«Гендерные исследования развращают молодежь»: ректор Европейского университета о возможных причинах отзыва лицензии

Фишман: Все смутно себе представляют, какая конкретно сейчас стадия и что произошло. Что означает отзыв лицензии, означает ли это, что университет прекратит свое существование, или еще будет инстанция, в которой можно побороться? Как обстоят дела?

Хархордин: В понедельник был суд, который был посвящен аннулированию лицензии. Суд занял формалистическую позицию и достаточно быстро рассмотрел дело, не входя в сущность того, были нарушения или нет, и принял решение о том, что лицензию надо аннулировать, надо следовать позиции Рособрнадзора.

Фишман: То есть все, расходимся?

Хархордин: Нет, у нас есть 30 дней на апелляцию. Естественно, мы подготовим все аргументы для того, чтобы апелляционную инстанцию заставить рассмотреть дело по существу. Если они 20 марта приняли решение, значит, у нас до 20 апреля время на подачу апелляции, потом должны назначить судебное заседание, там майские праздники. То есть, в общем, время еще есть, студенты так же ходят на занятия, все продолжается.

Фишман: Вы проигрываете эту апелляцию — дальше что? Потом уже все, все расходятся, студенты идут домой?

Хархордин: Если мы проигрываем апелляцию, конечно, другой вопрос. Это достаточно обычная процедура, но, правда, никогда к нам не применявшаяся: в течение 5 дней после проигрыша апелляции, я должен собрать всех студентов и спросить, хотят ли они перейти в другие вузы, которые предлагают подобные программы. После чего я должен позвонить знакомым ректорам, договориться в течение 20 дней о переводе их и попытаться предоставить это право тем студентам, которые пожелали это сделать.

Но тем не менее мы исходим из того, у нас нет бездумного оптимизма по поводу судебных баталий, но есть опыт переговоров с Рособрнадзором по поводу сложившейся ситуации, и после того, как президент Путин, соответственно, выдал поручение вице-премьеру Ольге Голодец…

Фишман: Это в феврале было?

Хархордин: Нет, это было в декабре, 9 декабря мы встречались, после первой попытки приостановить нашу лицензию. Ситуация выглядит достаточно однозначно. Учитывая, что мы разбирались по поводу аккредитации еще в марте-апреле, у них сняты давно все претензии по качеству нашего образования, то они понимают, что вуз, очевидно, хороший. Плюс недавно, когда подвели итоги рейтинга Минобрнауки, который они сами составляют каждый год, в 2016 году оказалось, что по научно-исследовательским показателям мы №1 из 830 рейтингуемых вузов. Ну то есть все более-менее понятно.

Поэтому когда мы вели переговоры, Рособрнадзор предложил, что вот, мы попали в такую юридическую коллизию, ребята, пожалуйста, может быть, вы сдадите лицензию побыстрее, а мы тогда закончим эту проблему, в которую мы все попали, и вы подадите на новую лицензию. По закону новое лицензирование, на это отводится 45 рабочих дней. Но учитывая, что мы у вас дневали и ночевали, можно сказать, такое большое количество недель прошлого года, и в этом году с вами судимся регулярно, мы все более-менее понимаем и надеемся, что вы пройдете лицензирование в более быстром порядке.

То есть в этом отношении ситуация, конечно, неприятная, потому что пока мы будем заново лицензироваться, студентов, возможно, придется переводить в братские или сравнимые вузы, где есть похожие программы, которые мы считаем качественными, которые захотят их взять, потом студентам надо будет возвращаться, и все это, конечно, неприятно. Но это не конец света.

Фишман: То есть вам говорят: на самом деле мы вас уничтожать не хотим, есть некоторая бюрократическая коллизия, в которую мы попали, давайте все вместе из нее выберемся, просто немножко все переоформим, все будет хорошо. Такое вы получаете сигнал?

Хархордин: Да.

Фишман: Так, может, так и есть, может, все в порядке? Так что мы все нервничаем тогда?

Хархордин: Это хороший вопрос. Мы нервничаем, потому что всегда есть миллион, как известно, неожиданных препятствий даже в хорошо отлаженных процедурах. Процедура лицензирования не менялась все последние годы, ну, например, вводятся какие-нибудь новые профстандарты с 1 января, и если мы первые должны будем лицензироваться с учетом этих профстандартов, это значит идти по минному полю. Нас убеждают, что они к нам не применимы, но надо все еще раз перепроверить.

Второй сюжет у нас, вторая проблема — с городом, который вдруг решил, что мы нарушаем правила аренды памятника федерального значения. И представьте себе, мы начинаем лицензироваться по-новому, лицензироваться же всегда нужно на определенное здание.

Фишман: А у вас еще вопрос со зданием подвешен.

Хархордин: Да. И тут город забирает здание — и лицензирование виснет тогда. И в этом отношении, естественно, есть некоторые непросчитанные факторы. Нам хотелось бы сначала разобраться со зданием с городом, по этому вопросу, а потом можно спокойно заняться тем, что мы понимаем, то есть это взаимоотношения по лицензированию с Рособрнадзором.

Фишман: Вы все-таки понимаете для себя, в чем дело и почему к вам так привязались все? Действительно, эта история продолжается уже давно, и, с одной стороны, вроде как ничего страшного, еще один шаг вперед, вроде как действительно какая-то просто бюрократия, и там потихоньку разберутся, да и вообще зачем. А с другой стороны, немножко нервно, потому что действительно никогда непонятно, что получится в результате. У вас есть свое собственное понимание, что происходит, чего к вам так привязались?

Хархордин: Вы знаете, действительно привязались впервые достаточно сильно и систематично, потому что депутат Милонов когда-то писал письмо в прокуратуру, это то, что мы видим…

Фишман: Да-да, что-то ему не понравилось в предмете ваших исследований, если я правильно помню.

Хархордин: Мы якобы заставляли студентов заниматься гендерными исследованиями, а это развращает мораль молодежи.  

Фишман: С точки зрения депутата Милонова, да. Это же какая-то ахинея, это же ерунда, так не может быть в нормальном мире, тут что-то не так.

Хархордин: Естественно. Тем более когда пришли 11 проверяющих ведомств. На самом деле, ситуация не так плоха, как рисуют СМИ, потому что из 11 проверок 9 ушли с обычными результатами — или ничего не нашли, или закончили малыми штрафами, исправлением моментальным и так далее. Две проверки остались, с последствиями которых мы разбираемся — долгая тяжба с Рособрнадзором, ну и теперь любовь или нелюбовь с родным городом.

То, что здесь задают вопросы все журналисты, что вы видите, какова настоящая причина, — мне приходится объяснять регулярно одно и то же, две вещи, которые надо сказать. Если в 2008 году, когда к нам пришли пожарные, и нас закрыли, по крайней мере, в закулисных переговорах выяснилась сразу причина происходящего, и мы сдали ненужный грант Евросоюза, закрыли программу, которая вызывала проблемы, и университет с пожарной решил свои проблемы в обозримое время, здесь за 9 месяцев, пока мы беременны этим кризисом, уже можно сказать, на сносях, не было ни одного предложения, которое бы звучало примерно так…

Фишман: Сделайте это, и от вас отстанут.

Хархордин: Да-да, и это решит ваши проблемы. То есть этого мы не наблюдаем. Второй вопрос, естественно, от любого журналиста — расскажите мне, ваша какая любимая интерпретация. Тут мне приходится заниматься рекламой собственного издательства Европейского университета и сказать, что мы скоро переведем книжку известного социолога Люка Болтански, которая называется «Загадки и заговоры», и он описывает, чем работа эмпирического социолога отличается от журналистского расследования и от судебного следствия. Они все занимаются спорными вещами — исследованием, расследованием и следствием, даже корень один — «след», потому что все идут по следам. Но работа разная.

Мы, как социологи, регистрируем, наблюдаем эмпирические факты, то есть мы видим верхнюю сторону айсберга. А есть ли нижняя — это не наша, к несчастью, задача, а, кстати, больше ваша задача, как журналистов, которые занимаются расследованиями и предлагают убедительные гипотезы, и есть ли невидимая сторона айсберга и какие могут быть очередные мотивы происходящего, если есть некоторые силы, которые мы не видим. Но, с другой стороны, это ваша работа. И я бы с радостью, если честно, послушал, соревнование устроил бы на наиболее убедительную журналистскую интерпретацию, которая соответствует наблюдаемым фактам, и тогда бы, наконец, сам понимал, что мы можем из всего этого вала эмпирики, которая на нас обрушилась с помощью проверяющих, разобраться и вычленить рациональное зерно.

Фишман: Спасибо большое.

На превью: Максим Блинов / РИА Новости