«Если не запугано до конца общество, не будут запуганы и театры»: итоги дела «Седьмой студии» для театрального сообщества

Но вопрос, мы можем, по крайней мере, рассуждать, оценить эффект, то, что в любом случае внимательно следил цех за тем, что происходит с делом Серебренникова.

Абсолютно.

Это факт. По крайней мере, это можно утверждать.

И надо сказать, я хочу здесь добавить, что была, к чести театрального сообщества, это была абсолютно единодушная поддержка. При том, что к Серебренникову, до его ареста, было неоднозначное отношение, далеко не все его поддерживали как режиссера, какие-то были эстетические разногласия и так далее, но, наверное, 95% сообщества поддержало, потому что они понимали, каких усилий стоило сделать эту «Платформу», сколько это стоит. Всем было совершенно очевидно, что невозможно украсть столько и сделать столько.

Понятно. Но эта поддержка звучала довольно тихо. То есть она, может быть, была стопроцентной или очень широкой, но выражалась она в том, что люди несли петиции в самые главные кабинеты. Не останавливались спектакли, не проходило каких-то акций, не было демонстраций протеста в любой форме. Челобитные царю, в такой форме можно, но это единственная форма, которую приняла эта поддержка.

Не совсем так, потому что в самом начале все-таки были какие-то пикеты. Во-первых, были пикеты, во-вторых, были постоянно какие-то выходы на поклоны с надписью «Free Kirill» и так далее, то есть это все-таки какие-то формы. Да, не было митингов, но делали то, что могли.

Обсуждалось, что то, что произошло с Серебренниковым, может произойти с каждым, с любым театральным режиссером. Любой театр, какой ни возьми, везде найдется какое-то обналичивание, к любому можно прийти, показать на какой-то дырявый стул и «преступное сообщество», и по полной программе. Если была такая цель, мы не знаем, запугать, насколько она достигнута?

Мне сложно сказать. Но, конечно, я думаю, в каком-то смысле это запугивание, в общем, запуганы люди. Я думаю, боятся подписать лишнюю бумажку, шаг вправо, шаг влево, в общем, вот я езжу по регионам и вижу, кто-то там отказывается от того, чтобы право финансовой подписи, потому что подальше, подальше от денег. Ну, в общем, в каком-то смысле это достигло своей цели, если целью было это, в чем я не уверен.

Ну, мы не можем этого утверждать наверняка, но значит это тогда побочный эффект, тогда можно так сказать. Кроме того, мы знаем, понимаем, все знают, что Кирилл Серебренников режиссер с четким таким либеральным взглядом, и соответственно, весь его подход к творчеству именно такой, это прогрессивное, современное, прозападное, не знаю, вестернизированное отношение к культуре и так далее. И поэтому он, возможно опять-таки, стал жертвой, то есть это связано с тем, кто он такой, каковы его взгляды на жизнь. Означает ли это, что нужно корректировать репертуар, смотреть за тем, что ты ставишь, не является ли то, что ты ставишь, слишком резким по высказываниям и так далее, есть ли такой процесс?

Достигло ли запугивание в отношении других театров, стали ли они корректировать репертуар?

Да, задумывается ли теперь цех о том, что собственно стоит в репертуаре, не является ли это слишком резким?

Ну, наверное, кто-то задумывается. Но знаете, что я хочу сказать, любой театр — это же ведь зеркало общества. И на самом деле это практически невозможно, и в общем-то, любой режиссер, любой театр в каком-то смысле соответствует ожиданиям того зрителя, которого он хочет у себя видеть. Это тоже надо понимать. И если общество все-таки, если не запугано до конца общество, то не будут запуганы и театры, это абсолютно сообщающиеся сосуды. Мне кажется, это важная часть.

Вот если говорить про современный сегодняшний репертуар, вот Москва театральная столица…

Серебренников может делать такие спектакли, может ставить такие спектакли, потому что именно на такие спектакли к нему пойдут и будут спрашивать лишние билетики у входа и так далее. А, допустим, бывший худрук театра имени Гоголя Сергей Яшин делал спектакли, которые, в общем, наверное, всех устраивали, устраивали начальство, но не были никому нужны, и залы пустовали. Вот дело еще в чем.

Кроме того, у нас за это время появились целые, появились такие консервативные бастионы внутри театров, внутри театрального цеха, на московской сцене и так далее. То есть это управляемый процесс со стороны Министерства культуры теперь, у нас как-то корректируется идеологическая линия в театральном искусстве? Или все-таки тоже так нельзя говорить?

Вот вы знаете, как-то они пытаются-пытаются корректировать, вот уже сколько лет пытаются, я имею в виду Владимира Мединского и так далее. В каком-то смысле даже в кино ему, может быть, это больше удалось, потому что там непосредственно процесс выделения грантов, вот это вот все. А здесь я не вижу каких-то таких результатов, действительно, что дело «Тангейзера» или дело Серебренникова вдруг как-то повлияло, и все сразу страшно испугались, сказали: «Ой, мы в домике, нас не трогайте, мы будем делать только то, что вы хотите». Нет, этого не произошло, все равно процесс какой-то продолжается. Его где-то там гнобят в регионах, где-то что-то происходит, но в целом, в общем, театр развивается примерно так, как он развивался до прихода Мединского.

То есть, грубо говоря, нет ни давления сверху, со стороны инстанций…

Давление есть. Оно не срабатывает, у них не получается, вот так скажем.

А в чем оно заключается, как это работает, что это значит?

Я имею в виду, что как говорить все время, толкать речи про патриотизм, про государственничество, про какие-то там традиционные ценности и так далее. Но театр от этого не изменился, потому что на самом деле это живая структура, ее невозможно задушить вот такими речами. Если только всех не посадить.

И соответственно, нет самоцензуры, как я понимаю?

Есть. Есть, конечно. Она есть у кого-то, а у кого-то больше, у кого-то меньше.

Я понимаю, что трудно оценить это, это не вода в стакане, сложно, наверное, померить. Но тем не менее, о каком-то тренде, о каком-то градусе говорить можно?

Нет, самоцензура, конечно, есть. Но надо еще все-таки учитывать, что это все-таки не СМИ, где самоцензура действительно. В СМИ это впрямую, ты говоришь о политике и только о политике. Это все-таки мы же имеем дело с человеческой душой, и поэтому здесь как-то немножко по-другому какие-то вещи работают. О политике тоже, но не только политика существо театра, скажем. Но мне кажется, что не удалось задушить театр.

Это хорошие новости. Есть ли какой-то, вы можете сказать о каком-то главном уроке, который театральный цех вынес из этого дела? Которое, мы надеемся, все-таки как-то теперь движется к какому-то счастливому финалу, и в общем, уже довольно быстро и скоро это произойдет.

Ой, не сглазьте.

Тьфу-тьфу-тьфу, разумеется. Я говорю, что мы надеемся.

Это все какие-то признаки такие весны, но это все может вернуться.

Да-да, конечно, пока не будет вердикта суда, мы, конечно, не знаем, что произойдет.

Абсолютно. Я не знаю, какие здесь уроки.

Ну, какой урок?

Я думаю, мне кажется, урок, как ни странно, не то, что все испугались и спрятались по домикам, а урок в том, что театральное сообщество все-таки может объединяться и может отстаивать своих, и может быть единым. Вот мне кажется, этот урок важнее. Если кто-то хотел действительно запугать, то в общем, они своей цели не достигли.

Думаю, что нашлись бы эксперты, которые с вами бы поспорили.

Наверняка.

Я видел, собственно, другие точки зрения, но тем не менее, хорошо что вы так оптимистично смотрите на то, как прошел театральный цех через это испытание.

Это все есть, но есть и другая сторона медали.

Спасибо большое.

Фото: Сергей Савостьянов/ТАСС