В новом выпуске «Страшных сказок» поэт и писатель Дмитрий Макаров рассказывает о произведении «Красавица и чудовище» в четырех ее версиях: древнеримского писателя Апулея, французских писательниц Габриэль-Сюзанны Барбо де Вильнев и Жанны-Мари Лепренс де Бомон и российского писателя Сергея Аксакова. Какие важные изменения в обществе отразила сказка и какие символы описания чудовища уже в самом начале подсказывали, что он, на самом деле, прекрасный принц? В чем разница главной цели красавицы во всех вариациях сказки и кому сложнее других распознать истину? А также как выглядит концепция новой естественности и можно ли назвать мультфильм «Шрэк» современной «Красавицей и чудовищем»?
Всем привет! Меня зовут Дмитрий Макаров, и сегодня мы поговорим с вами о мужской красоте, потому что именно ей во многом посвящена одна из главных европейских сказок, «Красавица и чудовище».
Сюжет сказки «Красавица и чудовище» ― один из древнейших в европейской культуре. Он появляется с самой ее зари и до наших дней в различных интерпретациях и на самых разных языках. Мы находим его еще у древних римлян. Скорее всего, вы читали эту сказку в короткой и сухой адаптации француженки Жанны Мари Лепренс де Бомон, которая в свою очередь сократила версию другой француженки, Габриэль-Сюзанны Барбо де Вильнев. Именно в этой версии сказка печатается в середины XVIII века в одних и тех же сборниках со сказками Шарля Перро и благодаря этому триумфально шествует по миру.
Это не только притча о том, что есть красота телесная и внутренняя, подлинная и мнимая, но и, конечно, еще один повод к рассуждению о том, что же такое мужская красота и как людей преображает взаимная любовь.
Давайте вспомним сюжет. Красавица ― это имя собственное, да, Белль ее зовут ― младшая и любимая дочка разорившегося многодетного купца. Пока другие дочки тоскуют по былому достатку, младшая берет на себя функции Золушки, выполняет всю работу по дому, и все равно сестры ее не любят. Вдруг забрезжила надежда: отыскался один из кораблей купца, он возвращается в порт в далекий город.
Купец едет для того, чтобы проверить, что там вернулось, тут-то он и спрашивает дочерей, что же им привезти. Старшие просят наряды и драгоценности, полагая, что их достаток вернулся, а младшая просит розу. Когда купец приезжает к своему кораблю, он понимает, что на самом деле все тщетно, он разорен окончательно. По пути домой купец заблудился и случайно вышел к замку, где нашел стол и кров.
Утром, покидая замок, где он, видимо, пришел в себя после своих неудач, купец замечает розовый куст и, вспомнив о своей любимой дочери, срезает одну розу. Перед ним появляется взбешенное чудовище, которое требует расплатиться за такое вероломство жизнью, своей или же одной из дочек. «Какой он странный, добрый и жестокий одновременно», ― замечает купец. Как мы помним, расплачиваться ведь никому не приходится, да.
Красавица вызывается добровольно отправиться к чудовищу, и тот обращается с ней как с королевой. Кстати, дарит ей волшебное зеркало, которое позволяет в прямом эфире подглядывать за родными. Чудовище даже отпускает красавицу на неделю погостить домой, навестить больного отца. Завистливые сестры, как мы помним, натерев луком глаза, изображают скорбь, и добрая девушка, не выдержав этого, задерживается дома. Но потом, заглянув в волшебное зеркало, что происходит в замке, видит, что чудовище находится при смерти. Тогда она немедленно мчится назад. Тут-то и происходит объяснение в любви, да, цитирую: «Ты не должен умереть, я люблю тебя и хочу стать твоей женой!» ― говорит плачущая красавица, сотворив этими самыми словами волшебство, ибо чудовище оказывается заколдованным принцем, который будет расколдован, как мы знаем, когда его полюбит красавица. Вот теперь чары пали.
Писательница де Бомон, автор педагогической системы, ставшей популярной в эпоху Просвещения, в свое время написала несколько дидактических сочинений, среди которых, например, роман с красноречивым названием «Торжество истины». У де Бомон сказка ― это тоже нравоучение для девиц: мол, милая, смотри глубже, отличай любовь подлинную от мнимой и помни, что духовное родство (это чудовище) может быть важнее, чем родство кровное (сестры).
Между тем мадам де Бомон использовала для своей сказки куда как более подробный вариант, прямо скажем, настоящий сказочный роман, опубликованный другой француженкой Барбо де Вильнев в 1740 году. Причем во время этого сокращения де Бомон убрала из сказки многие важные детали и целые сюжетные ходы. Так, де Вильнев начинает с неожиданного места действия ― великолепного города, благополучие которого поддерживается зажиточными горожанами.
По всей видимости, сказка отразила становление нового класса ― буржуазии, то есть богатых жителей городов, ведущих собственный бизнес. Класс этот сложился в XVII веке, а к середине XVIII века уже стал доминировать в городской жизни. Прежде-то в европейских сказках были все сплошь короли да королевы, а тут вдруг купец, предприниматель, да еще и показанный нам в момент кризиса.
Де Вильнев подробнейшим образом пишет о потерях. Вот был у него дом ― полная чаша, шесть детей, и вдруг госпожа удача показала свою обратную сторону. Как тут не вспомнить библейского богача Иова, который был знаменитее всех сынов Востока и которого Господь отдал Сатане? «Вот все, что у него есть, в руке твоей». И вчерашний баловень Иов потерял стада, своих детей, а после был поражен проказой.
Все же де Вильнев с самого начала подсказывает нам, что на самом деле все закончится благополучно. Смотрите, каким появляется в ее сказке перед нами чудовище: «К великому ужасу, он увидел рядом с собой отвратительное чудовище, которое в ярости положило свой хобот, чем-то напоминающий слоновий, ему на шею и жутким голосом сказало: „Кто разрешил тебе срывать мои розы?“».
В Средние века слон был в Европе животным очень редким, позабытым со времен античности, его мало кто видел. На европейских гербах слонов не было аж до XV века ― как раз тогда в Дании, например, появился существующий и поныне Орден слона. Слон ― это символ благородства, справедливости, великодушия, и это только один из намеков, которые для нас оставила де Вильнев. Так, отправляясь в замок чудовища, красавица говорит: «Кто знает, может быть, под ужасным роком, представляющимся нам таким тяжким в данный момент, скрывается счастье, которого мы не ждем?».
Большая часть книги де Вильнев ― это мучительный выбор между внутренним и внешним, духовным и телесным. В реальности-то у героини ужины с этим благородным монстром, а во снах встречи с прекрасным принцем, причем героиня очень долго не может понять, что это и то же. И Вильнев ведет нас к единственно возможной счастливой развязке: выбирать не нужно, есть два в одном. Некоторым женщинам приходится порой сложнее, они находят два в двух, два в трех и так далее, а тут два в одном.
Интересно, что задолго до француженки похожую историю рассказал нам великий римский писатель II века нашей эры Апулей, тот самый, которого читал охотно Пушкин, предпочитая его восхитительные тексты занудным речам Цицерона. Легенда эта об Амуре и Психее занимает центральное место в романе Апулея «Золотой осел, или Метаморфозы».
Психея, напомню, по-гречески это значит «душа», ― младшая дочь одной царской четы. Это девушка такой красоты чудной, такой неписаной, что и слов-то в человеческом языке, достаточных для описания и прославления ее, не найти. По Апулею, слава царевны распространилась по всему свету и стала угрожать славе самой Венеры.
Соперничество богов и смертных вообще было обычным сюжетом для античного мифа, античные боги осязаемы, они вступали часто со смертными в сексуальные контакты, и, естественно, они с ними же и состязались. Эти соперничества обычно заканчивались для смертных трагически, вспомните хотя бы музыкальное состязание между смертным Марсием, который играл на флейте, и кифаристом Аполлоном. Оно закончилось тем, что с Марсия, который проиграл это сражение, эту музыкальную битву, просто была снята кожа. Вспомните и другую историю о соперничестве двух ткачих, Афины и Арахны. Проигравшая Арахна была превращена в паучиху.
Венера, она же Афродита, тоже хочет отомстить и вызывает своего сына Амура, дабы тот силой своих стрел волшебных заставил Психею полюбить последнего из смертных. Амур, впрочем, сам влюбляется и забирает Психею в свой дворец, где появляется ей только под покровом ночи, и (цитата) «делает Психею своею супругою». Это античность, напомню, поэтому первая брачная ночь не итог сказки, а лишь ее завязка.
Как и позже в европейских сказках, тут играют роль завистливые сестры. Они, приехав в гости, подбивают Психею взять лампу и ночью, когда утомленный после ласк муж уснет, посмотреть-таки, что же там за герой-любовник, не страшное ли чудовище змееподобное. Психея берет лампу и на всякий пожарный острую бритву и совершает главное открытие своей жизни: боже мой, она замужем за самим Амуром! Она даже пробует на остроту его стрелы и тут уже влюбляется, конечно, насовсем, всерьез, ведь именно так в мифах к людям приходит подлинная любовь.
Но подводит масляная лампа: раскаленное масло с фитиля ранит нежную кожу божества. Как пишет Апулей, «эх ты, лампа, наглая и дерзкая, презренная прислужница любви, ты обожгла бога, который сам господин всяческого огня. А, наверно, впервые изобрел тебя какой-нибудь любовник, чтобы как можно дольше ночью пользоваться предметом своих желаний».
Вот эта сцена ― Психея с лампой, склонившаяся над Амуром ― стала одной из самых популярных в мировом искусстве. Вспомните хотя бы замечательную скульптуру из петербургского Летнего сада работы, скорее всего, замечательного Джулио Картари. А Канова, а Роден, а цикл работы Мориса Дени из знаменитой коллекции Ивана Морозова? Да мало ли!
Важно, однако, что чудовище у Апулея воображаемое, и поэтому испытания у Психеи после свадьбы, а у красавицы до свадьбы. Психее нужно пострадать, измениться самой, чтобы завоевать того, кого она по ошибке считала монстром, а красавице необходимо найти в себе силы любить того, кто внешне и есть самый настоящий монстр, чтобы изменить его.
Психея у Апулея переживает глубокую внутреннюю метаморфозу, а у де Вильнев красавица не меняется, на протяжении всего текста она демонстрирует те качества, которые были заявлены на первой же странице. В этом смысле Психее приходится, конечно, намного труднее. Но задача обеих одинаковая ― увидеть подлинное, внутреннее за внешним, только в случае с красавицей за внешним уродством, а в случае с Психеей ― за собственной небывалой красотой, и в этом смысле исключительная красота и исключительное уродство парадоксальным образом одно и то же.
Облик чудовища обязательно, конечно, волнует всех, кто читает сказку, ведь страшное не менее притягательно, чем прекрасное. У мадам де Вильнев фигурирует слоновий хобот, мадам де Бомон пишет туманно: «Отвратительный огромный монстр». Известно еще, что рычащий. У Апулея сестры пугают Психею каким-то змееподобным существом.
И только у Аксакова и его соавторши (его соавторки, извините) ключницы Пелагеи появляется, пожалуй, самый подробный портрет, ― в «Аленьком цветочке», ― напоминающий монстров из средневековых бестиариев: «Зверь не зверь, человек не человек, а так, какое-то чудище, страшное и мохнатое. Руки кривые, на руках когти звериные, ноги лошадиные, спереди и сзади горбы великие верблюжьи, весь мохнатый от верху до низу. Изо рта торчали кабаньи клыки, нос крючком, как у беркута, а глаза были совиные». Monstrum horrendum, informe, ingens, cui lumen ademptum, как у Вергилия в «Энеиде».
В экранизациях мы ничего такого не найдем. Вслед за Гюставом Доре, знаменитым гравером, который изображал все-таки не монстра, а человека с печальным лицом, заросшим волосами, добавив к нему кошачьи усы и пару каких-то безобидных клыков, подобный образ чудовища создавали многие другие художники, а затем и режиссеры. Так, в 1948 году Жан Кокто снял в роли монстра одного из самых красивых мужчин XX века, заодно еще и своего возлюбленного, Жана Маре. И вновь вышел не монстр, а скорее человек, знаете, с сильнейшим гипертрихозом.
Как тут не вспомнить болевшего этим самым гипертрихозом Петруса Гонсалвуса и его детей? В 1547 году мальчик с Тенерифе попал в качестве обезьянки ко двору французского короля Генриха II, а потом, когда оказалось, что это вполне себе обычный человек, только очень волосатый, король дал ему хорошее образование. После смерти короля Гонсалвусу и его семье покровительствовала вдова, Екатерина Медичи. С ее-то разрешения в 1572 году Петрус женился на самой обыкновенной женщине. В этом счастливом браке родилось семь детей, из них четверо унаследовали недуг отца. До наших дней дошли парадные портреты самого Петруса и его юной дочери Тогнины работы болонской художницы Лавинии Фонтаны. Петрус с семьей долго жил в Фонтенбло и мог бывать при дворе, посещать театры. Наверняка его появление в свете производило неизгладимое впечатление на парижан, и вполне возможно, что со временем образ Гонсалвуса соединился с образом чудовища.
Что до анимационных версий сказки, то в диснеевским фильме 1991 года чудовище больше всего похоже на такого благородного Минотавра, причем каким-то образом соединенного практически с Королем Львом, а вот в советской экранизации «Аленького цветочка» (помните, это фильм 1952 года) он больше всего похож на такого грустного ленивца с глазами в пол-лица. Ни тот, ни другой, конечно, не способны напугать даже детей самого младшего школьного возраста. Но, видимо, и цели такой нет, а есть другая ― сразу же вызвать к чудовищу либо симпатию, либо сочувствие.
«Мужчина должен быть чуть красивее обезьяны», ― так часто говорят непритязательные женщины, порой добавляя: «И чуть беднее Рокфеллера». Что ж, в самом начале, во время встречи красавицы и чудовища, наш герой как раз, в общем, плюс-минус обезьяна и богат, как Крез. Но каков скрытый в нем принц? По-видимому, это довольно нежное существо: смазливый, романтичный, поэтичный, мечтательный, такой надушенный модник. Да и странно было бы ожидать, что в шкуре зверя спрятан какой-то брутальный вонючий вояка, ведь тогда метаморфоза была бы неполной.
У Апулея в «Золотом осле» мы находим пикантное описание голого Амура, спрятанного от героини, правда, не под маской зверя, а всего лишь под покровом ночи. Впрочем, античность много уделяла внимания описанию телесного. Француженки XVIII века после столетий господства христианской морали часто в самом ханжеском ее изводе, конечно, подобных описаний чувственных обнаженных юношей себе позволить не могли.
Их герой ― это скорее молодой поэт, которому не нужно завоевывать положение в обществе и состояние, они достались ему по праву рождения. Он умыт, причесан и строен. Строен он, впрочем, не потому что ходит в спортзал, а просто потому, что еще не обрюзг. В эпоху, когда при французском дворе мужчины и женщины больше всего были похожи на такие ярко наряженные рождественские елки, а сильный запах пота и испражнений заглушали с помощью дорогих духов, подобная естественность казалась практически обнаженкой.
Прошлый век, XX, спасибо большое кино и фотографии, зафиксировал для нас множество, миллионы красивых мужчин. И хотя идеалы менялись каждые лет десять, по-настоящему брутальный самец редко был на первом месте, разве что в военное время, в эпоху нуара и в период, когда снималось очень много вестернов. Возможно, это оттого, что женщин попросту долго не спрашивали о том, каких, собственно, мужчин они хотели бы видеть на экране. Что касается концепции мужской красоты и моды, то ими очень долго (да и до сих пор, в общем, это продолжается) рулили геи, конечно.
Что ж, в эпоху равноправия полов и ориентаций нас может ждать настоящая революция. В XXI веке уже появилась концепция новой естественности: волосатые женские ноги, кусты вот эти пышные у обоих полов, бородатые неухоженные гомосексуалы. Мир перевернулся, да, полноватая красавица с небритыми подмышками готова полюбить чудовище таким, какое оно есть, и не дай бог оно вдруг расколдуется! Не случайно же в культовом уже сегодня анимационном сериале про Шрэка принцесса, поцеловавшая зеленого огра, сама становится зеленой огрессой.
А как же «Аленький цветочек», спросите вы и будете абсолютно правы, поскольку для нашего, особенно додиснеевского, зрителя, читателя «Красавица и чудовище» ― это в первую очередь сказка Сергея Аксакова, записанная им со слов ключницы Пелагеи в 1858 году. На самом деле Аксаков услышал эту сказку от своей ключницы еще в детстве, в конце 1790-х годов, и не просто услышал, а выучил наизусть и потом со всеми оханьями и старинными словечками пересказывал собственным детям (у него их было десять), точно копируя, в общем, всю манеру и интонации своей сказочницы. «В некиим царстве, в некиим государстве» ― так начинается «Аленький цветочек».
Пелагее, а вслед за ней Аксакову удалось сделать сказку оригинальным литературным произведением, лишенным назидательности де Бомон, бесконечных сновидений и версальских развлечений де Вильнев. По своим образам, по языку «Аленький цветочек» воспринимается нами сегодня русской сказкой. Но самое главное ― авторы подарили нам этот самый аленький цветочек, незабываемый образ чистой, бескорыстной любви. Это не манерная роза, это некий уникальный неназванный цветок со своими волшебными свойствами. Помните, когда девушка приезжает к чудовищу, то она подносит цветочек к месту, где отец срезал его, и тот ― вот чудо! ― снова начинает цвести на прежнем месте.
Впрочем, цветочек аленький, а не беленький, и речь, конечно, идет здесь о любви чувственной, о страсти, и шутники не раз указывали, что в сказке Аксакова купец в волшебном сне видит, что старшие дочери уже нашли себе женихов, а младшая еще нет. Не отсюда ли в том числе и разные вишлисты? Драгоценную диадему и хрустальное зеркало — тувалет — просят те сестры, которым есть перед кем красоваться, а заказ цветка ― это не сформулированное в словах сексуальное томление, ожидание грядущего расцвета души и тела. Вот почему цветочек аленький часто фигурирует в скабрезных анекдотах: «Что привезти тебе, милая? ― Привези мне, батюшка, чудище заморское для утех сексуальных! ― Что? ― Ладно, пойдем долгой дорогой. Привези мне, батюшка, аленький цветочек».
И все-таки «Красавица и чудовище» во всех версиях ― это сказка о настоящей любви. Только вот сказочники понимают ее по-своему, все сказочники понимают ее по-своему. У де Бомон и де Вильнев это поучение о том, как трудно распознать подлинное чувство, не обмануться внешним блеском или безобразием. У Апулея это история о том, что после того, как покров снят и ясно, что вот она, подлинная влюбленность и, как говорила Надежда Мандельштам, физиологическая удача, все только начинается. Любящую душу, Психею, ждут серьезные испытания.
У Пелагеи и Аксакова на первое место выходит сам образ любви, жертвенной, прекрасной, существующей вопреки всему. Эту любовь и воплощает собой аленький цветочек. Не случайно же он вынесен в заголовок, да? Цветочек, который так прекрасен, который трудно найти, легко уничтожить, но ― будем оптимистами ― есть шанс оживить, если только любовь, которую вы встретили, та самая, настоящая.
Не бойся быть свободным. Оформи донейт.
