душить. И мы это мгновенно ощутим на себе и на своей семье». 

Кто бы поспорил с Путиным? Но он имеет в виду другое. Это интервью 1996 года, когда Ельцин шел на второй срок под шелест газеты «Не дай бог» издательского дома «Коммерсант». И твердая рука для Путина — это те самые коммунисты, которых должен победить Ельцин. То есть, в этой логике победа Ельцина в 96-м — это победа демократии, а победа Путина четыре года спустя, следовательно, этой демократии продолжение. А еще через шаг уже и не отличишь демократию от удержания власти любыми способами, от той самой крепкой руки, которая обнимает нас уже 20 лет. 

Не бойся быть свободным. Оформи донейт.

Фото: Дмитрий Астахов / ТАСС; Михаил Метцель / ТАСС