Пять причин распада СССР. Лекция Петра Авена

Фото: Высшая школа экономики

«Пока не возникла угроза голода, никто ничего не делал»: как рушился советский мир

Я хочу поздравить всех выпускников. Это такое фундаментальное событие на самом деле. Заканчиваются, на мой взгляд, лучшие годы жизни, дальше будет хуже, как правило, это бывает так. <…> На выпускных вечерах и на этих митингах проходит уже много лет, и я выступал в 1998 году, 17 лет назад, такое же мероприятие летом 1998 года, вот это все закончилось кризисом того же года. Я очень надеюсь, что мое сегодняшнее выступление к подобным катастрофическим последствиям не приведет.

Я не собираюсь читать научную лекцию, если говорить честно, и Егор (Гайдар) не был ученым в таком чистом академическом смысле этого слова. Я хочу отрефлексировать некий опыт, который у нас имеется, попытаться ответить на тот вопрос, который я поставил в заголовок, который, кстати, не мной придуман. Пойдем ли мы сейчас снова назад после многих лет реформ и движения от СССР, возвращаемся ли мы назад или нет, если да – то почему. Я хотел бы порассуждать об этой истории, которая произошла с нами тогда.

Я говорил про 17 лет, но на самом деле 25 лет назад мы написали первую программу реформ для Советского Союза. Собственно, там были все те люди, которые позже стали командой Гайдара. Опять же, профессор (Евгений) Ясин был намного всех старше, все остальные были очень молоды, никому не известны в то время. Было уже понятно, что советская экономика в том виде, в котором мы ее знали, перестанет существовать, что она, вообще говоря, рухнет. Мы не думали тогда, что рухнет Советский Союз, но понимали, что экономика совершенно фундаментально поменяется. Это и произошло.

Прежде чем я буду говорить о будущем и настоящем, я хотел бы сказать о тех причинах, которые, на мой взгляд, привели к такому коллапсу всего того, что называется советским миром.

Первой и главной причиной, на мой взгляд, была, безусловно, экономическая. Советская экономика, на самом деле, начиная с 1965-го… есть разные оценки: по официальной советской статистике, самой удачной была первая пятилетка Брежнева, это 1965-1970 годы, по отчетам наиболее надежного расчетчика, у меня пользовавшегося наибольшим авторитетом, ученого Ханина, самой успешной была последняя пятилетка Хрущева, это 1961-1965 год. Так или иначе, начиная со второй половины 1960-х годов советская экономика начала явно затухать, открытие Самотлора во многом остановило катастрофическое падение уже тогда, но, тем не менее, каждый год темпы роста падали. В общем, происходило то, что позже Войнович написал в книжке про Ивана Чонкина, описывая состояние дел в колхозе: «Дела в колхозе шли плохо. Не сказать, что совсем плохо, можно даже сказать — хорошо, но с каждым годом все хуже и хуже». Вот это примерно то, что на самом деле происходило в Советском Союзе много-много лет.

Это тоже показывает, что такое снижение жизненного уровня и, в общем, нарастающие проблемы — это такой длинный процесс, он может идти десятилетиями. И только наложение вот этого процесса на такие внезапные неожиданные события способны поменять всю страну. На самом деле таким главным событием было падение цен на нефть весной 1986 года, когда рухнули все возможности получения денег. Кстати, мы переоцениваем, Максим Владимирович сказал теплые слова о том, как я открывал экономику, в некоторой степени это правда. Советская экономика очень закрытая, совокупный экспорт и импорт был порядка 6-7% ВВП, не больше. Поэтому переоценивать значение нефти в то время не стоит. Тем не менее, нефть давала ресурсы, прежде всего для того, чтобы покупать кормовое зерно, 17% зерна импортировалось в страну, это давало мясо.

И второе — вообще говоря, на валюту подкупалась элита. На самом деле, западный ширпотреб покупался на те деньги, которые давала нефть. И такое стабильное социальное положение во многом было — не в целом экономическое положение страны, а вот такой стабильный социальный мир — во многом достигался наличием нефтяных доходов, которые рухнули в 1986 году. Вот это вот безусловное падение, наложение такого длинного спада на катастрофическую ситуацию и стало главной причиной слома модели.

Сейчас мне удивительно читать о том, как было здорово жить в Советском Союзе, уже у нас Госкомстат отслеживал наличие в торговле 115 товаров. В 1990-м году ни один из них свободно не продавался, основные: сахар и все такое, товары ежедневного спроса. Ни один товар не был свободно доступен и, вообще говоря, в то время говорили — основной экономический закон социализма звучит очень просто: каждый товар может стать дефицитным.

Это в полной мере произошло к 1990 году — товаров не было. По официальной статистике, 1990 год стал первым годом спада ВВП, 5% приблизительно было в 1990 году, в 1991-м это все совсем посыпалось, в 1989-м и уж тем более в 1991-м реально в магазинах не было ничего. Когда мы уже пришли в правительство, страна, большие города стояли перед угрозой реального голода. Его не было, он не состоялся, но еще несколько месяцев это становилось все более-менее реально. И вот эта экономическая ситуация была первым безусловным и главным фактором.

Советская экономика по своему устройству могла справляться с индустриализацией, с обозримым миром небольшого количества товаров, которые тогда производились, в индустриализацию, но совершенно была неспособна противостоять новому постиндустриальному миру, когда надо было производить очень много разных товаров. Из центра контролировать это разнообразие было совершенно невозможно технически.

Вторая причина состояла в том, что советская элита с таким уже состоянием дел, прежде всего материальным, мириться была не готова. И тех идеологических догм, которые были у предыдущего поколения, поколения тех, кто делал революцию, поколения, условно говоря, моих бабушек и дедушек, — вера в коммунизм — у поколения, которое пришло к власти в 80-е годы, не было. У моих бабушек и дедушек тоже не было, но у страны было. Мои просто сидели в лагерях, поэтому у них не очень с этим было. Тем не менее, самое главное было, что для элиты, которая пришла во власть, это сохранение советского строя уже, безусловно, ничего не значило, в общем, они прагматически управляли страной, не цепляясь за какие-то социалистические реалии.

Это наложилось на третью важнейшую вещь — на самом деле именно в 80-е годы рухнули информационные барьеры. Тут много мифов, насколько была закрытая страна. Когда я учился на экономфаке МГУ, у нас была доступна вся возможная литература фактически. В спецхране было все. Мы получали на самом деле все журналы, в журнале Economist вырывались только страницы, где были гадости про членов Политбюро, остальное все было нормально. В принципе, вся экономическая академическая литература уже была. Музыка была западная, фильмы, литература, это не была закрытая страна совсем. Но с точки зрения такого массового сознания реальное понимание о разнице в уровне жизни было недоступно.

Есть анекдотические истории — это известный факт, когда Брежнев приехал в США, его Никсон, если я не ошибаюсь, отвел на Пятое авеню, он провел там полдня, и на выходе сказал своему помощнику Самотейкину, референту: «Женя, с ширпотребом они вопросы решили, а продовольствие они завезли к нашему приходу, так быть не может». Это реальная история.

Я считаю, это колоссальная проблема, что мы сейчас абсолютно не понимаем западный мир, и наша пропаганда сегодняшняя этому способствует, и они нас не понимают. Сейчас огромный ментальный разрыв. Тут находится выдающийся бизнесмен Леонид Блаватник, который двукультурный, я думаю, он может это подтвердить. Разрыв в понимании друг друга абсолютно колоссальный, это так. Но то, что было тогда, это вообще непредставимо. Полное отсутствие взаимного понимания.

В 80-е годы эти барьеры начали рушиться, начались поездки, главное — появились компьютеры, появился ксерокс, благодаря которому можно было распространять информацию, и, в конце концов, появился интернет.

Важнейшую роль в распаде Советского Союза, безусловно, сыграл Запад. Когда мы сейчас говорим о кознях… я не верю в теории заговора совсем, но в те годы, безусловно, пришедшие к власти Рейган и Тэтчер, прежде всего, поставили цель — уничтожение. Советский Союз была опасная страна в то время, в отличие от России. Тогда был колоссальный потенциал военный, действительно направленный в сторону НАТО, и была поставлена цель навсегда с угрозами решить, началась массированная гонка вооружений, специально направленная на то, чтобы обеспечить такое фундаментальное истощение ресурсов Советского Союза, мы оказались втянутыми в эту гонку. В какой-то момент стало ясно, что экономически разрыв такой гигантский, что он не может быть преодолен. Это имело большое значение.

Следующая причина (я ее называю последней), которая релевантна и сегодня, это то, что страны, которые входили в советскую обойму в то время — Восточная Европа — начали из нее постепенно пытаться выходить. Прибалтика была последней, это уже наша собственная территория, но главное, что это было — события в Польше. Если в 1968 году Советский Союз осмелился войти в Чехословакию, вошел и задавил восстание, то когда все то же самое началось уже в Польше, уже сил на это не было, плюс западные лидеры в тот момент были существенно более готовы этому сопротивляться. И вот такое давление соседей, давление друзей было еще одним дополнительным фактором.

Пример того, что они начинают жить по-другому, для нас, как для молодых экономистов, был ошеломительным. Первая мысль о том, что можно войти в правительство, у меня появилась после того, как у меня в гостях в Австрии (я там работал), жил Лешек Бальцерович, такой же, как и я, научный сотрудник. Он был в Австрии на конференции, мы с ним были там несколько дней, потом он уехал, а через день стал министром финансов, вице-премьером в Польше. Это меня совершенно ошеломило, я подумал: чем мы хуже? Мы тогда в первый раз стали думать о том, что можно формировать правительство.

Вывод из всей этой истории тоже интересен. Такое скатывание Советского Союза вниз, и особенно во время Горбачева, с 1986 года, после падения цен на нефть, было совершенно очевидным. И, тем не менее, пока не начался настоящий реальный коллапс, пока не возникла реальная угроза голода, никто ничего не делал. На самом деле, если вспомнить историю 1917 года, при всех сложностях, пока в Петербурге не начались хлебные очереди, революция не произошла. Поэтому когда сейчас говорят о том, что хуже и хуже — хуже может быть очень долго. Это само по себе ни к каким реформам никого, как показывает наш исторический опыт, не подталкивает. В чем величие Бориса Николаевича Ельцина — что, в отличие от Горбачева, Ельцин понял, что надо просто одним ударом все абсолютно полностью ломать и вставать на совершенно другие рельсы. Что, собственно, он и сделал.

Фото: new.kandinsky-prize.ru

«Вы действительно думаете, что можно отдать рубли и получить доллары?»: как депутатов рассмешил конвертируемый рубль

В принципе, назначение Гайдара именно этим определялось. Приходили разные взрослые экономисты, поколение Евгения Григорьевича, там было очень много умных людей, и предлагали разные решения, но так вот сразу — раз и все — никто не был готов. Предлагались разные постепенные меры, а постепенно уже было невозможно, страна уже была действительно на грани, и эта постепенность уже ничего не спасала. И величие Ельцина именно в том и состоит, что он сумел увидеть и понять, что нужна действительно кардинальная смена модели, и надо делать то, что невозможно. Это действительно очень трудно, потому что все люди вокруг, безусловно, говорили о том, что надо постепенно, надо снова осторожно, надо так, надо сяк. И то, что предлагает команда Гайдара, чтобы просто вас повеселить, я уже много раз это рассказывал. Мы же тоже слышали, что это невозможно. Я благодарен Максиму за то, что он так высоко оценил мою роль в создании конвертированного рубля.

Так вот я выступал в ноябре 1991 года, рассказывал о том, как будет конвертированный рубль, а в Москве, в Советском Союзе действовала 88 статья — за спекуляцию валюты и за хранение валюты. За хранение — 10 лет тюрьмы, если у вас доллары находили просто, а если вы пытались их поменять — от суммы до высшей меры наказания, до расстрела. И в этот момент мы рассказываем, что будет конвертированный рубль и в Москве будут обменные пункты, где можно будет купить и продать валюту.

Я выступал в Государственной думе в ноябре 1991 года, все это рассказывал, а у меня уже указы были написаны, мы все бумажки написали, как это будет работать. В Госдуме начали смеяться. Целый зал людей смеются. Я рассказываю, что будут обменные пункты — смеются. Потом встает доктор наук достаточно уважаемый и обращается к залу, говорит: «Молодой человек, — обращаясь ко мне. — Вы что, действительно думаете, что можно пойти, отдать рубли и получить доллары на рубли?» Я говорю: «Ну, в общем, да». И он говорит: «Ну, видите — сумасшедший». Я говорю: «Почему?» Он говорит: «Долларов не хватит». Если все будут менять, соответственно.

Под таким давлением согласиться, безусловно, на то, что сделал Ельцин — на абсолютную смену модели и пригласить совершенно никому не известных в то время молодых людей и дать им возможность…

Евгений Григорьевич же был известный экономист, но не был в то время в правительстве, он позже пришел, кстати, Евгений Григорьевич — единственный крупный экономист своего поколения, который нас поддержал, все остальные были против, все как один. Но это тоже было очень понятно психологически, потому что они тоже хотели.

Все экономисты, вообще говоря, получают образование во многом для того, чтобы менять страны. Это на самом деле призвание экономиста, тех, кто хочет заниматься макроэкономикой, прежде всего, а не деньги зарабатывать — это заниматься реформами. Для поколения наших учителей, безусловно, было трагедией то, что их этот выбор пропустил. Поэтому к нам они очень ревниво все относились. Евгений Григорьевич, пожалуй, был единственным, кто это сделал.

Надо сказать, что Советский Союз, о котором все говорят, сейчас тоже абсолютно идеологизирован, если читать левую прессу, это вообще полная такая сказка. Слушая рассказы разных людей, от Проханова до кого угодно, такое ощущение, что говорят о той стране, которой вообще никогда в жизни не существовало. Но действительно все было совсем по-другому.

Скажем, идея и известная история о том, что у нас якобы была плановая экономика — это тоже, в общем, легенда. В какой-то момент реальной плановой экономики быть не могло, экономика была очень сложная, центр в лице Госплана был не в состоянии уже разбираться, что там на местах происходит, этого никто уже толком не знал. На самом деле это было то, что называлось экономикой торга — когда завод приезжал в Москву за какими-то ресурсами, что-то рассказывал, Госплан от него что-то требовал, они торговались за то, за се, причем аргументы в этом торге были очень разные, план был — торг. И квартиры руководству, и фонды, и лимиты, и командировки за рубеж.

Был такой сложный торговый мир, совершенно не такой, что кто-то давал команды, кто-то их выполнял — этого не было совсем. Кстати, мы много занимались изучением этого мира, у меня первая статья в 1987 году, которая была переведена за границей, была посвящена нашей экономике торга, как это работало. У меня много на этот счет анекдотических примеров, но эта идея и наследство этой торговой ментальности — это то, что оставалось с нами и остается до сих пор.

«Залоговые аукционы были апофеозом нелиберализма»: какую на самом деле экономическую модель строили в 90-е

Мы тогда уже понимали, что Россия, как я всегда говорил, должна быть самой либеральной из либеральных стран, потому что все, включая норму закона, является предметом торга и обсуждения. Нет прямого действия, ничего.

Либеральная экономика — это тоже очень интересно, на мой взгляд. Более или менее либеральная экономика была построена в начале 2000-х годов. Все 90-е годы в стране происходили… самые главные критерии нелиберализма — это наличие индивидуальных решений. [Наличие] единого правила — это, вообще говоря, основа либерального мироощущения. Все равны. Вплоть до начала 2000-х годов, на самом деле, у нас были совершенно индивидуальные решения, у нас были депозиты Минфина, которые давались наиболее близким коммерческим банкам, у нас были импортные льготы, которые давались обществам слепых, глухих, инвалидов и т.д. Все вот это происходило очень долго.

Что самое интересное, на мой взгляд — первое реальное либеральное правительство было правительство Примакова, которое, столкнувшись с тяжелейшим кризисом, просто было не в состоянии ничего регулировать. Это во многом связано, может быть, и с личностью Евгения Максимовича, но действительно такие индивидуальные решения стали постепенно убывать только к концу века.

Тем не менее, в течение всех 90-х годов эта либеральная модель, которую мы пытались построить… апофеозом нелиберализма, я считаю, была такая чудовищная ошибка моего коллеги и друга Анатолия Борисовича Чубайса. Это история с залоговыми аукционами, когда на самом деле просто была роздана собственность, просто вот роздана по списку — были выбраны бизнесмены, которые должны были поддерживать действующую власть, и они получили огромные куски собственности.

Кстати, большинство из них уже исчезло из списка Forbes, на самом деле, потому что те, кто легко получает, легко и теряет.

Вот «Альфу» не допустили до аукционов этих, к счастью. Это залог нашей устойчивости. Мы хотели, но не получилось.

Это был такой апофеоз. Тем не менее, хотя было очень много нелиберального в течение всего этого движения, каждый год все-таки жизнь становилась более-менее нормальной. Менялся бюджет, государство постепенно уходило из правительства.

Существует масса расчетов, которые вы знаете лучше меня, что страна среднего уровня экономического развития, Россия сегодня не может тратить больше 30% ВВП через консолидированный бюджет, чтобы устойчиво расти, но все 90-е годы эта цифра падала, на минимуме она была отрицательной. Мы так и не прошли мимо, но начинали с цифры больше 50% ВВП. Все эти годы эта цифра падала, на самом деле, если мы в правительстве Гайдара ввели, и я в этом участвовал, конвертированный рубль по текущим операциям, в начале 2000-х годов уже была полная конвертированность рубля, была налоговая реформа проведена и т.д.

Безусловно, упрощались правила ведения бизнеса. Хотя у нас очень маленькая доля малого и среднего бизнеса, ВВП это все портит, тем не менее, я помню, что в 90-х годах цифра была порядка 10-12%, она дошла до 16 и 17% и так далее. В общем, все эти годы поезд шел явно в сторону либеральных реформ и, на самом деле, такой абсолютно поразительный рост нашей экономики в начале 2000-х — во многом это следствие именно этого.

«Причина популярности Путина — выдающиеся экономические результаты»

Безусловно, фундаментальное значение имела девальвация 1998 года. И это дало большой толчок. Большущую роль сыграло, конечно, существенное повышение цен на нефть. Это тоже произошло в те же годы. Тем не менее, то, что к 2000 году в стране была построена в общем нормальная либерально-экономическая модель, определило то, что для нас на самом деле эти 9 или 10 лет — с 1998 по 2009 год — это, в общем, на самом деле такая для России уникальная экономическая история. У нас, к сожалению, это бывает  приблизительно раз в 100 лет. У нас прошлый такой же скачок был в начале XX века. Все, что сталинские цифры — ничего похожего не было никогда. На самом деле Россия проделала такие фундаментальные рывки, это было начало XIX века, как описал Пушкин: «Дней Александровых прекрасное начало», это, на самом деле, XX-й век и вот сейчас — начало этого века. Надеемся, что сейчас следующий раз будем ждать меньше. Хотелось бы в это верить.

Так или иначе, у нас в начале тысячелетия ВВП росло на 10% в год. Только один раз — с 1999 по 2009 — темпы роста были меньше 5%. У нас с ростом в 10% в год в среднем росли реальные располагаемые доходы. И что бы ни говорили, у нас причина популярности Владимира Владимировича Путина и его безусловной победы в 2012 году — это выдающиеся экономические результаты, которые страна имела все начало тысячелетия. Это, безусловно, так.

И я бы сказал, что это движение в сторону либеральных реформ как минимум не замедлялось вплоть до глобального мирового кризиса 2008-2009 года. Уже и в эти годы, безусловно, мы видели ряд явлений — и макроэкономических, и институциональных, которые внушали опасения.

Например, у нас все эти годы росло значение нефтегазовых доходов. В Советском Союзе нефть давала приблизительно 30% экспорта. В 2010 году, если не ошибаюсь, было 64%. У нас нефть и газ в экспорте, еще 16% — это металл, то есть 80% — это сырье.

Кстати, для тех, кто интересуется русской экономической историей. Очень интересно, что в XVI веке примерно такую же долю в доходах бюджета занимала пушнина. Это очень близкие цифры. Если кто читал книгу Эткинда «Внутренняя колонизация» — я очень советую прочитать, это удивительно похожая экономическая история. Только была замещена… буквально то же самое. Государство занимается только тем, что ему интересно, сейчас это нефть, тогда была пушнина. Все остальное — побоку. 80% доходов бюджета была пушнина. Колонизация страны в Сибирь и так далее — это было путешествие за пушниной во многом.

Так вот, к сожалению, для нас все эти последние годы роль нефти и газа росла, росла зависимость от импорта. Я говорил, что у СССР была закрытая экономика. Но там, конечно, больше минусов, чем плюсов. И если бы мы ввозили зерна 17%, то еще в 90-е годы у нас импорт давал примерно 30% потребления. Перед началом кризисных явлений последнего года импорт давал уже примерно 45% потребления в стране. 45% — это импорт. Это очень большая цифра и очень большая зависимость. Институционально именно в эти годы произошло развитие государственного банковского сектора. Я всю жизнь провел, последние 20 лет, в частном банке — я очень хорошо это наблюдал. Реально государственные банки все больше и больше получали государственную поддержку и захватывали позиции на рынке — Сбербанк и ВТБ, прежде всего. Это все были квазигосударственные структуры.

«Социальная сфера осталось абсолютно советской»

И, тем не менее, вплоть до 2008 года, я бы сказал, у нас основные базисные ценности глобальной либерально-экономической модели не подвергались сомнению. И вот только начиная с 2008-2009 года, вообще говоря, у нас поезд в какой-то степени пошел в другую сторону. Причиной этого было, прежде всего, все развитие событий вокруг 2008-2009 года, когда большая часть крупных российских компаний оказалась неспособной финансировать свои долги перед Западом. Когда рынок упал, у всех были маржин-коллы, надо было платить — платить было нечем. Государство помогло практически всем. Можно обсуждать, хорошо это или плохо. Мое твердое убеждение, что вообще во время любого кризиса надо спасать работников, надо иногда или выборочно спасать предприятия. Никогда не надо спасать собственников.

В 2008 году была ровно обратная модель: у нас были спасены практически все собственники. И, более того, государство даже, давая деньги, не входило в капитал этих компаний. И во многом это стало следствием иллюзии мощи государства. Государство, которое стало очень богатым благодаря нефтяным доходам, посчитало, что на самом деле оно может все. И было это продемонстрировано. И это, безусловно, еще близкая ментально населению идея. У нас сегодня по опросам 70% населения стоит за пересмотр итогов приватизации. Поэтому идея того, что сильное государство входит — она очень отражала национальную ментальность. И недостаточным государственным вмешательством объяснялся наш кризис.

У нас падение было в 2009 году 7,8% ВВП. Только у Украины оно было больше из всех более-менее значимых стран в те годы. И это объяснялось именно этим. И вот именно с этого времени у нас, вообще говоря, и начался такой период огосударствления, который пошел достаточно быстро.

Но наиболее явные примеры возникли на рынке нефти. Самый известный пример — «Башнефть» и ТНК-ВР. Мы с господином Блаватником последнюю историю знаем очень хорошо. Мы благодарны этому огосударствлению, на самом деле, хотя в то время мы не собирались продавать компанию. Но, так или иначе, еще в 2000 году доля государства в добыче нефти составляла 11%, сейчас она составляет 55%. Сегодня у нас нет точных цифр доли ВВП, производимых на государственных предприятиях. Она сейчас точно больше 50%.

И опять же такая фундаментальная вещь — у нас с этого времени стали расти доходы и расходы  консолидированного бюджета. У нас в 2007 году — лучший год — 31% ВВП тратился через консолидированный бюджет. В 2009 — 41% и 2014 — 38%. Это такое фундаментальное изменение, фундаментальный разворот всей ситуации. Мы все годы, особенно когда Кудрин был министром, двигались в сторону сокращения бюджетных расходов, преодолели идеологию дефицита, и бюджет был устойчиво профицитным и т.д. Ну, госбанки у нас росли совсем быстро. Сегодня у нас доля госбанков на рынке по активам — около 50%.

Но особенно четкий государственный переворот в сторону советской модели был виден в отношении к населению, патернализм в отношении к населению. Очень простая цифра — в 2004 году у нас в государственном секторе работало 16,4 млн человек. Сегодня эта цифра — 20 млн. И сегодня это составляет 28% рабочей силы. 28% занятых у нас работает сегодня в госсекторах. Это гигантская цифра. И я думаю, что сегодня, если посмотреть, госаппарат превосходит Советский Союз в отношении к числу занятых.

Именно структура занятости наряду с огромными социальными выплатами в наибольшей степени напоминает нам сегодня Советский Союз. У нас сегодня социальные выплаты обеспечивают 20% доходов населения, у нас сегодня действует 750 различных законов, которые определяют социальные выплаты. И у нас практически бюджетное здравоохранение. Хотя у нас существует якобы медицинское страхование, на самом деле это фикция, здравоохранение абсолютно бюджетное. И фактически то, что у нас произошло, то, что касается социальной сферы — у нас абсолютно осталось советской, она совершенно не поменялась.

Пенсионная система, которая создавалась, и которая, казалось бы, уже возникает — это очень емкий показатель степени либеральности экономики. Пенсионная система фактически сворачивалась в течение двух лет, обязательные пенсионные накопления замораживались под государственным управлением. Сейчас вообще речь идет о том, чтобы их возможно отменить. Пока этого не сделали. Но, тем не менее, это совершенно явный разворот.

При этом все социальные выплаты безудержно росли, в три послекризисных года пенсии в номинальном выражении — практически реальном, курс был более-менее стабильным — росли на 33% в год, ужасно сильно. В какой-то степени это послужило мотором выхода из кризиса, потому что именно потребление вытаскивало экономику. Но это и показывало возможные будущие проблемы с бюджетом, которые могли возникнуть.

На самом деле Советский Союз во многом был уничтожен бюджетным кризисом: у Горбачева кончились деньги. Если вы читаете книги Гайдара, у него очень глубоко и ясно написан процесс — мы же участвовали в качестве юных экономистов в дискуссии о том, что можно сокращать, куда можно не давать деньги. Можно не давать Варшавскому договору, можно не давать дружественным режимам в Африке, можно не давать на водохозяйственное строительство, можно не давать сельскому хозяйству дотации, в армию и т.д. На самом деле Горбачев пытался урезать всех понемножку, и в результате все встало совсем.

Во многом сегодня, вообще все эти годы шло усвоение многих уроков. Например, после кризиса 1998 года государство наше, безусловно, усвоило урок, что не надо много брать денег взаймы, надо, вообще говоря, иметь резервы. Сегодняшняя политика Центрального банка, который наращивает резервы сверх… сейчас много дискуссий на эту тему, почитайте, я думаю, в том числе и «Ведомости», много дискуссий на тему того, что наш ЦБ сегодня увеличивает резервы, даже существенно превосходя обычные нормальные рекомендации МВФ. И это во многом усвоен урок 1998 года. Государственный долг — это плохо, пирамида — это плохо, надо иметь деньги и надо их держать. Но я вообще считаю, что это правильная логика. Во время кризиса надо спасать две вещи: резервы и банковскую систему. Все остальное достаточно маргинально. Во многом этот урок был усвоен.

Но, к сожалению, события последних лет показывают, что даже в бюджетной сфере, где мы, казалось бы, многому научились, у нас снова начинаются вещи, очень напоминающие Советский Союз. У нас многих проектов уже нет, но Олимпиада стоила 50 млрд, как вы знаете. Некоторые другие проекты тоже стоили сравнимые деньги. И это, безусловно, опасная тенденция. В общем, в ту же сторону показывает рост военных расходов в этом году. В 90-е годы у нас военные расходы составляли 2,5% ВВП, в прошлом году цифра была 3,2%, в этом году военные расходы составили 4,2% ВВП. Это очень большая цифра. У нас примерно 60% расходов консолидированного бюджета составляет социалка, а в федеральном бюджете половина — это военные расходы и социальные выплаты. Это очень напоминает Советский Союз. И это, безусловно, потенциально опасная ситуация.

И еще одна вещь, напоминающая СССР, это вопрос инвестиций. В Советском Союзе государство было, естественно, единственным инвестором практически западных денег, так как частных тут не было, наших капиталистов не существовало. Сегодня государство тоже становится единственным большим инвестором — это неизбежное следствие того, что у нас идет большой отток капитала. В 90-е годы у нас приток капитала доходил до 100 млрд долларов в год, сейчас отток у нас составил в прошлом году 152 млрд долларов. Я думаю, что сравнимая цифры, может быть, будет и в этом году, к сожалению, 100 млрд может быть и в этом году. Это огромные цифры, которые могут быть замещены, пока есть ресурсы, только государственными инвестициями.

Вот эта бюджетная ситуация с одной стороны, социалка — с другой и провоцирует на вопрос, который я, собственно, поставил в начало своего выступления: идем ли мы в Советский Союз, да или нет? И должен сказать, что в целом мой ответ будет, безусловно, отрицательным. Говорить, что наша экономика сегодня похожа на советскую — это, тем не менее, большущее заблуждение.

У нас по-прежнему половина экономики находится в частных руках, и в этой связи она фундаментально более адаптивна, чем советская. У нас действительно сейчас снова падение — первый квартал, если вы видели, 2,1% падение ВВП, что, кстати, намного меньше, чем в 2009 году было, где в первом квартале было больше 9% падение. Поэтому вот эта адаптивность экономики, которая была создана командой Гайдара в 1991-1992 годах — она, безусловно, на мой взгляд, гарантирует от голода, от холода и от полного экономического коллапса. Даже при падении ВВП 2-3-4% в год, при падении инвестиций, которые уже падают, этого уже не произойдет. Поэтому я не знаю, хорошо вывод этот или плох. Никакие апокалиптические прогнозы, как мне представляется, нам абсолютно не светят. Но это и хорошо, и плохо.

Фото: banki31.ru/

«Если наша элита будет хотеть величия страны, реформы будут неизбежны»

Как я уже сказал в самом начале, в нашей стране реформы начинались тогда, когда становилось совсем плохо. Главным фактором этих реформ было прежде всего желание элиты жить другой жизнью. Сегодня, мне представляется, только элита, настроение элиты может на самом деле… так как действительно катастрофы не будет, будет стагнация, будет некоторое падение жизненного уровня без больших реформ.

Я по-прежнему верю, что только либеральная экономическая модель может обеспечить серьезный экономический рост. Сегодня мы находимся в другом тренде. Но только два совпадающих желания элиты, одно — желание, другое — знание, желание элиты жить в великой стране, с одной стороны, с другой стороны — понимание, что только либеральная экономика может обеспечить это величие, может нас повернуть снова на путь реформ.

Нас, команду Гайдара и Егора лично, очень часто обвиняют в развале того, сего. Егор Гайдар был, учитывая, что мы читаем лекцию в июне, очень большим государственником в том смысле, что он действительно верил в государство. И еще он верил в величие России. Егор фантастически знал русскую историю, вообще он видел себя в истории, он простыми житейскими вещами не очень интересовался, он хотел видеть себя в истории и увидел себя в истории. Он был в этом смысле очень большой человек. Он, конечно, хотел видеть страну великой. Вот если наша элита будет хотеть величия и великой страны, тогда будут неизбежны реформы.

Если наша элита будет готова жить с нулевым темпом экономического роста, что вообще бывает, что вполне нормально, Аргентина прожила целый век, потеряв свои позиции… Аргентина в начале XX века была пятой или шестой экономикой мира, там же была и Бразилия, две страны весь XX век просто устойчиво теряли свою долю в мировом ВВП. Это уже происходило с Россией, Россия в 1913 году производила, если я правильно помню, 7-8% мирового ВВП, эта цифра, кстати, никогда не росла во время сталинского режима, никогда. Это был пик. И она стала устойчиво падать после войны. Сегодня Россия производит около 3% мирового ВВП. Вот если российская элита будет готова производить 2% и с этим жить или будет не готова, но будет слушать байки о том, что можно строить централизованную экономику, мобилизационную, как там еще их называть, тогда мы так и будем жить еще много-много лет. И очень многое в этом смысле зависит, безусловно, от экономического образования. Я твердо убежден, что наличие в стране большого количества квалифицированных экономистов — одно из важнейших условий экономических реформ. Я, собственно, только поэтому даю деньги в Российскую экономическую школу. Спасибо.