Владимир, давайте сначала всё-таки вернемся к этой истории со сбитым самолетом. Она довольно важна, всё-таки главная новость получилась на этой неделе. Насколько возможно, что он намеренно был сбит сирийцами?
До конца такую версию исключать нельзя, потому что всё-таки комплекс С-200 не обладает, у ракеты нет активной головки самонаведения, она наводится по лучу с наземной РЛС. И, соответственно, оператор на земле, сирийский оператор до конца видел, во что он целится. Он видел, что это не истребитель, а большой самолет. И либо он, так сказать, действительно ошибся, либо это была какая-то преднамеренная ошибка, связанная с какими-то коварными планами столкнуть Россию и Израиль военным путем в Сирии.
Вот это, я думаю, один из вопросов, которые российскому руководству и военному командованию необходимо выяснить.
Там ошибиться трудно, если я правильно представляю.
Там ошибиться трудно, потому что отличить Ил-20 от F-16 на экране радара достаточно просто. Просто по размерам цели не сопоставимые. И по скорости, естественно.
Поэтому либо они действительно ошиблись и случайно нацелились на… Но он должен был сопровождать цель до конца, иначе ракета бы улетела в другое место и там самоликвидировалась бы.
Как вы оцениваете реакцию Путина?
Как абсолютно адекватную. Он, собственно, не повелся на все такие возможные угрозы. Надо помнить, что были исторические прецеденты, когда в начале 80-х годов отец нынешнего сирийского лидера Хафез Асад пытался так же втянуть Советский Союз в военные, в боевые столкновения с Израилем. Тогда Юрий Владимирович Андропов председателю КГБ на Политбюро докладывал этот вопрос и говорил, что это провокация наших сирийских друзей.
Поэтому Путин адекватно оценил эту ситуацию. Опять-таки не воевать же нам с Израилем, который конкретно в данном регионе в военном отношении значительно сильнее всех, в том числе нас.
Насколько то, что произошло, связано действительно с тем, что отменилась атака на Идлиб?
Думаю, никак не связано. Просто это официальная версия, которую мы выдвигаем, и обвинение в отношении Израиля ― это такой способ оказать на Израиль определенное политическое и морально-психологическое давление с тем, чтобы Израиль снизил свою вот эту вот активность в плане бомбардировок сирийской территории, которые и для нас, и для Асада, естественно, очень унизительны.
До чего тогда в результате всё-таки договорились Эрдоган и Путин и как оценивать эти договоренности? Что они означают? Потому что мы помним, еще две недели назад ситуация была очень напряженная. В Тегеране они не договорились вроде как ни до чего, по крайней мере, это так выглядело. Причем эти переговоры продолжались с августа, с начала августа. И опять ни до чего не договорились, и мы думали: «Сейчас всё начнется». Тем не менее не началось. В результате они пожали друг другу руки.
Всё-таки надо, видимо, исходить из того, что это пока еще промежуточное решение, которое выполнить будет достаточно сложно. Основная работа предстоит турецкой стороне. Там очень жесткие дедлайны висят до 15 октября.
Это они должны провести такую как бы селекцию, как я понимаю?
Фактически да.
Они должны отделить хорошую оппозицию от плохой?
Заставить их куда-то отойти, опять-таки непонятно куда. И вывести тяжелое вооружение. Соответственно, не факт, что та же «ан-Нусра», и они уже об этом говорят открыто, готова это сделать. / Верховный суд РФ признал «Джебхат ан-Нусра» террористической организацией. Ее деятельность на территории РФ запрещена. /
Соответственно, турецкой армии придется применять силу, там будут какие-то боевые действия.
То есть там начнется война Турции с отдельными элементами…
Я думаю, что турки будут пытаться это делать руками вооруженной сирийской оппозиции, которая подконтрольна, они будут пытаться как-то воевать с радикалами. Это в определенном смысле совпадает с нашими интересами и даже с интересами американцев, потому что, конечно, никто не собирался оставлять Идлиб в качестве такого большого убежища для «Аль-Каиды», да. / Верховный суд РФ признал «Аль-Каиду» террористической организацией. Ее деятельность на территории РФ запрещена. /
Выполнимость интересует.
Да. Но, естественно, решать эту проблему можно было, конечно, разными способами, и открытое военное наступление как раз было контрпродуктивно. Я уверен, что у Москвы не было большого желания.
С самого начала.
С самого начала, да.
Они тянули, они действительно тянули, это правда.
Да, давление было со стороны, конечно, Асада и частично иранских союзников, но иранцы в последний момент стали отъезжать. И соотношение сил, в общем-то, сирийцам не удалось там сконцентрировать достаточно больших группировок.
А почему Путин поменял точку зрения, притом что он действительно тянул и не хотел идти до конца, но тем не менее шел? По крайней мере, в дипломатическом смысле шел. И в Тегеране еще шел. И перестал.
Тегеран показал, что Эрдоган не пойдет на уступки, что для Эрдогана это действительно…
Что означает военный конфликт в том числе между Россией и Турцией?
Была высока вероятность боевых столкновений в этом случае. Естественно, это бы привело к очередному политическому кризису в отношениях с Турцией, который нам сейчас совершенно ни к чему. Собственно, Турция для нас весьма важный политический если не союзник, то партнер в Сирии.
И значительную роль, наверно, просто чисто как в таком упреждающем плане сыграл сигнал со стороны Соединенных Штатов, Франции и в меньшей степени, но тоже важный, со стороны Германии, что они будут рассматривать не просто применение химического оружия со стороны режима, но и вообще саму военную операцию в Идлибе в качестве основания для нанесения ударов по сирийским вооруженным силам.
То есть это прямая угроза.
Да, это была прямая угроза, причем она была послана по таким дипломатическим каналам. Спецпосланник госсекретаря по Сирии, посол Джеффри об этом как бы так вскользь сказал в СМИ, что любая атака приведет к боевым действиям со стороны Соединенных Штатов против сирийского режима. И это создало вот такую серьезную неопределенность в ситуации, в развитии ситуации в случае военного наступления, которую нельзя было игнорировать. И мне кажется, что Путин принял исключительно рациональное, реалистичное решение всё-таки вот сейчас попытаться с турками как-то это разрулить без военного конфликта.
Опять-таки ключевой вопрос остается: удастся ли отделить террористов от умеренных?
А дедлайн 15 октября что означает?
Речь идет всё-таки о зоне деэскалации. Не о полном разоружении, а именно о выводе из этого коридора в 15–20 километров внутри Идлиба. В принципе, наверно, в силах Турции и их союзников это обеспечить. Но это жесткий дедлайн.
А что это означает вообще для ситуации в Сирии теперь? Собственно, Идлиб был, если я правильно понимаю… Там еще на юге есть пара.
На юге. Есть северо-восток, который фактически под патронатом Соединенных Штатов и сейчас всё больше Саудовской Аравии. Курдские демократические силы Сирии.
Да. Что это означает вообще для перспектив Асада, который, собственно, при поддержке России фактически восстановил контроль над всей территорией, кроме вот нескольких отрезков, и вот теперь Идлиб ему не дают?
Либо соглашение с Турцией продержится и трансформируется в нечто большее, и тогда, наверно, полностью де-факто Асад не сможет восстановить контроль над всем Идлибом и, естественно, другими частями, там, где присутствуют американцы, французы и Турция. Но он остается контролировать самую главную, так сказать, часть, западную часть, полезную Сирию, где проживает наибольшее количество людей.
И тогда, наверно, возможен какой-то политический размен и какое-то политическое урегулирование, основанное на, скажем так, децентрализации, да. Такой чеченский вариант, скажем так, когда оппозиция сохранит свою власть и свой контроль над значительными участками территории, но при этом останется в рамках единого суверенного сирийского государства.
И мы приближаемся к этой точке на самом деле.
Мы, скажем так, сделали пока небольшой шаг в этом направлении, но удержится ли вот это соглашение между Путиным и Эрдоганом, пока вопрос открытый.
Фото: Михаил Метцель / ТАСС