«Чтобы добраться на новую работу, он вставал в шесть утра и шел десять километров пешком». Фрагмент мемуаров Наины Ельциной

Вскоре после свадьбы Борю перевели на строительство домов для завода химического машиностроения, Химмаша. Нам дали первое в нашей жизни семейное жилье — комнату в двухкомнатной квартире. В нее мы въехали с привезенной из Оренбурга кроватью и столом с табуретками из Бориного общежития. Другой мебели не было. Было много книг, которые так и лежали в стопках.

Нашими соседями по квартире были такие же, как мы, молодые специалисты — Юра и Зина из Воронежа. Жили мы очень дружно.

Я сразу же устроилась на работу — инженером в институт «Союзводоканалпроект». Работа оказалась интересной, а коллектив – просто замечательным. Одно неудобство: институт находился в центре города. Добираться приходилось на троллейбусе. Но это была не обычная троллейбусная линия, а однопутка. Чтобы встречные троллейбусы могли разминуться, водители должны были выйти из кабины и вручную перевести штанги. А пассажиры ждали – зимой это было особенно мучительно, троллейбусы не отапливались. Дорога в результате занимала минимум два часа в один конец. Борис, в отличие от меня, работал совсем рядом, и в начале нашей семейной жизни к моему возвращению уже бывал дома.

Как-то я шла с работы и встретила на троллейбусной остановке свою однокурсницу. Она говорит: «Знаешь, Борька Ельцин женился». Интересуюсь: «На ком?» Она называет имя девочки с той самой фотографии, которую мне когда-то прислали в Оренбург. Я говорю: «Очень за него рада». Ну а что я должна была сказать? «Нет, он женился на мне»? Глупо. Но Боре я, конечно, об этом рассказала — он очень смеялся.

Это было счастливое время. Я буквально купалась в его внимании и заботе. И, если честно, говорила себе: «Не может быть, чтобы одному человеку досталось столько счастья». Но досталось.

Вопросы на полях

— Трудно привыкали к семейной жизни?

— Нет, мне казалось, мы знакомы с рождения. Думаю, что это из-за рассказов Клавдии Васильевны, которая еще во время моей первой поездки в Березники очень много вспоминала о Борином детстве. Ну а потом, мы же не расставались все годы учебы. Так что привыкать друг к другу нам было не нужно. Вкусы, привычки – все, казалось, знакомо. Было ощущение: мы жили вместе всегда.

— Помните вашу первую семейную ссору?

— А мы никогда не ссорились всерьез.

— Так не бывает.

— С ним невозможно было поссориться. Даже если я вдруг на что-то обижалась, Боря всегда реагировал на это с юмором – все как-то сразу становилось на свои места.

– Все равно не верю. Вы оба работали, уставали… И никогда не срывались друг на друге?

– У нас было принято оставлять рабочие неприятности за порогом дома. Конечно, иногда Борис приходил домой расстроенный — особенно когда уже был на партийной работе. Я это видела, но с расспросами никогда не приставала. Захочет — сам расскажет. Бывало, что он шел в кабинет, приходил в себя. Ни я, ни дочки никогда его не беспокоили.

Постепенно работы у него становилось все больше, приходилось задерживаться допоздна, и уже через год по вечерам дома его ждала я. Пришлось к этому привыкать. Я знала, что дел на стройке очень много. Лена родилась у нас через одиннадцать месяцев после свадьбы. Когда я сказала Боре, что у нас будет ребенок, он обрадовался. Очень хотел сына.

Беременность я переносила тяжело: токсикоз практически не отпускал. Есть не могла. Даже запах пищи вызывал отвращение. Когда мои сотрудницы на работе обедали – просто выходила из комнаты.

Рожать первую дочь поехала к родителям Бори. Моему младшему брату шел третий год — маме было не до меня. Ехать в Березники я не хотела, расставаться с Борей было тяжело. Но он беспокоился, что я остаюсь на целый день одна, мало ли что случится, а телефона дома не было.

С Клавдией Васильевной с самого начала мне было спокойно. С тех пор как мы поженились, я называла ее «мама» и на «ты». Это получилось как-то естественно — может, потому что в моей семье было так принято. И вот дней за десять до того, как наступил назначенный врачами срок, я с большим животом села в поезд. Борис проводил меня до вагона. В Березниках меня встретили его родные.

Роды оказались тяжелыми. Схватки начались вечером, а родила я Лену в 10:20 утра. Три килограмма двести пятьдесят граммов. Пятьдесят два сантиметра. Было это 21 августа 1957 года.

Ждали мальчика — никакого УЗИ тогда не было. Пол ребенка определяли по форме живота. Борис все время говорил: «он». И в письмах спрашивал: «Ну как он там у нас?» Даже в телеграмме, которую родители отправили Борису после рождения Лены, почему-то было написано, что у нас сын, — эту телеграмму я храню до сих пор. Как и записку, которую получила от Бори в роддоме. Ее принес его брат Миша. Как потом выяснилось, Борис заранее прислал записку в письме, еще не зная, кто родится. Но то, что родилась девочка, его совсем не расстроило. Он был счастлив и только сказал: «Следующий точно будет сын».

После родов я лежала в больнице неделю. Боря из-за работы приехать в Березники не смог. Каждый день, иногда не раз, меня навещала Клавдия Васильевна. Приносила теплые пирожки. Она делала очень вкусное дрожжевое тесто. Есть хотелось ужасно. Помню, мне принесли дочку кормить, а я не могу оторваться от теплого пирожка с творогом и изюмом (мне показалось тогда, что пирожок был со свежим виноградом).

Имя выбрали не сразу. Сначала думали: если родится девочка, назовем ее Светой. Потом стали выбирать между Светой и Леной. Советовались с друзьями. В конце концов решили, что «Елена Ельцина» звучит красиво. Выбор был сделан. Регистрировали Лену уже в Свердловске.

В Березниках я задержалась почти на месяц. Жили мы с Леной в комнате Бориной сестры Вали. Сам Боря работал, вырваться к нам ему было сложно: конец третьего квартала, плановая сдача строительных объектов. Но в какой-то момент ему это все же удалось. Встретить его я, конечно, не могла. Когда он вошел в дом, Лена лежала на Валином письменном столе и спала. Борису очень хотелось ее разбудить, чтобы посмотреть, какие у нее глаза, — я же ему писала, что Лена у нас красавица с зелеными глазами. Как только она проснулась и заплакала, он тут же взял ее на руки — абсолютно спокойно.

Мы обсуждали, не переехать ли нам в Березники — в Свердловске у нас была комната в коммуналке, а здесь все же родительский дом. Борис хотел договориться, чтобы его перевели на строительство калийного комбината. Но не получилось. Предложили новую работу в Свердловске.

В середине сентября от него пришла телеграмма: «Сообщи, когда встречать». Я поняла: пора домой.

Но возвращение пришлось опять отложить: приболела Лена. В Свердловск мы с ней вернулись только в конце сентября. Клавдия Васильевна поехала со мной. Было воскресенье, Борис встретил нас на вокзале. Помню, что у него все время была улыбка на лице.

Приехали домой — на кухне тепло, печка натоплена, можно Лену распеленать. В нашей первой квартире газа не было, печку топили углем или дровами. А потом Боря ушел в комнату и попросил нас немного подождать. Через несколько минут зовет, входим, на столе его подарок — оранжевая хрустальная крюшонница с кружками и половником. Почему именно крюшонница? Наверное, просто попалась на глаза красивая вещь. Никакого крюшона мы, конечно, не пили. Когда приходили гости, наливали в нее вино, пиво или компот. Теперь эта крюшонница у Лены. Дочка даже в музей не захотела ее отдать. Передала в экспозицию только две кружки – они сейчас в той же витрине, где мое свадебное платье и записки мужа в роддом.

Борис встретил нас в новом чесучовом костюме цвета слоновой кости. Костюм был летний, не по сезону, но он, видимо, хотел быть нарядным. Клавдия Васильевна потом говорила: «Счастливее отца я в жизни не видела!»

Борис совершенно не боялся брать маленькую Лену на руки. Помогал мне ее купать — без горячей воды в доме это было непросто. Мама прожила с нами неделю. Она готовила, стирала, а я занималась только ребенком. Когда она вернулась в Березники, все легло на мои плечи. Но если я сильно уставала, Клавдия Васильевна опять приезжала. По первому зову. Борин папа не возражал, относился к ее отъездам с пониманием.

Послеродовой отпуск, когда родилась Лена, был три месяца. Я с трудом договорилась на работе, чтобы мне дали еще два месяца за свой счет. Когда вышла из декрета, Лену еще кормила грудью. Приходилось сцеживать молоко в институте и кормить ее из бутылочки с соской. Ей это понравилось, и уже через месяц она от груди отказалась.

Клавдия Васильевна уговорила свою приятельницу поработать у нас няней. Тетю Шуру я всегда вспоминаю с благодарностью. Это была очень добрая и ответственная женщина. Я спокойно доверяла ей Лену. Тетя Шура стала нам родным человеком. Сидела с Леной до моего следующего декретного отпуска, когда я уже ждала Таню.

Помогала мне и соседка по квартире Зина. А я — ей. Так получилось, что дочки в наших семьях родились почти одновременно. Сначала у нас Лена, потом у них Люда. Если Зине куда-то надо было идти, я присматривала за Людой, если мне — она брала на себя Лену. Лене было месяца три, когда нам предложили квартиру в новом доме — он находился на той же улице Грибоедова, что и наша коммуналка. Я очень обрадовалась, хотя и не представляла себе, как буду обходиться без Зины. Меня даже не радовала отдельная двухкомнатная квартира с горячей водой и плитой.

Какие-то незначительные бытовые подробности сохранились в памяти, но они дают представление о том, как мы тогда жили.

Несмотря на то что дом был многоквартирный, на пустыре за ним сажали картошку. Выделяли по две сотки на семью. Друзья и нас уговорили взять землю. Посадили картошку — и тут же про нее забыли. Вспомнил про нее мой папа, когда приехал к нам осенью. Еле нашел в бурьяне, выдернул куст, а там отличные крупные клубни. В результате мы накопали картошки даже больше, чем наши друзья, которые все лето за ней ухаживали. Хранили картошку в общем подвале — у каждой семьи там было свое место.

Дом у нас всегда был открыт для друзей. Когда приезжала Клавдия Васильевна, всегда удивлялась: то одни друзья живут, то другие. Однокурсники останавливались у нас, когда бывали по каким-то делам в Свердловске, — это казалось абсолютно нормальным. Бывало, что жили подолгу. Как Нина и Коля Глебовы — они полгода провели в нашей квартире, пока ждали собственное жилье.

Нам такая жизнь нравилась. Никакого неудобства мы не ощущали, даже когда появились дочки.

Так получилось, что квартиры мы меняли часто, каждый раз приходилось переезжать поближе к работе Бориса. Одну квартиру сдавали государству — другую получали. Иногда новая оказывалась хуже прежней. Но выбирать особо не приходилось.

Так было, когда Бориса перевели на строительство жилья для работников завода резинотехнических изделий. Чтобы добраться на новую работу, он вставал в шесть утра и шел десять километров пешком. В любую погоду — дождь ли, снег ли, не важно. Прямого транспорта от Химмаша до места новой работы не было. Когда нам предложили трехкомнатную квартиру рядом со стройкой, переехали без колебаний. Квартира была больше, но оказалось, что там не работает канализация — ошиблись строители. Туалеты — на улице. Так мы прожили зиму. Но больше не выдержали. Переехали снова в двухкомнатную, зато значительно ближе к центру. Это уже была наша четвертая квартира. В доме — два подъезда. Один жилой, в другом находилось управление «Южгорстроя» — треста, где работал Борис.

В 1960 году у нас родилась Таня. Пятьдесят два сантиметра, как и Лена. Только на двести граммов тяжелее. Борис опять хотел мальчика. Все и на этот раз говорили, что у нас будет сын. И мы оба как-то особенно верили этим прогнозам.

 Вопросы на полях

— Вы планировали рождение второго ребенка?

— Нет. Ни Лена, ни Таня не были запланированными детьми. Как бог дал, так и получилось.

— Не обсуждали, рожать — не рожать?

— В мыслях такого не было. Детям мы были рады.

— Не боялись, что беременность опять будет тяжелой?

— Мне кажется, тогда я об этом не думала.

— А была тяжелой?

— Не такой тяжелой, как с Леной. Но роды были тяжелее. Может быть, потому что Лена была еще маленькой, приходилось брать ее на руки. Идешь из магазина, в одной руке — сумка, в другой ребенок…

Помню лицо врача, когда рожала Таню, — огромные черные глаза над белой повязкой. Спрашиваю: «Кто?» Она говорит: «Дочка». Я плачу: «Нам нужен мальчик». «Радуйся, что сама жива осталась». Дальше я ничего не помню, мне надели маску, и я отключилась. До сих пор стоит картинка перед глазами, как доктор машет рукой и кричит: «Маску для рауша, скорее!» И я проваливаюсь…

В роддом Боря пришел с нашим студенческим другом Мишей Карасиком. Вижу — стоят под окном. Выглянула в окно и показала им записку: «Жаль, но дочь». Они где-то нашли листок бумаги и тут же ответили: «Радуемся дочери!»

В честь рождения второй дочки Борис подарил мне золотые часики — они, как и крюшонница, живы до сих пор. Таня передала их в музей.

Как потом оказалось, доктор, которая принимала роды, жила в соседнем доме. Спустя какое-то время я ее встретила, гуляя с коляской. «Все плачете?» — спросила она. «Нет, радуюсь». Я действительно была очень рада дочке.

Превью: Фотография из семейного архива