«Режим начинает жрать себя изнутри»: Дмитрий Гудков о том, что будет после разгрома оппозиции

2015 год.

Наверно, Геннадий Гудков лучше знает.

2016-й.

Какой-то там, по-моему, 2015-й.

Четыре-пять лет назад.

Шесть уже даже, наверно, лет назад.

Шесть.

Я смотрю, среди организаций Фонд поддержки демократических реформ. Это тот фонд, который мы использовали во время кампании по выборам муниципальных депутатов в 2017 году. Фонд вообще в 2017-м был создан, в 2017-м была единственная кампания, где этот фонд участвовал, учредитель этого фонда даже не я, а Геннадий Гудков. Естественно, он в качестве юридического адреса выбрал тот, где он сидел когда-то, что логично, по этому юридическому адресу где-то 50 разных фирм сейчас.

Так они и пришли в этот подвал.

Фонд не был даже в подвале, просто юридический адрес, куда корреспонденция приходила. Они, значит, тоже в это дело, все в кучу смешали. Поэтому обыск, было двенадцать обысков, причем каждый адрес…

Во вторник?

Во вторник, да. Двенадцать одновременно: дом моих родителей, дом, где я сейчас, они рядом стоят, и все равно две разных группы по десять человек. Три квартиры: родителей, брата моего, моя квартира. Пять обысков, в которых я принимал участие, и на каждый обыск приезжали разные группы. Представьте, от восьми до десяти человек, двенадцать групп, сколько, сто с лишним человек.

Сто с лишним человек, целый отдел Главного следственного управления ГУВД, весь отдел целиком работал только по этому делу о каком-то вонючем подвале с какой-то там задолженностью перед городом из-за того, что арендную ставку задрал город. Понятно, что там куча фирм прекратила эти подвалы арендовать, сдавать и так далее. Все. Я говорю: «А я-то вообще при чем здесь?». Говорят: «Вы проходите свидетелем». Я говорю: «Ладно, хорошо».

В общем, я приезжаю потом, уже вечером в Главное следственное управление на Новослободскую, дежурный допрос в качестве свидетеля.

Без больших волнений.

Да. Там я встречаю еще одну тетю, она не родная тетя, но я всегда звал ее тетя Марина. Она подруга моих родителей, знает меня с трех лет. Я говорю: «А вы-то что тут делаете?». Она говорит: «Я не знаю». Дважды ее вызывали. Она когда-то у родителей работала, лет двенадцать назад, вообще по совершенно другим проектам. То есть выдергивают абсолютно всех. Сегодня там, например, был Андрей Жаринов, с которым мы в баскетбол в детстве играли, а его отец когда-то делал какую-то сигнализацию, он умер уже. Его даже вызвали сегодня, задавали ему вопросы, да.

Невероятно.

А он говорит: «Там сидят люди, обсуждают, куча народа в кабинете обсуждает это дело, до сих пор это все происходит». Просто какие ресурсы тратятся на то, чтобы меня не пустить в Думу. То есть много можно способов изобрести.

Возвращаемся во вторник. Это уже вечер.

Да, я забыл сказать. В общем, мне говорят: «Все, допрос закончен, вы свободны». Я выхожу из здания.

Казалось бы, все в порядке.

Да. Меня ждут журналисты, я иду к журналистам, они уже выстраивают камеры. И тут из подъезда выбегает следователь: «Дмитрий, можно вас на секундочку?». Я говорю: «Да, конечно». Говорит: «Вы хотели с тетей встретиться, можно, мы вам сейчас очную ставку организуем на тридцать минут?». Я говорю: «Конечно». А я хотел тетю поддержать, ей там тяжелее всего, я понимаю.

Я возвращаюсь, мы сидим час, полтора. Тетя не приходит. Я говорю: «А чего мы ждем?». Говорят: «Подождите, сейчас». И вот этому руководителю всей следственной группы какой-то звонок, видно, что начальник позвонил. Он говорит: «Да, все сделаем. Дмитрий, телефон жены сообщите». Я говорю: «А это вам зачем?». Он говорит: «Ну, надо». Я понимаю, что раз берут телефон жены, значит, меня задерживают, ей надо сообщить. Я говорю: «Что, сюрприз?». Он говорит: «Да, вы вас задерживаем, вы теперь в статусе подозреваемого». Просто совершенно неожиданно, да. Я говорю: «Хорошо, я звоню».

То есть это был обман, насчет очной ставки просто был обман.

Конечно, никакой очной ставки. Более того, она была в коридоре, я попытался подойти, поддержать, мне говорят: «Вам нельзя даже близко находиться, вы соучастники».

Дальше мы очень долго ждали конвоя, нас привезли на Петровку, в итоге сорок пять минут ее оформляли, сорок пять минут меня, в общем, в три часа я только зашел в камеру. Она прокуренная, там мой сосед, хороший мужик на самом деле, но он курил, да, я же не курильщик, вот был пассивным курильщиком. И в шесть утра уже подъем, гимн включают.

Под «Радио России».

Гимн, да, просто типа это патриотическое воспитание. Просто достало уже, понимаете? Для того чтобы возненавидеть гимн, надо его вам ставить в шесть утра каждый день. И «Радио России». Все, времени ты не знаешь, ты живешь реально в туалете, кипяток три раза в день, ты никуда не выходишь, на прогулку даже мне ни разу не предложили, хотя мне даже сказали, что не стоит ходить, это просто холодное помещение на крыше, неба ты не увидишь даже в клеточку, там холодно, сыро, грязно, даже не ходи туда. Душ раз в семь дней, любые перемещения за пределами камеры только в наручниках, встаньте, значит, лицом к стене. В десять утра проверка, ты должен встать, назвать фамилию, статью, по которой тебя держат, дальше идет шмон камеры, тебя ставят к стенке, руки на стенку, тебя обыскивают. Вот так все это происходит.

Ладно, я понимал, что это такое. Как там тетя, меня, конечно, очень сильно волновало. Вот так это все проходило.

Сначала один сюрприз, потом другой сюрприз.

Потом другой сюрприз. Я второй день жду…

Мы опешили, конечно, от этих стремительных двух суток, как они пролетели и что произошло сначала и потом.

Они у вас стремительно пролетели, а у меня просто очень долго время тянулось.

Понимаю, длилось, да.

И я ничего не понимал.

Что это было? Как можно объяснить то, что произошло? Сейчас спрошу, но, во-первых, чтобы понимать, в каком сейчас статусе вы находитесь. Соответственно, меры пресечения никакой нет, никаких задержаний, свободный человек, но дело по-прежнему есть.

Да. Подозреваемый по уголовному делу, 165.2, часть 2, это, по-моему, до пяти лет лишения свободы. Я забыл, как она точно, эта статья, называется. Неважно. Соответственно, в любой момент может быть предъявлено обвинение.

Идут следственные действия какие-то, да?

Они реально идут просто, они реально идут, следственные действия.

Да, вот, собственно, сегодня вызывали.

Что это было? Я знаю, что в мае проводились соцопросы, администрация президента проводила соцопросы в моем округе, которые показали, что у меня на старте 20 или 25%. Об этом «Проект» написал.

Округ ― это в Москве, это Тушино.

Да, это Северо-Западный, Тушинский округ, где я собирался идти в Госдуму. То есть даже при фальсификациях у меня никто не выиграет сейчас. У нас примерно такие же были данные, но они просто были не такие подробные, у нас не так много денег было на соцопросы. Но понятно, что у меня высокая узнаваемость, мы там работали на выборах.

В 2016 году.

И в 2016-м, и на Мосгордуме мы там во всех этих трех округах работали.

Дальше была команда никого никуда не пускать, Гудкова не должно быть ни в Думе, ни на выборах. Как решить этот вопрос? Я знаю, где-то месяц-полтора назад у меня была встреча с одним очень, скажем, информированным человеком, который мне сказал: «Дим, ты должен понимать, что, во-первых, сейчас идет давление на „Яблоко“, страшное, вплоть до угрозы снятия списка. Но если не получится, параллельно ты должен понимать, они что-то ищут на каких-то твоих родственников».

Я думаю: «Какие родственники? Брат у меня давно уже нигде не работает». В смысле я имею в виду, что не занимается никакими там бизнесами, на бирже что-то делает. Родителей я вывез два года назад. Я как-то так не обратил внимания. И 1 июня, конечно, неожиданно было, потому что я не сразу понял, что это такое. Когда я увидел, что там Ермилова, я тут думаю: «Точно, они тетю берут в заложники, в заложницы». Шестьдесят лет, тетя, родная тетя, да, шестьдесят лет ей, арестовывают ее в день рождения внука, пять лет. Она только что переболела ковидом, у нее головные боли, усталость, у нее обоняния нет. Правда, наверно, это плюс, да, в этом туалете.

То есть просто настолько это цинично и подло. Они же могли снять меня, не знаю, я участвовал в митинге 23-го, у меня суд 7-го.

Этот вопрос возникает. Если речь идет о том, действительно, я так понимаю, что шли переговоры ваши с «Яблоком» о выдвижении по одномандатному округу на выборах в Государственную Думу в Москве, выдвижение от «Яблока», от партии «Яблоко» избавляет от необходимости собирать подписи, как собираются подписи, мы помним по 2019 году.

Это бессмысленная история.

Как это работает, мы все хорошо в 2019 году усвоили, летом, когда были выборы в Мосгордуму. Но окей, у Кремля достаточно ресурсов, чтобы не пустить на выборы любого кандидата, по крайней мере, мой опыт мне это подсказывает. Для этого не обязательно…

Да, я думал об этом, честно, у меня было много времени подумать. Зачем в таком формате? Во-первых, не пустить. Причем это сделать достаточно жестко, громко, чтобы все остальные боялись. Это первое. Второе ― есть группа, которая ненавидит Геннадия Гудкова: мы еще тебе отомстим, мы еще сейчас твоего сына закроем и так далее.

За что отомстим?

Типа он был когда-то сотрудником спецслужб, да, вот он потом ушел в оппозицию.

А, что он предатель.

Типа да.

В 2011 году поддержал…

Хотя он ничем им не обязан, он избирался по одномандатным округам всегда, ни с Путиным, ни с кем не служил, да. Но тем не менее у них вот такое к нему отношение. То есть если я враг…

Где-то в ФСБ.

А он предатель, да, для них. Поэтому есть группа, которая прямо готова растерзать.

Плюс все-таки, да, я понимаю, что я оппозиционер. Я считаю, что настоящий, но умеренный. Я не считаю себя радикальным каким-то политиком. Мне кажется, власти очень важно показать, что мы не только штабы Навального, да, готовы уничтожить, но мы готовы вообще все живое убить здесь, чтобы вообще вы все, сволочи, сидели под столом, молчали и боялись, что мы и Гудкова, хоть он и в Думе сидел когда-то, депутат, типа такой респектабельный, типа когда-то представлял интересы в Государственной Думе определенного круга людей, мы даже его сейчас посадим, чтобы все остальные просто боялись.

Что касается, соответственно, радикализма, умеренности и Навального, у которого, кстати, сегодня день рождения.

Да, Алексею хочу передать поздравление и спасибо за поддержку.

Что касается поддержки, он вас поддержал, такой пост специальный… И Андрея Пивоварова тоже.

Я его тоже поддерживал всегда.

Да-да-да. Я даже помню, некоторое время назад, по крайней мере, может быть, это можно назвать трениями, может быть, это можно назвать недоговоренностями, не знаю, как точно определить ваши отношения с Навальным тогда, но сейчас он вас поддерживает. Видно, насколько…

Я ходил на акцию.

Да, соответственно, в обратную сторону то же самое, по крайней мере, из того, что я вижу. При этом, действительно, Навальный занимает такие радикальные… У вас всегда имидж был в этом смысле помягче, что, видимо, Навальный, кстати, и критиковал.

Это вечная проблема в оппозиции, радикальность и умеренность.

Да, но теперь этой разницы между вами нет, что ли?

Да нет, она, конечно, есть, безусловно, есть. Просто власть показывает, что для нее нет никакой разницы, как ты критикуешь, мягко, жестко, да, умеренно, не умеренно. Вообще не имеет значения, здесь никакой критики быть не должно. Они уничтожают не только политические организации, они уже бьют по журналистам, они бьют по системе образования, просвещения. То есть у них задача просто убить все живое, и неважно, умеренный ты оппозиционер, умеренных взглядов ты или радикальных взглядов.

В принципе, система, вот этот крокодил, да, монстр, у которого главная задача ― найти жертву и, так сказать, откусить что-нибудь, это просто суть этой системы, она будет всегда искать врагов, потому что если нет врагов, тогда и этот крокодил не нужен, правильно? Ему нужно оправдать свою доминирующую роль в российской политике, потому что если раньше у нас были, условно, силовики, здесь гражданские, одни ― сторонники жесткого сценария, другие ― сторонники какой-то более сложной игры, между ними была конкуренция. Дело Голунова показало, что есть разные там подходы.

Сейчас у меня ощущение, что остался только один центр принятия решений. Видимо, Путин доверяет именно этому силовому блоку, но там опять-таки среди силовиков тоже есть разные настроения, есть какой-то радикальный блок, да.

Честно говоря, я и по 2019 году помню, у меня было впечатление полное, и я считаю, что оно полностью оправдалось, я не говорю, что это хорошо, это просто факт, что вы были неприемлемый кандидат для Кремля. То есть недопустимо, чтобы Гудков был в Думе или в Мосгордуме, вообще в любом избранном органе власти. Гудков ― точно нет.

Они очень боятся, я просто объясню, как мне это объясняли. Они боятся больше всего раскола элит. Если мы возьмем Беларусь, то почему Лукашенко еще у власти? Потому что элита не была расколота. То есть мирного протеста недостаточно, без раскола элит смена власти не происходит. Этот урок усвоен. Очевидно, что умеренный оппозиционер Гудков, в принципе, в какой-то момент может быть частью элиты поддержан, которая хочет перемен. Такие есть, конечно, люди, но которые сегодня не высовываются, они ни на что не влияют и от этого же сами страдают, потому что у нас сегодня нет никаких правил игры не только для граждан России, для элит нет. У нас самые опасные профессии ― губернатор и мэр. Я об этом писал, там прямо статистика, каждый седьмой мэр сядет, каждый девятый губернатор сядет в течение пятилетнего срока, поэтому такая рулетка.

У них у всех боязнь, что кто-то позвонит утром в дверь, и это будет не молочник, да. Поэтому они боятся раскола элит, и им не нужны ни радикалы, ни тем более умеренные какие-то политики, к которым могут в какой-то момент…

Это было верно и в 2019 году, и в 2016-м, по сути.

Это было еще в 2012 году.

И уже в 2012-м, конечно, конечно.

Когда мы как депутаты Госдумы пришли на Болотную. Да, там мы были, может быть, не самые популярные.

И после этого вас всех выгнали одного за другим из Думы.

Мы придали, я бы так сказал, серьезные статусные лица, я даже сейчас не про себя говорю, там был Кудрин когда-то, да, я знаю, там мэры городов ходили, просто бейсболки надевали, они выходили на Болотную.

О, эти счастливые медведевские времена.

Да, они придавали респектабельность протестному движению. То есть это не маргинальное что-то там, какая-то организация, а это серьезная история.

Сергей Миронов с белой ленточкой стоял на трибуне Государственной Думы.

Конечно, и это серьезная травма для режима. То есть тогда качели были, и неизвестно, куда бы это могло повернуть, потому что во Внуково, я знаю, самолеты были некоторые наготове, в случае чего вывезти кого-то из страны. Поэтому…

И вот с тех пор этот урок выучен.

Конечно, поэтому люди, настоящие оппозиционеры, неважно, радикальных ты, умеренных взглядов, в этой системе абсолютно не нужны, и даже умеренные могут быть в какой-то момент опаснее.

Это означает, что вы с Навальным теперь даже не в одной лодке, это как-то странно прозвучало бы.

Мы в одном туалете.

Вы просто союзники.

Слушайте, конечно, я считаю, что все люди, которые сегодня противостоят власти, просто хотят они того или нет, но становятся союзниками. Да, он меня поддержал, я выходил в защиту, за свободу Навального. Невозможно, я просто объяснял, что в условиях, когда есть Россия палачей, которая может тебя отравить, посадить ни за что, убить и так далее, и есть Россия жертв, поэтому нормальный человек, даже если он не разделяет взгляды, не знаю, Гудкова, Навального или кого-то, он не может быть на стороне палачей. Он будет всегда защищать тех, кто находится в бедственном положении, да.

Вопрос на самом деле теперь встает, естественно, что делать дальше, как строить политическую работу при таком совершенно новом… Этой весной, это абсолютная неожиданность для всех, никто этого не ожидал, мы, раскрыв рот, это все переживаем на самом деле, и активисты, и политики, и журналисты, это широкий такой каток, который так или иначе по всем едет.

Это такой мощный блицкриг, мощная атака, у всех перехватило дыхание, настолько это было неожиданно и быстро. Результат ее в том, что протест подавлен, на улицы вряд ли кто-то выйдет, всем страшно. Страх ― это доминирующая эмоция. Я занимаюсь политикой, иду в Думу, значит, риск сесть в тюрьму надолго очень высок, что, собственно, вы только что испытали на себе. Дай бог, чтобы этим все ограничилось. Что в такой ситуации делать?

На самом деле в этой ситуации ты не можешь строить политические структуры, их уничтожат. Оппозиция, по сути, превращается в какое-то диссидентское движение, то есть оппозиции нет, есть просто оппозиционеры, есть разные люди, такие же как и все остальные. У нас нет каких-то особых преимуществ, статуса, мандата или еще чего-то.

Поэтому мне кажется, что здесь каждый должен делать то, что должен, и будь что будет. Логика абсолютно такая. Если ты можешь защищать в качестве адвоката кого-то, защищай. Если ты журналист и можешь рассказать о несправедливости, рассказывай. Если ты можешь организовать, не знаю, фандрайзинг, пожертвования для тех, кому нужно штрафы платить, и в поддержку политзаключенных, организуй.

Чего-то большого сделать, серьезный какой-то, большой политический проект невозможно. То есть когда мы в 2017 году тогда проводили муниципальную кампанию, это было прямо масштабно. На всю Москву у нас была тысяча кандидатов, мы собрали…

Политический Uber тот самый.

Политический Uber. Это было круто, масштабно, серьезно. Сейчас нет такой возможности, у тебя просто все разрушат сразу. Всех посадят, всех арестуют.

Как пришли на форум в Измайлово и просто всех задержали.

Да, как пришли в Новгород на Земский съезд.

Сейчас к Юлии Галяминой, да.

То есть невозможно. Но при этом надо понимать, что это не значит, что ничего не меняется в стране. Меняется, потому что власть в этой ситуации вынуждена постоянно совершать ошибки. То есть, грубо говоря, пример Беларуси: Лукашенко с помощью истребителя, да, решает проблему, арестовывает блогера. Результат какой? Минус три миллиарда помощи со стороны Евросоюза, санкции против «Белавиа», санкции против предприятий, потери около десяти миллиардов, кто-то считал, от пяти до десяти миллиардов долларов. Он даже от Путина столько не получит.

То есть ради, не знаю, какого-то безумного порыва, да, Лукашенко…

Мстительного.

Экономика Беларуси теряет десять миллиардов. То же самое и в России происходит. Когда, например, идет этот экономический форум, а параллельно отжимают предприятия, сажают людей, то совершенно очевидно, что это приводит к оттоку капитала, кадры уезжают, люди уезжают и так далее. Качество человеческого капитала снижается. Это все отражается на системе государственного управления. То есть этот режим начинает жрать себя изнутри.

Это они думают, что они сейчас с оппозицией борются, нет, они себя начинают просто поедать, они начинают бороться друг против друга. Правил никаких нет, значит, этого губернатора мы сейчас посадим, а вот его партнер, мы сейчас отнимем у него бизнес, и начинается, все. В какой-то момент это просто приведет к коллапсу режима, как это было, например, даже в конце восьмидесятых ― начале девяностых. Мне очень многие депутаты еще в те времена, начинающие демократы, Валерий Зубов мне рассказывал.

Из Красноярска.

В какой-то момент мощный этот Левиафан, да, необузданный Левиафан в виде Советского Союза с карательной системой ― и вдруг власть исчезла просто. Государство исчезло.

Но есть разница между сегодняшним днем и серединой восьмидесятых.

Да, конечно.

Когда Горбачев начинал перестройку. Есть серьезная разница. Гораздо более косная система коммунистическая, плановая экономика, которая разваливается, цены на нефть, которые упали. Сейчас более гибкий режим, который умеет приспосабливаться.

Дело уже не в деньгах.

Цены на нефть под семьдесят долларов.

Мы сейчас не про деньги говорим. По-моему, Немцов где-то в интервью сказал: «Да, жизнь стала богаче, но противнее».

Да.

И даже мое общение с простыми людьми, от следователей, которые прямо приходили и говорили: «Дмитрий, мы вам симпатизируем, мы не будем тут у вас полы поднимать, еще что-то, мы очень аккуратно все, вежливо, мы не понимаем, зачем нас вызвали, но приятно познакомиться». Всей группой. Я такого давно не встречал, да, единодушия, нормального отношения к себе. Меня в «Макдоналдсе» покормили опять-таки.

Дальше вэдэвэшник, с которым я сидел. Тридцать лет, прошел все горячие точки, он абсолютно не либеральных взглядов человек. Он просто кроет матом этот режим. И во всех социальных слоях просто ощущение, что это уже абсурд и дальше некуда. То есть на психологическом уровне что-то происходит, когда ты не понимаешь, зачем власть делает, принимает то или иное решение, потому что становится-то хуже, да. И люди начинают задавать вопросы потихонечку.

Плюс, конечно же, пандемия показала, что государства-то нет сильного никакого. Смертность растет и так далее, только в Москве хорошо организовано, здесь понятно, богатый город, и вакцина, и все, а в регионах-то вообще плохая ситуация, надо сказать. Плюс бизнес: все, у тебя нет возможности защищать бизнес, потребление падает, причем…

Вот этот революционный порыв ― его не видно сегодня.

А он не обязательно будет революционным порывом. Возможно, когда-то самим элитам эта политика будет невыгодна. И пока еще Путин является этим электоральным локомотивом режима, да, они пока вокруг. Когда он перестанет быть, выполнять функцию даже арбитра между всякими разными группами, а он уже перестает, потому что центр принятия решений один, остальные-то все страдают, то в какой-то момент вопрос даже внутри элит встанет, нужен нам такой гарант или не нужен.

А люди, как только чуть-чуть в элитах изменится настроение, когда к протесту, на протест выйдет уже… Не хочу говорить «Уралвагонзавод», мне не нравится разделение. Но выйдут простые люди просто, которым нечего терять. Это для нас свобода ― ценность и для людей, которых называли когда-то креативный городской класс.

Шахтеры были одной из движущих сил, важной, собственно, чуть ли не основной движущей силой перестройки в середине-конце восьмидесятых.

Конечно. Для простого мужика посидеть пять лет в тюрьме ― это вообще не проблема. Я об этом узнал, когда я общался с людьми, которые сидели. Да нас там кормят, там одевают круто, никогда такой одежды не было. То есть когда людям нечего терять и они выходят на протест, это совершенно другой протест.

И при этом я хочу сказать, что впервые, когда даже в поддержку Навального выходили, пусть там вышел не миллион человек, да, но очень важно, как к протестующим относились сторонние наблюдатели, да? Никакой критики, никаких наездов: вы на деньги Госдепа. Либо нейтрально, либо с сочувствием. Никакие селебрити не выступили в поддержку Путина. По-моему, Киркоров единственный, и то от него Алла Пугачева отписалась в инстаграме. То есть все равно настроения меняются.

Но тут мы возвращаемся к тому, с чего начали, что власть следит и даже начинает давить умеренных оппозиционеров, собственно, чтобы предупредить тот самый раскол элит, про который сейчас вы говорите. В этом смысле предусмотрительно Владимир Путин понимает, уж в этом он понимает так, чтобы у него блоха не пробежала между его ребятами.

Но при этом все равно умные люди, там же есть умные люди, они понимают, что после нас придут к ним. И даже пропагандисты, которые сегодня с пеной у рта доказывают, какой Путин великий, а оппозиция существует на гранты, они тоже под каток когда-нибудь попадут, потому что крокодилу постоянно нужно кого-то кушать.

Ваши личные планы. Журналисты, понятно, делай что должен и будь что будет, понимаем. В этом смысле для политика это что значит сегодня, для вас?

Михаил, помните фильм «Паразиты», нет? Который получил «Оскар».

Да.

Там были кадры такие, когда семья, когда их затопило, они в подвале где-то жили, и вот все они на матах в спортивном зале оказываются, и сын у отца спрашивает: «Пап, а какие планы?». Он говорит: «Сын, как ты думаешь, вот эти все люди, которые здесь, разве планировали сегодня эту ночь провести здесь? К сожалению, мы не управляем своими планами, жизнь вносит свои коррективы».

Да, мои планы были, я хочу, конечно, в выборах участвовать, в Думе, бороться за место в парламенте, заниматься законами, законотворчеством. Я прекрасно понимаю, что происходит. Я понимаю, что они готовы в любой момент уничтожить моих родственников, если я пойду на выборы, ― раз. Они в любой момент могут изменить меру пресечения и не пустить, да. Они уже, в принципе, зачистили все политическое поле, команда Навального не может участвовать, Андрей Пивоваров сейчас на два месяца оказался за решеткой, Юля Галямина…

Очевидная спецоперация, подготовленная…

То есть твои планы… Ну что, подписи собирать я точно не буду, это бессмысленно. Пятнадцать тысяч подписей. Я их соберу, не проблема, у меня команда, все есть.

Что будет, показал 2019 год.

Но понятно, что будет. Зачем бессмысленным делом заниматься? С «Яблоком»…

Значит, не выборы.

«Яблоко» сказало, что на съезде они примут решение. Окей, посмотрим, до съезда еще три-четыре недели, посмотрим, как будут события развиваться. Но я не испытываю каких-то иллюзий.

И это значит, что что?

Это значит, что должны быть какие-то другие формы политического участия. У меня, в принципе, есть мысли, это отдельный разговор. Конечно, сдаваться не нужно, нужно продолжать как минимум заниматься просвещением, назовем это так, да, то есть рассказывать…

Для Бориса Немцова, собственно, это было очень важное понятие.

Конечно, почему они и воюют против тех, кто занимается просвещением? Им не нужны умные люди, которые понимают, что в стране происходит. Так вот, от нас как раз зависит…

Раздавать доклады. Собственно, фильмы Навального ― это…

Конечно, доклады раздавать, общественные кампании, расследования ― все, что угодно, можно делать. И рано или поздно это даст результат, просто те люди, которые приходят в политику, в самом начале они считают, что сейчас три-четыре действия ― и что-то поменяется. Потом ничего долго не меняется, и все опускают руки, в деморализованном состоянии находятся. Я так уже двадцать лет, да, и становится хуже. Но развязка ближе.

У меня есть со съезда «Партии перемен» такое вот худи, написано: «Весна близко». У меня недавно журналист спрашивает: «Дмитрий, скажите, пожалуйста, весна ближе тогда, в 2018 году, когда вы впервые худи надели, или сейчас?». Я говорю: «Точно сейчас на три года ближе». Это не значит, что прямо близко или очень близко, но мы все равно приближаемся к какой-то развязке. Очень бы хотелось, чтобы это было без потрясений для нас, для страны, для общества, для граждан и все-таки был какой-то нормальный мирный транзит, по крайней мере, к построению правового государства. Пусть это не сразу демократия, но какое-то должно быть потепление, потому что дальше так невозможно, и это понимают все.

Дмитрий Гудков остается в статусе подозреваемого, слава богу, находится на свободе и думает над альтернативными методами участия в политике в той ситуации, в которой сегодня оказалась политическая оппозиция.

Решением Минюста России ФБК внесен в реестр организаций, выполняющих роль иностранного агента