Союз архитекторов против однообразия православия: москвичи достойны индивидуальных проектов

Боков: Почти что правильно.

Лобков: Вы видели эти храмы, которые построены уже в Москве в ходе этого проекта?

Боков: Не только в Москве. Те, что строятся в Москве, я видел исключительно по фотографиям. Те, что делаются по некой последней программе из каких-то сборных деталей, видел только в проекте.

Лобков: То есть это сборно-щитовые конструкции, правильно ли я понимаю?

Боков: Не щитовые. Это сборные железобетонные изделия, из которых собирается корпус этого здания.

Лобков: А что это за архитекторы? Это специальные архитекторы, которые получили церковное образование? Как вообще отбираются архитекторы для такой масштабной и очень дорогой программы?

Боков: Думаю, что нет. Во-первых, у нас нет архитекторов, которые получают специальное церковное образование. Я не знаю, хорошо это или плохо, но таковых нет. Этим занимаются достаточно профессиональные люди, те люди, которые занимались, прежде всего, сборным домостроением. Есть такая у нас организация Мниитэп – Московский научно-исследовательский и Проектный Институт Типологии Экспериментального Проектирования, по-моему, это делают они.

Лобков: Мы сейчас видим эти храмы, скажем так, это копии Покрова на Нерли, крестовые купольные сооружения. И священники, с которыми я общался, готовясь к этому разговору, они говорят, что это такая копия стилизованных княжеских храмов маленьких из железобетона, которые и людей всех вместить не могут и, в общем, святости в них мало.

Боков: Видите ли, все же это не просто так происходит. Все это делается на основании некого задания, задание, которое готовится заказчиком. В роли заказчика, по всей видимости, выступает Русская православная церковь. Этому предшествовали, наверное, какие-то размышления, то есть нельзя всю вину возглавлять исключительно на архитектора. Надо сказать, что пусть будут лучше такие храмы, чем не будет никаких. Мы с вами это отчетливо понимаем.

Лобков: Я не знаю. Я считаю, что лучше пусть будут красивые дома, неважно, как они будут называться – храмы или торговые центры.

Боков: Мы сейчас говорим о храмах.

Лобков: Мы говорим об архитектурном облике столицы.

Боков: Возможно. Смысл того, о чем я сказал несколько часов назад, сводился к тому, что то, чему посвящены усилия этих людей – храм, церковь – это миссия, и все это достойно чуть лучшей архитектуры. То есть сама задача, сама тема предполагает какие-то усилия не только количественного, но и качественного порядка.

Лобков: Может быть, дело в том, что сама программа «200 храмов» подразумевает такой же масштабный подход как строительство, скажем, хрущевок в определенные годы? Те, кто строил хрущевки, по тем же принципам из блоков собирают и храмы, правильно я понимаю?

Боков: Вы в чем-то справедливы, наверное, потому что подход близкий, но, по всей видимости, мы сталкиваемся с чуть иной темой, храм – это все-таки не просто заурядное жилище, массовое жилище. Храм – это сакральное пространство, это священное пространство, это пространство, связанное с глубинами отечественной культуры, с системой ценностей и представлением.

Лобков: Что касается системы ценностей, то внутри, в оформлении храмов есть монополия – софринский комбинат, директором которого является бессменно господин Пархаев, и конкуренции там быть не может, как я понимаю, тендер там не применяется. В архитектуре храмов есть тендеры?

Боков: Мне трудно сказать.

Лобков: Вы же знаете архитекторов.

Боков: Да, я знаю архитекторов. Я думаю, что в этом случае такого соперничества не было. Стояла задача вполне понятная мне, стояла задача – построить 200 храмов, возможно, в более короткий срок. Это действительно проблема, проблема насущная, мы с вами это понимаем. Вот она решается так, как решается. Мы такие, какие мы есть.

Лобков: Когда мы бываем в Америке, там все конфессии равны перед законом, и это не пустой звук, очень много христианских конфессий, евангелисты, баптисты, мы видим зачастую удивительные примеры храмовой архитектуры – и модернизм из стекла, из алюминия, есть стилизации под готику в Нью-Йорке, в Вашингтоне кафедральный собор. То есть двух одинаковых мы вряд ли найдем. Но у нас со времен Константина Андреевича Тона, который был величайшим храмостроителем, спроектировал, в частности Храм Христа Спасителя, как я понимаю…

Боков: Движения особого не было в этой сфере, это не совсем так.

Лобков: Да, и он тоже строил типовые храмы. Посмотрите на храмы в Хельсинки, храм в Таллинне, обозначали русское присутствие имперское, расставляя напротив парламентов покоренных стран, как метки, православные храмы. Был такой подход.

Боков: Не вполне и не совсем так. Во-первых, хотел бы защитить Тона, все-таки это был высокопрофессиональный архитектор. И, несмотря на то, что принято было о нем говорить дурно на протяжении длительного времени, все-таки мы с вами сегодня, наверное, вправе сказать, что это была качественная, квалифицированная, достойная работа. Теперь по поводу Америки, чтобы там ни было в Америке, все-таки это протестантская страна, в основе которой, в основе Конституции, чего угодно, лежит совершенно определенная этика, лежат совершенно определенные ценности. И эта этика, эти ценности представляют храм совершенно иным, противоположным, резко отличным от того, каким храм является нашему сознанию.

Лобков: Каким не может быть православный храм?

Боков: Здесь я продолжу рассказ о господине Тоне. Дело в том, что все, конечно, не закончилось на Тоне. Последние 15-20 лет перед Октябрьской революцией, которая прекратила всякие движения, в том числе и в этой сфере, которая прекратила движение мысли, философской, религиозной мысли, одновременно точно так же было прекращено движение храмовой архитектуры, а сделано было в эти последние годы очень много. И вообще в эту деятельность, в эту сферу допускались лишь самые умные, самые одаренные, самые талантливые архитекторы: Щусев, который под 40 храмов построил и об этом вспоминал…

Лобков: Бенуа.

Боков: Бенуа, Шехтель, который блистательно совершенно и в дереве строил храмы, и в любых других материалах, и целая плеяда достойнейших академиков и так далее. В это же время шли чрезвычайно наполненные, яркие дискуссии о храмовом зодчестве, о храме как таковом, о Флоренском можно вспомнить и о бездне таких людей, которым мы обязаны некоторым просветлением.

Лобков: Тогда и священническое сообщество было побогаче и поразнообразнее, религиозная мысль кипела, а сейчас многие воспринимают православную церковь  как огромную бюрократическую структуру, для которой самое разумное решение – это найти знакомого, поручить ему построить эти сорок сороков, более-менее раскидать их в шахматном порядке по районам Москвы и сказать, что город воцерковлен. Правильно я понимаю?

Боков: Наверное, вы правильно понимаете. Видите ли, я воспитан в уважении к труду, в том числе в уважении к труду тех, кто делает даже такую работу. У меня был учитель, к которому по сей день я отношусь с великим почтением, который сказал, что все, что построено, в принципе все хорошо. Построенный храм лучше не построенного. Нам сейчас надо говорить чуть об ином, о том, что, конечно, обидно, что какие-то возможности были упущены, обидно, что в этом не принимали участие какие-то более молодые, более талантливые, более чувствительные, воцерквленные, как угодно это назовите, люди. Думаю, что церковь стоит на пороге этого, думаю, что этот запрос созрел, думаю, что мы вправе сегодня говорить о некоем возрождении храмового строительства, и это будет основательно. Потому что потребность этого рода есть хотя бы в ваших словах.

Лобков: Просто мне хочется, чтобы в городе были красивые дома, как бы они ни назывались.

Боков: Но дом – это не храм.

Лобков: Дом сей дом молитвы наречется, так что дом. В 90-ые годы было разнообразие, тогда не было дирекции единого заказчика. Мы видели, как очень многие инвесторы, многие из них – выходцы из криминальных структур, которые откровенно замаливали грехи, они строили нечто, если так можно сказать, из ряда вон выходящее. Мы знаем великолепный пример, как нельзя строить храмы, на Каширском шоссе, где языческий абсолютно орел парит над святыми вратами, над главным входом.

Боков: Раз церковь освятила, может, это какая-то другая птица. Может, это державный орел какой-нибудь.

Лобков: Каким не может быть храм? Может быть Саграда Фамилия?

Боков: Все-таки нет. Это другое мироощущение, это католический мир.

Лобков: Католические храмы тоже бывают чрезвычайно разнообразны.

Боков: Они-то и разнообразны.

Лобков: А вы считаете, что православные храмы не могут быть разнообразны?

Боков: Я считаю, что они могут быть и должны быть разнообразны. Больше того, они были разнообразны. Если мы проследим историю формирования храма, мы обнаружим чрезвычайное разнообразие. 19 век подарил нам такое палладианство русских усадеб, все эти желтые церкви, желтые храмы, которые сейчас стоят в разном совершенно состоянии.

Лобков: Если учесть, кто строил у нас Успенский собор в Кремле, это был Фиораванти, то есть у нас  русский собор, построенный по лекалам Владимирской Богоматери, но построен Фиораванти.  И Петр Антонио Солари, и Марко Руффо, они все строили православные храмы, это им не мешало.

Боков: Они были такими технологами, они знали, как строить.

Лобков: Как вы считаете, церковь сейчас понимает, что сама идея массового храмостроительства немного принижает идею…  Вы разговаривали по этому поводу с господином Ресиным, который курирует эту программу, или с представителями Московской патриархии? Они ваши идеи разделяют?

Боков: Я вообще с глубоким уважением к Владимиру Иосифовичу отношусь. Не разговаривал с ним по этому поводу, думаю, что он человек разумный и все осознает и взвешивал, наверное, справедливость  и необходимость поступка такого рода программы. Думаю, что это необходимо было сделать, я даже представляю, в силу каких обстоятельств. Просто представьте себе атмосферу районов спальных города Москвы, где нет ровным счетом ничего, нет ни одного места, которое вызывало бы у вас некое, я не говорю о священном трепете, но некоторый позыв к достойному поведению. Нет ничего, поэтому этот храм явится первым знаком того, что ты – человек, ты должен вести себя соответствующим образом.