Лия Ахеджакова: никогда не думала, что буду сочувствовать олигарху

Ахеджакова: Я же не политик. Я просто по другой статье. «Я не могу молчать» статья называется.

Филипп: Хорошо, переформулирую вопрос: что для вас Ходорковский сейчас, после 10 лет подписания писем, хождения на митинги в его поддержку? Он по-прежнему сидит.

Тимофей: Я бы еще добавил подписание писем в защиту Василия Алексанина, тоже сотрудника Ходорковского, тоже немаловажно. Это еще одна жертва этого дела.

Ахеджакова: Вы забываете еще Платона Леонидовича Лебедева, который также в заключении 10 лет. Я, во-первых, никогда не думала, что у меня душа будет болеть за олигарха. Это для меня странность великая, что какие-то произошли невероятные перевороты в смыслах, и более того, сейчас еще, поскольку я стала дружить с его родителями (так сложилась судьба, через этот лицей Ходорковского, через каких-то общих друзей, журналистов, я стала дружить с Борисом Моисеевичем и Мариной Филипповной). И вот уже на день рождения хожу. Мы с Эльдаром Александровичем пропилили через все дороги, чтобы поздравить с днем рождения.

Филипп: С Рязановым?

Ахеджакова: Да, с Рязановым. Мы с ним тут очень солидарны. Я вижу, как Марина Филипповна держит этот телефончик, именно на который никто не будет звонить, а только Миша позвонит, что он сейчас стоит в очереди, раз в неделю к телефонной будке он стоит в огромной очереди. И вот она держит – сейчас раздастся звонок от Миши, и она разговаривает. Она же человек очень выдержанный, но я вижу, как она держит этот телефончик, и когда он зазвонил, этот телефончик, что с отцом и матерью. Это надо видеть, ребята. И для меня это еще… Эта боль особенная. И потом, я на суде была. Я, как дура, поперлась на этот суд, чтобы мне никто ничего не впаривал, чтобы я своими глазами… Я не хочу ни вправо, ни влево. Я не хочу быть идиоткой, которую будут использовать. Я пошла на этот суд. Передать это невозможно. На наши суды ходить нормальному человеку нельзя. И сейчас, когда я пошла в этот Мосгорсуд, когда еще в Мосгорсуде, это невозможно! Происходит переворот какой-то в тебе! Это такое охватывает бессилие! Такая ненависть. Такая невозможность помочь!  И ты видишь, что на твоих глазах издеваются над людьми, над тобой, идет фарс. Там исполняется какая-то пьеса!

Тимофей: Вы говорите о «Болотном деле»?

Ахеджакова: Нет, я сейчас обо всем, я о наших судах.

Тимофей: Но Навального же не посадили.

Ахеджакова: Там я не была, я не видела, я только по телевизору.

Тимофей: Свет есть в конце тоннеля.

Ахеджакова: Это не свет, это другие закоулки, я в них не разбираюсь. А  еще мы разберемся в них, что это за закоулки такие.

Тимофей: Угрожающе звучит «еще разберемся».

Ахеджакова: Что за лабиринты… Но наш суд я познавала… Вот на втором суде Михаила Борисовича, Платона Леонидовича в Мосгорсуде. При мне, коротко скажу, привели четырех лжесвидетелей. Бритые четыре такие головы…

Тихон: В смысле омоновцы?

Ахеджакова: Нет, это были эксперты. Четыре эксперта пришли. И Платон Леонидович тогда, у него столько лежит материалов дела, он их не смотрит, он их знает… Тут никто не знает, это обнаруживается в ту же минуту. И главное – моя любовь – метафора нашего правосудия: прокурор Лахтин. Вы видели его, все журналисты его знают. Это человек-метафора. Он не разбирается в этом уголовном деле, там много очень,  я бы не разобралась.

Тимофей: Но он хорошо выполняет свою работу, что говорить.

Ахеджакова: Там был момент такой. Четыре лжесвидетеля. Платон Леонидович говорит: нельзя ли по очереди, чтобы каждый свое лжесвидетельство говорил? Сначала очень этот судья – этот судья был милый – долго спорил, что нельзя, пусть сразу все четыре свидетельствуют. Наконец, их выгнали, по очереди будут, добился. И вот постепенно выясняется, что все четыре «не помню», «не знаю», «не подписывал», а если и подписывал, то «не помню когда», «не помню что», «не помню где».

Тихон: А главное – «не помню зачем».

Ахеджакова: Если бы не светлая голова подсудимого, то вообще нельзя ни в чем разобраться, в этом фарсе. И была изумительная минута, когда, как черт из бочки, выскочил Лахтин и стал кричать: «Ваша светлость…» или как он…

Тихон: «Ваша честь».

Ахеджакова: «Ваша честь, я протестую». И вдруг вот в эту щель, в которую обязан говорить подсудимый. Сидят два могучих интеллекта. И Платон Леонидович говорит: «Лахтин, сядь». Тот вскочил еще выше и сказал «Ваша честь, я протестую». Вдруг усталым голосом судья сказал: «Правда, Лахтин, сядь». Я захохотала. И рядом со мной сидел Каспаров. Мы засмеялись. И вы знаете, меня не вывели, а из-за меня пенсионерку какую-то вывели в наказание, что нельзя смеяться. И тут тоже в Мосгорсуде, когда я пошла (вот судят сейчас ребят наших бедных за «Болотное»).

Тимофей: «Болотное дело» - продолжение дела Ходорковского? Или это не связано?

Ахеджакова: Это наша судебная система, с которой мы, несчастные, постепенно знакомимся.