Повесть Пушкина о Путине и «предсказание» Лермонтова о Крыме

Друзья мои! Я политолог Белковский, вы могли видеть меня на экранах телеканала Дождь за последние пятнадцать лет не один раз, но даже если вы меня не видели, это никак не отменяет нашего сегодняшнего спектакля «Откровения русского провокатора», фрагмент из которого я хотел бы вам сегодня донести.

«Донести» ― более правильное слово, чем «показать». Может быть, вы знаете, что в английском языке есть такой термин, как beholder. Когда человек соприкасается с произведением искусства, он сам становится его частью. Поэтому произведение искусства не просто показывается человеку, оно заключает с ним альянс, союз, они становятся частью одного целого ― само произведение и beholder. Поэтому донести и показать ― это не одно и то же.

Все политологи в России делятся на две неравные группы. Одни утверждают, что они действительно ученые, которые знают какую-то политологическую премудрость, изученную, возможно, даже в западных университетах, и с помощью этой политологической премудрости по строгим научным канонам оценивают российскую политику и русскую жизнь вообще.

Вторая группа российских политологов состоит из одного человека ― меня, Белковского. Я ничего такого не утверждаю. Во-первых, я прямо признаюсь, что я не настоящий политолог. Если вы помните, был такой анекдот про не настоящего сварщика, вот этот анекдот, только в сфере политологии, относится ко мне.

Впрочем, все остальные тоже не настоящие, просто они совершенно не готовы в этом признаться. С помощью никакой полученной в западных университетах научной премудрости оценить русскую политику и жизнь невозможно, да это и не нужно, поскольку у нас есть совсем другие инструменты, методы и способы, которые существуют уже столетия, задолго до того, как сами слова «политолог» и «политология» появились на авансцене и стали кому-то нужны.

Главный инструмент ― великая русская литература. Про русский народ говорят, что он литературоцентричен. Это умное слово означает, что вся русская жизнь так или иначе описана в русской литературе, а то, что не описано в русской литературе, не есть русская жизнь. Да, в значительной степени это правда, это так и есть.

Еще про нас говорят, что у нас никогда не было разделения властей по западному образцу ― на исполнительную, законодательную и судебную. Это не так. У нас всегда было разделение властей, только не такое, как на Западе. У нас всегда была земная власть, олицетворяемая царем, то есть неким лицом (или группой лиц, потому что царь может быть и коллективным), которая совмещает в себе, соединяет полномочия законодательной, исполнительной и судебной власти. Например, нынешний президент России Владимир Путин, хотя он формально не царь, именно эту роль и играет, именно эту миссию и несет.

Вторая ветвь власти ― божественная вертикаль, которая может ассоциироваться или не ассоциироваться с формальной церковью в зависимости от того, насколько в данный момент исторического времени церковь зависима от государства. Чем более церковь зависима от государства и чем более духовенство служит государству, тем меньше авторитет церкви.

Но это никуда не убирает от нас божественную вертикаль, потому что только силы сверхъестественные могут быть защитником русского народа от сил естественных, от земной власти. И странным образом эта божественная вертикаль вбирает в себя нечистую силу. Не только Господь Бог и святые угодники, но и дьявол в самых разных его проявлениях, и всякие мифологические персонажи, которые формально ближе к злу, чем к добру, защищают русский народ.

Давайте вспомним, кто был главным положительным героем русской советской литературы XX века? Нет, конечно, я не имею в виду Павку Корчагина, это формальный герой для 8 класса средней общеобразовательной школы советского периода. Сейчас, я думаю, его уже не изучают и не преподают, поскольку изучать там особенно нечего. Я имею в виду героев настоящих, которые устоялись в народе и нашем литературоцентричном сознании.

В первую очередь это, конечно, профессор Воланд, настоящий Сатана, единственный, кто мог противостоять сталинскому режиму. Все мы помним, как Воланда и его команду шли арестовывать, арестовать их не получилось. Дьявол-лайт ― Остап Бендер, главный герой бессмертной эпопеи «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок», которая кажется многим примитивной, антиинтеллигентской, выпадающей из традиции, но, несмотря на это, остается одним из самых популярных литературных произведений XX века во всех слоях российского общества, даже самых рафинированных. И скорее многие готовы низвести «Мастера и Маргариту» Булгакова до романов Ильфа и Петрова, чем наоборот. Есть даже теория о том, что на самом деле «Двенадцать стульев» и «Золотого теленка» написал Михаил Афанасьевич Булгаков. Она активно тиражируется литературоведами-спекулянтами, но я сам ее не придерживаюсь и не поддерживаю ее.

Третья вертикаль, третья ветвь власти ― литература, которая для русского народа одновременно и заступник, и убежище. Заступник ― потому что она объясняет народу то, чего не может объяснить формальная власть, та самая, совмещающая в себе законодателя, исполнителя и судью. Она раскрывает русскому народу тайны его же души, чего светская власть сделать не может по определению, поскольку ее главная задача ― уберечь свой верноподданный народ от излишних размышлений, измышлений и рассуждений.

Но главная функция литературы ― убежище. Возьмем советское время как пример. Семидесятые годы. Ты мог быть членом партии, ходить на партсобрания, даже выступать с заранее заготовленными тебе другими людьми речами о всемирном историческом значении не только великого Октября, но и великого миротворца Леонида Ильича Брежнева, который обеспечивал мир и порядок в Европе. Но вечером ты приходил и под одеялом, чтобы никто не видел и не слышал, читал самиздатскую версию солженицынского «Архипелага ГУЛАГ».

И в этом чтении, в слиянии с произведением искусства ты, будучи тем самым английским beholder, ― синонима этому слову в русском языке нет, поэтому продолжу использовать английское; слово beholder еще не переведено на русский язык, я надеюсь, может быть, что в следующих поколениях это получится, ― ты обретал истинную свободу, равно как и истинное знание. И ты прощал самому себе и своему жалкому бытию это партсобрание. Тебе уже не было даже стыдно за партсобрание, поскольку ты проникал в тайну бытия, которую давала тебе настоящая русская, местами запрещенная литература.

И поэтому совершенно немудрено, что если забыть про какую-то фиктивную политологию, которой никогда не было и нет, ― а политологом в России называется и считается любой публичный комментатор на политические и околополитические темы, поэтому с точки зрения этого определения я такой же политолог, как и все остальные, а все остальные ― такие же политологи, как я, ― то политическую теорию в России создал Александр Сергеевич Пушкин, основоположник, по большому счету, классической и современной русской литературы.

Странным образом дух Александра Сергеевича Пушкина витал и витает над политическими событиями дней сегодняшними, например, над переговорами об урегулировании на Украине. Так называемый нормандский формат, в рамках которого Россия, Украина, Германия и Франция должны разрешить неразрешаемый конфликт в Донецком и Луганском регионах, то есть решить невозможную задачу ― разоружиться 6 июня 2014 года, в день рождения Александра Сергеевича Пушкина. Да, конечно, день рождения Александра Сергеевича совпал с юбилеем, семидесятилетием операции «Оверлорд», высадки союзников в Нормандии, но это нисколько не отменяет мистической роли Пушкина в формулировании и формировании этого формата.

Ключевое событие совсем недавнего прошлого было в Лицейскую годовщину, в день рождения Царскосельского лицея, многократно воспетого Александром Сергеевичем, 19 октября 2016 года. Поэтому, конечно, даже никакое урегулирование на Украине, никакой нормандский формат невозможен без Александра Сергеевича.

Но это далеко не главная его роль. Главное, что он сформулировал важнейшую идею русской политики и русской игры в политику, участия русского народа в политике. Это идея инобытия. Политика в России, в отличие от Европы и Северной Америки, того, что называется англосаксонским миром, евроатлантическим миром, не имманентна человеку, а трансцендентна ему. Ему не интересно скромное участие в голосовании, особенно где-то там на муниципальном уровне. Ему не интересны налоги, о чем Пушкин писал в своем знаменитом стихотворении «Из Пиндемонти»: «Иная, лучшая, потребна мне свобода».

Разговоры о местной власти, местном самоуправлении тошнотворно скучны для русского сознания, которое рвется в совершенно иные миры, к иным горизонтам. Нет, политика должна всегда быть чем-то иным, непохожим на политику как таковую. Может быть, театром, кинематографом, а может быть, и смертью.

Идея инобытия состоит в том, что политическая функция русского человека всегда сводится к одной из двух миссий, к одному из двух важнейших русских мечтаний: самозванству или побегу. Самая известная, конечно, русская вещь о самозванстве ― «Борис Годунов» Александра Сергеевича Пушкина, где два главных героя ― оба самозванцы.

Самозванец Григорий Отрепьев, который присвоил себе права покойного царевича Дмитрия, но самозванец и Борис Годунов, потому что он присвоил трон незаконно, путем хитрых интриг и не без крови, возможно, по пушкинской версии, убийства царевича Дмитрия в Угличе (хотя официальной историографией эта версия не подтверждается, но в данном случае это совершенно не важно, я чуть позже скажу, почему). Он самозванец еще и потому, что он очень добрый царь, а Россия любит злого царя.

В России власть не наемный менеджер, как на Западе, который должен служить народу и отрабатывать получаемые налоги. В России власть ― строгий учитель, который выгоняет из русского народа лень, помогает русскому народу восстать из бескрайности его снежных равнин, оторваться от бутылки водки и приступить к какому-то созиданию, деятельности по обустройству этой совершенно необъятной страны, обустроить которую невозможно, потому что она очень велика.

Но если пойти путем сокращения этой страны, то станет совсем страшно, тогда в русском народе взыграет клаустрофобия. Поэтому эту страну надо расширять, расширять и расширять. Издревле так повелось, потому что на Руси было подсечно-огневое земледелие, и в условиях нестабильности климата нужно было постоянно искать новые территории, новые почвы, иначе никогда нельзя было гарантировать урожай.

Но даже с новыми территориями и почвами нельзя было его гарантировать, поэтому расширяться и расширяться ― это русский удел. Именно поэтому воспринимается как катастрофа крушение советской империи в 1991 году, потому что мы потеряли территории, которых на самом деле никогда не видели. Именно поэтому с такой радостью воспринято присоединение Крыма ― наконец-то мы расширились! И не просто, а в направлении теплого моря, пребывание у кромки которого позволяет забыть об этой ледяной бескрайности, о бесконечной вечной мерзлоте, в которой мы живем.

И, конечно, совсем уже запредельная мечта, реализация которой примирит русского человека с исторической реальностью и ее последствиями, ― присоединение проливов и Константинополя. Не случайно так трепетны мы в наших попытках то подружиться с Турцией, то поругаться с ней. Я не уверен, что это будет достигнуто при моей жизни. Впрочем, я был уверен, что при моей жизни не будет и присоединен Крым. Поэтому что там случится при моей жизни, которой, возможно, осталось не так много, уже не столь важно.

И вот Пушкин. Самозванец ― это Борис Годунов и Григорий Отрепьев одновременно. Русского человека никогда не устраивает его наличное бытие. Не только потому что оно слишком скучно, но потому что в текущей окружающей его социальной реальности русский человек не находит источника легитимности. Поэтому удел русского человека ― поиск альтернативной идентичности, которую нашел и Борис Годунов, став царем, и Григорий Отрепьев, тоже став царем, потому что провозгласить себя царем и стать им, по большому счету, одно и то же. Важно, чтобы твоя аудитория, твой народ верил в то, что ты царь.

Не случайно бунтовщик Емельян Пугачев, которому Александр Сергеевич Пушкин тоже уделял много внимания, написав «Историю Пугачевского бунта», переименованную в советское время в «Историю Пугачева», чтобы было более интеллигентно, тоже был царем. Он же был Петром III. Как только его соратники узнали, что он на самом деле не Петр III, это и было прологом к печальному завершению пугачевского восстания и полному его подавлению.

То же самое было со Степаном Разиным, другим известным бунтовщиком, который хотя не провозглашал себя царем, но настаивал на том, что действует в интересах и по воле государя. Когда его соратники узнали, что это не так, это и было первым шагом к закату Степана Разина и его последующей гибели.

Не случайно считается, что именно Александр Сергеевич Пушкин подарил Николаю Васильевичу Гоголю идею и сюжет «Ревизора», ведь там тоже самозванец как главный герой русской истории.

Вторая основная пушкинская идея, описывающая политическое пространство России вчера, сегодня и, думаю, на завтра тоже, ― это побег. Русский человек хочет сбежать от себя и от своей собственной России, которую он очень любит. Но сбежать невозможно, потому что притяжение, гравитация этой России гигантская. Эта ледяная территория держит тебя так, что, даже покинув ее географически, оказавшись где угодно, хоть в Калифорнии, хоть в Австралии, хоть на Лазурном берегу во Франции, ты все равно мысленно живешь с Россией и все равно интересуешься русскими делами.

Но это только стимулирует жажду побега как некой абсолютной трансформации, абсолютного выхода из этих социальных условий, где реализоваться социально и политически практически невозможно, даже если ты входишь в круг избранных, сопряженных так или иначе с царским престолом, со светской властью, вбирающей в себя все существующие и несуществующие политические институты и заведения.

Побег может быть по горизонтали, то есть просто в другое пространство, как у князя Курбского, что совершенно не избавляет от российской гравитации. Побег может быть по вертикали. Две основные формы русского вертикального побега ― безумие и смерть. «Пиковая дама» и «Медный всадник» прекрасно описывают побег в безумие, причем обе эти вещи привносят еще очень много в постижение русской политической реальности или того, что мы можем понимать под ней и считать ей.

«Пиковая дама» описывает важнейшую русскую идею ― идею фарта как способа достижения жизненных целей. Возвращаемся к подсечно-огневому земледелию. Когда ты не можешь прогнозировать погоду и не знаешь, на какой территории будешь работать, ты можешь рассчитывать только на фарт. «Расчет, умеренность и трудолюбие: вот мои три верные карты», ― говорит Герман, главный герой «Пиковой дамы», обрусевший немец. Но на самом деле он лжет самому себе и окружающим, ведь тройка, семерка и туз ― его верные три карты. Именно поэтому он устраивает даже любовную авантюру, чтобы втереться в доверие к девяностолетней графине и узнать тайну трех карт. 

Но фарт не срабатывает. Герман сходит с ума, и это тоже положительный с точки зрения русского политического существа результат, ведь это побег из той реальности, где ты должен формально заявлять, как для тебя важны расчет, умеренность и трудолюбие, но фактически ты рассчитываешь совершенно не на них, а на трансцендентные обстоятельства, не связанные с твоим актуальным наличным социальным бытием и с твоими усилиями как таковыми.

«Медный всадник». Там тоже дело заканчивается безумием. Конечно, все мы знаем про статую Петра I, которая гонится за главным героем Евгением, всей собою, всей своей поступью символизируя жестокость русского государства, его пренебрежение к маленькому подданному, который на этой территории, на этой земле никогда не был гражданином и сейчас им не является, никогда не был налогоплательщиком и не является им сейчас.

Он раб государства, которому государство подбрасывает подачки, чтобы он не умер с голоду. А может и не подбрасывать. «Могу копать, могу и не копать», как говорится в современном анекдоте. Вот что государство говорит русскому человеку, поэтому в России нет и нации, ибо нация, помимо того, что это сообщество культурно однородных и политически равных людей, источник власти. Это люди, которые назначают себе власть, избирают власть и правят страной. В России люди не только не правят страной, но никогда не собирались этого делать. Скорее они хотели сбежать от этой страны в разные стороны, по горизонтали и по вертикали, как Евгений от Медного всадника.

Но «Медный всадник» ― это еще и о второй ветви российской власти, о божественной, которая объединяет одновременно ангелов и демонов. Это же про страшное наводнение 1824 года в Санкт-Петербурге, которое оказалось сильнее светской власти.

В тот грозный год

Покойный царь еще Россией

Со славой правил. На балкон,

Печален, смутен, вышел он

И молвил: «С божией стихией

Царям не совладеть».

Это кульминационный момент «Медного всадника». Здесь мы видим, как всесильный всадник, сокрушающий всё на своем пути, абсолютно безжалостный к русскому человеку, пасует перед божественной вертикалью.

Александр I всегда был склонен к этому, ведь именно он в 1812 году, в начале сентября, в разгар Отечественной войны, тогда отнюдь не победоносной для России, отказался от предложения своих ближайших родственников, включая вдовствующую императрицу Марию Федоровну и брата, великого князя Константина Павловича, сдаться Бонапарту.

Потом, когда война все же была выиграна за счет холода и огня, обычного русского холода и огня, которым русские сами сожгли Москву, 31 декабря 1812 года, в последний день этого страшного года, Александр I издал манифест, согласно которому вся заслуга победы в Отечественной войне принадлежала не царю и не русскому народу, а исключительно Господу Богу.

С этого момента император начал углубленно впадать в мистицизм. И поэтому я, в принципе, верю, что он мог стать старцем Федором Кузьмичом, не умереть в Таганроге в 1825 году, как гласит официальная версия, а действительно удалиться от царствования, от мира, то есть совершить тот самый побег, о котором впервые внятно и открыто сказал Александр Сергеевич Пушкин, ― о побеге как важнейшей составляющей русской социальной реальности, будь это реальность ничтожного служаки, Акакия Акакиевича или реальность всесильного императора, который может справиться со всем в этой стране и, может быть, в этом мире, кроме неподконтрольных ему двух вертикалей власти ― божественной, она же и демонической, и литературной. С этими двумя ветвями власти, которые определяют в России разделение властей.

Финал Пушкина ― это «Маленькие трагедии». Конечно, самая главная ценность этой вещи в том, что там есть пророчество о самоубийстве Пушкина, наиболее выпукло данное в «Моцарте и Сальери». Анна Андреевна Ахматова считала, что в этой вещи Пушкин отождествляет себя с Сальери. Я с этим почти согласен, но лишь почти.

Пушкин отождествляет себя с Моцартом и Сальери одновременно. Он одновременно ветреный гений и убийца этого гения, то есть он сам же. «Я призван, чтоб его остановить», ― говорит Сальери о Моцарте. И это говорит Пушкин о самом себе, ведь он сам организовал дуэль с Дантесом. В этом смысле, конечно, Дантес не враг, как говорят нам всякие кинематографические и литературные поделки о главном русском поэте, а друг Пушкина, человек, который исполнил его волю.

Как сказал Владимир Семенович Высоцкий о возрасте 37, «на эту цифру Пушкин нагадал себе дуэль». Да, конечно, нагадал, то есть организовал ее, ибо объективно для нее было не так много оснований. К этому есть отсылка в «Пиковой даме» ― тройка, семерка и туз, который потом заменяется на даму. Дуэль была именно из-за дамы, и поэтому «Пиковая дама» ― тоже пророчество о самоубийстве. А самоубийство ― всё та же форма побега, которая наряду с самозванством есть главное тяготение, главный двигатель рвения русского человека в той реальности, где он не под подушкой держит «Архипелаг ГУЛАГ», а где он принужден жить и действовать в этой самой мерзлоте.

«Пир во время чумы» ― это отображение русской маргинальности, которая вбирает в себя самозванство и побег одновременно. Слово «маргинальность» многозначно, оно используется и в хорошем, и в плохом смысле. Человек, который закрывает амбразуру ДЗОТа, маргинален. Как сказал большой русский мыслитель Константин Леонтьев, «русский человек может быть святым, но не честным».

Русскому человеку чужда европейская банальность добра. Все эти налоги, необходимость выбрасывать мусор вовремя и на помойку, а не на балкон к соседу, просто воспитывать детей… Русскому легко порвать на груди рубашку и совершить подвиг, но очень сложно нести бремя обыденной жизни, чему мешают и территория, и климат, и отсутствие европейских институтов, и всё, о чем я уже сказал. Избавлением становится чума.

Как от проказницы Зимы,

Запремся также от Чумы!

Зажжем огни, нальем бокалы,

Утопим весело умы

И, заварив пиры да балы,

Восславим царствие Чумы.

Все, все, что гибелью грозит,

Для сердца смертного таит

Неизъяснимы наслажденья —

Бессмертья, может быть, залог!

И счастлив тот, кто средь волненья

Их обретать и ведать мог.

Итак, — хвала тебе, Чума,

Нам не страшна могилы тьма,

Нас не смутит твое призванье!

Бокалы пеним дружно мы

И девы-розы пьем дыханье, —

Быть может... полное Чумы!

Вот это побег, туда, в чуму, которую надо просто игнорировать, пока она не съест тебя. Побег лучше, чем обыденная жизнь. Вот так Пушкин описал русского человека. Следующим за ним был Михаил Юрьевич Лермонтов.

Собственно, вся русская литература описывает политическое сознание русского человека и русских как общности. У нас сейчас мало времени, поэтому мы поговорим только о Пушкине и немного о Лермонтове с переходом на наши дни, но важно понять, что есть подход исторический, а есть литературный.

Всякий человек с мышлением историка интересуется в первую очередь фактами, он фактоцентричен. Ему действительно интересно знать, как было на самом деле, когда случилось то или иное сражение и как оно протекало, как и когда родился и умер тот или иной государь, как и почему вводились или отменялись те или иные налоги.

Историческое сознание игнорирует то, что эти факты невозможно проверить. Ведь даже когда ты участвуешь в исторических событиях сегодня, которые происходят на твоих глазах, пусть даже ты сидишь на галерке третьего яруса, ты скоро убеждаешься, что трактовка этих событий в публичных источниках совершенно отличается от твоего видения и понимания. И тогда ты должен ущипнуть себя и спросить себя же: «А может быть, я неправ? Может быть, мне из галерки третьего яруса все было так плохо видно, а из партера так хорошо, что там увидели совсем другое?».

Есть сознание литературное, для которого фактура не важна. Важно понимание процесса в целом: что действительно случилось, в чем смысл происшедшего, какие тренды и тенденции. А как оно было на уровне мелочей ― пусть это останется историкам. Как говорил великий физик Игорь Евгеньевич Тамм, «коллекционерам марок», то есть людям, которые собирают факты, но не в состоянии их обобщить и трансформировать в нечто, что и есть история. Русская литература, может быть, неправильно трактовала собственно историю с точки зрения профессионалов исторической науки, зато она не занималась коллекционированием марок и все точно объяснила.

Лермонтов ― продолжатель Пушкина в плане тех же идей самозванства и побега, которые доминируют над всем его творчеством, очень коротким, ибо он погиб на дуэли в 26 лет и, подобно Пушкину, организовал эту дуэль тоже сам, но уже где-то на грани трагедии, фарса и истерики. Если с Пушкиным все ясно не до конца, то с Лермонтовым ― совершенно. Николая Соломоновича Мартынова он спровоцировал своим абсолютно беспардонным поведением по отношению к этому человеку. Как мы знаем, на дуэли Мартынов стрелял, а Лермонтов нет ― он стрелял в воздух, он сознательно шел навстречу собственной гибели.

Лермонтов сакрален для русской политической истории еще и потому, что в годы его юбилеев очень часто происходят некие мистические события, определяющие историю наперед. Это так называемый закон Ахматовой, открытый Анной Андреевной в 1964 году, когда сняли Никиту Сергеевича Хрущева.

Лермонтов родился в 1814, погиб в 1841 году. Соответственно, в столетнюю годовщину со дня рождения Лермонтова началась Первая мировая война, в столетнюю годовщину его дуэли ― Великая Отечественная. В юбилейный же год уволили Хрущева, когда Ахматова сформулировала этот закон, в юбилейный год распался Советский Союз. В юбилейный год Владимир Путин присоединил Крым.

В этом году Владимир Путин, наш президент, впервые сказал, кто его любимый русский поэт. Этим поэтом, конечно, оказался Лермонтов, потому что чем дальше, тем больше Владимир Путин становится лирическим героем лермонтовского «Демона».

Печальный Демон, дух изгнанья,

Летал над грешною землей,

И лучших дней воспоминанья

Пред ним теснилися толпой;

Тех дней, когда в жилище света

Блистал он, чистый херувим,

Когда бегущая комета

Улыбкой ласковой привета

Любила поменяться с ним.

Это начало путинского царствования, когда он всеобщий друг, друг всей прогрессивной общественности и просвещенных слоев своего народа, друг Запада. Потом, по прошествии многих лет, он перестал им быть, стал отверженным изгоем и от этого еще больше почувствовал свое родство с этом вечной мерзлотой, из которой невозможно вырваться:

Давно отверженный блуждал

В пустыне мира без приюта:

Вослед за сроком срок бежал, [в этой строке Белковский заменяет слово «век» на «срок»]

Как за минутою минута,

Однообразной чередой.

Ничтожной властвуя землей,

Он сеял зло без наслажденья,

Нигде искусству своему

Он не встречал сопротивленья —

И зло наскучило ему.

Это про Путина. Лермонтовский «Демон» ― про Путина, поэтому Лермонтов на прикроватной тумбочке одного из величайших властителей мира и беспредельного властелина нашей страны ― это вполне закономерно.

Наполеоновский цикл Лермонтова, стихи, посвященные Бонапарту, ― это тоже про Путина, про лидера, который прославил свою страну и самого себя, но в итоге оказался абсолютно отверженным на острове Святой Елены. Самое знаменитое, как мы знаем, это «На острове том есть могила, а в ней император зарыт». Это тоже очень про Путина. И все метания российского президента, его попытки то принудить Запад к любви, то организовать войну, чтобы напомнить о необходимости любви, пролить кровь, чтобы избежать ее, ― это все Пушкин и Лермонтов, там все описано. Как говорил мой школьный учитель ― правда, не литературы, а физики ― Леонид Абрамович Нотов, «читайте книги, там все написано». Всякий человек ― заложник русской литературы.

И даже «тройка, семерка, туз» ― про Путина, потому что у Путина было три жизненные катастрофы, которые на самом деле вознесли его на вершину. Это очень странное несовпадение сценария и результатов его воплощения.

Первая жизненная катастрофа ― распад Советского Союза, когда, по его собственному признанию, Путин вынужден был уехать из ГДР и подрабатывать чуть ли не частным извозом на «запорожце» в Ленинграде. В результате этой катастрофы он всего за пару лет стал первым заместителем мэра Петербурга, де-факто ― правителем северной столицы.

Вторая катастрофа ― крушение Анатолия Собчака и его питерской мэрии, в результате чего Путин снова изгой, но уже через несколько лет становится президентом.

Третья катастрофа развертывается на наших глазах. Первые две ― это тройка и семерка. Дама уже не вышла, поскольку Хиллари Клинтон не стала президентом. Очень забавно, что trump ― по-английски «козырь», то есть это в какой-то степени туз. Посмотрим, как сюжет «Пиковой дамы» скажется на дальнейшей судьбе нашего властителя.

Но эта судьба продолжается, она разыгрывается в точности по канонам Пушкина и Лермонтова. Это судьба печальная, трагическая, часто с ироничной улыбкой, потому что ироничной улыбкой вуалируют те страдания, которые переживает одинокий байронический герой российской политики наших дней. Путин ― Байрон и Наполеон одновременно, а Байрон и Наполеон ― любимые международные герои Пушкина и Лермонтова.

Так переоткрыв русскую литературу, которую мы все учили в школе, ― конечно, тогда мы ее учились ненавидеть, потому что советская система ее преподавания была абсолютно догматичной с одной стороны и поверхностной с другой, ― мы поймем, что происходит сегодня в России, которая, с одной стороны, заложница одного человека.

С другой стороны, он ее заложник. Он же мечтал когда-то уйти от власти и переместиться в империи западного мира, прогуляться хоть как-нибудь по набережной Круазет в шейном платке в хорошую погоду, с легким ветром, дующим со Средиземного моря. Но этому не суждено сбыться. Ледяные объятия этой страны его не выпускают. Они не выпускают и нас всех.