«У Чемезова одна треть вопросов»: кто из друзей Путина управляет вопросами на «Прямой линии»

Вот эта «Прямая линия», и всем так тяжело ее обсуждать, потому что всем, за кем я наблюдаю, с кем вместе мы это смотрим уже который год, она всем безумно надоела.

Не всем, мне не надоела.

Вот! Вам не надоела. Такое самое очевидное соображение по поводу этой «Прямой линии», что это просто безумно устаревший формат, потому что когда Путин был на подъеме, популярен, он действительно таким образом коммуницировал напрямую с народом, а теперь он представитель на самом деле интересов бюрократии, разговаривает как бюрократ, и это уже разговор внутри системы, который не выходит за ее рамки.

Давайте так. Пункт первый: мне-то это интересно как практикующему политтехнологу и человеку, который занимается анализом лоббистской деятельности. Мы просто взяли всю стенограмму, внимательно посмотрели все темы, все интересы, которые за ними стоят, посмотрели, кто конкретно из членов Политбюро 2.0 за какой темой стоит.

Интересная история: первая пятерка лоббистов выглядит так: номер один ― Чемезов, и это 30% всех сюжетов, которые имеют лоббистскую подоплеку. Там может напрямую «Ростех», например, не упоминаться, но есть структуры, которые завязаны.

Это какие темы?

Даже, например, элементарно, вот эта история про футбольные поля. Это структура, связанная с Чемезовым.

Да, один из вопросов там звучал, да.

Второе ― это Ковальчуки плюс…

Один из них сидел там.

Да, активное участие Михаила Ковальчука и в разогреве «Прямой линии», и во время, и он там еще, как некоторые начали даже шутить, показал спецподготовку, когда быстро вспомнил название села в Оренбургской области, которое Путин не запомнил. Путин говорит на эту тему: «В другом месте надо работать».

Дальше Ротенберг, Патрушев и Чайки.

Фамилия Патрушева-младшего звучала.

Там опять же тема с… Там еще есть целый ряд тем, где формально не звучали ни Николай Платонович, ни министр сельского хозяйства, но по факту были темы, которые в их сфере интересов. Это первый срез, который мне интересен.

Да, вы только подтверждаете, собственно, тот тезис, с которого я начал, что это на самом деле…

Нет, я не склонен…

Можно, конечно, между строк судить о том, кто выигрывает, как подбираются вопросы, смотреть, кто из этих людей конкретное отношение имеет к какому чиновнику. Мы этим всем, безусловно, занимаемся.

Но, кстати, смешно, какой-то телеграм-канал, забыл, как называется, сделал еще рейтинг продакт-плейсмента сегодня тоже, какие бренды звучали. Прозвучал «Яндекс» ― произошел скачок акций и так далее. Это второй аспект.

Аспект третий: я с вами не согласен, что Путин такой же чиновник, что он выглядит как такой же бюрократ. Нет, у него есть и эмоциональность, просто она сдержанная. Но на самом деле, когда он в конце практически слезу пустил, когда вспоминал вот эту женщину, которая передала записку.

Да.

А ее помощники потеряли! Там было такое сопереживание, которое не сыграешь.

Вот интересный момент, кстати. Вы вспомнили про это, и я потом про это думал. Уже сразу после того, как это все прозвучало, восстановили, что это были за события, что это 2010 год, я забыл уже, какой это конкретный город. Две женщины, которые идут к Путину. Восстановили их имена. Все это стало известно через два часа!

Владимир Путин так переживал по этому поводу и так до сих пор, что у него голос дрожит, но найти этих людей ему не составляло никакого труда. И если это за него сделали за полтора часа, то ему уж, наверно, это было несложно, если он вдруг понял, какая случилась незадача. Просто к вопросу о том.

Не знаю деталей этой истории, не берусь судить.

Нет, это просто мои мысли. То есть он до сих пор очень переживает.

Но я думаю, что да, с точки зрения имиджевой это неоднозначная история. Я с вами согласен, она неоднозначная. Может быть, сейчас был первый такт во время выступления Путина, сейчас был второй такт ― некое ваше реагирование, возможно, будет третий такт. Я думаю, что грамотный пиар-специалист, каковым, несомненно, является и Песков, и Громов, я думаю, что они могут вас удивить еще.

Следующий аспект ― что касается того, что формат надоел, люди уже не реагируют. Я лично написал два обращения, два.

В смысле на «Прямую линию», что ли?

На «Прямую линию».

А, вы дважды.

Я лично дважды.

Это в рамках ежегодной квоты?

Нет.

Я шучу, конечно. Я имею в виду, вы каждый год?

Смотрите, там были два вопроса, один ― отраслевой, другой, так сказать, человеческий. Первое ― я, как вы знаете, являюсь вице-президентом, председателем комитета по политтехнологиям Российской ассоциации по связям с общественностью. И была такая история.

Когда было вот это незаконное задержание Ивана Голунова, мы собрали экстренное заседание исполнительного комитета Российской ассоциации по связям с общественностью и приняли решение поддержать Голунова, сделать заявление в его поддержку. Более того, мы приняли решение перечислить 100 тысяч рублей на адвокатов, на юридическую помощь. Не понадобилось уже, потому что на следующий день его выпустили, не вследствие нашего заявления, естественно. Так или иначе, мы были среди тех людей, которые выступили против очевидно неправомерных действий правоохранительных органов.

И после этого ко мне начали обращаться наши коллеги, не только ко мне, к моему коллеге Алексею Куртову, который возглавляет Российскую ассоциацию политических консультантов, с вопросом: «Ребята, вы такие молодцы, вы заступились за журналистов. А есть наши коллеги-политконсультанты, которые сейчас точно так же под надуманным обвинением находятся в тюрьме, кто-то в розыске». И мы сделали коллективное обращение к президенту, мы его отправили, плюс мы его продублировали на «Прямую линию».

Я просто хочу сказать, назвать эти фамилии. Это Петр Милосердов, человек, который провел просто исследование, экспертное исследование по Казахстану, после чего его обвинили в перевороте. При этом у казахской стороны вопросов вообще нет. И три бывших вице-губернатора: Николай Сандаков, Макаров и Кабанов, то есть люди, которые занимались финансированием избирательной кампании.

Про часть из этих историй я слышал, да.

Конечно, да. А их обвинили во взятке.

Да-да-да.

Соответственно, я счел своим долгом, в общем-то, с этим вопросом обратиться.

Это понятно, да. Мы сейчас с вами разговариваем… Вот опять: вы пошли, значит, к царю с челобитной через «Прямую линию». Видимо, результата нет, потому что вы рассказываете об этом мне.

На данный момент результата нет, но это правоохранительные органы, это более инерционная история. Мы обратились только неделю назад.

Могу привести другой пример, такой чисто бытовой. Есть конкретная фабрика, которая производит «Чупа-чупсы» в Подмосковье. Они издают производственный шум. Он превышает нормы, это уже, так сказать, зафиксировано. Жители деревень жалуются. Решения не было. Обращались в инстанции, ничего не происходило.

Мы сделали, действительно, я могу вам сказать, политтехнологический эксперимент, я думаю, многим будет интересен как жизненный лайфхак. Во-первых, все те жители, кто мог, написали, причем используя разные форматы, на «Прямую линию»: кто-то сделал видеообращение, кто-то через программку, кто-то смску отправил, кто-то голосом. Плюс сделали единообразное обращение в различных социальных сетях, пабликах и так далее с соответствующими хэштегами: «Прямая линия», «вопрос Путину» и так далее.

Могу вам сказать, что это работает. 18 июня это началось. 19 июня уже администрация Московской области, Истринского городского округа этим вопросом занималась.

То есть это как с косатками, которых отпустили еще до того, как началась «Прямая линия», да? На Дальнем Востоке.

Я могу сказать, да. Началось с момента, что вот эта фабрика Perfetti Van Melle…

То есть можно надавить.

Да. Эта замечательная фабрика сначала говорила: «Нет, мы ни при чем». Вчера, просто могу сказать, «Прямая линия» закончилась, ночью приехал Роспотребнадзор, замерил уровень шума, и эти прекрасные люди говорят: «Да, мы осознали проблему, мы ее исправим».

И это эффект «Прямой линии».

Да.

Это действующий институт решения проблем на местах.

Да, конечно. Между обществом, бизнесом и властью. Вот, пожалуйста, пример: найден компромисс, и сегодня компания действительно выражает желание помочь людям.

Прекрасно. Тогда у меня вопрос: а что будет в результате «Прямой линии», например, с Шиесом? Он был упомянут, потом это слово исчезло из стенограммы.

Потом вернули.

Потом вернули, да. Но не было оттуда никакого включения, хотя вроде как шли разговоры, что оно оттуда должно быть. Тем не менее эта тема как отдельная тема не прозвучала, как и много других. Почему? Как это понимать? Это потому что что? Потому что эффективно действуют лоббисты, про которых вы говорите?

Смотрите, во-первых, пункт первый: не могут прозвучать все темы, есть определенная драматургия. Пункт второй: есть в том числе определенный элемент случайности, нельзя говорить, что там на 100% прописан этот сценарий. Пункт третий: не обязательно, чтобы вопрос прозвучал на «Прямой линии», чтобы им начали заниматься. Сам факт его попадания, частотность его упоминания как с точки зрения количества обращений, так и с точки…

Я вам просто сейчас раскрываю технологию, как работает внутренняя машинерия Кремля. Плюс частотность упоминания в социальных сетях и так далее. Это все влияет на то, какое место и какое внимание этому уделяют. То есть если большое количество людей явно, так сказать, обращается по этому вопросу, значит, он их волнует. Плюс на это накладывают данные социологических исследований, причем социсследования проводят, с одной стороны, официальные социологические службы, такие как ФОМ, ВЦИОМ, ИНСОМАР, сейчас модная тоже компания.

Которые сидели там, кстати, тоже.

Да.

Я видел и Александра Ослона, и Валерия Федорова.

Да-да-да.

Я не слышал вопросов.

По-моему, не было, да.

Наверно, они замеряли.

Плюс есть же еще отдельная социологическая служба ФСО, которая, так сказать, тоже имеет свою опросную сеть, кстати говоря, неплохую. В последнее время качество у них очень сильно возросло.

Поэтому у власти есть целый набор вот этих механизмов снятия обратной связи, которые в том числе позволяют минимизировать вот это лоббистское воздействие, потому что кто-то может, например, организовать кампанию в социальных сетях, но не может подделать данные социологических опросов.

Я понимаю. Смотрите, главное мое впечатление от «Прямой линии», что на самом деле нет никакой повестки дня. Я просто объясню, что я имею в виду. Нет никакой. Есть представление о том, что от нацпроектов будет какая-то польза, что лучше станет, но не намного, что сделать ничего нельзя и мы не будем ни на каком направлении ничего менять. Либерализовать 228-ю статью? Нет, попросим последить построже.

Да-да, создадим дополнительную структуру.

Может, что-то еще, еще одни контролеры, которые будут. Потом за ними тоже надо и так далее. И так по любому вопросу на самом деле, по любому вопросу, какой бы ни звучал, ответ приблизительно такой: «Да, в принципе, тут ничего не сделаешь, но мы посмотрим, мы подумаем».

И вот этот базовый ответ по любому поводу ― это на самом деле и есть базовый ответ на всё. То есть на самом деле нет никакого представления, куда и что, что вообще должно происходить в стране. Это мое главное впечатление, оно, я вам клянусь, искреннее.

Это я понимаю, да.

Вы его развеете.

Нет, я не буду его развеивать, потому что я считаю, что мир прекрасен. У вас есть своя позиция, у меня есть своя позиция. У вас она очень эмоциональная, судя даже по тому лексикону, который вы используете, а у меня она более экспертная.

Это нормально.

Да. Тем не менее в чем я с вами соглашусь? Большого проекта действительно нет. Национальные проекты им не стали. Попробуйте сейчас взять какого-нибудь чиновника средней руки и сказать: «А ну-ка, перечисли мне все национальные проекты!». И он будет не в состоянии, скорее всего, потому что а) их слишком много; б) там очень разнообразные KPI; в) они уже начали все это дело менять. То есть национальные проекты населению, я бы так сказал, не продали.

Которые прорыв должны обеспечить, да.

И когда мы проводим исследования в регионах, особенно так называемые качественные исследования методом фокус-групп, и людей просим объяснить, что такое нацпроекты, я еще не встречал. Может быть, где-то эти вундеркинды есть, но на тех фокус-группах, которые мы проводили в регионах, в том числе в развитых, с университетскими центрами и так далее, нет людей, которые в состоянии объяснить, а что, собственно, такое, с чем это едят.

И я думаю, что это действительно одна из болевых точек сегодняшней идеологической машинерии, потому что, во-первых, есть вот эта рамка внешнего врага и, соответственно, необходимости консолидироваться, и она работает все хуже и хуже, потому что когда происходит снижение уровня жизни, что бы нам ни рассказывали, что на самом деле он растет…

Устали от этой войны, да.

Субъективное восприятие людей ― они считают, что их уровень жизни падает, соответственно, все меньше и меньше мотивируют внешнеполитические успехи.

Да-да. То есть вы согласны?

Нет, я с этим согласен. С другой стороны, видите ли, есть еще достаточно большая инерция доверия. Мы видим же, что рейтинговые показатели и доверия Путина, и на самом деле показатели той же самой «Единой России», и правительства на самом деле не такие уж плохие. Для любого европейского правительства это было бы сказочно просто.

Да, это огромный был бы результат. Но говорят, что к авторитарным режимам нельзя такую логику применять, но это сейчас отдельный разговор.

Нет, я сказал бы, что у нас полуавторитарный режим, так сказать, умеренно авторитарный режим. Я бы так сказал. Но, действительно, вот эта проблема есть. И я больше всего, знаете, кстати говоря, боюсь тех людей, которые сейчас кричат: «Давайте дадим людям большую идею, чтобы они снова жили в землянках, чтобы они шли на прорыв, чтобы, так сказать, они страдали».

Тут есть два возражения, даже три. Первое ― я не хочу жить в землянке и не хочу умирать за великую идею. За это умерло большое количество моих предков. Второе ― очень странно, когда элита призывает всех к самоограничению ради великой цели, но в то же время сама, в общем-то, живет очень и очень неплохо.

Я не произносил слов «великая цель» и «великая идея», я ничего такого не говорил. Но я так понимаю вашу мысль, что да, идеологической повестки сейчас нет, ни внутренней, ни внешней, но есть инерция доверия Путину и правительству.

Да, инерция доверия Путину.

По крайней мере, до следующей «Прямой линии» ее хватит.

Я думаю, что да, где-то на год запас прочности. В общем-то, что-то надо начинать делать. Инерционная модель, то есть на инерции докатиться до 2021 года, это мое личное мнение, не получится.