Что Крым заменил россиянам: социолог Алексей Левинсон о том, какие страхи сплотили граждан вокруг полуострова

Алексей Георгиевич, почему это так важно?

Есть одно самое главное объяснение, отчасти вы к нему уже подошли, — с присоединением Крыма и реакцией мирового сообщества на эти события, россияне пришли к заключению, что Россия вновь великая держава. Ну вновь, это как Советский Союз. Это означает, действительно, что можно списать со счетов все эти девяностые и прочие годы, когда мы не были великой державой, и эти времена в общем можно или забыть, или они не в счет, а вот восстановилась, так сказать, русская история, по сути дела, потому что, по убеждению россиян, Россия была великой державой просто вообще всегда, но только был вот такой период, когда она почему-то…

Безвременья.

Да, и действительно, и победа в Великой Отечественной войне сейчас воспринимается тоже как демонстрация величия державы. Ну там есть и другие у нее смысловые компоненты, жертвы и так далее, но самое главное, по убеждению россиян, — именно мы вынесли на себе главную тяжесть войны, и в общем мы — главные в мире, или мы напополам с Западом, точнее, с Америкой. Вот мир делится между нами двумя, и это устраивающая россиян геополитическая конструкция, у нее очень много всего для сердца, для ума людей любых, от высокого начальства до людей без всяких начальственных полномочий.

Но ведь на самом деле реальный вес и реальное влияние России, конечно, не сравнимо с тем влиянием и весом, который был у Советского Союза в семидесятых, в начале восьмидесятых.

Понимаете, от того, что мы с вами друг другу это скажем, для 80% россиян это значения иметь не будет, они полагают так, и для них у них есть доказательства. А санкции? Если бы это было не так, если бы не были великой державой, зачем бы им там, на Западе, против нас применять санкции? Санкции есть, и между прочим именно наличие санкций, оно в какой-то степени беспокоит, оно причиняет ущерб экономический, это всем известно, но оно же есть свидетельство того, что им приходится с нами считаться, а это и есть признак великой державы. И в этом смысле это очень важное событие. И еще я хотел бы сказать, что оно еще придало определенные смыслы существованию россиян внутри страны, а с этим дело было на самом деле довольно плохо, потому что…

То есть вот именно, кто мы такие?

Да, переход вот к этой сырьевой экономике очень такую дискомфортную ситуацию создал, большинство людей теперь работают не там, где надо было бы работать, на гигантских заводах, которые куют щит родины и так далее, а где-то работают, на тех мелких предприятиях, которые остались на территории этих заводов. И это, в общем, для самоутверждения очень немного, а тут появилась вот эта миссия, появилось значение жизни, президент изменил свой статус, он продолжает оставаться штатским, а не военным, но это он, в общем, возглавил это, победу принес, и в этом смысле у страны под стать ей и руководитель.

Еще хочу сказать, что милитаризация жизни, которая проходит во многих — от школы до зрелищ — она почему востребована, как мне кажется, потому что она опять же придает жизни если не смысл, то окраску, как очень многие носят камуфляж на улице, где он не выполняет роль камуфлирования, а он придает, этот стиль милитари, и вот сейчас, когда будет праздник, на этот праздник студенты пойдут в том, в чем они ходят на занятия на военной кафедре. Это по сравнению с обмундированием «зеленых человечков»…

Военторг.

Да, из Военторга. Кстати, действительно из Военторга, эти студенты там это покупают. Это, можно сказать, своего рода пародия, но вот сейчас в Крым играют.

Вопрос в том, насколько это игра, насколько на самом деле это действительно поворотный пункт и уже осмысленный обществом, как отказ от того проекта, в котором оно участвовало последние 25 лет. Все, хватит, здесь мы поставим точку. Мы развернулись, пошли в другую сторону, а на самом деле нас перенесло магической машиной времени туда обратно, и оттуда мы снова начинаем свой этот путь, только уже в другом каком-то направлении. Вот насколько это осмысленно и более- менее принято на сегодняшний момент?

Я думаю, что это принято, только никакого вопроса о направлении там нет.

Направления нет?

Да, и это вот так называемый особый путь, это же путь…

Но в целом, как в анекдоте, вот ничего не получилось, начинаем снова.

Да, ну получилось или не получилось, об этом нет разговора. Мне кажется, что очень большая проблема — заполнить нынешнюю жизнь некими смыслами, ее ощущают все, и власти, и те, кто телевидение конструирует, и те, кто пишут книги, и так далее. И произошло это заполнение таким вот смыслом — военно-историческо-величаво-державным, за неимением лучшего.

То есть это такие декорации квази-советского государства, которое квази-советски себя ведет на мировой сцене, похожим образом реагирует, похожим образом к нему относятся, все примерно похоже на то, как оно было когда-то?

Да, тут, понимаете, это подстегивается не только советское, но Российская империя где-то здесь же. В общем, все великое, оно тут при нас.

Тогда у меня еще вот какой вопрос. Когда Путин объявил, что он возвращается обратно в Кремль, то у него упал рейтинг, он начала еще немножко до этого падать, но здесь, по крайней мере, общество не приветствовало, дополнительно он так и остался, и так и продолжалось три года, пока не случился Крым. Кажется, что понятно, почему тогда не было вот этого ажиотажа, этой радости, что Путин возвращается, потому что в принципе общество наше, мы в целом, относительно, но тем не менее уже привыкли к тому, что у нас не советская модель, когда лидера выносят вперед ногами из Кремля, а вот эта сменяемость власти, вот она как-то установилась, пусть она криво-коряво идет, но тем не менее она есть. Вот эту модель нам отменили, вместо нее нам предложили другую, это сначала не сработало, а теперь опять работает, потому что рейтинг у Путина опять зашкаливает. Это означает что? Что все, ладно, окей, пусть сидит всегда?

Вы знаете, там гораздо более драматическая, по-моему, подоплека всего этого дела. В общем, Болотная, в миниатюре я бы сказал, Майдан в гораздо более развернутой форме, продемонстрировали, что у таких стран, как Россия и Украина, у них есть цель — прийти в Европу. Цель перед этим была заявлена и на правительственном уровне, и при Горбачеве, даже и при Путине, так вот идти туда. И были приняты экстраординарные меры, и я думаю, то, что делалось вообще в Украине, Крым, а также потом Донбасс, были приняты меры, чтобы показать — этой дороги для таких стран нет, ее нет для Украины, и уж вестимо ее нет для России.

Еще очень важно, что Крым был взят бескровно, а Майдан вроде как умылся кровью, и вообще Украина попала в ситуацию гражданской войны, чего в России никто не хочет. Те люди, которые бы, наверное, были не против того, чтобы вот этот европейский вектор здесь возобладал, им было объяснено очень ясно: ребята, вот ваша перспектива, видите, никуда не ведет, и она может увенчаться страшным результатом — гражданской войной, а вот то, что мы предложили, смотрите, мы даже присоединили территорию без единого выстрела, не говоря о всем остальном.

И вот тогда около 20 миллионов человек, ведь 20% рейтинга — это примерно 20 миллионов людей, они сказали: «Да», и перешли вот в этот лагерь, и они присоединились к 60%-ному большинству, оно стало 80%-ным. Наше государство не тоталитарное, но оно тотальное.

Подавляющее.

Оно тотальное, это не тоталитарная власть, а это общество само есть тотальность. Многим от этого хорошо, кому-то от этого неловко, но это особая такая жизнь. И я хотел бы сказать, что, видимо, вообще путинское время, я думаю, что это совершенно особенное время в истории нашей страны, вообще во всей ее истории, а вот эти еще три года — это еще совсем спецпериод, и он войдет в учебники истории, потому что ведь рейтинг, он отношение к Путину имеет, конечно, какое-то, но самое главное — это показатель того, что происходит в обществе, когда народ такой большой страны так трепетно хочет символически держаться вместе, как будто кругом просто или вообще ничего нет, мы единственные на Земле, или кругом в самом деле враждебно все. Ведь вот такой способ лечения своих внутренних страхов, слава богу, он пока тоже обходится без крови, без принесения кого-то в жертву. Но вообще такое лекарство долго не будет помогать.

Вот это вопрос мой, собственно. Вот три года уже прошло, а сколько еще так можно жить? Вот прогноз?

Знаете, я не имею ответа на вопрос — сколько еще российское общество будет нуждаться вот в этом, в том, чтобы держаться вот так друг за друга.

Пока такое ощущение, что ситуация только цементируется.

Нет, там очень много делают, теперь за это взялись специалисты. Я-то говорю о процессах, которые идут изнутри общества, которые никем не сделаны, ни телевидением, ни начальством, а это состояние общества. Я хотел бы заметить, что мы сейчас имеем дело, хотя я отвечаю на вопрос про события трехлетней давности, но теперь вместо этого события у нас есть совсем другое — это празднование того события, оно является теперь событием, и этим занимаются другие люди, и у них другие цели, это совсем другое, это все равно, как праздновать День Победы сейчас — это совсем не то, что победить было в войне. А происходит такая вот подмена, и это надо понимать, что мы теперь имеем дело с довольно искусственно организованным праздником.

Ну, сам праздник искусственный, но как вы рассказали, явление вполне самоценное, живое и настоящее. Назовем его вот этим крымским консенсусом, или как угодно, но он есть, он существует уже три года, и он продолжается, хотя, как вы говорите, он не может продолжаться вечно. Спасибо большое. 

Фото на превью: Maxim Shemetov / Reuters