Россиян пугают цены в магазинах, дорогая нефть больше не помогает, а власть выталкивает бизнес в офшоры

В выходные нас удивили журналисты Международного консорциума новым офшорным досье, на этот раз с таким красивым названием — «Райское досье». И хочется его обсудить уже не с точки зрения всех этих ярких персонажей, которых мы там увидели, хоть и обошлось там без больших сенсаций по российской части на этот раз. В целом воздействие того на экономику, что у нас элиты, бизнес довольно активно используют офшорные юрисдикции, но всякий в своих целях, что это значит и с точки зрения того, какие стимулы это дает, как это воздействует на показатели оттока, притока капитала, хорошо или плохо?

В целом это такое обычное зло для любой экономики, не только российской, что бизнес использует офшорные юрисдикции для того, чтобы минимизировать налоговую нагрузку. В большинстве развитых стран, не только в России, не секрет, налоги большие, и чтобы получать больше прибыли, люди используют офшорные юрисдикции. Но бывают случаи, и наш случай такой, когда, в общем-то, это явление носит такие преувеличенные и, можно даже сказать, клинические масштабы, когда десятилетиями существенная достаточно доля выручки, в том числе и экспортной выручки, и прибыли, которые получают компании, систематически выводятся в офшоры и больше в экономике не участвуют, не работают, не инвестируются, то есть либо инвестируются в других странах, либо вообще используются как сбережения.

К сожалению, это свидетельствует о том, что инвестиционный климат в стране оставляет желать лучшего, что люди не хотят рисковать своими деньгами. И, в общем-то, в нашей стране по показателям оттока капитала видно, что эта проблема была, есть и остается. Но наибольшие масштабы были, конечно, когда были высокие цены на нефть, когда была большая экспортная выручка, тогда был больший отток. В последнее время, после кризиса 2014 года, 2015-2016 год, в принципе, отток капитала сократился, но сейчас мы видим ситуацию, когда цены на нефть немного подросли, сейчас уже больше 60-ти, и опять возобновился отток капитала. То есть российская экономика экспортирует капитал.

Понятно. То есть в отличие от большинства развитых стран, у нас это не столько вопрос экономии налогов, в первую очередь, а вопрос того, что не хочется в стране дальше распоряжаться этой прибылью, выручкой. А тогда от налогов, раз уж мы упомянули нефть, перейдем к этому. Действительно нефть нам сейчас преподносит приятные рекорды, уже 64, сегодня специально посмотрела.

И здесь как раз хотела обсудить, напомню нашим зрителям, может быть, вы не знаете, кто интересуется чуть глубже экономикой, советую вам очень читать материалы Центра развития ВШЭ, это комментарий о государстве и бизнесе, с такой, может быть, пугающей аббревиатурой КГБ, но это не про то КГБ, это про экономику. И хочу обсудить как раз статью Натальи Васильевной в октябрьском выпуске КГБ, которая так и называется: «Что у нас растет, кроме нефти?». То есть я верно понимаю, что сейчас мы не очень чувствуем вместе с ростом цены на нефть соответствующего темпа роста, прироста, точнее, экономики?

Я бы сказала так, что прирост экономики есть. Собственно, у нас по второму кварталу 2,5% прирост ВВП, в целом за полугодие — 1,5%, но сейчас мы видим в третьем квартале, что темпы роста замедляются, как ни странно, хотя цена на нефть продолжает расти. И, в общем-то, рост этот сконцентрирован только в небольшом количестве секторов, секторов экономики. И это связано с тем, что российская экономика сейчас не так реагирует на рост цены на нефть, как это было еще несколько лет назад. Несколько лет назад большая часть экспортной выручки, особенно в 2010-е годы, после кризиса 2008-2009 года, через бюджетный канал поступала в экономику. Я напомню...

То есть это зарплаты бюджетников, пенсии, да?

Зарплаты бюджетников, пенсии, госзакупки, госинвестиции. Я напомню, что у нас в 2012-2013 году при ценах на нефть выше 100 бюджет был практически безпрофицитный, то есть мы сколько денег получали, столько их в экономику и поступало. И, конечно, этот уровень цен на нефть чувствовался.

Сейчас у нас другая бюджетная политика. У нас введено и действует, пока временное, со следующего года постоянное бюджетное право, что все сверхдоходы от нефтегазовых налогов при цене выше 40 долларов за баррель изымаются бюджетом и должны накапливаться в резервные фонды на черный день, на случай кризиса. В принципе, этот механизм себя оправдал в два предыдущих кризиса, и поэтому Минфин принял такое решение.

Сейчас на самом деле достаточно жестко это соблюдается. И у нас при росте доходов бюджетной системы на 15-17% в номинальном выражении расходы федерального бюджета растут на 4%, консолидированного бюджета — на 6%. То есть мы сберегаем. И поэтому, в общем-то, зарплаты практически не повышаются, пенсии индексируются только на инфляцию, сокращаются расходы по многим госпрограммам. И в результате, конечно, доходы у многих людей, которые связаны с бюджетным сектором, как прямо, так и опосредованно, они растут гораздо медленнее или вовсе не растут. И мы наблюдаем такое явление, что у нас стагнирует товарооборот, услуги, у нас до сих пор падают...

Люди боятся тратить деньги?

Да, падают доходы населения, хотя вроде как с точки зрения внешней конъюнктуры ситуация улучшается.

У нас есть звонок. Здравствуйте, Ольга, если я не ошибаюсь, вы в прямом эфире, пожалуйста, задавайте ваш вопрос.

— Здравствуйте, добрый день, спасибо большое за предоставленную возможность задать вопрос компетентной вашей прекрасной гостье. Спасибо вам, Маргарита, с удовольствием слушаю ваши передачи и других ваших ведущих, но я не забываю об Анне Николаевне. Я считаю, что ей премию.

Спасибо.

— У меня такой вопрос, вернее, два вопроса. Я хотела узнать по поводу офшорных зон. Первый вопрос: можно ли это считать как золото партии, закрома Родины? И второй вопрос: меня интересует такая страна в Европе, она, в принципе, находится в центре, как Албания. Недалеко находится Греция, там открыто все, люди ездят туда отдыхать, а Албания, как и в советское время, была закрытой страной, хотя как будто там и коммунистическое направление было, и сейчас она достаточно закрытая. Как в экономическом отношении, насколько можно ее расценивать как будущего экономического партнера?

Спасибо большое. Давайте тогда по порядку. Сначала с офшоров. Грубо говоря, что там? Это какие-то вывезенные деньги каких-то околовластных кругов, что за деньги уходят в офшоры? Я так чуть переформулирую, наверное, вопрос.

Я бы сказала, что в офшоры уходят любые деньги, как чисто деньги бизнеса, так и, в общем-то, деньги чиновников, которые заработаны не в бизнесе, говорят обычно о коррупции в таких случаях. И не секрет, что в нашей стране очень сильно аффилированны чиновники с бизнесом, поэтому это сращивание оно позволяет иметь доходы на стыке, отчасти это доходы от бизнеса, отчасти это административная рента, и, конечно, все эти деньги, все доходы могут выводиться в офшоры. И я думаю, что это такое совершенно общее явление.

Понятно. То есть все, что заработано каким-то не очень ясным путем, хочется припрятать и лучше сохранить на черный день. И тогда уже в международную экономику чуть ударюсь. Мне кажется, вопрос актуален для нас. То есть, получается, рядом есть страны, которые прогрессируют и как-то в Евросоюз Греция вступила, пытается подтянуться, и ее соседка, в общем, которая остается закрытой. Насколько здесь есть шанс действительно у таких стран как-то подтягиваться к общему уровню и в чем здесь рецепт текущего неуспеха и, возможно, рецепт будущего успеха?

Практика и опыт показывает, что чем более открыта страна, чем более она дружелюбна к торговле и к притоку иностранных инвестиций, тем более она успешна. Если мы посмотрим на Восточную Европу, я так понимаю, что там был приведен пример Албании, я, к сожалению, о ней не очень много знаю, видимо, потому что она на экономической карте не особенно выделяется своими достижениями. Но если мы смотрим на такие страны, как Чехия, которые в свое время делали ставку активную на приток иностранных инвестиций, то, в общем-то, им удается не только сохранять, но и развивать собственную промышленность и машиностроение, и туризм, и другие отрасли. И, в общем-то, их разрыв в уровне жизни с той же Германией, в принципе, он сокращается.

И если смотреть другие страны, которые, наоборот, стараются как-то пойти по пути закрытости,или поддерживать только отечественного производителя, как-то педалировать эту тему, например, как Венгрия, но, судя по экономическим успехам, у них дела обстоят хуже. Хотя, казалось бы, такая патриотическая риторика, и люди болеют за свою экономику, но результат при этом хуже, чем если нацеливаться на сотрудничество. Это просто практика.

Но все это звучит довольно знакомо. А мы насколько в реальности идем по пути такой закрытости, или это у нас ограничивается только риторикой, а все-таки реальные меры закрытости мы пока не предпринимаем, вы как считаете?

Мы все-таки, конечно, предпринимаем реальные меры закрытости, стоит вспомнить наши контрсанкции, в общем-то, благодаря которым наше сельское хозяйство растет, но тем не менее конкурентоспособность этой продукции не растет, мы все это прекрасно знаем. В сфере импортозамещения у нас реализуются определенные программы, в частности, у нас госзакупки по ряду видов продукции допускаются только у отечественных производителей или, во всяком случае, очень сильно ограниченные возможности участия в конкурсе импортных товаров.

Время от времени говорят о том, чтобы прекратить или ограничить закупки зарубежной авиатехники, лекарств. Эти вопросы особенно пугают, потому что здесь качество продукции оно связано напрямую с рисками для жизни и здоровья людей, и, получается, что это за счет потребителя, получается, что развитие этих отраслей, даже если они получают преференции, то оно напрямую вредит потребителю.

Здесь же еще не только импортозамещение, еще экспортные возможности. Но у нас, к сожалению, как всем известно, большая часть экспорта остается сырьевой, это не только нефть и газ, но там металл и лес, то есть все традиционные направления они лучше себя чувствуют. А что касается такой продукции высокой степени переработки, то здесь гораздо хуже успехи, тут два момента. Один момент связан, собственно, с конкурентоспособностью по качеству. Другой связан с барьерами. У нас, несмотря на то, что действует достаточно давно программа по повышению нашего места в рейтинге Doing Business, в том числе рапортуем об успехах, тем не менее, я могу сказать, что экспорт или импорт требует до сих пор десятков, 14 документов, я знаю, есть группа товаров, по которым требуется 14 документов для того, чтобы оформить ввоз или вывоз. То есть здесь все остается на том же уровне. То есть таможенная служба — достаточно сильная группа, которая, в общем-то, свои интересы продолжает отстаивать.

То есть у нас такие ползучие барьеры, так по чуть-чуть, вроде бы без крайних мер, которые бы сразу всех испугали, но контрсанкции, видимо, геополитически принято обосновывать. А у нас есть еще звонок. Сергей, здравствуйте, вы в прямом эфире, пожалуйста, задавайте ваш вопрос.

— Здравствуйте. Я сейчас хочу задать вопросы экономисту. Недавно где-то в Крыму, по-моему, было совещание или что, 30 государств присутствовало там. Насколько эти серьезные лица, которые там вообще присутствовали, вообще насколько они серьезно могут поднять экономику Крыма и кто там присутствовал? Это раз. Второе: они же ведь понимают, что крупные компании, которые связываются с Крымом, они понесут убытки? Что получается? Кто там был, какие там обещания они выполняют и кто они вообще есть? Они представляют те страны, которые они представляют, или просто их привезли?

Спасибо большое. Постараемся. Единственное, я, честно говоря, не слышала о каких-то крупных мероприятиях в части экономики с участием компаний в Крыму, не знаю, может быть, у вас как-то попадало в новости?

Я осторожно выскажусь. Я знаю, что были некоторые мероприятия в последнее время, но дело в том, что действительно звонивший совершенно прав, что для крупных компаний любой бизнес в Крыму чреват международными санкциями. Сбербанк, например, там не ведет бизнес и, в общем-то, остальные крупные компании тоже. И судя по истории с турбинами Siemens, которые были туда поставлены не в соответствии с достигнутой договоренностью, и в результате у такой мощной международной компании, как Siemens, возникли реальные неприятности. Понятно, что эта проблема очень серьезная, действительно пока этот вопрос не урегулирован, серьезный бизнес туда не пойдет, что и говорить.

Да, причем не пойдет ни в инвестиционном плане и, видимо, ни в физическом, в смысле присутствия на каких-то официальных мероприятиях.

Безусловно, потому что даже сам въезд туда и показ этого въезда публично тоже содержит определенные риски. К сожалению, это так, поэтому здесь... И в условиях нового витка санкций со стороны США, который уже касается не только определенных компаний, но и тех компаний из разных стран, которые только ведут бизнес с теми компаниями, которые под санкциями. То есть здесь расширяются риски санкционные до неопределенного круга лиц, и здесь уже понятно, что еще 10 раз подумать прежде, чем связываться не только с Крымом, но и в принципе с российским бизнесом.

И, видимо, возможные выигрыши от каких-то проектов в Крыму для этих компаний не перевешивают этот риск, потому что не так много можно там заработать, но зато как много можно потерять.

Это достаточно ограниченный рынок, это локальная территория, достаточно плохо связанная логистически с внешним миром.

С невысокой покупательной, к сожалению, способностью.

Да-да, конечно, с невысокой покупательной способностью.

Да, к сожалению, в такой изоляции пока остается новая часть присоединенная. А мы пока, наверное, поговорим про инфляцию, тем более, что это традиционный вопрос, честно говоря, в комментариях после программы. Я не раз сталкивалась, и спасибо всем, кто активно нам эти вопросы задает, что у вас гости говорят, что инфляция низкая, а мы этого не чувствуем. Мы не одиноки в этих ощущениях, потому что буквально на днях вышло исследование Центрального банка, который занимался как раз инфляционными ожиданиями, тем, как люди воспринимают инфляцию, и где, в общем, тоже ЦБ увидел, что люди воспринимают рост цен намного более быстрым, чем это следует из официальной статистики. Можете нам объяснить, откуда все-таки возникает такое расхождение? Это какие-то скачки цен на отдельные товары или действительно это вопрос методологии, по которой собирается официальная статистика?

Но это такой вечный вопрос, но методология, по которой собирается статистика, — это международная методология, и, в общем, она достаточно хорошо соблюдается. У нас нету, как у экспертов, у экономистов, таких особых претензий к Росстату по их оценке инфляции. Действительно товаров достаточно много туда входят, и люди, конечно, реагируют на движение всегда. То есть когда что-то выросло, они только на это обращают внимание, а если там по какому-то товару уже несколько лет цена не менялась, то, в общем-то, этого никто и не заметит.

Это в глаза не бросается.

Да, это в глаза не бросается. Собственно, есть, конечно, процессы, которые достаточно тяжело сейчас наблюдать, потому что очень быстро меняется линейка товаров, дешевеют товары более устаревающие, такие, как техника и бытовая, и компьютеры, и телефоны.

И не всегда удается вот это движение правильно интерпретировать. Конечно, оценка инфляции носит такой приблизительный характер, но тем не менее мы считаем, что оценка официальная ближе к жизни, чем ожидания населения. Ожидания населения у нас традиционно под 8–10%, насколько я помню. Это во многом такой психологический, конечно, феномен, да.

Конечно, из прошлого опыта, да, никто ничего хорошего не ждет.

Да, безусловно, тем более, действительно, в нашей стране, которая очень долго, два десятка лет страдала от высокой инфляции. Люди должны привыкнуть к низкой инфляции, просто должно измениться и восприятие, и поведение. Несколько лет должно уйти, поэтому пока…

Ясно, с непривычки не верится, да, получается?

Да. И вопрос ещё в том, действительно, удастся ли удержать инфляцию на низком уровне. Пока политика Центрального Банка такова, что можно рассчитывать на то, что удастся.

Будем надеяться.

Да.

Будем учиться привыкать к низкой инфляции. А у нас есть ещё звонок. Здравствуйте!

― Я хотел бы задать вопрос или, не знаю, реплику такого рода, что и на канале Дождь, и во многих других источниках все эти скандалы с офшорами излагают в той плоскости, что деньги из бюджета пропадают, люди занимаются коррупцией, уводят деньги в офшоры.

Но причина в основном-то не в этом. Кто-то, конечно, этим занимается тоже, но в основном люди уходят в офшоры, потому что всё настолько зарегулировано, что заниматься внешнеторговой деятельностью просто невозможно, если соблюдать все требования законодательства и отчетности. Просто проще тогда вообще ничего не делать.

И компании, которые занимаются внешнеторговой деятельностью, уходят в офшоры сознательно, чтобы, во-первых, защитить право собственности, которое здесь иначе… суд их не защищает российский. И во-вторых, чтобы иметь возможность в принципе работать, иначе каждое изменение в условиях поставки, контракта будет сопровождаться, как вы сказали, 14 документами. И так на каждом шагу. Просто это делает невозможным ведение бизнеса.

Да, к сожалению, мы касались этих барьеров. Спасибо большое за реплику. Вы так со знанием дела говорите об этом, будто тоже в офшоре, но в этом нет ничего плохого. Вот я бы тогда здесь продолжила эту реплику вопросом.

Мы много слышали в риторике пару лет назад, да и до сих пор, об усилиях по деофшоризации. А реально ли с нашей текущей правовой и судебной системой добиться того, чтобы в офшоры уходили меньше хотя бы те, кто не коррупцией занимается, как правильно говорит наш зритель, а кто, в общем, просто пытается нормально вести экономическую деятельность?

У меня очень короткий ответ. К сожалению, нет. Нет, действительно, я абсолютно солидарна со зрителем, что действительно проблема в том, что риски ведения бизнеса здесь настолько высоки, что усилия по деофшоризации, наоборот, эти условия ещё ухудшают, они отпугивают. То есть если люди колебались, вести им здесь или там, то чем больше на них давят, понятно, что они скорее примут решение увести капитал.

Да, тем лучше они будут прятаться.

Да. И они этим, в общем-то, и занимаются, и их можно понять. Поэтому, к сожалению, вот так, ответ такой, да.

Ну понятно, такой у нас неизбежный порочный офшорный круг: деофшоризация уводит в офшоры. И ещё у нас есть звонок. Татьяна, здравствуйте, вы в эфире!

Татьяна: Здравствуйте! У меня вопрос маленький к Наталье. Вот всё это, офшоры, как показал Дождь, да и в «Новой газете», в общем-то, туда и бюджетные деньги уходят. А у меня вопрос такой. Вот сейчас прошла информация, что наш Собянин 830 миллионов денег потратит на то, чтобы бесплатно перевозить на Чемпионате по футболу 2018 года.

А не проще ли, не правильнее было бы эти деньги отправить на лечение больных детей? Я уже о пенсионерах не говорю, они получают то, что заслужили. Их, видно, унижение это удовлетворяет. Но дети больные ни в чем не виноваты! Вот как вы считаете, нас кто-то спрашивает, куда наши налоги отправлять? Спасибо.

Спасибо вам большое за вопрос. Часто возникают подобные вопросы, когда видишь те или иные новые идеи трат. Вот действительно, насколько? Особенно последняя реплика зрительницы Татьяны, да? Нас не спрашивают. Насколько здесь вот эта наша проблема непредставленности выливается вот в такое формирование бюджета и можно ли что-то с этим сделать в нынешней ситуации?

Вопрос по поводу Чемпионата мира по футболу ― я думаю, что это не совсем к Сергею Семеновичу. То есть решение принималось на более высоком уровне, все остальные расходы являются уже, как круги по воде, следствием принятого решения этот чемпионат мира вообще проводить.

Понятно, некуда деваться. Решили на федеральном уровне бесплатно возить.

Готовить стадионы, инфраструктуру. Ну и, соответственно, возить, это уже одно к другому.

В принципе, то, что является прерогативой московских властей, действительно, как формируется бюджет. Нужно сказать, что московский бюджет достаточно сильно отличается от бюджетов других регионов. В нем достаточно хорошая ситуация с доходами, поскольку здесь аккумулируется и столичная рента, и большая часть нефтегазовой ренты поступает в московский бюджет. И здесь московское правительство может достаточно свободно решать, куда направлять ресурсы.

Но вот последние годы основным приоритетом московского правительства была инвестиционная программа, благоустройство территории, но не социальные расходы.

Почему действительно не социальные расходы? Почему? В чем здесь интерес политический, может быть?

Я не думаю, что это слишком политический интерес. Здесь, с одной стороны, есть, на мой взгляд, такой деловой интерес, поскольку производство, все эти работы по строительству дорог, новой инфраструктуры ― это, в общем-то, экономическая активность, которая тем компаниям, которые её выполняют, дает доход. Но в то же время это создает и рабочие места, и доходы занятых.

С другой стороны, все социальные расходы достаточно… Как бы их следа не остается. Если уже руководитель решил оставить после себя Москву другой, не той, как он её принял, с МЦК, с новым обликом улиц, то вот такие приоритеты.

С другой стороны, новый облик больниц, новый облик детских садов ― тоже, в общем, казалось бы, не самая плохая себе политическая и экономическая память. Тем не менее мы этого не видим.

К сожалению, это так. Я согласна. Я знаю про московский бюджет, что, конечно, последние несколько лет оптимизация расходов шла именно за счет социальных статей, за счет объединения школ и больниц. В общем-то, социальные выплаты там частично отменялись, частично не индексировались.

И вот только сейчас, в бюджете на 2018 год, несколько ослаблено это давление на социальную сферу и предполагается некоторое повышение на следующий год расходов именно на образование, здравоохранение, социальные выплаты в Москве. Но опять же есть вероятность, что это ограничится только 2018 годом.

Потому что выборы, надо как-то отличиться.

Да. А дальше, соответственно, видимо, всё это будет развиваться медленнее. Но вот в отличие от большинства других регионов, в богатой Москве социальная сфера не является таким основным приоритетом, да.

Что, конечно, печально и странно. Уж под выборы можно было бы хотя бы активнее этим заниматься. И ещё у нас есть звонок. Евгений, здравствуйте!

Евгений: Добрый вечер! Хотел бы задать вопрос по контрсанкциям. Действительно ли они хороши для нашего сельского хозяйства? Я общаюсь с людьми, которые занимаются сельским хозяйством, и слышу часто мнение, что все эти отчеты регионов о поднятии в связи с санкциями и контрсанкциями нашего сельского хозяйства, мягко говоря, завышены. Отчетность от регионов не отражает действительной ситуации, которая происходит. Это во-первых.

Во-вторых, ведь поднялись цены на продукты, падает покупательская способность населения. И тоже вопрос: а разве это хорошо для экономики? Спасибо за внимание. Хотелось бы, чтобы ответили.

Вам спасибо большое. Ну как у нас чувствует себя сельское хозяйство спустя три года действия нашего продуктового эмбарго?

Сельское хозяйство чувствует само по себе себя лучше других, потому что, действительно, мы видим, что рост в сельском хозяйстве продолжается. И вот такие комфортные условия, плюс сельское хозяйство, не забываем, является ещё одним из крупнейших получателей госсубсидий у нас.

То есть какой-то рост, получается, действительно есть?

Да.

Евгений как раз задавал и об этом вопрос.

Евгений как раз говорит о том, что это за счет потребителя, то есть растут цены, покупательная способность падает. Но поскольку вытеснен импортный товар, то, в общем-то, самому сельскому хозяйству от этого хорошо. Но потребителям, конечно, не очень.

Ну понятно. А это как-то не демотивирует развитие? Когда у тебя нет конкуренции, в общем, как ты производил что-то какого-то неясного качества, так и будешь, всё равно же будут покупать, деваться некуда. Или всё-таки есть и качественный рост в условиях контрсанкций?

Вот, к сожалению, качественный рост не очень заметен. Понятно, что любой бизнес, в том числе сельскохозяйственный, не будет мечтать о наличии конкуренции. Конкуренция является одним из условий существования рынка. И понятно, что если она есть, то люди вынуждены. Они не то чтобы радостно и с песнями бегут улучшать качество, но они вынуждены, иначе они не продадут свой товар и не получат прибыль.

Поэтому да, проблема есть. И здесь ещё проблема в том, что это очень краткосрочная стратегия. То есть сейчас вроде бы неплохо, но уже сельхозпроизводители с ужасом думают и гонят от себя мысль, что когда-нибудь эти санкции прекратятся и придется опять конкурировать.

А будет нечем.

А будет, в общем-то, нечем.

Если сейчас не развиваться.

Вот эта проблема долгосрочная, и, конечно, в какой-то момент, если мы не пойдем, грубо говоря, дальше по пути Северной Кореи, ― надеюсь, что не пойдем, ― то в какой-то момент придется с этим столкнуться.

Будем надеяться, что всё-таки не очень жестким будет это столкновение с реальностью в условиях жизни без санкций. И ещё у нас пока остается время, давайте примем ещё звонок. Здравствуйте, Александр!

Александр: Я бы хотел задать вот такой вопрос. Развитые страны, например, Япония, Еврозона и другие разные страны сталкиваются с проблемой дефляции. И вот борются они с ней, борются и никак не могут побороть. А мне хотелось бы, чтобы экономист объяснила, почему с дефляцией так трудно бороться? Ведь, казалось бы, просто напечатай больше денег ― и сразу получишь инфляцию. Почему они с ней никак не могут справиться?

Спасибо большое за вопрос.

Да, очень интересный вопрос. Но вот он как раз примыкает вплотную к предыдущему, потому что в конкурентной экономике люди постоянно конкурируют, не только по качеству, но и по цене. И, в общем-то, дефляция связана с тем, что в условиях такой не очень высокой экономической активности, которая есть в Европе после последнего кризиса, нет условий для роста цен.

То есть повысишь, и у тебя просто не купят, да? Проще говоря.

Да, да. Что касается того, чтобы напечатать денег, то, в принципе, уже так называемое quantitative easing, количественное смягчение, ― извините за это выражение, ― оно и так проводится. Уже очень низкие процентные ставки уже достаточно долгое время действуют. Но тем не менее экономика не берет столько денег, сколько предлагают. То есть вопрос же не в том, чтобы напечатать, а в том, чтобы экономика определяла спрос.

Да, то есть брали бы новые кредиты на какое-то развитие бизнеса?

Да, а этого нет.

Кстати, а почему этого не происходит во многих развитых странах? Откуда эта проблема у них возникает?

В развитых странах тоже, в общем-то, есть определенные проблемы и с зарегулированностью экономики. Есть проблемы с конкурентоспособностью, поскольку уже достаточно высокие везде издержки, высокие зарплаты и достаточно трудно конкурировать с азиатскими производителями новыми. То есть есть, скажем так, здесь проблемы с тем, чтобы рост возобновился.

Если мы сравниваем экономику США и, допустим, экономику Европы, экономика США проще обычно адаптируется, лучше растет, потому что у них там очень гибкий рынок труда, легко фирмы возникают, легко банкротятся.

Да, люди легко меняют места работы, специализации.

Возникают новые отрасли, новые продукты, то есть всё достаточно гибко устроено. И поэтому там быстрее экономика возвращается к росту.

В Европе традиционно всё более защищено, более зарегулировано, поэтому там вот это так называемое созидательное разрушение, которое позволяет выходить из кризиса, в меньшей степени работает. Но это в определенной степени политический выбор их.

Ну да, и мы, видимо, тоже совершаем выбор как-то в пользу меньшей гибкости постоянно.

Ну да, да.

И ещё у нас есть звонок. Анатолий, здравствуйте!

Анатолий: Здравствуйте! Наталья, меня интересует вопрос об инфляции, которую население не понимает. Значит, если стабильные цены на нефть, на вооружение, на автоматы Калашникова, то вы посмотрите, в магазине что творится. Цены растут в два-три раза. Как это можно объяснить с точки зрения инфляции? Спасибо.

Спасибо большое.

Начнем с того, что цены на нефть, автоматы Калашникова и что-то ещё такое страшное в индекс потребительских цен не входят. Индекс потребительских цен ― это именно стоимость потребительской корзины, куда входят товары, продовольственные и непродовольственные, и услуги, в том числе услуги, цены на которые регулируются государством.

По поводу того, что в два-три раза ― это, видимо, действительно воспоминания о том, что происходило в периоды девальвации, вот два года назад.

Возможно, какие-то отдельные позиции. То были отечественные помидоры, к осени вышли импортные.

Да, безусловно. И надо сказать ещё, что сейчас по отдельным позициям в принципе очень большой разброс цен. Те же самые помидоры ― цена на них может в пять раз отличаться в зависимости от сорта. И действительно, люди это могут воспринимать как повышение цен на этот товар.

Здесь я ещё раз повторюсь: у нас нет другой линейки. Много раз пытались проводить уже какие-то альтернативные исследования цен, но их результаты получаются хуже всё равно, менее представительные, менее обоснованные, менее методически верные. Это так.

К сожалению, в принципе со статистикой много проблем, не только с инфляцией, просто инфляция наиболее чувствительна. Даже те же самые доходы населения тоже достаточно тяжело у нас измеряются. Достаточно сказать, что Росстат просто не знает, сколько у людей доходов, он только знает, сколько расходов и сбережений.

Ну да, из этого пытаются представить доходы.

И это суммируется, из этого пытаются представить, какие доходы. Но что касается статистики, то на что так можно более-менее ориентироваться ― это на динамику. Там есть ошибка, но это ошибка систематическая, она и в этом году была, и в прошлом, и пять лет назад. В принципе, мы пользуемся этой статистикой, в общем-то. И мы считаем, что можно получить представление о том, что происходит.

Ну да, хотя бы понимать, вверх или вниз, если уж не в конкретных деталях.

Да. Хотя есть сейчас, если у меня есть несколько секунд…

Конечно.

Я скажу, что есть отдельное направление, так называемое использование больших данных в статистике. То есть вообще перейти на другие принципы в статистике. Это в других странах уже происходит, у нас пока не очень. То есть использовать не вот эти обследования выборочные, которыми обычно пользуется Росстат, а использовать больше вот регистры, такие как информация о налогах, например, которые просто собираются с другой целью, не со статистической. Но использовать их в статистике.

Поскольку они сплошные, они позволяют там увидеть более подробную картину.

А Минфин собирается переходить на это?

Здесь, к сожалению, по каждому пункту возникают тут же разные препятствия. Если, допустим, в какой-то законопослушной стране, как Финляндия, всё, что отражено в регистрах, это значит ― так и есть, все платят налоги, все всё делают по закону… У нас, соответственно, если мы берем налоговые данные, мы ничего вообще не знаем о теневом секторе.

Понятно. У кого зарплата в конверте, у кого в офшоре ― и всё.

Да. То есть мы пытаемся решить одну проблему, получаем другую проблему. Поэтому я хочу сказать, что статистика пока вот такая, какая есть, да.

Будем ей доверять.