Ирина Прохорова: «Власть совершает чудовищные ошибки, потому что перестала понимать настроения людей»

Ирина Прохорова: Произошел поколенческий слом, молодые люди становятся политически активными, что, например, в нашем, последнем советском поколении совсем не присутствовало. Мы так устали от идеологии, от навязчивой советской политики, что нам хотелось деполитизации (что, возможно было ошибкой моего поколения). А здесь совершенно очевидно: есть революция не только достоинства, но, я бы сказала, революция права. Появились действительно серьезные лозунги, связанные с соблюдением конституции, с правами и свободами. То есть странным образом идет переосмысление того самого диссидентского наследия, которое очень долго казалось маргинальным.

Юрий Решето: Я недавно общался с Эллой Памфиловой, и она назвала протестную молодежь птенцами Путина. Другие говорят снисходительно: это навальнята. Так кто они все-таки? Кто больше их взрастил?

Мне кажется, что это вообще ложные категории. Это просто молодые люди, которые выросли уже не в советской стране, пусть и при всех издержках постсоветского периода, которые долгое время не подвергались тем системным и систематическим унижениям, каким подвергались все советские люди, даже мое самое последнее советское поколение... Хотя если сравнить с поколением моих родителей, бабушек и дедушек, мы жили прекрасно, тем не менее, это все-таки была очень жесткая решетка — система, которая прессовала индивидуальность. И вот мы видим, как молодые люди, которые выросли в более свободном обществе, с доступом к информации, становятся движущей силой такой эволюции, я не знаю, революции...

Протесты против пенсионной реформы, протесты против мусорного полигона на Севере, протесты против строительства церкви в парке в Екатеринбурге, протесты в Москве и Питере против нечестных с точки зрения оппозиции выборов, которые переросли в протесты вообще против политики властей… Что происходит? Что за поворот такой?

Мы очень многого ожидали от 1990-х годов.  Конечно, было очень много иллюзий. Много активных людей в постсоветский период пытались сделать и сделали важные вещи. И тем не менее: у советского человека есть свои границы. Сформированный той средой, теми представлениями ресурс того поколения абсолютно исчерпан. И то, что мы видим сейчас, - это выход на социальную арену нескольких других поколений, которые начинают диктовать повестку дня.

То, чем пугают сегодня в России, — это Майдан. Вы хотите Майдана?! Это опасно!

Дело в том, что чем больше давится нормальная, здоровая, политическая активность граждан, тем призрак Майдана всё ближе. Вспомним 1990-е и 2000-е годы, когда можно было еще выходить на все демонстрации, когда бесконечно были митинги и демонстрации, - и всё было нормально. Вообще-то это часть нормальной демократической жизни, которая, кстати говоря, очень помогает власти сориентироваться вовремя. Это самый незатратный способ понять общественное мнение, принять правильные законы или наоборот - отменить, пойти на какие-то компромиссы.

То же и свобода слова. Свобода слова - это бесплатный способ еще раз понять спектр и разброс общественного мнения, недовольства людей. Как только все это убирается, страна становится загадкой для самой себя. И власть начинает совершать чудовищные ошибки ровно потому, что совершенно перестала понимать настроения людей и состояние в стране. Этот взрыв по поводу выборов в Мосгордуму - классический пример, потому что власть совершенно не поняла, что наступило другое время, что появляются нормальные новые политики, которые хотят мирными способами в парламентах добиваться более справедливых законов, что необходимо с такими людьми кооперироваться... Никуда не денешься!

А вместо этого мы видим такой классический советский способ решения проблем: не пущать, гнать и так далее. К чему это привело? Из абсолютно невинной ситуации это привело к невероятному взрыву возмущения.

Вы издатель, выпускаете книги, журналы... Вы как-то сталкиваетесь с цензурой?

На сегодняшний момент, поскольку моих три журнала и издательство связаны с почти академическими дисциплинами, пока я этого не вижу. Я бы сказала, что, наверное, книжный рынок — почти последнее вполне свободное поле. Хотя зона умолчания уже возникает и здесь. Многих тем просто не касаются — на всякий случай... Например, всего, что связано с церковью, с какими-то политическими моментами. Это самоцензура, потому что людям довольно страшно. Идет процесс ресоветизации или поворот в консервативную сторону. Современное становится опять подозрительным и нелояльным. Это типично советский синдром.

Но многие высокие чиновники очень часто заявляют о том, что они против цензуры, обличают самозванных цензоров...

Я бы сказала так: если вы выпускаете джина из бутылки, его обратно загнать уже нельзя. Недовольных, возмущенных какими-то художественными практиками было много всегда. Все 1990-е годы и 2000-е были какие-то скандалы, но на культурном уровне. Что нормально. А когда это уже перетекает в сферу уголовного кодекса, а не художественных споров... Мы видим, как все эти художественные споры решаются в судах, причем наказанием художников... Что стало рычагом устрашения общества вообще.

Это вы называете возрождением тоталитаризма?

Не думаю, что тоталитаризм можно возродить. Это все-таки другая страна, другое общество, другой мир. Но консервативные, изоляционистские тенденции как попытка реванша, конечно, существуют. И они опять-таки транслируются людьми более старшего поколения.

Проблема тоталитаризма заключается в том, что он всегда пытается решить сложные вопросы простым способом. Как правило, в конечном результате простой способ — это, как у нас говорят, к стенке поставить.

Не бойся быть свободным. Оформи донейт.