«Встают и кричат — авторы закона, у вас есть дети?» Оксана Пушкина о соперниках и принципах законопроекта о домашнем насилии

Оксана, здравствуйте!

Здравствуй, Миша!

О чем эта история? Если я правильно понимаю, этот проект закона достаточно новый в смысле того, что он вообще предлагает, в смысле концепции.

Совершенно новый, да.

В чем эта новизна?

Смотри, наш закон называется «Об основах профилактики домашнего насилия». Даже если мы криминализируем, обратно вернем 116-ю или ее не будем трогать, наш закон про некие правила поведения людей на сегодняшний день с учетом существующих в законе мер. Мы их объединяем, и таким образом этот закон, знаешь, из области морально-нравственных установок в обществе. Отныне после этого мы должны понимать: бить нельзя ни женщин, ни детей, ни стариков. Наш закон защищает не только женщин, просто среди жертв больше женщин.

Они слабее.

И их реально больше. 4% мужчин, такая статистика у нас.

Я оговорился, не только, да.

Большой процент стариков, когда приходят за пенсией, реальные примеры недавних дней, в один из домов к матери, и сорокалетний сын начинает ее избивать. И мы спасали эту бабушку, эту женщину, понимаешь?

Возьмем этот конкретный случай. Что поменял бы этот закон, поменяет, будем надеяться, для, соответственно, этой женщины?

Во-первых, на сегодняшний день реабилитационные центры для жертв домашнего насилия есть, но их очень мало. По закону они обязаны будут открываться в каждом из регионов, для этого денег не надо. Нас пытаются уличить, что мы «присосались» к бюджету. Это неправда, у нас есть уже закон об организации социальных учреждений. Он звучит иначе, но суть об этом. И уже мы голосовали за бюджет, где есть эта строка об этом законе. Ничего не надо, надо просто пересмотреть регионам, как сегодня тратятся эти деньги из этой статьи бюджета, и организовать это социальное учреждение.

Значит, мне будет куда позвонить.

Нет, во-первых, придет участковый.

Как он узнает?

Он узнает либо от соседей, либо ты заявишь, я не знаю, пришел в гости, или ты этой женщины пожилой (если мы говорим о ней) дочка, и вдруг ее брат пришел в состоянии никаком и начал: «Мать, дай денег», как это и было.

И тогда будет обязан прийти участковый. А сейчас он не придет?

Он может сейчас прийти, а может не пойти ― а зачем в семью-то вмешиваться? Разберутся, даже эти разберутся. А когда муж с женой? То есть в законе прописан ряд профилактических мер, которые направлены на сохранение семьи.

Вчера ко мне подошел один мой коллега, который был очень против, но у которого дочери, и дочери ему все объяснили. Он говорит: «Слушай, действительно, мне же предлагают вариант, даже если я перегнул палку дома, предлагают вариант, два варианта развития событий, чтобы не попасть в машину, которая тебя закрутит, и ты будешь отвечать за свои, так сказать… Мне предлагают охранное предупреждение для начала, это внесудебное, а потом и охранный ордер».

Это все очень важно. Что такое охранное предупреждение и кто его выдает?

Участковый.

То есть жена идет, жалуется.

Она может позвонить, она может написать заявление, да.

Он фиксирует эту ситуацию.

Давай возьмем ситуацию другую, иначе нам говорят, что мы феминистки, которые защищают себя.

Жертва вызывает полицию. Полиция выписывает предупреждение.

Приходит. Профилактическая беседа. Если это не удается, участковый может выписать охранное предупреждение.

Его смысл?

Смысл ― на этот момент сказать: «Дорогой тиран, у тебя есть возможность сейчас не загреметь в судебную машину. Руки убери, спрячь. Если ты повторишь это, то следующая история ― ты окажешься в суде». Вот и все.

Ордер, этот ордер ― это суд?

Это твой оберег на сегодняшний день. Знаешь, о чем я хочу сказать тебе, Миш? Мы сейчас с тобой рассуждаем, как мы рассуждаем с авторами законопроектов, те, кто дописывает его. Он еще очень сырой. Куда уйдет эта жертва, вопросов много. Хотя, с другой стороны, а почему мы должны думать, куда он уйдет? Если мы выселяем людей за то, что они не платят за коммунальные услуги, мы же их выселяем, несмотря на то, что это их недвижимость, скажем так, да? А здесь человек, который причинил тебе не просто вред здоровью, фактически это угроза жизни.

Поэтому здесь очень много сегодня деталей.

Которые надо обсуждать, я понял.

Да. И мы это делаем. В Совете Федерации собирается рабочая группа непосредственно по закону, который написан, и дальше они уже будут обсуждать каждую строчку. Это очень серьезная тема. Мы прописываем, чтобы ты понимал, это как передачу новую сделать, мы прописываем понятия.

Каждый закон начинается с понятий. Почему не семейно-бытовое насилие? Потому что дальше надо прописывать, что есть семья, а у нас нет семьи, не прописано.

Могут быть люди, которые просто живут вместе.

Поэтому мы идем по пути домашнего насилия. Это понятие для тех, кто живет и в браке, и вне брака, это и старики и так далее, это бывшие супруги.

Понятно.

Дальше виды насилия надо прописать? Надо прописать. Что есть психологическое насилие? Меня спрашивают. Вот сейчас юристы, правовики расписывают все детально.

Но я тебе хочу сказать, что все мои слова о том, что это закон для сохранения семьи, потому что у нас слово «профилактика» вообще в государстве не приживалось никогда, мы наконец попытались все меры собрать. И мы пришли обсуждать в Госдуму на парламентские слушания не проект закона, как ты сказал в начале сюжета. Это был не проект закона, мы обсуждали методы, новые методы в борьбе с домашним насилием.

Которые будут записаны в проекте закона.

Новые методы, нет-нет-нет. Один из методов ― мы предложили закон. Предложите другие.

Понятно.

Встают люди и говорят: «Слушайте, а зачем нам новый закон? У нас есть закон о системе правонарушений, давайте его доработаем». Хорошее предложение, конструктивное? Отличное. Вот о чем мы говорить должны были.

Но в этот момент встают люди, движение «Сорок сороков», которых я пережила в «Матильде», которые позволяли себе чудовищные вещи, нам пришлось с Ириной Родниной написать в ФСБ запрос на предмет их экстремальных действий. И они опять появились, и они говорят, и переворачивается все сразу.

«Ювенальная юстиция!». В законе вообще этого нет. У нас сегодня дети и так уже защищены, они сегодня могут то-то-то, согласно Семейному кодексу. У нас есть служба опеки. Ее надо реформировать, ее надо модернизировать и так далее. Это другая история, мы не про это вообще. Нам вменяют в совершенно непотребных выражениях с трибуны Государственной Думы, как они прошли туда, мы не знаем. Видимо, наши коллеги решили, так сказать, жареного подбросить в стены Госдумы. Начинают буквально с оскорблений.

Потом встают отцы восьмерых детей, сидят они, развалившись, перебивая спикеров и так далее, и так далее, перебивая людей, которые оказывают сегодня помощь. Это люди из реабилитационных центров, из Астрахани к нам приехали. Я видела эту работу, это 24 часа. И они встают и кричат: «Вы кто, авторы закона?! У вас есть дети?! Лесбиянки и геи! И трансгендеры! Вы рушите!»…

На подсознательном уровне люди понимают, что вторгаются в их какую-то сферу защищенного вот этого домашнего, что я же…

Миша, а теперь правильный вопрос: как мы дожили до такой жизни, что мы не можем нормально, спокойно разговаривать конструктивно? Мы же пришли поговорить в этих стенах конструктивно. Никто не может, разучились, и мы это сами допустили, понимаешь?

Да, есть недоверие к власти, безусловно. Но это, пожалуй, один из немногих законов, который пришел снизу. Мне принесли этот законопроект, я избралась, и ко мне пришли женщины: и жертвы, и те, кто работает, и иностранные агенты.

Это важное обстоятельство.

Конечно. И когда сегодня моих, так сказать, соавторов по законопроекту, правоприменителей, Мари Давтян, которая защищала Маргариту Грачеву, людей, которые сегодня защищают сестер Хачатурян… Если бы был наш закон, дела сестер Хачатурян не было бы сегодня и девочки бы не сидели.

Они бы не убили своего отца.

Они бы ушли. Они бы не убили, они бы знали, что если они сообщили, то им есть куда идти.

И полиция бы отреагировала.

И они бы пришли в реабилитационный центр, с ними бы работали психологи, юристы и так далее, и так далее. Некуда идти, никто ничего не знает и так далее.

Поэтому все, что происходит, ― это абсолютная вакханалия. Мы сегодня смотрим, каждый день в Государственную Думу приходит по тысяче подписей «Уберите Пушкину из Комитета по вопросам семьи, женщин и детей». Вызвали специалистов, смотрим платформу: зарегистрировано в Америке. Сидит кто-то и кнопку нажимает. Проверяем, да.

Давайте я вас спрошу. Вы считаете, что это организованная кампания?

Конечно, безусловно.

Тогда логично спросить у вас, а кто ее организовал?

Мы разбираемся. Ребята, шутить так нельзя с нами. Если вы позволяете себе такие вещи оскорбительного содержания, вы вносите смуту, вы пишете президенту и сбиваете с толку людей очень серьезных… Мы ничего противоправного не сделали, мы подготовили один из методов. Мы считаем (и нас много, разумных людей, которые работают на земле), что так может быть правильно, а может и не быть.

Вы сказали, что этот законопроект пришел снизу, и сама идея, и, собственно, то, во что он превращается, и это важнейший факт. Но есть ли у него, у этого законопроекта, поддержка? Поддержка наверху, поддержка где-то.

Давайте расскажу. Я же обо всем могу рассказывать.

Это очень важно для его будущего.

Значит, я рассказываю. Единственный человек, кто может это услышать, разобраться и дать отмашку, ― это только президент. Наша задача сегодня ― сформировать мнение, прописать так тщательно все и доказательно, чтобы в очередной раз не подвести президента.

Вот мое мнение, оно абсолютно только мое, что декриминализация побоев была большой ошибкой. Из того, что ты сказал в самом начале сюжета, это самый латентный вид преступлений. А) жертва не защищена; б) это не в традициях российских ― бить. Это не про семейные ценности вообще.

Но Владимир Путин тогда поддержал декриминализацию, это все-таки факт.

Я помню это очень хорошо. Я помню, что нам удалось все-таки с коллегами перенести это на после Нового года, и я помню это очень хорошо, по-моему, я три месяца еще сидела и не очень понимала, как действовать. И тем не менее и Павел Крашенинников говорил, что это ужасная мера, и Андрей Исаев, мой коллега, говорил: «Да, это чревато». Но тем не менее коллектив, команда. Здесь тоже, понимаешь, правила игры есть. Но нам удалось перенести.

А потом я помню финальную точку. Мама из Омска, девочка ― художественная гимнастка. Я помню эту статью даже. Она ночью ходила к холодильнику, и мама ее, так сказать. И в школе увидели побои и маму, естественно, хотели привлечь. И, по-моему, привлекли. И вот эта история была финальной. Я помню, что была то ли «Прямая линия» с президентом, то ли не помню что, и задали вопрос: «Владимир Владимирович, как вот так?». Он говорит: «Как, а что, еще не?».

Да-да, было такое.

Все созвонились, мне все сказали: «Всё, мы проиграли эту борьбу».

Да, просто так вопросы не задают на «Прямых линиях» президенту, вообще он просто так редко что-то говорит в простоте.

Да, и мы это понимаем.

То есть не случайно эта статья как-то попала к нему на глаза. Теперь задача в том, чтобы достучаться до него с вашей стороны.

Достучаться. С моей стороны ― ладно…

Найдутся ли здесь помощники?

Я очень верю в здравый смысл, в поколение, кому за двадцать пять. Это другие люди, это другие ребята, молодые, и их мнение невозможно не учитывать. Они не хотят жить по принципу «бьет ― значит любит».

Какой план дальше?

Расскажу. Мы провели слушания по поводу «да ― нет», мы увидели, кто наши, скажем так, оппоненты. Они неубедительны, они бездоказательны, там сплошные эмоции. Эмоции, потому что нет закона, о чем говорить? И следующий этап ― это непосредственно написание закона, в Совете Федерации собирается группа, 26 человек в нее входит, обе палаты, правоприменители, общественные деятели. После этого мы будем обсуждать, а потом мы будем вносить, мы будем договариваться, кто вносит этот закон. Если мы понимаем, что он сырой, мы не будем подводить президента.

Не бойся быть свободным. Оформи донейт.