Как Россия будет ползти вниз в 2016

Но, увы, Алексей Кудрин, похоже, не спасет российскую экономику, даже если снова будет большим чиновником. Нефть падает, рубль валится вслед за ней, а хорошо в знакомом словосочетании «структурные реформы» уже давно угадывается вкус прилипшей к зубам ириски. «Грамотные экономисты, пусть даже они во власти, сейчас бессильны», — говорит экономист, председатель совета директоров МДМ-Банка Олег Вьюгин. Дна нет.

Вьюгин:  Люди, ответственные за формирование некоторой основы внутренней экономической политики вели себя достаточно разумно. Мы не говорим про реформы, речь об основах, тех вещах, которые позволяют противостоять шокам, в которых Россия оказалась. Это и определенные специалисты правительства, это и Центральный банк, они в целом не пошли на какие-то шаги, которые ухудшили бы ситуацию, а старались максимально адсорбировать шоки и обеспечить относительную стабильность.

Фишман:  Сохраняя резервы?

Вьюгин:  Да. Это что касается властей. Но ведь и в бизнесе тоже люди достаточно активно противостояли тому, что на них свалилось. Во-первых, в сельском хозяйстве ситуация точно оказалась очень благоприятной. Стали больше производить молочную и мясную продукцию, хороший урожай. Конечно, это природа, но она тоже чувствует, что делает. В принципе, люди столкнулись с трудностями в бизнесе, но некоторые, например, даже воспользовались этой ситуацией. Мы видели, что были достаточно активные операции по покупке российских активов. Резко активизировались M&A, сделки слияния и поглощения. Мы еще не видели статистику 2015 года, но я думаю, она будет приличная.

Фишман:  Когда Путин говорил об этом, он не имел в виду приспособиться. Он говорил, что наша экономика очень зависит от нефти, так сложилось исторически. Цены упадут, она вынуждена будет перестроиться. Перестраивается ли в структурном смысле российская экономика?

Вьюгин:  За один год это не происходит. В принципе, если низкие цены на нефть останутся навсегда, то частично структура экономики, конечно, перестроится. Скажем так, вырастет производство сельскохозяйственной продукции, сократится строительство, будут расти отрасли, работающие на экспорт, может быть, тоже небыстро, и не только нефть и газ, например, из Вологодской области будут продавать грибы.

Фишман:  Здесь хочется спросить о минусах. Что все-таки было хуже всего в этом году? Какой был самый отрицательный фактор? С чем совсем не получилось?

Вьюгин:  У кого?

Фишман:  У нас.

Вьюгин:  Будем считать, что падение цены на нефть ― объективный фактор, а не результат геополитических сдвигов, заговоров и так далее. Бывают циклы, вот цикл падения. Все остальное ― это не Богом данное, а рукотворное. Если бы цена на нефть так упала, как она упала сегодня, но российская экономика была бы открыта и движение капиталов было бы открыто, то, я считаю, был бы не качественно иной, но гораздо более позитивный сценарий для экономики, потому что сегодня российские активы в принципе, грубо говоря, вдвое дешевле, чем это было три-четыре года назад. Я уверен, что в такой ситуации в Россию бы устремились инвестиции крупнейших мировых компаний и не только.

Неважно, что спрос сократился из-за того, что упали доходы населения, потому что, в принципе, для компаний мира важно, что ты производишь там, где это выгодно, а продаешь там, где покупают. Необязательно продавать в России, можно в России производить. И с точки зрения стоимости труда на сегодняшний день, которая падает, с точки зрения квалификации и наличия ресурсов, которые тоже подешевели, это в принципе очень привлекательное место. При другом сценарии, я думаю, мы бы сильно смягчили воздействие низкой цены на нефть на экономику.

Фишман:  То есть это результат санкций?

Вьюгин:  Да, это результат внешней политики, которую Россия выбрала себе.

Фишман:  У нас все время говорят, что нам нужны структурные реформы. Я поймал себя на том, что я перестал понимать, что это такое. Что это вообще? Мы уже столько лет повторяем это выражение. Может быть, не нужны никакие структурные реформы, а просто не надо везде воевать? Тогда, собственно, жизнь наладится.

Вьюгин:  Нужно как-то менять всю систему внутренних общественных отношений, вообще состояние общества. Такое ощущение есть.

Фишман:  То есть речь идет об институтах, о работе парламента, судебной системы?

Вьюгин:  Да. Изменение их целей, идеологии их работы. На что мы работаем, на что работают госслужащие. Нужно перебалансировать интересы, в первую очередь внутри власти, потому что в России традиционно общество пока во многом готово следовать тому, что говорит государство. А что такое государство? Представители властных структур, наиболее яркие по позиции и должности, телевидение, которое их транслирует. У нас общество очень гибкое и отзывчивое.

Фишман:  По этому поводу никакого большого оптимизма в целом я не встречал пока среди тех, с кем доводилось говорить, да и в себе его тоже особо не вижу. Может быть, у вас есть, не знаю.

Вьюгин:  Мне кажется, сейчас идет процесс осознания, как сейчас модно говорить, новой реальности или «новой нормальности». Все-таки в 2014 году был совершен крутой поворот в общественных отношениях, а сейчас мы вообще находимся в процессе осознания того, что произошло и куда идти. Поэтому нет оптимизма, потому что нет представления, если более утилитарно говорить, о более долгой стратегии государства, политики, внутренней экономической политики в том числе.

Фишман:  Вы говорите про элиты?

Вьюгин:  Да, конечно. Идет постоянный спор, можно читать в СМИ, даже доходит до официальных: на кого ставит страна в развитии? На частный бизнес, негосударственные компании или на то, что государство должно активно участвовать в экономике, заниматься дирижизмом, держать на коротком поводке бизнесменов, чтобы они экономически правильно себя вели. Как-то непонятно.

Фишман:  Может, ни на что не ставит?

Вьюгин:  Скорее да, скорее идет процесс саморазвития, поэтому есть и неопределенность в будущем.

Фишман:  Если все-таки о прогнозе. Сейчас у нас, кажется, 36 долларов за баррель, 70 с копейками стоит доллар. А если будет 20 и 90, что будет происходить дальше в материальном экономическом мире, когда нефть начнет падать дальше вместе с рублем, естественно?

Вьюгин:  Ничего особенного. В принципе, дальнейшее устойчивое падение нефти означает, что выручка в иностранной валюте от деятельности нефтяных компаний, которые продают эту нефть, будет падать. Богатство страны будет сокращаться. Раньше за то, что мы тратили на единицу барреля нефти, нам давали 100 долларов, а теперь дают 30. Наш вычет из кармана ― минус 70 долларов, значит, мы беднее, а значит, должно сократиться потребление и инвестиции, что и произошло в текущем году. Если будет следующая ступень падения, будет еще вычет. Соответственно, это опять проявится в том, что сократятся реальные доходы, потребление и, наверно, вряд ли вырастут инвестиции. Экономика опять будет приспосабливаться к более низкой ступени стоимости ресурсов.

Кстати, падают цены не только на нефть. В довольно плохом состоянии цены на металлы, на газ и целый ряд других добываемых ресурсов. Это все вычет из богатства, соответственно, она должна осесть. Зарплаты должны быть поменьше, тут в основном поедается через инфляцию: зарплаты не повышаются, а цены растут. То есть экономика будет адаптироваться к более худшим условиям, вот и вся история.

Фишман:  А бюджетный кризис возможен?

Вьюгин:  Да, кстати, про бюджет. Бюджет ― такой же параметр, который зависит от богатства. Можно, конечно, попытаться перераспределять богатство от налогоплательщиков в сторону бюджета, то есть увеличивать налоги, но когда падают реальные доходы, это стремная задача, честно говоря. Она трудновыполнима. Поэтому по идее, да, бюджет тоже должен сокращать свои обязательства. Есть резервные средства, Резервный фонд и фонд благосостояния, они позволяют мягче обходиться с бюджетными обязательствами. В 2015 году вообще мягко распорядились, обязательства не сократились. В 2016 году, насколько мы видим по закону, который прошел, уже идет сокращение всех статей в реальном выражении и в военных расходах. В номинальном ― нет, там даже небольшой рост. В реальном ― надо понять, какой дефлятор, видимо, тоже есть сокращение. То есть 100% неизбежно сокращение бюджетных обязательств, но это можно смягчать за счет резервных фондов.

Фишман:  Есть просто критические в политическом смысле социальные статьи, их пока не трогали.

Вьюгин:  Они не такие дорогие, если сравнить с размером бюджета в целом.

Фишман:  То есть резервы есть.

Вьюгин:  Краткосрочные ― да.

Фишман:  То есть так падать можно еще довольно долго.

Вьюгин:  Уже все посчитали. 2016 год при нынешних ценах или даже при ценах, которые были заложены в бюджет, потреплет Резервный фонд, оттуда уйдет довольно большая часть денег. Еще хватит на 2017, а дальше все зависит от цены на нефть. Если она будет слишком низкой, то уже к середине 2017 года денег почти не останется. Если будет повыше, то можно пройти 2017 год. Все равно бюджетные обязательства будут сокращаться, но их можно будет не сокращать шоковым образом, а потихоньку подкручивать.

Есть, конечно, еще проблема региональных бюджетов, у которых большой долг, но она тоже, как я понял, решается сейчас фактически тем, что очень серьезно придерживаются расходы.

Фишман:  У нас просто велики панические настроения. Все, что вы говорите, и по тону, и по смыслу скорее о том, что никакой катастрофы не будет, можно сделать такой вывод.

Вьюгин:  А что такое катастрофа?

Фишман:  Хороший вопрос. Мы помним 1998 год, 1997 год.

Вьюгин:  Понятно. Катастрофа ― когда гипс снимают, а клиент уезжает, если образно выражаться.

Фишман:  Наверно, да. Образы катастрофы у людей примерно одни и те же. Это дефолт, но сейчас так вопрос не стоит, конечно. Это когда я как государство не могу больше платить зарплату, а это значит, что мне надо включать печатный станок. Какой-то такой набор.

Вьюгин:  Все-таки это психологическое восприятие ситуации. Катастрофа ― это когда психологически возникает ощущение прерывания всех старых принципов существования. Катастрофа ― это когда человек работает, получает зарплату, у него ипотека, и вдруг его просто увольняют. Дальше он бежит искать работу, а ему везде говорят «извините». Вот это катастрофа, правда, для отдельного человека. Для страны ― когда таких людей критическое количество.

Что такое катастрофа для бизнеса? Когда у меня есть партнеры, я им заплатил, они мне заплатили. Я им должен, они мне должны. И вдруг мне никто не платит, и я не могу никому заплатить, и всё встало. Вот это катастрофа. В 2008-2009 годах в какой-то степени действительно было такие черты, потому что всё произошло в очень короткий промежуток времени, все на время остановились и перестали друг другу платить. А сейчас так не происходит, потому что сползание мягкое. Все работают друг с другом. Кто-то провалился ― ладно, даже если какие-то потери при этом бизнес понес. Не все провалились, а только один контрагент. Это действительно другая ситуация, она не воспринимается как катастрофа, она воспринимается как ухудшение.

Фишман:  То есть здесь нет никакой точки, до которой в принципе можно доползти? Ее просто не существует?

Вьюгин:  Да, ее просто не существует. Главное ― падать плавно. Если бы цена на нефть со 100 долларов упала до 16, да даже и до тех же 30 в течение нескольких дней и осталась бы там ― это была бы почти катастрофа. А когда она так постепенно сползает, иногда вырастает ― это хорошо, потом опять припала ― так может продолжаться долго.

Фишман:  Как часто говорят у нас по другим поводам, получается, что дна нет?

Вьюгин:  Да, дна в принципе нет.

Фото: Depositphotos