Когда наступит обещанная девальвация, какие налоги повысят после выборов и кому отменят пенсии

Лютова: Рубль уже в центре внимания не первую неделю по традиции. Сегодня хорошая новость, к которой мы не привыкли в связи с рублем: на торгах курс доллара опускался даже ниже 58 рублей — это рекорд с июля, кажется, с конца июля 2015 года. Наталья, скажите, как долго еще мы будем слышать такие же хорошие новости о рубле?

Орлова: Я хочу, на самом деле, сказать, что тем более хорошая новость, что у нас рубль остается таким крепким на фоне снижения цены на нефть, потому что сегодня вечером цены на нефть пошли вниз достаточно резко, а при этом на валютный курс пока это не сказалось. Но строго говоря, мы видим ситуацию, когда на фоне относительно стабильной внешней конъюнктуры, потому что нефть порядка 55 долларов за баррель, все-таки высокий уровень, в Россию с декабря прошлого года начал приходить капитал, объемы не очень большие, но, с другой стороны, и внутренний рынок относительно неликвиден. Поэтому даже приход незначительных портфельных инвестиций, в основном, это инвестиции, которые идут в фондовый рынок или в облигационный рынок — это, конечно, поддерживает валютный курс.

Лютова: То есть получается, когда вы говорите, приходит капитал, что все-таки есть инвесторы, которые решаются вкладывать в российские активы, и если да, то это что за инвесторы? Это наши, которые зарегистрированы в иностранных юрисдикциях, или это действительно к нам приходят зарубежные деньги?

Орлова: На самом деле, надо несколько слов сказать о контексте. Просто после выборов в США и прихода к власти нового президента, собственно, в декабре 2016 года возникли очень позитивные настроения, ожидания того, что санкции скоро будут сняты. И второй момент, что на фоне прихода к власти Дональда Трампа тоже растут все финансовые рынки в мире. Мы сейчас видим, что и американские фондовые индексы бьют рекорды, поэтому, в целом, распространился такой оптимизм на финансовых рынках. Поэтому здесь, конечно, я думаю, что есть сочетание разных типов инвесторов, есть какие-то спекулятивные капиталы, которые заходят, есть иностранные инвесторы. Мы, конечно, не говорим пока про очень крупные фонды, которые, может быть, в России с 2008 года уже не присутствуют, но даже небольшой приток, как я уже сказала, на фоне узкого рынка, он играет позитивное значение, в том числе для валютного курса.

Лютова: То есть получается, Трамп или вера в Трампа помогла пока у нас рублю?

Орлова: Да, на самом деле, это действительно такой существенный фактор, который вдохнул оптимизм в инвесторов и российских, и иностранных особенно, и это помогает не только рублю, это помогает и динамике индекса РТС и ММВБ, поэтому, в общем-то, это в целом российские финансовые активы, конечно, поддерживает.

Лютова: Надо же, не зря все так у нас внимательно следили за предвыборной кампанией в США, за инаугурацией потом Трампа.

Орлова: Но я хочу сказать это ожидание. Как мы знаем, рынки растут на ожиданиях, мы не знаем, что по факту будет потом.

Лютова: К вопросу об ожиданиях. У нас есть вопрос, даже, скорее, крик души нашего пользователя Вконтакте. Сергей Кривенков спрашивает: «Скажите, когда же уже нужно начинать скупать валюту?».

Орлова: Вы знаете, здесь ситуация она зависит очень сильно от того, является человек профессиональным инвестором, потому что люди, которые работают на финансовых рынках, они не ждут момента, когда нужно начинать скупать, они это делают периодически.

Лютова: Но они вряд ли через телеканал Дождь это пытаются выяснить.

Орлова: Да. Поэтому я думаю, что для обычных людей нужно, конечно, смотреть на фундаментальное значение валютного курса. Сейчас ситуация заключается в том, что предпосылок для девальваций нет. Девальвации не случаются несколько лет подряд. То, что мы видели в 2014-2015 году, был очень такой исключительный период, когда действительно и в 2014, с конца 2014, в 2015 году рубль оказывался под давлением. Но сейчас значение курса, оно близко к своему фундаментальному значению, нет какого-то дисбаланса на финансовом рынке, который мог бы позднее привести к обвальной девальвации, как мы это видели в 2008 году или в 1998 году. Мы в режиме плавающего курса. Есть факторы, которые будут меняться и сказываться на валютном курсе, может быть, будут толкать его вниз, может быть, вверх, но это рыночный фактор. То есть занимать такую позицию, как в 2014 году — просто купить валюту, подождать несколько месяцев, заработать в разы — сейчас такого не получится. Сейчас можно угадать конъюнктуру мировых рынков и конъюнктуру рубля.

Лютова: Мне подсказывают есть вопрос в продолжение нашей с вами беседы. Давайте послушаем. Ирина, добрый вечер, вы в эфире.

— Добрый вечер. Я хотела бы узнать, что будет с курсом евро, чего ждать: окончательного падения или же все-таки какого-то статус-кво?

Орлова: Спасибо. Я, на самом деле, не сторонница того, что евро исчезнет как валюта или какой-то коллапс еврозону ждет. Мы, конечно, говорим в этом смысле про движение пары евро-доллар. И что очень важно в контексте движения этой пары сейчас? То, что, опять-таки, возвращаясь к теме, о которой мы уже сказали, приход нового президента. По всей видимости, судя по риторике, в Америке будет формироваться предпочтение к слабому доллару — это достаточно такое нехарактерное для руководителей США предпочтение, предпосылка, но судя по риторике, это будет воздействовать на рынки. Сейчас в таких условиях, в принципе, можно рассчитывать, что и евро, наверное, фунт и, может быть, какие-то другие валюты себя будут показывать неплохо. Поэтому это такой внешний контекст для динамики евро. Второй момент — разговоры о том, что какие-то страны, например, могут выйти из зоны евро, и от этого евро исчезнет как валюта.

Лютова: Например, Брексит, который столько к себе внимания привлек.

Орлова: Да. Все-таки здесь есть вторая сторона, потому что Евросоюз, европейская экономика, в основном, держится на экономике Германии, Франции, может быть, Австрии в какой-то степени, и эти страны выходить не собираются. Поэтому если из еврозоны выйдут проблемные страны, например, Греция, Италия, Испания, то, в принципе, евро от этого тоже может стать, скорее, крепче, чем слабее.

Лютова: Понятно. Перенесемся тогда пока обратно из еврозоны в Россию. У нас тоже неожиданный вопрос от подписчиков: «Когда ЦБ сделает ставку нулевой?». Сейчас у нас, я напомню, 10%. Как вы думаете, почему у нас и вообще в каком контексте стоит не профессионалам финансового рынка следить за ставкой ЦБ и стоит ли вообще?

Орлова: Это, наверное, вопрос такой немножко как крайний, потому что нулевая ставка Центрального банка, по сути, означает, что Центральный банк отказывается от инструмента монетарной политики, поэтому нулевую ставку все Центральные банки страшно боятся, стараются избежать такой ситуации. Но короткий ответ: ставка будет снижаться, это вопрос же про снижение ставки, тогда, когда уже инфляция будет сильно замедляться. Я хочу сказать, что ставка, конечно, очень важный инструмент монетарной политики, важный аспект в экономике, потому что именно от ставки, в общем-то, зависит стоимость и депозитных ресурсов, то есть то, что население получает на свои сбережения, и кредитных ресурсов, и это определяет скорость, с которой компании могут финансировать свои проекты.

Это не единственная предпосылка, определяющая динамику инвестиционного роста, но одна из важных предпосылок. Я хочу напомнить, что у нас ориентир по инфляции 4%, годовая инфляция в 2016 году 5,4%, пока мы на планке около 5% находимся, пока Центральный банк не достиг своего целевого ориентира, есть вероятность, что процентная ставка меняться радикально, во всяком случае, не будет. Поэтому я бы скорого снижения ставки не ждала.

Лютова: Посмотрим тогда за ЦБ. Не торопясь, к инфляции обязательно еще вернемся, у нас много вопросов. Сейчас у нас есть еще один звонок. Мы вас слушаем. Представьтесь, пожалуйста.

— Меня зовут Александр, город Москва. Я бы хотел попросить вашего уважаемого эксперта, чтобы она прокомментировала недавнее интервью Михаила Крутихина, партнера компании «RusEnergy». Он предсказал, что в скором времени будет коллапс всего этого мыльного пузыря бумажной нефти. То есть, как он объяснил, что бумажная нефть и ее многократные фьючерсы, деривативы и прочее, ее многократно-многократно больше, чем реальной нефти, и что этот пузырь скоро лопнет. Не могли бы вы объяснить, что такое эта бумажная нефть? Зачем она нужна? И как такое маленькое количество реальной нефти может порождать такое многотриллионное количество бумажной нефти? И действительно ли оно скоро лопнет? Спасибо.

Лютова: Спасибо.

Орлова: Вы знаете, я хочу сказать честно, я термин «бумажная нефть» не слышала, я предполагаю, что имеются в виду финансовые инвестиции в рынок нефти, наверное.

Лютова: То есть все эти контракты на будущую поставку или что-то в этом духе?

Орлова: Строго говоря, рынок нефти формируется из двух частей. Есть состояние спроса и предложения, то есть действительно фактические поставки физической нефти, а есть еще нефть как финансовый актив. То есть есть фонды, которые покупают, собственно, деривативы, фьючерсы на нефть и, собственно говоря, это тоже двигает котировки цены на нефть в разные стороны.

Лютова: Потому что они в этих бумагах они какую-то цену закладывают? Мы верим, что продадим дороже или дешевле.

Орлова: Да, абсолютно. То есть нефть как финансовый, можно это назвать, наверное, бумажным, как финансовый актив. В принципе, считается, что на сырьевом, на нефтяном рынке около 60% оборотов — это как раз финансовые контракты. Только 40% — это, собственно, физические объемы, которые определяют этот спрос и предложение по факту. Я думаю, что речь, возможно, идет о том, что будут какие-то ограничения на вложения в нефть как в финансовый актив, хотя сказать честно, я о таких планах не слышала. Возможно, со временем это произойдет или, может быть, инвесторы могут потерять к этому активу интерес, но это совершенно явно не вопрос какого-то ближайшего будущего. Но в вопросе, который был озвучен, конечно, есть определенное рациональное такое зерно в том смысле, что, конечно, когда рынок, и мы все за этим рынком следим, мы знаем, что экономика от него сильно зависит, сильно определяется таким финансовым настроением крупных инвесторов, то, конечно, нужно понимать, что, например, смена этих настроений, выход крупных капиталов из этого финансового актива, конечно, сам по себе этот фактор является таким риском для дальнейшей динамики цен на нефть.

И я, возвращаясь к нефти, вообще хочу сказать, что я не оптимистично настроена по движению нефтяных котировок. Я думаю, что, безусловно, пока у стран, добывающих нефть, есть возможности как-то сдерживать снижение, но долгосрочно мы видим мы находимся в нисходящем цикле по ценам на нефть. Эти циклы обычно 20-летние, поэтому грубо говоря, мы говорим еще про 10-15 лет, когда цены на нефть могут иметь тенденцию двигаться, скорее, вниз. И это находит свою поддержку в технологической сланцевой революции, которая сейчас происходит, то есть смене технологий добычи.

Лютова: Но видимо, без острых геополитических каких-то происшествий и факторов это все-таки не резко вниз, а постепенно, что все-таки важно.

Орлова: Мы, на самом деле, это движение вниз уже видим, просто был 2008 год, я напомню, когда были такие ожидания, что нефть пойдет на 200 долларов за баррель. Мы постепенно спускаемся сейчас, мы как-то закрепились на 50-ти. Безусловно, никто не говорит о том, что мы обвалимся на какое-то значение, но это может быть большая волатильность, большая нестабильность финансовых рынков, в общем-то, скорее, нисходящее движение.

Лютова: То есть 100 долларов за баррель уже, наверное, ждать не стоит?

Орлова: Но, во всяком случае, как устойчивую ситуацию, внешне устойчивую, внешний фон, я думаю, что пока, конечно, ориентироваться на такую цифру не стоит. И, собственно, бюджетная политика, которую мы в России наблюдаем, она именно, исходя из такой концепции, и строится.

Лютова: Еще одна тема, помимо нефти, которая часто всех интересует. Регулярно у нас поступают вопросы везде. Это инфляция, рост цен, и у нас даже есть видео-вопрос, давайте посмотрим.

— Насколько изменится инфляция в 2017 году по сравнению с 2016-м?

Лютова: Давайте даже чуть, наверное, подробнее, потому что одно дело — есть официальный прогноз, и я думаю, когда его люди слышат, они не совсем его соотносят с тем, что они видят, грубо говоря, на ценниках в магазинах. Скорее, какой тренд и чего ждать от инфляции глобально, а не только в виде циферки в прогнозах?

Орлова: Действительно, инфляция статистически, которую мы видим — это, конечно, очень средняя цифра, потому что у нас у каждого своя личная потребительская корзина, она среднестатистическая и всегда отклоняется. Тем не менее я хочу сказать, что 2014-2015 годы — это были периоды высокой инфляции из-за того, что рубль выходил на новые уровни. То есть был такой эффект...

Лютова: Потому что импортные товары, да?

Орлова: Да. То, что называют экономисты, эффект переноса. То есть когда из-за девальвации импортная продукция переоценивается, внутренние цены тоже догоняют, и это, конечно, приносит большую инфляцию. Я уже сказала, в 2016 году инфляция была гораздо более приемлемой — 5,4%, это минимальная инфляция с начала 1990-х в России, если смотреть по статистике. И по этому году, в общем-то, Центральный банк рассчитывает, что к концу года мы приблизимся к ориентиру 4% — это наша такая задача достичь этого показателя.

Я пока считаю, что, безусловно, есть риски некоторого отклонения от этого показателя, но мы обсуждаем цифру 5-6%, мы не обсуждаем двухзначные цифры: 10-процентная инфляция или 15-процентная инфляция. Почему? Потому что у нас проводится очень жесткая бюджетная политика. Основной инфляционный фактор, который мог бы повлиять на негативную динамику цен, собственно, ускорить показатели инфляции 2017 года — это если бюджет начнет тратить деньги на финансирование дополнительных расходов. Пока, как мы знаем из планов Министерства финансов, такого настроя нету. Поэтому жесткая бюджетная политика — это всегда предпосылка для замедления инфляции, замедления роста цен.

Лютова: То есть такая жесткая дисциплина, пока действительно мы ее с вами видим. Но есть ли, по-вашему, риск, что от нее начнутся какие-то отклонения, чем ближе будут выборы? Потому что это такая у нас традиция.

Орлова: Да, я поэтому так аккуратно говорила про достижение четырехпроцентного ориентира, потому что, конечно, если себе представить, что электорального цикла нет, и, собственно, действительно Министерство финансов так и продолжит проводить такой жесткий контроль за расходной частью, то вполне возможно, что мы на 4% и выйдем. Но есть такие риски, что действительно в какой-то момент расходы, социальные расходы...

Лютова: То есть социальные, я уточню, это, в первую очередь, зарплаты, которые идут из бюджетного сектора?

Орлова: Это зарплаты, пенсии и социальные выплаты. И на самом деле это так называемые неснижаемые, по сути, расходы бюджета, на них приходится около 60% суммарных расходов всей бюджетной системы в России — это очень большая цифра. Мы говорим приблизительно про 20% ВВП или 17 триллионов рублей, около 17 триллионов рублей. То есть, конечно, очень значительные показатели. Поэтому есть, конечно, риски, что, допустим, во втором полугодии или ближе к концу года, конечно, эти индексации могут быть пересмотрены, тем более, что зарплата в бюджетной сфере, два года там уже не было индексации и, в общем-то, жесткая политика проводится не с этого года. Чем дольше проводит Минфин жесткую политику, тем сложнее ее сохранять жесткой. Поэтому такие риски есть, и я пока по поводу инфляции поэтому говорю немножко аккуратно, но тем не менее еще раз скажу, что даже если будет 5% или 6% инфляция, для России это очень низкий показатель, это все равно огромное достижение на фоне того, что мы видели последние 20 лет.

Лютова: То есть это, получается, не будет ощущаться так же, как мы чувствовали на себе рост цен в 2014 и 2015 году. Что еще здесь хотела заметить? С точки зрения экономистов и, наверное, Минфина, мы говорим о дополнительных социальных расходах, как о рисках, но ведь на самом деле для людей это не риски, а как раз, наоборот, возможности, как сказали бы, опять же, экономисты. Насколько здесь есть это противоречие между этими так называемыми рисками, то есть дополнительными социальными расходами и сдерживанием инфляции? То есть действительно ли траты на благое дело — на пенсии — они могут разогнать инфляцию?

Орлова: Любое стимулирование спроса, говоря экономическим языком, конечно, имеет инфляционный эффект. Дальше вопрос: в каких экономических условиях это происходит? Потому что, например, когда у производителей есть свободные мощности, и вы начинаете стимулировать спрос, индексировать пенсии или зарплаты, то в принципе в экономике, где есть свободная мощность, это может дать позитивный эффект, потому что производители увеличивают объемы производства. Но мы не в такой ситуации, мы в ситуации, когда у нас нет свободных мощностей, у нас инвестиции падают с 2013 года. То есть у нас производители будут реагировать, скорее, повышением цен. И, возвращаясь к теме инфляции, нужно понимать, что, конечно, инфляция для всех нас, когда она низкая, у нас не растут зарплаты. Но, с другой стороны, низкая инфляция означает, что сбережения не исчезают, их покупательная способность не тает, потому что высокая инфляция опасна как раз тем, что покупательная способность сбережения она размывается.

Лютова: Пока у нас не так быстро тают сбережения, мы призываем вас звонить в нашу студию, задавать вопросы. А пока мы продолжим вопросами, которые пользователи уже заранее нам прислали на сайте. Евгений Люджиев как раз о сбережениях. Евгений выделил два фактора. Во-первых, об этом мы с вами уже говорили, падают реальные доходы населения, то есть инфляция их съедает. Во-вторых, у населения и бизнеса, напоминает Евгений, сформированы большие накопления, об этом говорят многие эксперты, но эти накопления ни население, ни бизнес инвестировать не хотят, потому что некуда, потому что большие риски. И Евгений спрашивает: «Видны ли вам эти процессы? Как считаете, насколько они взаимосвязаны? И каковы последствия всей этой ситуации?».

Орлова: Как бы эти процессы и с точки зрения объединения населения, и с точки зрения дополнительного роста, притоков в банки депозитов, конечно, видны, они видны и по статистике, они видны по данным банковского сектора, видны и с поведения потребителей. И ситуация еще осложняется тем, что у нас за последние несколько лет стала расти численность населения с доходами ниже уровня бедности. То есть если раньше у нас распределение доходов было более равномерным и, на самом деле, когда мы говорили про растущие доходы или не очень быстро растущие доходы, это касалось всех, то сейчас есть большая сегментация. Поэтому, по сути, сейчас у нас есть круг людей, у которых продолжают расти зарплаты, и у них еще есть или они формируют сбережения, и есть группа людей, у которых, в общем-то, не хватает сбережений и не растут доходы.

И сейчас есть две такие очень большие группы, и макроэкономическая статистика, которую мы обсуждаем, она, собственно, является средней из поведения этих двух групп. И действительно есть проблема в том, что те сбережения, которые население накопило и держит в банках, и счета, которые есть у компании, они, к сожалению, сейчас не могут быть трансформированы в кредиты, в значительной степени потому, что в экономике есть неопределенность, она касается глобальной неопределенности в мире, что будет с предпочтениями основных стран — США, Великобритании, Евросоюза, она касается нестабильности валютных курсов, не очень четкого представления о том, как налоговая система будет эволюционировать.

Очень много факторов неопределенности, они все, в общем-то, вынуждают многие компании, скорее, подождать. И, собственно говоря, таким образом мы действительно оказываемся в ситуации, когда сбережения, в принципе, есть, но банки себя не чувствуют достаточно комфортно в том, чтобы эти сбережения транслировать в кредиты, в основном, потому что, конечно, опасаются риска невозврата. Потому что  невозврат означает, что банки должны будут как-то изыскивать средства, чтобы вкладчикам отдавать депозиты и для этого нужно обязательно, чтобы качество кредитного портфеля было хорошим.

Лютова: Но, видимо, и с точки зрения самих тех, кто берет кредиты, вернее, сейчас не берет, тоже люди видят какие риски, что это та же нестабильность, неизвестно, что будет с работой, с налогами. Кстати, как раз о налогах из последних новостей. Сегодня опубликовано в издании «Газеты.ру» интервью министра финансов Антона Силуанова. Честно говоря, Антон Силуанов новостей никаких не сообщил, сенсации нет. Зато он в очередной раз напомнил, что после 2018 года, когда у нас планируются некоторые изменения налоговой системы, уже это было объявлено. Налоговая нагрузка, по словам Силуанова, не изменится, и даже, как он говорит, где-то и сократится, я цитирую, «особенно для тех, кто работает в белую», то есть получает полностью зарплату на карточку, не в конверте. Как вы считаете, насколько сейчас у нас население и по предыдущему практическому опыту, да не только население, и бизнес, всерьез к этому относятся? Насколько такие заявления действительно смягчают неопределенность будущего?

Орлова: Я думаю, что смотрите, первое, что нужно понимать: в ближайшие два года никаких изменений не будет. Почему? Потому что 2017 год — предэлекторальный, после президентских выборов марта 2018 у нас по Конституции происходит смена правительства, назначается то же самое или формируется с какими-то изменениями, не суть важно, важно, что новое правительство, по сути, начинает работать с мая 2018-го, приступает к подготовке нового бюджета. Ну, значит, как бы на обсуждение налоговых инноваций там времени не очень много остается. Значит, по сути, мы говорим, в лучшем случае какие-то изменения 2019 году, может быть, даже в 2020-м.

Лютова: К тому же мы знаем, как медленно у нас бюрократическая машина двигается и тяжело принимает такие решения.

Орлова: Да, есть как бы разные интересы, потому что вопрос об изменении налогообложения всегда очень такой конфликтный, поэтому эта дискуссия не очень простая. Поэтому это означает, что в ближайшие два–три года неопределенность все равно есть, пока окончательно не закрыта тема изменения налоговой ситуации. Значит, второй момент связан с тем, что у нас последние, скажем, 15 лет, с начала 2000-х, экономика была в состоянии такого бума потребления. Ну, может быть, в какие-то годы там, в последние, это условный бум, но все-таки экономика, в основном, двигалась благодаря увеличению конечного спроса.

Инвестиционный спрос в последние годы затухал, скорее. И это означает, что повышать налогообложение компаний сейчас крайне проблематично, потому что, собственно говоря, выйти из ловушки экономического роста мы можем, только заставив или смотивировав компании к инвестициям. И в такой ситуации наиболее таким вероятным выходом, конечно, является изменение налогообложения населения. Это могут быть косвенные налоги, через НДС, потому что, когда мы покупаем товары, там всегда есть НДС заложенный — налог на добавленную стоимость. Мы не очень ощущаем, когда мы его платим…

Лютова: Но зато пополняем бюджет.

Орлова: Да, но это платят потребители, совершенно верно. А есть налоги прямые — подоходный налог, есть налог на имущество. То есть обсуждать как — много достаточно инструментов, как можно повысить налогообложение физических лиц. Но с большой вероятностью именно потребители будут, конечно, платить в случае, если будет решено повысить налоговую нагрузку на экономику.

Лютова: То есть получается, что бизнес уже лучше не трогать. А пока у нас еще есть звонок в студию. Вы в прямом эфире, здравствуйте, представьтесь, пожалуйста.

— Добрый вечер, Александр. Я звоню из города Саарбрюккен, Германия.

Лютова: Здравствуйте, задавайте ваш вопрос.

— У меня такой вопрос: чем объяснить такой феномен, что Центральный банк объявляет о девальвации рубля, а фактически рубль-то, наоборот, растет. То есть наш, как говорится, народ уже настолько крепок, что ему что ни говори — все будет хорошо. Вот этому феномену мне бы хотелось получить объяснение. Благодарю вас.

Лютова: Спасибо вам. Мы, наверное, сейчас немножечко уточним. У нас не столько Центральный банк объявил о девальвации, но, действительно, несколько недель назад Министерство финансов объявило об использовании нового так называемого бюджетного правила, ну, фактически, рассказало, что будет скупать валюту на рынке, но делать это будет руками ЦБ, поэтому, возможно, здесь иногда возникает такая путаница — кто же объявил. И, на самом деле, никто не обещал девальвацию, все, в общем, говорили о том, что это повышение стабильности курса — совсем наоборот. Наталья, почему возникали тогда вопросы о девальвации и почему мы ее, к счастью, пока или вообще не наблюдаем?

Орлова: Ну вот, значит, давайте, действительно, вернемся к исходной точке. Центральный банк у нас с 2014 года перевел рубль в состояние плавающего курса, то есть Центральный банк с декабря 2014 года взял на себя обязательства не манипулировать курсом, то есть не проводить интервенции, не участвовать в формировании валютного курса, чтобы курс формировался рыночным образом, в условиях спроса — предложения. И действительно, до последнего времени, в общем-то, так и было. Вот это вот решение недавнее, которое мы обсуждаем, действительно, получилось так, что Министерство финансов с начала этого года, увидев, что цены на нефть достаточно высокие, а бюджет сверстан в условиях 40 долларов за баррель, то есть у них возникли дополнительные доходы в бюджет. И эти доходы Министерство финансов решило направить на покупку валюты. В частности, потому что, как правило, формирование вот этого Резервного фонда формируется такой буфер валютный, который у нас управляется Центральным банком, потому что Министерство финансов само по себе не имеет достаточной компетенции, чтобы управлять таким фондом.

Поэтому мы, действительно, как вы сказали, говорим о том, что у нас Центральный банк как бы от лица Министерства финансов начал участвовать на валютном рынке, но он, конечно, выполняет не свои какие-то идеи, он просто исполняет волю Министерства финансов. И в общем, действительно, совершенно верно, как задан был вопрос — ожидалось, что покупка валюты приведет к ослаблению валютного курса, были даже публикации, которые там на какие-то ориентиры ссылались.

Лютова: Да, говорили, коридоры 60–65, или 61 там завтра же.

Орлова: Но на самом деле вот это желание покупать валюту, конечно, является способом не допустить укрепления курса. Но сейчас я бы не говорила о том, что эта мера может вызвать девальвацию, мы, к сожалению, это видим на рынке. Потому что, хотя Министерство финансов покупает каждый день валюту, но мы видим, что встречный приток капитала, который в страну приходит, он оказывается сильнее, потому что он еще подкреплен достаточно высокой ценой на нефть, то есть экспортными доходами. Поэтому мы, действительно, получили такой казус: Министерство финансов обещало, что оно будет покупать валюту, вышло на рынок, а в итоге с курсом ничего сделать не может.

Я хочу сказать, что, наверное, это хороший сигнал для Центрального банка, в том смысле, что у нас, действительно, курс формируется рыночным образом. И у нас как бы курс сейчас — то есть присутствие Центрального банка или Министерства финансов на рынке не такое, что они могут сдвинуть курс. Это, в общем, исходя из рыночной логики, сигнал, скорей, так сказать, позитивный. И нужно понимать, что здесь задача Центрального банка заключается не в том, чтобы какой-то, понимаете, создать ориентир, и населению сказать: вот, нужно, чтоб курс был таким. А на самом деле, население приучает к тому, что на курс вообще нужно смотреть меньше, потому что когда курс плавающий, как в развитых странах, он может плавать в одну сторону, в другую сторону и, в принципе, там никто не бегает каждый день покупать валюту или продавать ее. Вот, собственно говоря, когда мы достигнем низкой инфляции, у нас, действительно, интерес к динамике валютного курса будет гораздо меньше, потому что мы перестанем беспокоиться, что девальвация разъедает наши сбережения.

Лютова: Перестанем каждое утро смотреть на цифры на табло обменных пунктов.

Орлова: Да, совершенно верно.

Лютова: Здравствуйте, вы в эфире.

— Александр, город Москва. Скажите пожалуйста, вот в мире есть такие инвестиционные фонды, как инвестиционный фонд Уоррена Баффета, например, ну и другие, которые демонстрируют доходность в среднем выше, чем в среднем по рынку. Но они как бы принимают капиталы для управления только очень-очень крупные — там большой порог входа. И я бы хотел спросить, в чем для них экономическая целесообразность отсекать так рядовых людей, которые бы тоже, возможно, хотели инвестировать на долгий срок. Ну вот в чем для них экономическая целесообразность так вот четко себя позиционировать, что они только элитарные.

Лютова: Спасибо большое, то есть вопрос: почему крупные фонды так вот снобистски себя ведут по отношению к некрупным инвесторам?

Орлова: Спасибо. На самом деле, да, действительно, есть такое разделение. Есть фонды, которые управляют очень крупными деньгами, а есть паевые фонды. На самом деле, есть инфраструктура рыночная, которая позволяет некрупные суммы инвестировать в фондовый рынок через интернет-торговлю, но это действительно два разных, в общем-то, рынка. Ну, на самом деле, ответ очень простой, это никак не связано с каким-то снобистским подходом, это просто касается удобств в управлении деньгами и простоты. Потому что понятно, что когда очень много мелких клиентов, то стоимость обслуживания этих клиентов — с каждым нужно пообщаться, разослать информацию, клиенты могут в разное время захотеть забрать свои деньги, как бы у фондов разное регулирование, но по большому счету понятно, что, если привлечь двух крупных клиентов, с ними договориться, что деньги там на пять лет, например, то это одна степень свободы в управлении. Значит, неспроста в вопросе прозвучало, что эти фонды зарабатывают высокую доходность. Понятно, что управляющий может на длинном горизонте выстраивать свои решения, алгоритмы, то это, собственно, обеспечивает повышенную доходность.

Лютова: У него больше свободы.

Орлова: Да. Потому что, как правило, когда управляющий инвестирует, если это фонд, который привлекает некрупные суммы, в любой момент клиент может прийти, например, и сказать: вы знаете, а мне нужно забрать свои деньги. Это значит, что в любой момент управляющий должен быть готов продать часть портфеля — не всегда рынок будет хорошим, когда он будет продавать. Поэтому, собственно говоря, это совершенно разные стратегии, именно поэтому есть фонды, которые следят больше за ликвидностью, то что называется, то есть фонды готовы в любой момент отдать деньги, вернуть средства. Но там доходность не очень большая. Фонды, которые менее ликвидны, то есть где средства замораживаются надолго, где крупные капиталы, они могут обеспечить большую доходность.

Лютова: И еще раз про сбережения, но теперь уже на нашей, российской земле, не для Уоррена Баффета, у нас есть вопрос от пользователя, который явно глубоко понимает рынок финансов — это Сергей, он на фейсбуке оставил свой вопрос. Он касается облигаций федерального займа — это государственные наши, российские, ценные бумаги — в целом, вот насколько сейчас этот рынок у нас пользуется спросом и понятен нашим простым потребителям, готовы ли люди одалживать, а по сути, это именно так, в таком инструменте, одалживать деньги государству?

Орлова: В принципе, российское государство является хорошим заемщиком. По простой причине, что у нас уровень государственного долга очень низкий, у нас порядка 13% ВВП — это внутренний и внешний государственный долг, это цифра одна из самых, наверное, низких в мире. В основном, мы знаем, что есть страны там 200–300% ВВП — вот Япония, когда правительство набирает очень большие объемы долга. Поэтому российское государство как заемщик, безусловно, очень интересный заемщик. Второй момент, как мы знаем, процентные ставки, процентные ставки в России сейчас определяются Центральным банком, они достаточно высокие, пока мы не достигли низкой инфляции. Поэтому, мало того, что заемщик хороший, он еще и платит достаточно хорошие проценты. Поэтому двойная выгода.

Безусловно, рынок государственных облигаций, он большой интерес представляет. Ну, он представляет интерес для тех, кому на рынке интересна такая доходность 8–10-процентная. Потому что, конечно, есть другой класс инвесторов, они, может быть, хотят купить акции, попробовать заработать гораздо больше, но готовы и потерять.  Облигационный рынок для тех, кто, собственно, терять не хочет, просто хочет какую-то гарантированную доходность, как депозит, просто чуть-чуть немножко другой инструмент, более ликвидный. И здесь нужно понимать, что, когда рынок ожидает снижение процентной ставки, а мы с вами говорим, что инфляция, ну конечно, имеет тенденцию к замедлению, Центральный банк рано или поздно будет снижать ставку, это означает, что цены на облигации будут идти вверх. И вот, собственно говоря, можно будет заработать и получить не только купон, процент, а еще заработать на движении цены. Поэтому, в принципе, это вот основные причины, почему инвесторы считают, что этот рынок один из самых интересных сейчас на фоне других стран.

Лютова: Интересно, потому что у нас здесь, на самом деле, пользователь интересовался, он считает ставку 8% низкой, и задает вопрос: получается, если люди покупают, как мы только что с вами обсуждали, под такую ставку, они всерьез ждут снижения инфляции, верно?

Орлова: Это тоже зависит от класса инвестора. Вот понятно, что если у вас небольшой есть портфель, то вы можете сделать депозит в каком-то банке и, наверное, можно сейчас найти банк, который предлагает более высокую ставку. Ну, это требует, безусловно, изучения баланса этого банка, это определенные риски могут быть тоже, но это другой класс инвесторов. Потому что, когда мы, конечно, говорим про рынок государственного долга, в основном, мы говорим про фонды, даже если это российские фонды, российские деньги, они все равно достаточно крупные. И для фондов, международных или российских, они сравнивают ставки, которые предлагают разные другие государства, и российская 8-ми или 10-процентная ставка не такая уж и низкая на фоне других стран, особенно с учетом, если вы иностранный инвестор, еще вы зарабатываете на укреплении валютного курса. Поэтому, в принципе, это может дать доходность, может быть, 12–14%, с учетом укрепления курса рубля, вот те, кто инвестировал, допустим, по курсу 70 в рубли, они заработали еще на укреплении курса. Поэтому на фоне других стран вопрос всегда, с чем сравниваем.

Лютова: Понятно. В нашей стране пока можно одалживать деньги государству — будет платить, причем неплохо. Еще одна категория людей, у которых более тяжелое положение, когда они ждут платежей от государства, это пенсионная система. Мы всегда получаем много вопросов, и, что примечательно, часто от молодых людей. Вот давайте посмотрим один из таких вопросов, которые наши корреспонденты сняли на улицах.

— Здравствуйте, скажите пожалуйста ваше отношение к тому, что пенсии могут отменить. Как это повлияет на ситуацию в стране?

Лютова: Здесь, давайте, небольшой контекст ввернем к этому вопросу. Не так давно снова были новости о том, что могут быть отменены пенсии для работающих пенсионеров с высоким доходом — там, кажется, была отметка свыше 500 тыс. рублей в год, их, как обычно, опровергали чиновники на официальном уровне, хотя мы все понимаем, что тоже после 2018-го, может быть, в 2019 году пенсионную систему могут ждать серьезные изменения. Вот, скажите, насколько сейчас, во-первых, понятна политика государства в том смысле, куда будет развиваться пенсионная система, что доходит до того, что люди думают — пенсии отменят? Насколько она понятна, и действительно ли пенсионное обеспечение будет сокращаться относительно того уровня доходов, который люди имеют сейчас, и на что они рассчитывают в старости?

Орлова: Я немножко вернусь к контексту нашей дискуссии в первой части — я говорила о том, что сейчас повышать налоги на компании проблематично из-за того, что инвестиции не растут, и, наверное, если повышать какие-то налоги будут, то это будут налоги на физических лиц. Но я говорила про НДС, про подоходный налог, а вот, собственно, изменения в пенсионной системе — это тоже такой завуалированный способ как-то, если не повысить налогообложение, то сэкономить. Тоже касается, конечно, потребителей. Но я об этой части не говорила, отчасти потому, что я не очень верю, что пенсионная система будет подвержена очень радикальным изменениям.

Мне кажется, это гораздо более социально болезненное решение, по сравнению даже с повышением ставки подоходного налога. Отчасти потому, что у нас продолжительность жизни остается не очень высокая в стране, во-вторых, потому что, на самом деле, у нас из населения около 140 миллионов человек почти 40 миллионов человек — пенсионеры. То есть изменение пенсионной системы касается реально очень большого круга людей, причем совершенно понятно, что эти люди живут в разных регионах, это часто люди, которые уже нуждаются. И я думаю, что социальный эффект от каких-то изменений таких, будем говорить, ужесточения пенсионной системы, конечно, может быть очень негативный, вот поэтому я не считаю, что это будет такая первоочередная мера. Безусловно, ее будут обсуждать, но я, скорее, отношусь скептически.

И еще как раз хотела прокомментировать, конечно, тема отмены пенсии не обсуждается. Обсуждаются варианты, как бы сэкономить, потому что, действительно, если пенсионер работающий, может быть, не индексировать, не давать индексацию пенсии. Но я думаю, что всем понятно, что пенсия — это все-таки некоторая социальная гарантия. Потому что даже с человеком работающим, даже с человеком обеспеченным всегда что-то может случиться, и государство таким образом просто дает какой-то такой минимум, который обеспечивает его, в общем-то, всем. Я думаю, что радикальный пересмотр такого подхода был бы достаточно опасен. И, наверное, не уверена, что в ближайшее время это будет обсуждаться.

Лютова: Конечно, и даже менее радикальные реформы приводили к выступлениям пенсионеров даже на улицах. Возвращаясь к повседневности, на прошлой неделе вышел обзор Центрального банка с опросом россиян об их потребительских настроениях, и там, в частности, были ответы, которые удивляют. Например, в прошлом году люди, практически 30% говорили о том, что они могут себе позволить, и стали экономить на сыре, колбасе, мясных изделиях. А по другим данным, 53% жителей страны уже перешли на покупку более дешевых продуктов. Вот это, скорее, что? Это прямое следствие снижения доходов, или же люди опасаются тратить, потому что ждут какого-то «черного дня» — мало ли что, лучше сейчас дешевое будем потреблять?

Орлова: Вы знаете, нет. Я думаю, что у нас, действительно есть большая сегментация, есть большой круг населения, у которого нет сбережений. И, мне кажется, вообще у нас традиционно такой подход населения был, что инфляция была высокая, и, в общем-то, желание сберегать всегда было очень незначительным. Поэтому это как раз те цифры, о которых вы говорили, отражают просто увеличение числа с доходами ниже уровня бедности, о котором я говорила. Потому что, к сожалению, совершенно понятно, у нас достаточно много людей работает в бюджетной сфере, в регионах особенно. Там индексации зарплат не было два года, и, собственно говоря, там есть и сегменты частного бизнеса, который себя чувствует не очень комфортно.

Действительно, есть большие группы населения, которые каким-то образом потеряли, и потеряли достаточно много во время последнего кризиса. Я думаю, что опросы, о которых вы говорите, отражают реальное положение дел большой группы населения, но есть другие группы населения, другие профессии, которые сейчас более востребованы. И там люди себя чувствуют по-другому. Но, конечно, когда мы говорим про опрос, как о некотором срезе ситуации в стране, то, скорее, картина не очень благоприятная.

Лютова: А вот даже если опять вернусь все-таки к срезу — среднему по больнице. Здесь есть какой-то свет в конце тоннеля на улучшение этой ситуации, и в какой перспективе?

Орлова: Я хочу сказать, что для того, чтобы ситуация улучшилась, нужно сначала, чтобы были инвестиции, потому что у нас ключевая проблема, почему экономика не растет, и, в конечном счете, почему люди обеднели, почему такая девальвация была сильная? Потому что экономика не растет. Если бы экономика росла и была бы крепче, конечно, курс мог бы так не падать сильно. И для этого нужно запустить инвестиционный рост, нужно запустить экономический рост, чтоб создавались рабочие места и чтоб, собственно, экономика зарабатывала. Пока этого не происходит, мы, по сути, говорим о некоторой политике латания дыр. Мы говорим о налоговых маневрах, на уровне собственных бюджетов мы как-то перераспределяем расходы, где-то экономим. Но эта политика, в общем-то временная, она не отвечает на стратегическую проблему, на стратегический вызов, который заключается в том, что нужно запустить экономический рост.

Лютова: Будем надеяться, что мы перестанем латать дыры в наших с вами бюджетах.