«Население и новое правительство говорят на разных языках». Михаил Дмитриев о незаметном позитиве в экономике и технической борьбе с бедностью

Пархоменко: У нас сегодня в гостях Михаил Дмитриев. Михаил Эгонович, добрый вечер. Спасибо большое, что пришли. Михаил Дмитриев — президент партнерства «Новый экономический рост». Ну что, у нас сегодня наполовину программа «Деньги. Прямая линия», наполовину программа «Политика. Прямая линия», потому что у нас где-то на стыке между экономикой и политикой. И, кажется, у нас экономика окончательно стала политическим фактором или политика — экономическим фактором. Тут сейчас попробуем разобраться, потому что продолжается в широком смысле обсуждение нового кабинета: вот уже почти месяц, как он на посту, а мы все пока обсуждаем сам факт его прихода, а не какие-то конкретные шаги.

Сегодня тоже вышла заметка Bloomberg о том, что в Кремле рассчитывают, что новому правительству удастся добиться каких-то серьезных, значимых успехов до думских выборов в сентябре 2021 года. Осталось 19 месяцев с сегодняшнего дня, - я специально сейчас сидел с календарем и считал, — и таким образом помочь «Единой России» выиграть эти выборы в Госдуму в 2021 году. Хочется понять, из чего этот оптимизм берется, кроме того, что это просто другие люди, хотя и не все из них другие, а многие из них — хорошо знакомые. Как вам кажется?

Дмитриев: Большая часть из того, что нужно для ускорения экономического роста, сделана в прошлом или позапрошлом году. Более того, прошлый год оказался искусственно плохим из-за того, что повышали НДС, и это вызвало и всплеск инфляции, и снизило совокупный спрос. И из-за этого, в частности, Центральный банк вынужден был замедлить снижение процентных ставок, то есть все было очень плохо. Но даже в этих плохих обстоятельствах экономика выросла больше, чем на 1%, а с учетом того, что эти плохие обстоятельства закончились в прошлом году, а в новом году начинаются хорошие обстоятельства — прежде всего, быстрое наращивание бюджетных расходов, которое, прямо скажем, в прошлом году не очень получилось, резкое снижение процентных ставок, которое сработает только к концу этого 2020 года, — то как раз к думским выборам все это начнет работать уже очень позитивно. И не надо забывать об эффекте пенсионной реформы, потому что в прошлом году реально наша рабочая сила потеряла 1% — порядка 700 000 человек, которые выбыли в силу старения населения. В этом году выбытия не будет, потому что начало повышения пенсионного возраста как раз сработает в этом году, и для растущей экономики, где начинает расти спрос и начинают расти инвестиции, это очень большое подспорье, потому что на сжимающейся рабочей силе создавать рабочие места нельзя — ее просто нет, реально нет рабочей силы.

Пархоменко: Хорошо. Но есть те цифры, которые, например, уже озвучил Андрей Белоусов, первый вице-премьер, что 5 февраля 2020 г. на встрече с Путиным обещаны серьезные вливания ликвидности в экономику. Речь идет о почти 300 миллиардах рублей, которые ежегодно будут расходоваться из Фонда национального благосостояния. Это какая-то часть, очевидно, тех инициатив, которые были заявлены. С другой стороны, кажется, 300 миллиардов рублей не выглядят как какая-то решающая вещь, меняющая нашу жизнь.

Дмитриев: Это 0,3% от нашего ВВП, а нам нужно ускорить его на 1% в году, причем большая часть ускорения уже произошла, она гарантирована предыдущими решениями без всякого ФНБ. Если тратить деньги ФНБ на те сферы, где существует большой бюджетный мультипликатор, то есть каждый рубль порождает в экономике гораздо больший доход, чем потраченные деньги, а это прежде всего транспортная инфраструктура. Там мультипликатор больше 1,5, то есть каждый из этих 300 рублей, вложенных в транспортную отрасль, дал бы добавленную стоимость в 450 рублей. И здравоохранение — вторая по очереди, там мультипликатор 1,25 примерно. Если даже по линии приоритетных национальных проектов добавить огоньку, добавить эти деньги из ФНБ, то мы уже получаем 0,5% дополнительного роста. По моим оценкам, и так, без всяких этих добавок, экономика вырастет как минимум на 2,5% в этом году, если не обвалятся цены на нефть и не начнется глобальная рецессия, и к этому мы добавляем еще 0,5% ВВП. Так что получаются те самые 3%, о которых говорит Белоусов.

Пархоменко: То есть даже 3%, да, потому что были оценки, что в 2020 — 2021 гг. где-то до 2,5%.

Дмитриев: Надо, конечно, делать поправку на то, что из ФНБ деньги так просто не потратишь — нужны проекты, на это требуется время. Дай Бог, деньги пойдут тратиться к концу года, это значит, что это ускорение сработает на будущий год. Но к сентябрю 2021 года — это еще не поздно.

Пархоменко: Да, но при этом, с другой стороны, предыдущий кабинет тоже все-таки работал с мая 2018 года, то есть фактически полтора года отработал — ровно примерно столько же, сколько предстоит до выборов отработать Мишустину. Результаты очень скромные: не плохие, не хорошие, в общем, сложно их как-то оценить в каких-то цифрах, потому что в основном все готовились, собирались, но так особенно ничего и не сделали. Вы говорите, что они прошли какой-то подготовительный период?

Дмитриев: Самая главная проблема — это то, что негативные последствия решений кабинета были налицо: повышение НДС, повышение пенсионного возраста, которое вызвало просто негативное восприятие населения. А позитивные не были заметны. Но тем не менее эти позитивные действия уже начали работать, и они сработают как раз в 2020 — 2021 гг.

Пархоменко: То есть здесь кабинету Мишустина надо сказать спасибо кабинету Медведева, что они это сделали?

Дмитриев: Сто процентов. Кабинет Мишустина реально получит все дивиденды от тех положительных действий, которые…

Пархоменко: А вы пример можете привести этих положительных действий? Что?

Дмитриев: Пожалуйста. Начавшееся снижение процентных ставок, очень успешное подавление инфляции, начало большого количества проектов из приоритетных национальных проектов: по ним готовились решения, отбирались исполнители и так далее. Все это вроде бы незаметно, потому что сами проекты еще не делались, но эта стадия по многим проектам пройдена, их можно запустить в 2020 — 2021 гг., а это значит сразу влияние на экономический рост.

Пархоменко: Понятно. Но, тем не менее, все-таки если возвращаться к тому, с чего мы начали. А именно некому политическому интересу в основе этого: то есть, поднять настроение в широком смысле электората, добиться хорошего результата и так далее. Можем ли мы действительно к сентябрю будущего года увидеть какой-то результат просто в доходах населения, в их настроении в смысле меньшего пессимизма, лучшего понимания своих перспектив и так далее?

Дмитриев: Здесь 100% гарантии дать нельзя, потому что мы до сих пор до конца не понимаем, почему так резко ухудшились настроения населения в 2018 году. Но пока все-таки моя, например, гипотеза — а я изучал очень много социологических данных, и наша команда сама их много собирает, — что главная причина ухудшения настроения населения в 2018 году и в 2019 году — это затяжной период очень низких доходов. Потому что если мы посмотрим на два графика, то у нас два графика идущие вот так [Показывает руками букву Х — прим.]. Растет валовой внутренний продукт, а доходы населения снизились и не выросли, они по-прежнему примерно на 10% ниже максимумов, достигнутых в начале 2014 года. И валовой внутренний продукт уже на рекордных уровнях, уже в экономике все в шоколаде, потому что три года подряд был довольно устойчивый экономический рост, не очень быстрый. Прибыли бизнеса росли бешеными темпами: последние два года они растут двузначными цифрами, в 2018 году выросли в полтора раза. А работники и население ничего из этого не получили. Это все лежит на ликвидных счетах корпораций, они это не инвестируют, потому что нет спроса, а спрос зажат очень ограничительной бюджетной политикой, и в результате у населения стагнируют доходы. И по сути дела все бремя кризиса 2015 — 2016 гг. впервые в современной истории России было перенесено не на бизнес и не на бюджет, а на население. Бюджет был в профиците, он накапливал резервы, бизнес получил огромные прибыли в последние несколько лет и тоже их не инвестировал, а у населения упали доходы и не восстановились.

Пархоменко: Что сейчас в этой формуле меняется, что должно поменять положение?

Дмитриев: Во-первых, если возникнет дополнительный спрос такой, что бизнес увидит, что эти заначки из кубышки можно начать инвестировать…

Пархоменко: Вопрос, откуда этот дополнительный спрос возьмется?

Дмитриев: Из бюджета. Пока только из бюджета. Но бюджетные стимулы очень значительны, потому что, как я уже сказал, один ФНБ может дать 0,5% ВВП, а помимо этого этот год — это первый год, когда с самого начала года у нас происходит реальный рост бюджетных расходов. Предыдущие пять лет они сжимались и в реальном выражении упали на 15%. Можно себе представить — 15% вынуты из экономики и положены в кубышку. Реально не было спроса.

Сейчас ситуация нормализуется. Этот спрос при условии, конечно, что бизнес будет уверен, что бизнес—климат тоже улучшается — это отдельная оговорка, но если это произойдет, то многие инвестпроекты, которые лежали на полке частных инвесторов и ждали своего часа, могут начаться. Если они начнутся, это сразу зарплаты, это рост совокупного спроса и это оживление экономики, которое почувствуют в том числе и работники, потому что усилится спрос на рабочую силу, а рабочей силы у нас не хватает: даже если она не упадет в этом году, все равно ее мало. Поэтому будут расти заработные платы, будут расти доходы. Также обещают рост пенсий в реальном выражении. Поэтому за оставшиеся 19 месяцев, если не произойдет очень плохих историй в мировой экономике и если уж совсем кто-то не наделает глупостей, то доходы населения могут значительно вырасти. Скажем так: на 3—5% за эти 19 месяцев.

Пархоменко: Это довольно значительный рост, да.

Дмитриев: Я думаю, скорее, на 5%, чем на 3%.

Пархоменко: Хорошо. Это такая программа—максимум для этого кабинета?

Дмитриев: Я бы сказал, это средний вариант, это базовый сценарий. Оптимистический сценарий может быть еще лучше. Представим себе: немножко ускорятся цены на нефть, конъюнктура тогда в стране тогда еще более подрастет, рубль прибавит в цене, а это значит, что весь импорт станет более дешевым и уровень жизни населения просто за счет удешевления импорта начнет быстро расти.

Пархоменко: Хорошо. А если мы говорим, наоборот, о программе—минимум, к каким результатам правительство Мишустина может прийти за эти полтора года? Скажем так, что минимально возможное, минимально необходимое в нынешней ситуации?

Дмитриев: Программа—минимум — это сценарий ухудшения ситуации в мировой экономике, это значительное падение цен на нефть, начало глобальной рецессии. Это плохой сценарий. В этом сценарии задачей правительства Мишустина будет, возможно, отказаться от бюджетного правила, которое слишком сковывает бюджетные стимулы правительства и контрциклические меры, и начать реально тратить деньги. А у Центрального банка задачей будет дальше продолжать снижение процентных ставок, для того, чтобы предотвратить спад в экономике. Тут уже не идет речь об ускорении экономического роста, но в принципе ресурсов для борьбы с кризисом у российских властей сейчас так много — их никогда не было так много, как сейчас, — и их достаточно, чтобы предотвратить экономический спад в условиях мировой рецессии, впервые за последние 20 лет. Никогда еще такого не было.

Пархоменко: То есть в этом смысле мы достаточно защищены от плохих веяний за пределами страны?

Дмитриев: Я думаю, среди стран с нашим уровнем дохода мы, скорее, в пятерке наиболее защищенных стран мира сейчас.

Пархоменко: Хорошо. Но при этом тут спорят с вами, например, аналитики из международного рейтингового агентства Fitch, которое сохранило рейтинг России на уровне BBB, и прогноз стабильный, но, тем не менее, там не ожидают изменений в государственной политике и считают, что российские власти не способны поднять реальные доходы населения. Это, собственно, то, что мы видели последние много лет, когда вроде экономика более-менее неплохо себя чувствует, какой-то рост есть, а доходы падают или стагнируют.

Давайте я просто здесь вам попробую эту позицию, оппонирующую вам, более развернуто пояснить. Говорят о чем: да, новый кабинет, но при этом все эти люди так или иначе из той же бюрократии в том смысле, что многие из них — это просто те же, которых мы видели, а если новые, то это люди, которые 20 лет чиновники и всю свою карьеру построили в бюрократии при Путине, и как они умели работали, так и работают. И при этом ставка на национальные проекты остается, а к национальным проектам по-прежнему такое же количество вопросов, сомнений и так далее. И очевидно, что назначение Белоусова как первого вице-премьера означает, что ставка эта еще более крепкая и так далее. Вы сказали, что надо сказать спасибо Медведеву, что какую-то подготовительную работу он сделал, но в целом фундаментальные факторы остаются по-прежнему довольно нейтральными. Кажется так, по крайней мере. Что вы на это можете ответить?

Дмитриев: Нужно посмотреть на природу рейтинга Fitch и других аналогичных. Суть этих рейтингов — это индикатор для международных инвесторов. Международные инвесторы в российской экономике в глазах всех рейтинговых агентств помимо наших внутренних макроэкономических рисков, которые сейчас очень низкие, несут риски международных санкций. Эти риски прежде всего обращены к международным инвесторам, например, в случае ухудшения, ужесточения санкционной политики Соединенных Штатов. Это, может быть, и не так вероятно в этом году, но все-таки все агентства имеют в виду этот риск. Эти санкции в самом плохом сценарии могут распространиться и на первичный, и на вторичный рынок ФЗ, это — главное направление инвестирования в российской экономике из-за рубежа. Так что, естественно, для них это по-прежнему является риском. Если для большинства внутренних инвесторов такого рода санкции несущественны, если они инвестируют внутри экономики и являются российскими резидентами, то у них совершенно другие риски — у них риски макроэкономические, а в макроэкономическом плане у нас все риски, скорее, на улучшение, то есть больше шансов, что ситуация будет лучше. Например, что инфляция будет ниже, чем таргет Центрального банка.

Пархоменко: Да, эти 4%, соответственно. Про Центральный банк при этом хочется коротко спросить. Глава Центробанка Эльвира Набиуллина заявила после последнего заседания, когда ставка была снижена до 6%, о том, что, возможно, и дальше пойдут, и это будет уже означать, как она сама сказала, переход к мягкой денежно-кредитной политике, то есть ниже 6%, к стимулирующей в конечном счете. Насколько переход через этот порог — это какая-то принципиальная вещь с точки зрения, опять же, настроений, планов, принятия решений разными государственными и частными акторами в экономике? Или 6% или 5,75%, или 5,5% — это не такая принципиальная разница?

Дмитриев: Весь 2019 год и Центробанк, и Минфин были уверены, что инфляция будет гораздо выше. Никто не верил, что к концу года инфляция затормозится так сильно, а на самом деле это произошло во многом из-за импорта глобальной дефляции, потому что импорт при относительно стабильном курсе рубля дешевел так быстро, что сильно тормозил внутренние цены. И когда я осенью прошлого года говорил, что, скорее всего, на конец 2020 года ставка Центрального банка будет 5,5%, на меня смотрели немножко как на слишком сильного оптимиста. Большинство аналитиков считало, что 6% — это максимум, на который мы можем выйти. На 6% мы вышли в начале февраля. Вот, собственно, все.

Очень вероятно. Пока инфляция ведет себя не так идеально, как осенью прошлого года, но все-таки она по-прежнему очень низкая, и если не произойдет сильного снижения цен на нефть, есть большая вероятность, что у Центрального банка будут все основания снизить ставку еще дополнительно, а это очень мощный стимул для экономики.

Пархоменко: Есть ли какая-то принципиальная разница между 6% и 5,5%? Психологическая разница, может быть, какая-то другая?

Дмитриев: Процентный пункт или половина процентного пункта — это очень важно для инвесторов в начале инвестиционного подъема, потому что одно дело, когда спроса нет, и бизнес инвестирует не потому, что процентные ставки высокие, а потому, что просто есть спрос. А другое дело, когда спрос появился, а просто деньги занять дороговато, финансовые модели не сходятся. Если мы посмотрим на сельское хозяйство, которое весь этот период субсидировалось… Сельское хозяйство — это чисто рыночная история, чисто рыночная отрасль, и благодаря субсидированным ставкам оно демонстрировало высокий рост все эти пять лет, то есть это была лидирующая по темпам роста крупная отрасль российской экономики только потому, что она пользовалась доступом к относительно дешевым деньгам. Сейчас эти относительно дешевые деньги становятся доступны гораздо более широкому кругу инвесторов. Так что, безусловно, можно ожидать позитивной реакции при принятии инвестиционных решений.

Пархоменко: Хорошо. Тут хочется совсем уже в некотором смысле в социологию и политику уйти, очень хочется с вами этот сюжет обсудить. Это последний опрос «Левада-центра», касающийся как раз поправок в Конституцию, который ну очень сложно понять: что, с одной стороны, две трети россиян — 67% — одобряют поправки, при этом также люди готовы идти за них голосовать — там порядка 60%, при этом они считают, что основные поправки — это как раз МРОТ, прожиточный минимум и индексация пенсий, которую тоже в виде поправок вносят в Конституцию, но не понимают смысла Госсовета и так далее. Впрочем, как и все мы, включая политических экспертов и политологов, не понимающих, в чем конечный смысл этого. Но, тем не менее, люди в целом «за», хотя не очень понимают, за что «за», грубо говоря. Вот так, по крайней мере, выглядят результаты этого опроса. О чем нам это говорит, что мы можем из этого понять в данной ситуации, и главное — можем ли мы говорить о том, что у людей какие-то повышенные ожидания в связи этими поправками, что они ожидают, что это непосредственным образом как-то отразится на их жизни, на уровне их доходов и так далее?

Дмитриев: Про социальный пакет, я думаю, у людей всегда будут положительные ожидания. Что ни заложи в законы и Конституцию по поводу безусловной индексации, гарантий неснижения и так далее — обычная реакция большинства населения, что это хорошо. Неважно, что это с экономической точки зрения может в какой-то момент создать проблемы, как это происходило в Бразилии и почти обанкротило государство, но население, безусловно, воспринимает это положительно. Что касается остальных поправок, мне кажется, что история здесь гораздо сложнее. Мы прошлой весной проводили большую серию фокус-групп от Калининграда до Владивостока, в крупных городах практически по всем меридианам Российской Федерации. И люди приходили с Конституцией, зачитывали статьи о своих правах, которые не соблюдаются.

По крайней мере, из этого исследования мы получили представление, что запрос у населения скорее не на изменения в Конституции, а на соблюдение тех норм, касающихся прав и свобод граждан, которые там уже записаны. Вот это серьезный вопрос, а нынешний пакет поправок тут ничего принципиально не меняет.

Пархоменко: Меняет, может быть, отчасти механизм исполнения этих прав с точки зрения независимости судов, Генпрокуратуры, подотчетности разных ветвей власти и так далее? То есть косвенным образом меняет, и я имею в виду, что не в худшую сторону.

Дмитриев: Я думаю, что людям пока понять это очень трудно, как эти конкретные поправки технического свойства могут изменить реальные условия соблюдения фундаментальных прав и свобод в Конституции.

Пархоменко: Тут вот какой вопрос возникает у меня лично. Очевидно, что в последние годы — и с вами в том числе мы это обсуждали и говорили о запросе на перемены, пока в таком довольно размытом виде, но, тем не менее, — было общее ощущение движения в тупик и того, что надо что-то менять. Вот, очевидно, предлагают огромные перемены, аж целые поправки в Конституцию. Если не вдаваться в подробности, выглядит это как нечто супермасштабное — даже фактически, хоть и неформально, но объявляется референдум и так далее. То есть, дан такой сигнал гражданам о том, что перемены начались, вот и правительство новое.

С другой стороны, очевидно, что действительно эти поправки на повседневной жизни граждан и, опять же, на соблюдении их прав мало скажутся. То есть можем ли мы здесь спустя какое-то время увидеть некий эффект какого-то разочарования, осознания того, что перемены в таком широком смысле не случились, хотя вроде так выглядело и так далее? Как вам тут кажется?

Дмитриев: Сам такой всеобъемлющий, всеобщий, абсолютно подавляющий запрос на перемены возник внезапно в массовом порядке в очень короткий интервал времени в начале 2018 года. Он был сильно подогрет избирательной кампанией президента, и когда мы проводили фокус—группу в апреле — мае 2018 г., мы обнаружили, что все буквально хотят серьезных перемен. Каких конкретно, никто толком не понимал, но «так жить нельзя» было рефреном у большинства населения.

Я думаю, главная причина здесь все-таки связана не с какими-то абстрактными вещами, типа этих поправок в Конституцию, а просто с длительным затяжным периодом низкого уровня жизни. Люди устали жить с низкими доходами; доходы действительно упали и не восстанавливаются, нет перспективы — это главный мотив все поменять. Если в ближайшие полтора года доходы заметно подрастут, скажем, на 5—6%, я думаю, это может уже довольно сильно повлиять на запрос на перемены, потому что люди видят — да, дело улучшается, и они больше сосредоточатся на том, как потратить те деньги, которые начали к ним дополнительно поступать. Это снимет напряжение, снимет внимание к тому, что нужно все напрочь менять в стране. Но насколько достаточно все-таки будет тех процентов роста доходов, которые реально обеспечат в оставшиеся 19 месяцев, я не знаю, потому что все-таки доходы упали капитально: 10% — это очень серьезное падение, и накопленным итогом за четыре года это не менее 30% годовых доходов населения. Это то, что население недополучило из-за снижения доходов. Так что хватит ли этого ускорения или нет, на 100% сказать нельзя, но в любом случае, я думаю, оно повлияет, скорее, положительно на настроения населения.

Пархоменко: Хорошо. Еще одну тему хотел затронуть, тоже с этим связанную и из этого вытекающую, — это бедность, на борьбу с которой во многом было направлено послание Президента и о которой вы тоже много говорили в интервью изданию Forbes в конце прошлого года. Здесь вот какая коллизия, как кажется, возникает: с одной стороны, если мы говорим о помощи семьям с детьми, если это двое детей от трех до семи лет, то это плюс 20 000 рублей в месяц. Представляете уровень доходов многих семей в бедных депрессивных регионах, особенно в каких-то райцентрах и далеких от городов населенных пунктах? Для них это уровень увеличения дохода в два раза, может быть, в два с половиной. Разом, в один момент, буквально с неба что-то такое на людей падает. С другой стороны, мы знаем про невероятную закредитованность населения, и как раз сегодня ЦБ раскрыл некую статистику касательно микрозаймов о том, что — поражающая, если честно, цифра — больше половины микрозаймов выдаются заемщикам, которые уже тратят на содержание предыдущих кредитов свыше 50% ежемесячного дохода, а 40% клиентов микрофинансовых организаций отдают на обслуживание долгов более 80% ежемесячного дохода.

И вы об этом же говорили в своем интервью Forbes, что у нас очень специфическая бедность: вроде как семья бедная, но при этом периодически на кредиты покупает себе машины, кондиционеры, компьютеры и так далее, то есть какие-то дорогие товары, но при этом продолжает экономить на повседневных и необходимых для жизни товарах, продуктах и так далее.

Я пытаюсь себе представить эту ситуацию, когда на людей с такой моделью поведения вдруг падают сверху довольно значительные дополнительные доходы. Что с ними будет дальше, как они будут ими распоряжаться, как они будут с ними себя вести и какой эффект мы в итоге от этого получим? Есть ли тут риск, что он будет реально негативным, что люди просто немедленно пойдут и еще перезаймут, еще купят что-нибудь ненужное и так далее? И можно ли и нужно ли с этим как-то упреждающе бороться, как-то контролировать расходы этих семей?

Дмитриев: Вы, Лев, задали сразу очень много вопросов. Бедность и проблема закредитованности это не совсем одно и то же, это разные вопросы. Но если вернуться к бедности — бедности в электоральном контексте, накануне выборов, бедности в политическом смысле, — то мне кажется, что население и новое правительство говорят на разных языках. Михаил Мишустин, судя по его первым заявлениям о том, как он собирается бороться с бедностью, говорит о бедности в техническом смысле, то есть он хочет определить семьи с низкими доходами и низкими активами, у которых среднедушевые доходы ниже прожиточного минимума. Он хочет для этого использовать базу данных ФНС и гораздо более широкого круга государственных агентств и помочь вот этим самым технически бедным. Но население с точки зрения в том числе восприятия здесь властей в предвыборном смысле воспринимает слово «бедность» совершенно иначе. В понятии большинства российских граждан бедные — это они сами. Большинство людей воспринимает бедность гораздо шире. Низший средний класс в их понимании — это бедные люди. В значительной части российских регионов, которые имеют средние доходы ниже средних по России, большая часть населения себя воспринимает как бедных. И если мы поможем только тем, кто технически ниже прожиточного минимума, то большинство, скорее, воспримет, что это усилие «мимо кассы», и это точно не по 300 миллиардов рублей в год, это совершенно другие задачи. Скорее, как сейчас и происходит у электората развитых стран — в той же Америке, Англии и в континентальной Европе, — это проблемы среднего класса, низшего среднего класса, у которого упали доходы, который хочет улучшения, но называет это бедностью.

Пархоменко: Несмотря на то, что он остается средним классом.

Дмитриев: Да. У правительства и у населения в этом плане очень большое недопонимание, и мне кажется, что с этой точки зрения усилия по борьбе с технической бедностью не самым выигрышным образом будут смотреться в электоральном плане. Выигрышно будет смотреться ускорение роста доходов всего населения, это точно.

Пархоменко: Хорошо. Последнее, о чем хочется спросить, опять же возвращаясь к правительству Мишустина: все-таки если мы говорим о такой спринтерской гонке в 18 месяцев, вот месяц прошел — пока в общем мы ни о каких программах, шагах и чем-то подобном, чем-то радикальном — а очевидно, что ситуация требует каких-то радикальных шагов — не услышали. При этом Путин в очередной раз говорит о том, что времени на раскачку нет и надо еще быстрее. Можем ли мы что-то такое ждать или действительно, как вы сказали, работа сведется к тому, чтобы те вещи, которые были заложены еще при кабинете Медведева, теперь просто довести до конца?

Дмитриев: Во-первых, надо сказать, что даже если у правительства и есть какие-то резервы улучшения ситуации, которые могут сработать до выборов следующего года, то в любом случае смена правительства готовилась внезапно. И я уверен, что практически ни один из членов нового кабинета не догадывался о том, что он в середине января окажется там с соответствующими полномочиями. Поэтому, естественно, у нас, как это бывает нормально во власти, если нет команды, никто не думает о повестке дополнительных действий. У нас нынешнее правительство все делает правильно: когда его поменяли, тогда вдруг выяснилось, что надо что-то делать. Естественно, за две недели так просто сложные дополнительные меры не проработать. Но мне кажется, по большому счету правительство Медведева проложило рельсы в правильном направлении, и правительство Мишустина в ближайшие полтора года — это, скорее, трамвай, который едет по рельсам.

Им надо добавить газку в виде ускорения бюджетных расходов и более быстрой подготовки реализации инвестиционных проектов, а также проектов, стимулирующих спрос населения, увеличения доходов и так далее. Если это произойдет, трамвай поедет быстрее, а едет он в правильном направлении, рельсы перекладывать куда-то еще не нужно — не дай Бог сейчас еще начать это делать.

Пархоменко: А, понятно. Хорошо. Тогда, если воспользоваться вашим образом, трамвай этот после сентября 2021 года поедет дальше, как вам кажется, в случае успеха? Или это действительно, как многие сейчас говорят, такой технический кабинет на эти полтора года?

Дмитриев: Ресурсов бюджетных и инвестиционных стимулов достаточно, чтобы этот трамвай двигался нормальным темпом 2—3% в год до 2024 года, но при одном условии: если все будет так же более-менее нормально в мировой экономике. Но я абсолютно не верю, что в мировой экономике будет все нормально до 2024 года. Она дышит на ладан, это честно. Любой, даже хвостовой, маловероятный риск, типа коронавируса, сейчас в состоянии ее просто сбить с пути, и она покатится под откос. Мы видим, что происходит, например, с немецкой промышленностью — она уже в яме безнадежной, и каждый дополнительный удар типа коронавируса бьет ей дополнительно кувалдой по голове. И то же самое с Китаем, у которого непрерывные проблемы, и коронавирус тут сильно не улучшает ситуацию, и то же самое в Евросоюзе в целом. Так что, честно говоря, крупнейшие экономики мира… И в Индии, кстати, тоже очень все нехорошо — у них самые низкие темпы роста, начиная с 2008 года. Поэтому все сейчас идет вниз, и еще одно—два таких события, как коронавирус, и весь состав мировой экономики пойдет не просто вниз, а под откос.

Пархоменко: Ясно. Ну что же, смешанный у нас получился прогноз: позитивный с точки зрения нас, негативный с точки зрения всего мира, и мы все равно, несмотря ни на что, по-прежнему сильно от него зависим.

Спасибо вам большое. Михаил Дмитриев, президент партнерства «Новый экономический рост».

Не бойся быть свободным. Оформи донейт.