Арт-тюрьма. Сколько Павленскому дадут за дверь на Лубянке?

Фишман: Избиение команды Навального людьми в папахах — кроме того, что это звучит как «опричнина», это такой новый шаг в борьбе с оппозицией, точнее, продолжение этого нового шага тоже, как мы обсуждали с Алексашенко, и это уже тоже было, просто оно все переходит в некоторый новый разряд, принимает новую степень. Просто бьют людей и все. Это мы уже видели, когда люди с георгиевскими ленточками обливали зеленкой школьников и писательницу Улицкую на премии «Мемориала» не так давно. Мы это видели, когда закидывали яйцами и снимали скрытой камерой оппозиционного политика Михаила Касьянова. И когда художника Петра Павленского бьют по пути из суда в СИЗО так, что ломают ему ребро и перебивают колено — это тоже, конечно, все тот шаг вперед в легализации этого незаконного насилия.

С Павленским, впрочем, немного особый случай, поскольку он ведь у нас не политический активист, он художник. И всегда, когда речь идет о Павленском, всегда сам собой возникает один и тот же вопрос: а не заложил ли он свое сломанное, треснувшее ребро в сценарий этого перформанса, точно так же, как он закладывал в этот сценарий свое ухо или мошонку? Судебный конвой для него, вероятно, возможно — такая же декорация, как полицейские, которые арестовывали его у дверей Лубянки. Павленский работает: он рисует собственным телом, в том числе, возможно, и своей отбитой печенью.

Заседание суда Павленский превратил в продолжение своих акций уже давно. На суд за акцию «Свободу», в ходе которой он жег покрышки в Петербурге, изображая Майдан, он сначала позвал секс-работниц, а затем украинских журналистов. Наконец ,уже на суде по акции «Угроза», то есть тех самых дверей Лубянки всем известных, прокурор так прямо и сказал: «Подожженное здание, — я просто процитирую, — имеет историческую культурную ценность, поскольку в 30-х годах в здании содержались под арестом выдающиеся деятели культуры», это прямая цитата.

Это заявление, надо сказать, обогащает акцию Павленского новым смыслом, как написал в «Ведомостях» Николай Эппле на этой неделе, это и есть нивелирование истории, отказаться от ее темных страниц нельзя, связанных с террором с Лубянкой, замолчать тоже нельзя, но давайте ими гордиться. Пытали же на Лубянке знаменитых людей, бывали же они там, есть чем действительно гордиться — историческое место. Теперь в этот ряд, собственно, попадает и Павленский, то есть получается так: проводя акцию, продолжая логику прокурора, по уничтожению культурного наследия, он обогащает культурное наследие этого же самого места, то есть придет время, впишут и его имя. В общем, Павленский, видимо, делает что-то совершенно невозможное со смыслом, с тем, что происходит с нами и с Россией сегодня. Осмысление это совершенно потрясающее.

Я позвал Оксану Шалыгину, соратницу Петра Павленского к себе в эфир. И первый вопрос он совершенно понятный: как он себя чувствует?

Шалыгина: Как мне показалось, что не очень хорошо. То есть физическое состояние у него, в общем, обычно такое бодрое, он такой энергичный, но здесь было видно, что болит у него ребро, то есть отбиты у него внутренние органы какие-то.

Фишман: А что конкретно произошло? Известно почему? Это понятно?

Шалыгина: Да, он рассказывал, то есть это не секрет. Он ехал с суда 16 мая и транзитом они проезжали через Мосгорсуд, и уже в автозаке у него был конфликт с каким-то теперь уже заключенным сотрудником бывшим внутренних войск. И, видимо, конвой слышал их конфликт и, в общем, вступился за этого сотрудника. И когда они приехали в Мосгорсуд, его просто выкинули из автозака и там избили.

Фишман: Просто избили?

Шалыгина: Да. Там, в принципе, всех избивают. То есть это нормальная практика у обычного конвоирования заключенных.

Фишман: А треснувшее ребро?

Шалыгина: Треснувшее или поломанное? Его смотрел врач в СИЗО, в общем, который устно ему зафиксировал какие-то повреждения.

Фишман: А рентген сделать нельзя?

Шалыгина: Естественно, нет.

Фишман: Нельзя?

Шалыгина: Врач даже не написал этого. То есть он нормально себя чувствует по документам.

Фишман: Что кроме ребра?

Шалыгина: Удары по печени, по почкам, по животу, по ногам. Но это ему еще повезло, что электрошок к нему не применили, то есть обычно применяют электрошок.

Фишман: Хорошо. А по этому поводу есть какое-то разбирательство, надо ли его делать?

Шалыгина: Мы думаем что делать, потому что не он первый, не он последний, там и антифашиста «Сократа», и Даниила Константинова. То есть именно этот значок «007666» он, в общем, печально знаменит своими выходками.

Фишман: Что это за значок?

Шалыгина: Это значок, который запомнил Петр, именно человек, который с особой жестокостью избивает заключенных, и он там уже находится достаточно давно, то есть как такая функция по запугиванию и унижению людей там. По-моему, адвокаты даже какие-то писали жалобы, но это все бесполезно.

Фишман: Мне просто кажется, что первое, что должно произойти, что надо обеспечить — это медицинскую помощь, выяснить все-таки, что с ним произошло.

Шалыгина: Это неважно сейчас, то есть не так все плохо, чтобы заниматься его здоровьем, он против этого, но так все плохо, чтобы занимался Мосгорсудом, то есть конвоем Мосгорсуда.

Фишман: Почему?

Шалыгина: Потому что это обычная практика: там избивают и унижают заключенных каждый день много раз. Все этапы, все транзиты, которые проходят через Мосгорсуд, начинаются и заканчиваются так. И он говорит, что с другими заключенными еще хуже обращаются, чем с ним.

Фишман: Понятно. Теперь что происходит в легальном поле с Павленским? Он приговорен судом, если я правильно понимаю?

Шалыгина: Условно приговорен, потому что они затянули все сроки давности, уже 2 года прошло, следствие долго затягивало, и сейчас это была формальность, но они предлагали прекратить дело, то есть они хотели снять с себя ответственность за вынесение приговора.

Фишман: Они — это кто? Это суд?

Шалыгина: Судья и прокурор, суд. Но он отказался по понятным причинам, чтобы они все-таки взяли на себя эту ответственность, довели дело до конца и сказали, это трансляция мнения власти по этому поводу, а мнение власти, что это является преступлением. Она объявила это преступлением, дала вполне себе реальный срок, если бы это все не закончилось. 1,4, это достаточно много.

Фишман: Да, год и 4 месяца за акцию «Свобода».

Шалыгина: Год и 4 месяца ограничения свободы.

Фишман: Да, но по факту, получается, что он уже провел в...

Шалыгина: Нет-нет, просто она не может назначить наказание. То есть она формально назначает, мнение власти транслирует, но не может его упрятать в тюрьму, потому что сроки давности прошли.

Фишман: Понятно. Что он думает по этому поводу? Насколько он удовлетворен таким приговором? Насколько он совпадает с идеей акции?

Шалыгина: Тут было просто интересно узнать, каков был заказ, то есть мы поняли, каков был заказ — почти полтора года тюрьмы за акцию «Свобода», за то, что никакого ущерба совершенно не было причинено, это была просто художественная акция. В смысл, естественно, никто не захотел уходить, это не сочли художественным жестом, и теперь нам понятно, что власть хочет назвать акции и политическое искусство, в том числе акционизм Петра, в общем, либо преступлением, либо патологией. Патология у них не получается, преступлением называют.

Фишман: Понятно. Про эту акцию, если можно, я еще хотел у вас спросить. Смысл, зачем приглашали секс-работниц, а затем журналистов? В чем была идея?

Шалыгина: То есть он хотел показать равнозначность судьи, прокурора и проституток, которые открыто берут деньги за свои услуги. Маленькое отличие лишь в том, что судья и прокурор тоже работают на заказчика, но эти заказчиком является власть, которая им платит. Кто-то мне говорит, и много сейчас говорят о том, что это жертвы, их надо жалеть, но на самом деле почему? И те, и те исполняют заказ. Но Петр разорвал эту декорацию власти, притом, что он заплатил им за их время, но мнение они высказали именно свое. А прокурор и судья транслируют мнение власти, и тем самым эту декорацию поддерживают. Это было заявлено.

Фишман: Понятно. Это очень интересно, потому что Павленский тем, что он делает последние годы, конечно, поднял себя на очень большую высоту не только в смысле художественном, но и в смысле моральном, если угодно. Это, безусловно, большая фигура, поэтому все его действия вызывают большой интерес. У меня в этом смысле, притом, что я совершенно восхищаюсь тем, что он делает, меня эта идея с... Видите, у меня даже не получается произнести слово «проститутка», честно говоря, мне это немножко тяжело дается, я могу это делать только в кавычках, по сути. Потому что меня эта акция слегка удивила, что ли, или даже задела, «задела» — неправильное слово, но я увидел некоторый подтекст, который у меня вызвал недоумение, потому что я не очень понимаю сравнение продажных судей и прокуроров с работницами... Дальше можно долго разговаривать о том, чем должен быть секс за деньги, должен быть он легализован, не должен быть, я не хочу в это вводиться. Но то, что я вижу тут некоторое нарушение политической корректности, не вполне устоявшейся на сегодняшний день в России, и мне более-менее очевидно, если вы понимаете, о чем я.

Шалыгина: Более-менее очевидно?

Фишман: Мне кажется, да.

Шалыгина: Что?

Фишман: Что есть некоторая некорректность.

Шалыгина: Ну а почему бы нам не назвать вещи своими именами? Это было уравнивание, возможно, проститутки для вас имеют какую-то негативно окрашенный смысл.

Фишман: Слово.

Шалыгина: Слово.

Фишман: А вы считаете, что это не так? А для вас?

Шалыгина: Нет, не имеет. Просто это название, так и есть. То есть мы можем придумать разные слова политкорректные, но мы очень не любим играть в политкорректность, и здесь было важно именно показать равнозначность смыслов, потому что судья и прокурор являются именно проститутками.

Фишман: Таким образом вы вкладываете в это слово негативный смысл? Вы только что сказали, что у него нет негативного.

Шалыгина: Да, абсолютно, в этот — безусловно. Когда человек, находящийся на должности судьи, как будто бы независимого судьи, он все равно исполняет заказ. То есть, естественно, мы называем его проституткой, потому что он работает на заказчика, он удовлетворяет волю власти в этот момент.

Фишман: Понятно. Вот такая метафора. Я просто хотел это прояснить, мне представляется это важным. Соответственно, журналисты были зачем?

Шалыгина: Это не все были журналисты, это просто были люди из Украины, жители Украины, которые были на Майдане, которые видели акцию Петра, многие знают его лично, и они абсолютно не разделяют эти два понятия — акцию «Свобода» и Майдан. Здесь это просто была такая символическая игра в Майдан, то есть в сердце империи поместить то, чего так боится власть, какого-то свободного восстания, и даже демонстрации права на это высказывание, права на восстание человека. Они, в общем, показали это и поняли, еще это как-то смогли артикулировать. То есть если девушки, секс-работницы, жрицы любви, им было сложнее, потому что они немножко в другом контексте живут, то здесь люди просто объясняли свои слова, объясняли смыслы, поясняли, почему это не вандализм. То есть здесь было понятно, что есть мыслящая какая-то прослойка людей, которые не считают это вандализмом.

Фишман: Теперь про угрозу, соответственно, следующая остановка наша, это мы проехали, теперь угроза. Что, соответственно, будет дальше, опять-таки, в легальном поле? Павленский, если я правильно понимаю, поправьте меня, настаивает на том, чтобы его судили за терроризм. И что, так и будет?

Шалыгина: Пока не происходит.

Фишман: Пока не происходит. А какова ситуация сейчас?

Шалыгина: Только начался суд, 18-го был первый, и свидетели обвинения пришли, которые уже на первом же заседании судебном начали откровенно врать по поводу того, что было, искажать картину, поскольку они думают, наверное, что никто не видел этого видео, которое было снято с Лубянки, они думают, что они, в общем, такие крутые парни, у которых все засекречено. В общем, они не говорили там ничего, даже во что они были одеты, это тоже была ложь. И здесь мы видели то, что они, в общем, пробовали скрывать то, что было на самом деле, их всех допросили, потому что Петр молчал, и теперь мы ждем продолжения, дальше будут свидетели обвинения.

Фишман: А потом?

Шалыгина: А потом свидетели защиты.

Фишман: А когда это должно произойти? Когда мы ожидаем? Никто не знает, никто не может сказать.

Шалыгина: Смотрите, через, грубо говоря, почти 9 дней будет следующий суд. То есть если так пойдет, то понятно, что несколько месяцев это, наверное, будет.

Фишман: Несколько месяцев — и мы узнаем приговор?

Шалыгина: Да. Но, опять же, Петр его не ждет.

Фишман: А что, вы считаете, какое самое вероятное развитие событий?

Шалыгина: Я думаю, что после приговора этого достаточно жесткого.

Фишман: По «Свободе»?

Шалыгина: Да, из-за ненарушенного моста, неиспорченного, если это почти полтора года, то здесь, скорее всего, это будет около 3.

Фишман: То есть будет приговор?

Шалыгина: Я думаю, что да, обвинить. Я думаю, что будет реальный срок.

Фишман: А насколько это совпадает с идеей акции?

Шалыгина: Не знаю.

Фишман: Не знаете?

Шалыгина: Но он готов, в общем, до конца. То есть здесь действительно не надо различать и делать из него жертву. Он живет там, и живет по своим правилам, управляет процессом своего пребывания в тюрьме, хотя его закрыли еще в более маленькую тюрьму в тюрьме, но и там все нормально тоже.

Фишман: Передавайте ему большой привет и удачи, чтобы он держался, мы все за него очень переживаем и болеем. Спасибо большое.

Фото: Антон Денисов / РИА Новости