Кому Путин подарит деньги перед выборами, сколько еще санкций выдержит рубль и как правительство скрывает правду о ценах

Добрый вечер, уважаемые телезрители Дождя и те, кто смотрит нас в интернете! В любом случае зрителей Дождя мы приветствуем. Как всегда в это время, в понедельник в семь вечера выходит программа «Деньги. Прямая линия», где мы обсуждаем проблемы с нашей экономикой и с тем, как их решать, во всяком случае, советуем, даем какие-то советы и высказываем различные теории.

Как всегда, у нас в студии, пусть сегодня виртуально, наши гости, и сегодня это Игорь Николаев, директор Института стратегического анализа компании финансово-бухгалтерской консультации Grant Thornton. Игорь Алексеевич, здравствуйте!

Здравствуйте!

Очень приятно, что вы снова с нами. И как всегда, мы найдем, о чем поговорить.

Сегодня произошла такая любопытная история, с которой хочется начать. Это предприниматель, как он называется, бизнесмен Олег Дерипаска сначала обвинил Росстат в том, что неправильно считают количество бедных в стране, что оно занижено чуть ли не в четыре раза, потом как-то изменил, собственно говоря, после того, как в Кремле отреагировали на этот пост в интернете, изменил его и написал, что на самом деле Центробанк фактически не дает бороться с бедностью так или иначе.

Вам не кажется, что сейчас вот эта, скажем так, тема бедности и социального неравенства пытается как-то раскручиваться, использоваться? И при этом, если смотреть на заявление Дерипаски, складывается впечатление, что у нас опять борьба ведется путем изменения методологии подсчета статистического: слишком много ― давайте посчитаем так, чтобы было мало. И вот посчитали, прожиточный минимум немножечко снизился у нас в конце прошлого года, соответственно, и бедных вроде бы как стало чуть поменьше согласно новой методике. Не получается ли так, что у нас вот эта ситуация приводит к тому, что опять важно, как посчитают, как говорил известный персонаж истории?

Действительно, это имеет большое значение. И сейчас это имеет значение, несмотря на то, что изменили методологию. Но, надо сказать, методологию изменили, то есть раньше был у нас абсолютный такой подход, да, потребительская корзина, а совсем раньше в нее, помимо продовольственных товаров, входили и непродовольственные товары и услуги. Мы постепенно переходили к той методологии, которая используется в той же Европе. То есть, допустим, в каком-то проценте, 50% от медианного дохода, то есть дохода, который количество граждан, число людей в стране делит как бы пополам. Но чтобы не было тут резких каких-то телодвижений, мы не могли сразу сказать: «Если меньше 50% от медианного дохода, то это будут бедные». Для начала решили, что это будет 40% с небольшим.

То есть это лишний раз подтверждает, что дело, конечно, в методологии, но надо признать: мы все-таки движемся к той методологии, которая используется в развитых странах. Мы пока не сделали простой, очевидный шаг, но тогда давайте полностью считать так, как там: 50% от медианного дохода, значит, 50%. Но мы движемся туда. Поэтому, как я уже сказал, это имело и будет иметь большое значение, как считать. Движение уже есть, признаем, другое дело, что это не принципиально пока, да, все-таки, 18, 19. Все равно почти два десятка миллионов человек, как ни считай вот сейчас, да, даже по нашей методологии, ― это люди, которые живут ниже черты прожиточного минимума. И я считаю, что это все равно огромнейшая сумма.

То, что в четыре раза завышено, ― я с этим не соглашусь, наши подсчеты, что завышено где-то, если бы нормально считали, раза в полтора примерно, но не в четыре раза. Так что, да, имеет значение, как считаем, другое дело, как ни считай, все равно слишком много и недостойно много для нашей страны бедных в стране, вот что самое главное.

Как раз об этом говорил и глава Счетной палаты Алексей Кудрин, который в начале апреля выступал в Госдуме и сказал, что, в принципе, достижение… Цель снизить количество бедных вдвое, как, собственно, национальная цель это предусматривает, не к 2030 году, а можно сделать это даже раньше. Но при этом как это сделать, он не сказал, сказал, что это очень социально чувствительные для населения вопросы.

Судя по всему, этого будет касаться, это затронет в своем послании президент, который, напомню, обратится к Федеральному собранию с посланием в эту среду, 21 апреля. Как вам кажется, мы услышим что-то новое у президента или пока что вся помощь, которая выделялась в эти ковидные, скажем так, локдауны и в этой ситуации, касалась в основном семей с детьми? Притом что среди одиноких людей бедных тоже на самом деле не так мало и им никто помогать не пытается, тоже какое-то, получается, социальное неравенство у нас появляется. Будет ли что-то новое в этой социальной политике и стоит ли ждать от президента каких-то новых, во всяком случае, обещаний и идей?

То, что стоит ждать обещаний, ― я думаю, никто в этом не сомневается. Все-таки через несколько месяцев состоятся выборы в Государственную Думу, и я просто убежден, что здесь мы услышим инициативы, которые как раз и направлены на то, чтобы нужный результат партия власти получила на этих выборах. Значит, это еще будет озвучиваться так, что это инициатива известной партии.

А кому будут помогать ― я не сомневаюсь, что продолжится линия на помощь семьям с детьми. Власти считают, что это беспроигрышный вариант, мы это видели во время пандемии, в начале пандемии. Я не могу говорить в прошедшем времени, потому что, к сожалению, все еще продолжается. Поэтому помощь семьям с детьми продолжится. В принципе, это будут такие точечные меры. А почему помощь семьям с детьми продолжится? Потому что ведь не раз говорили представители властей, что вот эти точечные меры ― это то, что надо. То есть представители власти убеждены, что такая помощь эффективна.

А как бороться с бедностью? По-прежнему будут ставку делать на то, что будем помогать кому-то точечно. И, мне представляется, это абсолютно бесперспективный путь, собственно говоря, мы по такому пути и шли последние годы. И что? Число бедных у нас в последние годы не сокращалось, оно даже увеличивалось. Я не говорю о том, что произошло в самые последние месяцы. В начале двухтысячных годов была позитивная динамика, а последние несколько лет ― и неудивительно, если реальные доходы населения падают, то и проблемы с бедными.

Так вот, почему неправильно делать ставку только на точечные меры? Потому что вы так проблему не решите в целом. Кому-то поможете, у кого-то станет лучше, а в целом? Ведь речь идет о десятках миллионов людей. А если в целом, то, естественно, должен быть рост экономики. Мало роста экономики, распределяться национальное богатство должно так, а это и налоговая система в первую очередь, чтобы доставалось не то что поровну, а достойно, что называется, людям.

То есть ― я заканчиваю такой длинноватый, наверно, монолог ― ставка на точечные меры в решении проблемы бедности себя не оправдывает. Нужны системные и фронтальные, я бы так сказал, меры, о которых, я думаю, мы вряд ли услышим все-таки.

А вот если говорить как бы с обратного конца сейчас, как вам кажется, не изменилось ли само восприятие бедности у населения? Поскольку последние десять лет у нас было таких три кризиса, или, на самом деле, может быть, три волны кризиса одного, или один у нас большой сплошной такой кризис, который начался после истории с присоединением Крыма к России. Население стало уже как-то терпимее, спокойнее относиться к потере дохода, к тому, что стагнация, что цены продолжают расти. И может ли это вообще быть опасно, что люди привыкают уже к плохому и перестают надеяться на что-то хорошее, вообще есть ли такой какой-то показатель ожиданий населения собственного благосостояния?

Есть показатель протестной активности, он тесно коррелирует с тем, что происходит у нас с точки зрения уровня жизни народа. А что касается того, стали терпимее относиться или нет, хорошо нам так в студии, да, с вами рассуждать на эту тему, а что делать, да, мы обязаны, я надеюсь, профессионально обсуждать.

Но вот те люди, которые действительно очень и очень в материальном плане обделены, я не думаю, что они привыкли к этому, вот просто убежден. А как к этому привыкнуть, когда от зарплаты до зарплаты и неизвестно, перезанять у кого хватит или нет? На мой взгляд, это очень трудно, невозможно к этому привыкнуть, поэтому привыкли те, кого это не касается, и то часть. Но десятков миллионов людей это касается, и я не думаю, я убежден, что они не привыкли.

А что касается того, как это все соизмеряется, какими показателями может это демонстрироваться, протестная активность, как известно, все-таки хоть и не на высоком уровне, но и не сказать, что она на низком уровне. А посмотрите, что происходит с рейтингами доверия к институтам власти? Они же снижаются, а почему они снижаются? Значит, какие-то нелады у нас с точки зрения уровня жизни народа.

То есть тут в первую очередь все-таки не политические какие-то, скажем так, тренды, а социально-экономические выводят людей все-таки на улицу?

Разные могут быть. Но то, что это теснейшим образом связано, давно известно, и я не думаю, что здесь мы какая-то уникальная страна. Так что да, есть и экономические лозунги, есть и политические лозунги, но когда экономика… Что там говорить, базис, надстройка ― все это было, есть и будет.

Вы говорили о возможных налоговых маневрах или прочих всяких возможных действиях с налогами. Международный валютный фонд предлагает некоторым, предполагает или, может быть, предлагает некоторым странам ввести такой некий разовый пандемийный сбор, который должен помочь той или иной стране как-то улучшить, потратить деньги на восстановление экономики и как-то, скажем так, ощутить такое вливание.

Вообще для России это актуальное предложение, как вам кажется? Потому что в Германии такое было перед объединением, еще в некоторых странах использовался такой метод, как разовый сбор. Вообще в России такое возможно или такого еще не будут делать?

В России возможно все на самом деле. Когда спрашивают, возможно ли такое, ну да, возможно, вероятность какая, надо обсуждать, но возможно все. Но это, я думаю, не рассматривается. И надо ли это? На мой взгляд, нет в этом необходимости. Слушайте, у нас Фонд национального благосостояния превышает 13,5 триллионов рублей, как он называется? Он называется Фонд национального благосостояния. Насколько он связан с национальным благосостоянием? Мы умудрились, у нас в начале пандемии, на 1 апреля, там было 12,9 триллиона рублей, а через год после пандемии больше 13,5 триллионов рублей. Мы умудрились прирастить. И здесь дело не в курсовых разницах, что там курс менялся, он номинирован в долларах. Не в этом дело, курс на самом деле не сильно изменился, факт есть факт. И хвастаются представители власти: «Смотрите, точечными мерами мы обошлись, а не пошли на широкомасштабную материальную поддержку населения, как это было в развитых странах». Но, на мой взгляд, тут хвастаться нечем.

А сбора никакого вводить не надо, у нас есть эти деньги, если бы захотели так хорошо помочь, я не говорю, что всем, я на самом деле не поддерживаю идею вертолетных денег так называемых, надо, естественно, помогать тем, кто действительно нуждается. Но мы решили, что здесь вот дадим, вот здесь дадим. Помощь семьям с детьми ― это, конечно, хорошо, безусловно, это хорошая мера, но этого было явно недостаточно. А специальный сбор коронавирусный, или как его там назвать, я считаю, не надо вводить.

Агентство Bloomberg, ссылаясь на свои источники, говорит, что в правительстве сейчас несколько вариантов плана по восстановлению экономики, и среди них как раз использование средств Фонда национального благосостояния, в том числе повышение налогов. Как вам кажется, сейчас вот это повышение налогов, пусть для состоятельных граждан и бизнеса, возможно? И действительно это как-то поможет? Уже раз сделали вот эту прогрессивную шкалу, пусть нечеткую, но распечатали, скажем так, этот 13-процентный барьер, действительно это может помочь или это будет какая-то попытка сыграть в такую заботу о народе и такую иллюзию социальной справедливости?

Я считаю, что такие инициативы возможны, безусловно. И опять же, это продиктовано тем, что выборы приближаются, а такая мера была бы большинством поддержана. Что там греха таить, у нас это достаточно популярная идея ― богатые должны платить больше. Но я-то сторонник прогрессивной шкалы налогообложения, но имеет значение на самом деле, когда вы в том числе прогрессивную шкалу налогообложения вводите.

У нас было очень много возможностей, ее надо вводить, когда экономика на подъеме. Но мы слышали постоянно отговорки, что еще не время, еще нет, не готовы, мы только что плоскую шкалу ввели. Но в результате сейчас потихоньку стали вводить, и сейчас мы можем услышать новые инициативы, но связаны они, я в этом просто убежден, с выборами в Госдуму, потому что, повторюсь, эта тема популярна. Но тут интересно что ― а почему она популярна? Ведь это доказывает на самом деле, что бедных в стране много. Вот была бы зажиточная, богатая с точки зрения уровня жизни людей страна, не было бы такой популярности.

Даже наоборот, говорили бы, что слишком высокие налоги, что же вы все берете и берете.

Да, а сейчас «Давайте, хорошо!». И власть говорит: «Нате, пожалуйста, вам уже 15% с тех, кто больше пяти миллионов зарабатывает». Большинство, естественно, поддерживает. На мой взгляд, власти даже недопонимают, что они тем самым демонстрируют, вроде как реагируя на такие чаяния народа, что спустя столько-то лет после того, как триллионы нефтедолларов поступили в страну, страну-то у нас с точки зрения уровня жизни народа богатой не назовешь.

Про те самые триллионы, которые поступали и которые так берегли, это все тот же Фонд национального благосостояния. Его берегли, берегли, ничто не стали трогать, говорили: «На черный день, на черный день». И вот сейчас, когда США ― про санкции мы еще сейчас поговорим немножко подробнее ― усиливают санкции, уже это коснулось наконец-то госдолга, не будет ли такой вероятности, что его и так, этот фонд, не станут трогать для того, чтобы вот уже совсем когда будет плохо, то есть опасаясь уже совсем худшего: и отключений, и эмбарго, я не знаю чего, что просто скажут: «Вот это, видите, какая война идет, нельзя его трогать, давайте его оставим».

Нет ли тут такой вероятности, что и дальше фонд останется неприкосновенен?

Нет, я думаю, его начнут тратить, но начнут часть тратить, знаете, не на то, чтобы людей поддержать, а на финансирование разного рода проектов. Вот я заговорил о фонде, а почему его не тратили? Год назад приходилось (тогда в качестве версии) говорить о том, что допускаю, ведь у нас порядок с фондом какой? Если его ликвидная часть достигает суммы больше 7% от ВВП, то деньги фонда можно тратить на разного рода проекта по такой упрощенной схеме. И мы недавно услышали: «Смотрите, у нас ликвидная часть фонда ― а это где-то 8–9 триллионов рублей ― превысила 7% от ВВП, давайте тратить на проекты».

То есть, знаете, такая бизнес-версия, почему берегли-то, накапливали фонд? Чтобы можно было тратить на проекты. Там очередь уже из проектов выстроилась. И я думаю, что это будет приоритетом, там уже стояли, ждали, а тут пандемия, вот наконец дождались, все-таки наконец-то можно будет потратить. Так что если и будут тратить, то на разного рода проекты, а не на такую широкомасштабную материальную поддержку населения.

А какого рода проекты? У нас есть очень масштабные проекты, которые, как выясняется, стоят очень больших денег, и потом не всегда эти деньги даже, оказывается, доходят до конца. Что это за проекты, это какие-то национальные цели, которые заложили, или это какие-то более узкие проекты?

Нет, там разные проекты. Может, высокоскоростные магистрали, как известно, есть проекты до Питера и до Казани, вот такого рода. Там такие бизнес-проекты, инфраструктурные и не только. То есть это не национальные проекты в том смысле, в каком они понимаются, а вполне конкретные.

То есть фактически получится, что государство из Фонда национального благосостояния переложит это в карман какому-то исполнителю проекта, я правильно понимаю?

Так про каждый проект можно сказать, да. Работы, я надеюсь, будут сделаны, что-то построено за это. Но главное ведь не это, это бизнес-проекты все-таки, даже инфраструктурные. Это бизнес-проекты, а Фонд национального благосостояния изначально создавался для обеспечения устойчивости пенсионного обеспечения, вот для чего создавался фонд. Потом вносили изменения, сейчас уже вот в том числе для обеспечения сбалансированности федерального бюджета, а вот теперь уже и вот так вот, оказывается, можно обеспечивать устойчивость пенсионного обеспечения.

Ну да, пенсионеров становится, к сожалению, меньше из-за всех этих историй с пандемией, и вот такая вот история.

Мы говорили о санкциях, во-первых, они наконец-то коснулись госдолга, чем так угрожали и чего так опасались. Но, на первый взгляд, и даже агентства Moody’s и Fitch говорят о том, что они не нанесут такого серьезного ущерба, потому что все касается только первичного рынка госдолга, а на вторичном рынке легко можно будет, если есть желание, конечно, у каких-то институтов финансовых, этот российский госдолг приобретать.

Может ли, собственно говоря, увидев, что такого эффекта не последовало, да, со стороны наказывающих, может ли Вашингтон, например, запретить и доступ к вторичному рынку? И будет ли это серьезней, будет ли это чувствительный и что произойдет с нами тогда, если запретят и доступ ко вторичному рынку госдолга?

Давайте скажем, что о том, что санкции могут коснуться и вторичного рынка, уже тоже, что называется, слухи просачиваются от уважаемых агентств, от которых вначале были слухи, что все-таки санкции в отношении госдолга будут введены, и они были введены, а теперь и про вторичный рынок. И тем не менее, несмотря на то, что зрители и слушатели Дождя ― это продвинутые такие зрители, поясним все-таки, да, что такое санкции в отношении российского госдолга.

Российская Федерация занимает деньги для обеспечения своих бюджетных обязательств, выпускает облигации. Эти облигации продаются, в том числе на внешнем рынке, и мы занимаем эти деньги. Мы уже на достаточно большую сумму выпустили такие облигации, 13,7 триллиона рублей, из них 3,2 триллиона рублей ― это те облигации, которые купили не резиденты, в том числе американцы, которым теперь запрещено покупать новые выпуски. Новые выпуски.

А что касается санкций в отношении вторичного рынка, это значит, что на самом деле они не смогут быть и держателями, им придется избавляться от этих акций, а цена вопроса, значит, триллионы рублей. Американских держателей примерно можно оценить где-то на полтора, наверно, из 3,2 триллионов рублей облигаций российских. То есть это означает, что России надо будет решать, во-первых, надо погашать будет эти облигации, а потом ― где занимать недостающие деньги? Все это ведет к росту доходности, к росту затрат на обслуживание госдолга. И повторюсь, здесь уже оперируем триллионами рублей, то есть это действительно проблема достаточно серьезная.

Поэтому когда Минфин говорит устами министра финансов, что проблемы небольшие, займем в евро, действительно, можно занять и в евро, но уже дороже это все равно будет. Вот в чем дело. А потом, смотрите, как ситуация развивается. Вот сейчас долларах запретили, а у нас что? Ну давайте чуть-чуть так подальше попытаемся посмотреть. У нас нет риска санкций со стороны Евросоюза, что ли? Они тоже, такое впечатление, усиливаются. А завтра мы скажем: «Да нет проблем в евро занять, давайте мы еще»…

То есть вот об этом тоже надо думать. Но, к сожалению, по-моему, как-то недооцениваем, недооценивают наши финансовые власти эту проблему. Поэтому санкции в отношении первичных выпусков действительно не такие тяжелые, но если санкции коснутся вторичных выпусков, вторичного размещения, то это будет так… Тяжело.

Если говорить о таком накопленном эффекте, который сейчас уже мы получили, это и пандемия, и геополитическая нестабильность, которая, в принципе, у нас происходит на границе с Украиной, что тоже отражается в первую очередь на экономике, и прочее, и прочее, вообще может ли это как-то создать такой кумулятивный эффект, да, для экономики и каким он будет, если он будет?

Я скорее бы назвал это эффектом резонанса. Действительно, одно накладывается на другое, и может получиться в результате такая суммирующая, или составляющая, или результирующая, как хотите называйте, очень такая негативная и сильная.

Безусловно, пришла беда ― отворяй ворота, это тоже из этой же области. То есть когда одно на другое накладывается, то бывает очень и очень непросто и тяжело. Вы, кстати, еще не все беды назвали. Я считаю, что то, что у нас происходит с ценами на потребительском рынке, и то, как государство пытается здесь регулировать, ― это тоже одна из бед, которые есть и которые, может быть, очень чувствительны именно для людей, потому что люди, только затронь эту тему, сразу вам говорят, сколько стоило, сколько сейчас стоит мясо кур, а как яйца куриные подорожали, и совершенно справедливо говорят на эту тему.

Поэтому да, несмотря на видимые такие вроде как неплохие показатели, официальные статистические, последней, допустим, динамики промпроизводства, даже в марте один с небольшим процент роста в годовом выражении, такое впечатление, что основные трудности на самом деле для российской экономики на самом деле еще впереди.

Если говорить о реакции рынков и рубля на те самые санкции, которые были объявлены, вообще сложилось впечатление, что не сильно, во-первых, среагировали, как всегда, обычно бывает, что все игроки заранее закладываются на подобный риск, потому что когда появляется такая новость, все начинают уже как-то осторожно себя вести и готовить какие-то такие гавани для того, чтобы увести деньги или смягчить удар.

А почему все-таки, что помогает рублю? То, что нефть все-таки как-то начала восстанавливаться? Bloomberg сообщает о том, что эти накопленные запасы за пандемию нефти, когда ее было очень много, был ее избыток, стали уже снижаться, что, в принципе, ждет какого-то роста в том числе и цены на нефть… Это нефть нам все-таки помогает или же как-то рубль удерживает, как раньше было, Центробанк какими-то интервенциями такими точечными?

Это хороший вопрос. Действительно, что помогает? Не только рублю, кстати, я бы сказал, в целом российской экономике. Не будем забывать, что все-таки в России сейчас рыночная экономика, да, кривоватая, косоватая такая, не очень, скажем так, государства много, но это рыночная экономика. А рыночная экономика отличается тем, что она хорошо приспосабливается к меняющимся обстоятельствам. Кому не нравится рыночная экономика, может ее ругать, конечно, но в данном случае благодаря тому, что рыночная экономика, она адаптируется достаточно быстро к этим внешним обстоятельствам, в том числе негативным. Мы о них и говорим.

Плюс да, нефть сейчас на достаточно высоких уровнях, все-таки 60–70 ― это вполне по нынешним временам комфортный уровень. Это тоже помогает. Плюс достаточно эффективная, я считаю, курсовая денежно-кредитная политика Центрального банка, который остается, пожалуй, одним из самых высокопрофессиональных органов, которые занимаются у нас экономической, финансовой и денежно-кредитной политикой. Это тоже имеет значение.

Вот по совокупности так и получают. Но это как бы объяснение, а почему вот так, и вроде ничего. Но я должен сказать, что значит «а вроде ничего»? Мы летом прошлого года сдвинули достижение национальных целей с 2024 до 2030 года. Знаете, мне трудно назвать это тем развитием, в котором нуждается страна. Я бы так сказал: жить-то можно, но это не развитие. А можно еще добавить: разве ж это жизнь?

Поэтому я согласен с тем, что вроде и не так больно, и естественно, экономика не разорвана в клочья, как известно кто сказал когда-то. Но вот я попытался объяснить, почему она не разорвана в клочья. И еще, на мой взгляд, это важно: когда мы говорим: «А что санкции? И ничего», и ничего, действительно, и рубль еще не обвалился за сто с лишним, да, вернее, доллар или евро, я должен сказать, что влияние санкций все-таки более глубокое, что ли, и это явно недооценивается.

Сегодня я уже достаточно много говорил, к примеру, о Фонде национального благосостояния. Там разные интересы, но встает вопрос: а почему, собственно говоря, действительно, когда надо было помогать, мы его не расходовали? Одна из ключевых проблем, потому что власти, наверно, не без резона полагают: мы под санкциями, и неизвестно, что будет дальше. Нет, давайте-ка мы пока, да, не будем его расходовать. И такие мотивы присутствуют. А потом говорят, что у нас число бедных какое значительное. Но у меня вопрос, вернее, даже утверждение, я такое умозаключение делаю: значит, мы по такому ключевому вопросу, как расходование средств из Фонда национального благосостояния, принимаем решение исходя из того, что мы под санкционным давлением. И для социально-экономического развития страны, получается, это решение не самое лучшее.

Так что санкционное давление на самом деле выливается вот в такие решения, вроде бы как по внутренней социально-экономической политике, но эти решения приводят к тому, что мы имеем. А что мы имеем? Это не очень удовлетворяет, на самом деле.

Игорь Алексеевич, практически в тон вам прозвучал доклад «Застой-2», может быть, вы с ним были знакомы, это фонд «Либеральная миссия», который подготовил этот доклад. И главная его тема, которую хотят донести до нас авторы, в том, что, как вы говорили, власти максимально извлекают прибыль из сырьевого экспорта, но главное ― нет реального спроса у власти на ускорение экономического роста, если говорить о том, что не что-то сделать, а именно потратить, вот этого желания тратить у власти, собственно говоря, нет.

И главная, одна из главных мыслей ― это то, что краткосрочные вложения в экономику, смягчение денежно-кредитной политики ― все это не сможет именно в этой ситуации как-то все-таки ситуацию изменить. И поэтому вот такой вопрос: это все происходит потому, что экономический блок правительства боится как-то предпринимать какие-то шаги, или это боязнь подорвать именно политический курс, о котором вы говорите, когда в том числе говорите о выборах и прочем, прочем, прочем?

Это происходит, потому что, я считаю, с точки зрения профессионализма… Как бы это помягче выразиться? Если куда расти правительству, ну правда. Когда мы видим, как пытаются решить проблему с растущими ценами, как сами простимулировали тот виток инфляции, который мы наблюдаем, а потом объясняют: «Это курс рубля просто, это цены на мировых рынках выросли», знаете ли, просто хочется развести руками.

Ну да, цены на мировых рынках сельхозпродукции выросли, только почему-то у вас инфляция в прошлом году почти 5%, а в странах ЕС ― 0,2%, а в Германии вообще цены снизились. И в Греции, в которой все есть, тоже цены снизились. Но если у нас цены растут исходя из того, что мировые цены выросли, это что за мировые цены, которые, оказывается, там не влияют на инфляцию, а вот у нас они приводят к инфляции?

Это я к тому, что когда слышишь такие объяснения, когда видишь, как пытаются решить проблему, остается сделать вывод: хотелось бы большей компетентности в этой очень важной социально-экономической политике. Знаете, еще иногда говорят: «А что, они там не понимают?». Мне хочется сказать: «А что, они не люди? Ну да, не понимают, что-то недопонимают». Другое дело, что, наверно, не все признаются в этом. Поэтому то, что происходит с точки зрения эффективности политики, связано как раз именно с этим.

И другое дело, что связано еще с тем, что это тесно связанные вещи ― профессионализм и ответственность, на самом деле. Иногда видно, что, действительно, а вдруг это как-то будет расходиться с политическим курсом. Но разве будут говорить, что санкции влияют на самом деле, санкции влияют? Нет, никто не будет говорить, потому что понятно, что это уже затрагивает политику, но если вы это не говорите, вы просто честно и открыто не анализируете то, что происходит, и вы не в состоянии тогда выработать меры адекватные, вы не называете вещи своими именами. Я бы вот этим объяснил, почему у нас, действительно…

Да, как мы уже тоже говорили, фактически единственный человек, который как-то пытается противостоять той же заморозке цен, которая применяется, ― это Эльвира Набиуллина, которая говорит, что, во-первых, это делать опасно, это делать нельзя. Она говорит это не один раз, а постоянно. Она же предупреждает о возможных пузырях, которые могут раздуться как на рынке продовольствия, так на рынке ипотеки, где сейчас долгое время раздавали кредиты с низкими ставками и предлагают еще это продолжать.

А хватит ли у нее одной, действительно, сил и вообще не может ли нас ждать?.. У нее контракт скоро заканчивается, через год, да, если я не ошибаюсь, следующим летом, может быть, произойдет так, что найдут какого-то, скажем так, более политически грамотного и такого лояльного главу ЦБ? Хватит ли у нее сил вообще противостоять вот этой, скажем так, политической экономике?

Ей трудно противостоять, все-таки да, денежно-кредитная политика и инфляция, понятно, вещи связанные, но директивное ценообразование, у нас должно быть не директивное ценообразование, это все-таки Минэкономразвития, Антимонопольный комитет, здесь они рулят-то.

Я думаю, что как минимум высказывать свою позицию Эльвира Набиуллина продолжит, и это уже хорошо, хоть это и глас вопиющего сейчас, но Алексей Кудрин, кстати, тоже мог бы сказать на эту тему, не просто говорить: «Я знаю, как сократить бедность, но об этом не буду говорить, потому что это очень чувствительные меры». Кстати, интересно, не знаю, я сразу подумал, если человек скажет, как сократить число бедных, почему же нельзя это так сказать? Это что, что такое секретное может быть? Ну ладно, Алексей Леонидович так решил.

Но я к тому, что есть еще люди, которые могли бы доносить эту позицию, что не надо разрушать то, что очень тяжело создавалось очень многими годами, долгими годами. Мы и так уже достаточно разрушили. Ей-богу, смотреть на это все достаточно обидно. Так что нет, я думаю, мы знаем и отношение президента к председателю Центрального банка, он, насколько я могу судить, прислушивается, поэтому думаю, что все-таки позиция председателя Центрального банка у нас достаточно устойчива.

Будем надеяться, что не только она. И вообще высказывать свое мнение не будут бояться не только чиновники, но и простые граждане.