Александр Гордон: «Телевизор выключишь — и никакой страны нет»

Монгайт: Мы смотрим программу «По-быстрому», которая на самом деле длится не то чтобы очень немного. Мы обсуждаем фильм «Generation П», который вы только что посмотрели на телеканале Дождь, с его создателями, потенциальными критиками, в том числе и создателями следующего фильма по произведению Пелевина, который называется «Empire „V“», если я не ошибаюсь.

Итак, я хочу представить людей, которые находятся в студии. Это Виктор Гинзбург, режиссер фильма «Generation П». Иван Засурский, журналист, главный редактор онлайн-газеты «Частный Корреспондент» и сопродюсер как этого фильма, так и будущего.

Засурский: Есть грех.

Монгайт: Это Александр Гордон, журналист, телеведущий, актер, режиссер и исполнитель одной из главных ролей в этом фильме, и Константин Мильчин, литературный обозреватель, критик и журналист, который у нас со стороны Пелевина.

Мильчин: Это почетная миссия.

Монгайт: Я хотела бы сразу спросить вас, Виктор, как складывались ваши отношения с автором произведения. Его впечатления о фильме вам известны?

Гинзбург: Да, он о них даже не раз писал.

Монгайт: Расскажите.

Гинзбург: Кстати, мы цитировали его на нашей страничке в фейсбуке. Слава богу, ему очень понравился фильм, да.

Монгайт: А он вам давал какие-то ценные указания, рекомендации перед тем, как вы начали снимать?          Опасался ли он результата?

Гинзбург: Он просто исчез. Он как бы испарился из моей жизни на несколько лет. Сколько раз бы я ни пытался с ним связаться в какие-то очень сложные творческие моменты, он не отзывался, потому что он очень мудрый, он понимал, что всё равно всё это потом поменяется в процессе, так оно и происходило, правда же?

Гордон: Пелевина вообще нет, как известно.

Монгайт: Его выдумал Гинзбург.

Гинзбург: Его же представляет Константин, да.

Мильчин: На самом деле это я, конечно.

Гинзбург: В общем, он появился уже после того, как фильм вышел, прислал мне письмо, которое разрешил опубликовать на нашей страничке в фейсбуке.

Гордон: То есть он инкогнито пошел в кинотеатр, сел в последний ряд и стал смотреть?

Гинзбург: Абсолютно точно.

Засурский: Посмотрел трансляцию Первого канала.

Гинзбург: Может, он вообще на пиратке как-то.

Засурский: Он точно смотрел Первый канал, потому что он сказал одну вещь.

Гинзбург: Да, точно!

Засурский: Он сказал: «Мне больше всего нравится, как реклама смешивается с фильмом, не видно, где фильм заканчивается и начинается реклама». Его это очень впечатлило.

Монгайт: А официальные санкции на эти съемки он давал? Вы у него спрашивали разрешение? Живой автор.

Гинзбург: Конечно, естественно, мы получили права.

Гордон: Ты ему еще и деньги платил за это?

Гинзбург: Как вы думаете?

Засурский: А что делать?

Гинзбург: Опять же, не ему лично, его агенту. На самом деле, да, он посмотрел Первый канал, это уже было чуть ли не через 10 месяцев после релиза и кинопроката. Была премьера фильма, и он, судя по всему, посмотрел его в кинотеатре где-то. Ему очень понравилось, он написал письмо, мы его опубликовали. Дальше он появился в Москве, и мы с ним уже более детально обсуждали.

Монгайт: Лично, вживую?

Гинзбург: Да. Он сказал тогда замечательную вещь: «Я понял одно: я же никогда не задумываюсь, какие носки надевает мой герой!». Он заметил…

Засурский: Носки!

Монгайт: Вокруг Пелевина какой-то такой ореол и отношение, что после фразы про носки долго думаешь, что же он имел в виду. Александр, что вас купило? Почему вы в свое время согласились сниматься? Книжку любите?

Гордон: Нет, я Пелевина ненавижу во всех его проявлениях, живой он или нет, выдуманный или нет. Для меня это абсолютно мертвый автор, я его терпеть не могу. Поэтому я совершенно легко согласился на уговоры Гинзбурга, хотя он не очень сильно меня уговаривал. Я не помню, почему я согласился, честно говоря, но дело не в этом. Я не понимаю, почему я на следующий фильм в качестве актера не приглашен!

Засурский: Потому что тебя убили в предыдущем!

Гинзбург: Это же продолжение.

Засурский: Я Витю уговариваю.

Гордон: Ты не понимаешь, что я могу сыграть другую роль! Убили-то не меня, а персонажа!

Засурский: Вот именно. Я с Витей спорю. Я считаю, что ты должен вернуться, потому что  тебя не убили. Ты перешел в вампиры, в следующую касту.

Гордон: Конечно! Кто еще вампир, кроме меня, скажи, пожалуйста?

Монгайт: Из присутствующих точно только вы. Константин, на ваш взгляд, почему трудно или нетрудно экранизировать Пелевина? Я читала много критики, связанной с этим фильмом, и неоднократно слышала обвинения в некоторой дословности. Я даже могу процитировать, например, журналиста Фаворова из «Афиши», который написал следующее: «Самым показательным оказывается финал, где многочисленные Вавилены один за другим уходят к горизонту. Что за бред? Прихожу домой, открываю книгу, а там прямо так и написано: „По дороге один за другим идут тридцать Татарских“». Претензии очевидны.

Мильчин: Давайте оговоримся, книга вообще всегда лучше.

Монгайт: При живом создателе фильма. Пелевин не видит, я думаю, скорее всего.

Мильчин: Я как раз максимально не обидно пытаюсь это сказать. Единственный случай ― это «Сумерки», но там настолько был плох, что сложно было снять фильм хуже. Тут момент заключается в том, что когда Пелевин писал это в конце девяностых годов, во-первых, были совершенно новые ощущения у всех. Он отчасти предсказал то, что мы увидели в стране, на телеэкране, в литературе, в рекламе. Он не описывал существующий мир, он создавал мир. Очень странная функция русской литературы в 90 годы ― создание новой вселенной. Она с ней довольно плохо справлялась, Пелевин ― единственный автор, который с ней справился. Он предсказывал будущее. А по итогам снимать фильм про прошлое по книге, которая является предсказанием… Ты себя заведомо ставишь в очень сложную ситуацию.

Вообще к экранизациям есть два подхода. Первый ― это их заведомо ругать, потому что книга лучше. Второй ― говорить: «Ну, хотя бы благодаря фильму узнают про книжку».

Монгайт: А вы как настроены?

Мильчин: Может быть, кто-нибудь прочтет, например. Вот Петя Фаворов же открыл книжку после того, как посмотрел фильм.

Монгайт: Действительно, интересное наблюдение.

Мильчин: Понимаете, я не визуал, я человек, который целиком в тексте. Я вижу изображение, и оно у меня распадается на буквы, его описывающие.

Гинзбург: Может, в этом проблема? В вашей литературоцентричности.

Мильчин: Я заведомо оправдываюсь, но в этом смысле такое ощущение, что я с закрытыми глазами читаю книгу. У меня было такое ощущение, наверно.

Монгайт: У меня сложилось странное ощущение от сегодняшнего просмотра, потому что вы рассказываете о девяностых, а к девяностым конкретно в этом году совершенно новое отношение. То есть в прошедшем, в 2015.

Засурский: Мне кажется, этот фильм не может быть более актуальным. Я жалею, что мы вышли так рано. Если бы Витя еще пару поколупался на съемках, может быть, как раз у нас был бы колоссальный кассовый успех.

Монгайт: Он тянул сколько мог, надо сказать.

Засурский: Я знаю, мы старались помочь ему тянуть дольше, но даже у нас кончились силы.

Гинзбург: Вот именно, меня задержали.

Монгайт: Так вот, если говорить про девяностые годы, которые в 2015, только что прошедшем году приобрели совершенно новое звучание: с одной стороны, столько, сколько вспоминали о них, не вспоминали ни о какой другой теме. Может быть, это было создано искусственно, а может быть, это были естественные воспоминания. Как это читается сегодня? Как, на ваш взгляд, этот фильм, который сделан про девяностые, считывается в 2015?

Засурский: Если можно, я попробую сказать. Мне кажется, что этот фильм о том, что если люди находятся совсем в темноте и запутаны, другого способа, кроме как их крутить, не существует. И в этом смысле ситуация не стала легче и понятнее. Она стала, может быть, еще более странной с тех пор, как вышел этот фильм, стало еще сложнее, приходится больше всего крутить. Мне кажется, в этом фильме главное ― ощущение неподлинности той реальности, которую несут медиа. Я думаю, вряд ли это могло быть более актуальным тогда, чем сейчас. Сейчас, мне кажется, мы еще больше видим медиацентричность нашего мира. То, что рассказывают в медиа, это то, что переживают люди, хотя люди материалы, а медиа, казалось бы, виртуальны. Но тем не менее именно медиа синхронизируют человеческий мир. А фильм «V.ампир» о том, что на самом деле стоит за этим.

Монгайт: Это «V.ампир», следующий, а мы говорим про «Generation П» сейчас.

Засурский: «Generation П», мне кажется, о том, что если вы потеряли в людях культуру, знания, они вообще перестали ориентироваться, то вам придется устраивать Диснейленд. Диснейленд будут устраивать специально обученные люди, которые очень хорошо умеют это делать. Этот фильм очень точно, детально описывает, как и почему принимаются решения в Диснейленде.

Монгайт: Интересно. Мне не очень понятен ваш ответ. Александр, как вы считаете?

Гордон: В отличие от этих приглашенных сюда странных людей мы-то с вами каждый день манипулируем чужим сознанием, делаем это профессионально и безо всякого удовольствия, но за деньги. Должен сказать, что ты действительно прав, Ваня. Если бы фильм вышел сейчас, у него был бы еще и громадный кассовый успех, он бы прогремел, потому что за последние два года то, чем занимался Пелевин в девяностые, некое создание реальности, предсказание реальности, в которой мы будем жить, ― этим сейчас занимается каждый, кто работает на телевидении или в радио, кто вообще работает в медиа, льет согражданам в уши, что называется. Отличить мир, в котором я живу, скажем, на программе «Политика» или «Мужское / Женское», от реального мира уже не представляется возможным. Если тогда он был все-таки ходульный, картонный, может быть, не совсем доработанный, знаешь, как плохая графика в старом кино, когда видно, что взрыв нарисован, то сейчас уже не отличишь. Если сейчас выключишь телевизор, то никакой страны и нет. Она как-то моментально исчезает. Вот до чего дожили.

Мильчин: А где же я живу?

Гордон: Вы сами сказали, вы живете в буковках.

Мильчин: Может быть. Я просто вообще ни в каком виде не смотрю телевизор, даже Дождь. Можно сказать, что, видимо, мира вообще не существует.

Монгайт: В интерпретации Александра не существует.

Гордон: В вашем смысле оно еще и сильнее. Буковки, знаете, это как циферки. Они вроде есть, а вроде их и нет.

Засурский: Чем интересен «Generation П»? Это же пролог пелевинского вампирского цикла. Дальше выясняются подробности. Ведь это только история про фабрику грез, «Generation П», это история про инициацию молодого человека в странный мир и его принятие. Дальше, мне кажется, гораздо интереснее, что там за кулисами?

Гинзбург: Все правильно. Это фильм, который формулирует вопрос.

Засурский: Это пролог, это первая часть матрицы. Это увлекательный вход, но за ним пока еще нет второго и третьего.

Монгайт: Я его смотрела еще с каким-то ощущением узнавания. Большинство людей, которые там снимались, нам знакомы: кому-то лично, кто-то их узнает из медийного контекста, и надо сказать, что за прошедшее время… Сколько лет прошло с начала производства?

Гинзбург: Производство мы начали в 2008, по-моему.

Монгайт: Прошло уже достаточно много лет. Вспоминаем героев. Кто и где сейчас бывший главный редактор «Коммерсанта» Васильев, властитель судеб, организатор праздников для богатых Фомин, Игорь Григорьев, бывший главный редактор журнала «ОМ», исполнитель сейчас более-менее популярных, но все равно не первого ряда песен. Господин Трахтенберг, к сожалению, умер. Можно еще долго перечислять героев вашей ленты. Почему так сложились судьбы тех людей, которых вы выбрали отразителями, героями лента о девяностых? Это же довольно печальная история.

Засурский: Гордон с нами.

Гордон: Потому что вы меня убили там, поэтому я с вами, да.

Мильчин: Саша, у вас легкая рука.

Монгайт: Гордон фактически исключение.

Гордон: А Охлобыстин?

Засурский: Его убили в конце!

Монгайт: История с Охлобыстиным для меня едва ли не более трагическая, чем история всех остальных.

Гордон: Все у него хорошо. Детей тьма, жена-красавица.

Гинзбург: Какие брильянты!

Монгайт: Но история перерождения у Охлобыстина очень заметная, во всяком случае.

Гинзбург: На самом деле в кастинге этих героев я руководствовался главным принципом ― найти личностей, которые отражают не только характер героя, но и частично эпоху. В общем-то, все они продолжают расти.

Гордон: Только на разных огородах.

Гинзбург: Да, да. Они вполне оправдывают свой потенциал, мне кажется. Вы приглашали к нам Андрея Васильева?

Монгайт: Да, он, к сожалению, не смог прийти.

Гинзбург: Он занят. Жалко.

Гордон: Чем он занят, мне интересно?

Гинзбург: Мне тоже.

Монгайт: Я думаю, отдыхает. Он в другой стране находится, как и многие герои девяностых, там же играет.

Гордон: У меня обратная история, я девяностых не застал в этой стране, я в это время жил в Америке, приехал уже в самом конце, к шапочному разбору. Поэтому я ни в одной тусовке не был.

Гинзбург: То есть в нашем фильме ты их практически прожил?

Гордон: Да, я вернулся в девяностые, которых не знал.

Гинзбург: Да. Мы создали эту эпоху.

Монгайт: Александр, а как вы считаете, как из сегодняшнего дня все-таки оцениваются девяностые? Для вас это какая-то ностальгия? Те девяностые, которые показаны в фильме.

Гордон: Я же говорю, что я их не застал в России, меня не было.

Монгайт: Тем более.

Гордон: Я приехал в 1991 на две недели, в 1993 приехал, становилось все мрачнее и мрачнее. В ночной магазин за водкой нужно было идти через абсолютную тьму в Ясеневе, какие-то зимние выстрелы, кто-то в кого-то стрелял. Так что это для меня, конечно, было диковато. С другой стороны, я прекрасно понимаю, что помимо разброда и шатания, которые продолжаются у нас до сих пор и пришли как раз из девяностых, для кого-то, как для любого человека, который живет, это было время надежд. Многие были молоды тогда, а молодость ― лучшая пора жизни, как говорят. Не знаю, я сейчас в старость вступаю, мне больше нравится вот это состояние. Поэтому для меня девяностые ― это такие же абстрактные художественные вещи, как и в фильме Виктора. Я их не прожил.

Монгайт: Мне просто показалось, что из этих девяностых фактически ничего не осталось, даже лексика. Криэйторы, пиарщики, герои всей этой истории перестали быть. Они есть, но они уже…

Засурский: Они все уже большие начальники, Аня!

Монгайт: Мне кажется, что они уже перестали быть успешными.

Засурский: Прошло двадцать лет.

Мильчин: Если говорить о мире, который исчез, то это мир другой книжки, «Чапаев и Пустота». Там, действительно, все эти новые русские, увлечение революцией и страдания по ней, буддизм, который там описывается ― это да. Вот тот мир полностью ушел, «Чапаев и Пустота» ― это такой заповедник, где это сохранилось.

Монгайт: А мир рекламщиков из «Generation П», которые нюхают кокаин в офисе и легко живут миром общения с заказчиками?

Мильчин: Понимаете, важно же не то, был ли он когда-либо, а есть ли он в умах людей, которые читают эту книгу сейчас. Наверно, до сих пор студент, случайно наткнувшись на эту книжку, прочитывает, влюбляется и идет в мир пиара, где, в общем, все совершенно не так, скучная жизнь обычного офисного клерка, где никакого творчества, а исключительно перекладывание бумажек с места или что-то такое. Но важно, что есть этот миф, эта легенда, она сохранилась. Может, и тогда так не было, было у 2% от всех пиарщиков. Это же тоже такая легенда. Но у 2% так было, у 2%, может быть, и сейчас все есть, с кокаином и девушками. У большинства все было гораздо скучнее.

Гинзбург: Все то же самое.

Монгайт: Вы думаете?

Гинзбург: Я уверен.

Монгайт: Мне кажется, вообще другое время.

Гинзбург: В рекламных агентствах все то же самое.

Монгайт: Мне кажется, нет, в рекламных агентствах все сейчас очень плохо. Они гоняются за государственными заказами, далеко не за частными.

Гинзбург: А, в этом смысле.

Монгайт: Их мечта ― работать с «Ростехом» и Калашниковым. Это совершенно другая ситуация и другие люди.

Засурский: Рекламное агентство, которое есть в фильме, работает по государственному заказу. Это абсолютно структура нашей эпохи, институт пчеловодства занимается тем, что разводит пчел. Мы понимаем, что пчелы ― это просто люди, с которыми этот институт занимается формированием социального контекста, то есть реальности. Я считаю, что в этом смысле фильм еще более пророческий, потому что эта работа по-прежнему где-то есть, просто люди, которые ее делают, работают не на аутсорсе как частные подрядчики в каких-то отдельных местах, они просто часть этой системы. Им не обязательно нюхать кокаин, чтобы их перло, потому что «Пятая империя» не нуждается в том, чтобы ее изображать.  Эпоха «Empire „V“» уже наступила. Следующий фильм, конечно, немножко другой, но когда мы склеиваем эти две серии вместе.

Монгайт: Его же еще не сняли.

Засурский: У нас есть сценарий и актеры.

Гордон: Фильм готов, осталось только снять.

Гинзбург: Абсолютно верно.

Засурский: Я боюсь, если Витя будет слишком быстро снимать, мы опять опередим свое время.

Гордон: Если он будет долго снимать, я помру.

Монгайт: Надо торопиться, быстрее снимать Гордона. Мы сейчас покажем небольшой отрывок из невошедшего в фильм, у нас есть несколько таких кусков, которые расширяют представление о фильме. Посмотрите небольшой кусок из невошедшего, реклама, и мы вернемся.

Монгайт: Мы возвращаемся в студию, где мы сегодня обсуждаем фильм «Generation П». Это наше новогоднее кино. Кто-то смотрел «Иронию судьбы», а мы смотрели «Generation П» Виктора Гинзбурга по произведению Пелевина. Я хотела бы спросить вас. Я выцепила из фильма цитату, которая мне показалась сегодня невероятно актуальной, она, если не ошибаюсь, принадлежит герою Тактарова. Он говорит: «Чтобы шлюхи заграничные не смотрели на нас свысока, чтобы почувствовали такую духовность, как в 1943 году под Сталинградом». Ставит такое ТЗ.

Гинзбург: В 1945. Это намеренная ошибка автора.

Монгайт: Вам тоже кажется, что это сегодня синхронно времени?

Гинзбург: Вы знаете, во время сцены с Тактаровым про русскую идею, где бы мы ни показывали этот фильм русскоязычной аудитории, в России, Лондоне, Нью-Йорке, по всему миру, зал рукоплещет. Это единственная сцена в фильме, где публика начинает хлопать.

Засурский: Задет глубокий нерв.

Гинзбург: Да, это поразительное явление.

Засурский: То есть ТЗ еще стоит? Идея есть.

Гинзбург: Это глубокая ирония, с одной стороны, и глубокая правда, с другой. В этом-то и ирония, наверно.

Монгайт: Как вы искали язык, которым рассказывать произведение Пелевина? Это же такая непростая задача.

Гинзбург: Мы говорим про киноязык?

Монгайт: Естественно, потому что Пелевин свой язык уже нашел.

Гинзбург: У нас же не существует киноязыка как такового, как мы узнали, существует только текст.

Мильчин: Этого я не говорил!

Гинзбург: У вас все распадается на какие-то кусочки.

Мильчин: Только у меня.

Гинзбург: Мне просто любопытно, а есть экранизации, которые вам нравятся?

Гордон: Гинзбург завелся.

Монгайт: Задело.

Засурский: Главное, не отвечает на вопрос.

Гинзбург: Мне просто интересно. Телеканал Дождь устроил провокацию, пригласил литературного критика на обсуждение фильма. Мне интересно, и я спрашиваю.

Мильчин: Знаете, есть некоторый набор критериев, по которым, как мне кажется, экранизацию надо оценивать.

Гинзбург: Есть фильм, который вам нравится, или нет? Экранизация. Например, Кубрик.

Мильчин: Кубрковская экранизация «Лолиты»…

Монгайт: Может, «Мастер и Маргарита»?

Гинзбург: У него все экранизации.

Мильчин: «Спартак» ― это тоже экранизация.

Гинзбург: «Спартак» ― это не экранизация.

Мильчин: Это экранизация, странным образом. Это экранизация американского романа, который в России не известен.

Гинзбург: Да? Вот видите. То есть вам «Спартак» нравится.

Мильчин: Да.

Гинзбург: Всё, я понял ваш вкус. Вы знаете, это фильм, который Кубрик ненавидел всю жизнь. Это единственный, который он снимал для голливудской киностудии, был вынужден продать свою душу и после этого с Голливудом не работал, хочу прояснить. То есть вам нравится такой мейнстрим.

Мильчин: Вы сделали вывод ровно из одного фильма. Вы спросили: «Нравится?», я сказал: «Нравится».

Гордон: Не ссорьтесь.

Гинзбург: Дело в том, что большинство киноаудитории, которая покупает билеты в кино, это молодежь.

Монгайт: Они не читали Пелевина.

Гинзбург: Они не читали Пелевина, это во-первых.

Мильчин: Слушайте, я не готов решить все вопросы мироздания. Я готов ответить на вопрос, понравился ли мне фильм. Я даже не сказал, что мне он не понравился, я сказал, что книга лучше.

Гинзбург: Вы сказали, что любая книга лучше, а я с этим спорю.

Монгайт: Как вы считаете, можно ли вообще так ставить вопрос, что лучше: книга или фильм?

Гинзбург: Нельзя. Я как раз хотел сказать, что сравнивать…

Мильчин: А вы кого больше любите, Толстого или Достоевского?

Гинзбург: Вот это можно спрашивать. А вот сравнивать апельсины и яблоки, как говорят англичане, невозможно.

Гордон: У него аллергия на цитрусовые.

Гинзбург: Вот, и все понятно.

Мильчин: И на польские яблоки, добавим еще.

Гинзбург: Это действительно очень разные материи.

Мильчин: Мне нравится, когда режиссер предлагает свою трактовку и при этом источник остается узнаваем. Наверно, так. Есть критерий бережного отношения к источнику.

Гордон: Началось. Я хочу напомнить, что я тоже режиссер, снял три полных метра и все три так или иначе экранизации. Первые две ― экранизации книг моего отца, и там точно книга лучше, потому что в фильме ничего не осталось и не могло остаться от книги. Это действительно совершенно разные виды искусств, даже жанр меняется, когда ты начинаешь снимать кино. Написана трагедия, а получается трагикомедия, или наоборот. А последнюю экранизацию, неудачную, я снял по Льву Николаевичу Толстому, по его рассказу «Метель», где от Льва Николаевича тоже не осталось ровным счетом ничего, это было самое далекое удаление от автора. Но сказать, что я снимал вопреки материалу или без уважения к нему ― нет. Просто материал вызывает во мне некий набор эмоций, мысли, к чему-то меня побуждает. Этот побудительный мотив ― главное, что есть в литературном произведении.

Монгайт: А что такое «уважение к материалу» в данной ситуации? Было в произведении Виктора Гинзбурга уважение к Пелевину?

Гордон: Безусловно, мне даже кажется, что слишком, потому что иногда уважение к материалу может привести к иллюстративности, к иллюстрации материала. В данном случае не совсем так, могу даже сказать, что совсем не так, но твое обожание Пелевина так или иначе прет изо всех щелей.

Гинзбург: Я не скрываю его.

Гордон: Можно было там такого нахреначить, а ты с большим уважением к автору. Но уважением заканчивается там, где начинается хронометраж. Я зачем в фильм пошел-то? У меня была громадная роль. А он вырезал все сцены, кроме двух.

Монгайт: И вы еще хотите сниматься в его следующем фильме! Вот это и есть уважение и обожание.

Гинзбург: Кстати, а на телеканале Дождь вы покажете невошедшие сцены.

Монгайт: Конечно, мы уже крутим в эфире три сцены, они являются промо этого показа, их видят зрители уже несколько недель.

Гордон: Покажите мне, я не видел.

Монгайт: Я вам обязательно покажу. Сейчас я покажу еще одну сцену из невошедшего, которую не видели зрители. Я бы хотела вам все-таки задать вопрос: так это уважение было или обожание?

Гинзбург: Обожание, конечно.

Монгайт: А обожание и восхищение Пелевиным вам мешало?

Гинзбург: Нет, оно меня воодушевляло, наоборот, о чем вы говорите.

Гордон: Как можно семь лет снимать фильм! Надо же чем-то вдохновляться.

Монгайт: Семь лет только ненавистью могут закончиться.

Гинзбург: Никаким уважением здесь и не пахнет. Собрал всех главных хулиганов России, сам являюсь одним из них. Мы сделали это кино. Никакого уважения здесь нет. Здесь есть действительно глубокая, можно сказать, любовь к концепциям и мыслям, которые выражены в этом романе. Конечно, их очень непросто визуализировать, более того, об этом мне сказал сам Пелевин при нашей первой встрече. Он сказал: «Зачем ты берешься за этот роман? Это невозможно». После некоего отрезка времени он понял, что это возможно, когда я ему это объяснил.

Меня спросили про киноязык этого произведения. Он действительно очень экспериментальный, потому что это не горизонтальное драматургическое повествование с очень четким началом, серединой и концом, трехактовой структурой, да? Более того, конечно, драматургически Пелевин всегда оставляет очень много нерешенных вопросов, что возможно в литературе, но невозможно в кино.

Монгайт: Извините, а за какое произведение Пелевина вы бы не взялись? Я знаю, что дальше вы собираетесь снимать «Empire „V“», а что бы вы не решились экранизировать у Пелевина? Может быть, это какой-то мегахудожественный проект и вы собираетесь экранизировать всего Пелевина, если хватит жизни?

Гинзбург: Вообще там есть много чего.

Монгайт: Я угадала, да?

Гинзбург: У меня не хватит жизни. На самом деле я за многое не взялся бы. Есть конкретные его романы, которые мне нравятся, я бы даже сказал, выстраиваются в некую последовательность. «Ампир „V“» ― это продолжение «Generation П», конечно, это фильм, в котором лежит ответ на вопрос, кто этим всем управляет. Дальше, как мы знаем, Пелевин написал продолжение и этого романа под названием «Бэтман Аполло». Ваня все время меня подталкивает на то, чтобы сделать из него сериал.

Засурский: Сериал о том, как русские и американские вампиры бьются за контроль над планетой ради баблоса.

Монгайт: Сейчас бы хорошо пошло, мне кажется.

Гинзбург: Идеально.

Монгайт: Ваня, я знаю, что этот фильм должен стать площадкой для краудфандинга, люди должны стать инвестора следующего фильма по Пелевину. Как вы их собираетесь мотивировать?

Засурский: Можно я немножко скажу про деньги?

Монгайт: Да.

Засурский: У нас произошло одно интересное событие в краудфандинге. Мы получили самый большой единоразовый взнос. Некоторые наши фанаты и друзья на «Планету» положили 5 миллионов рублей одним платежом.

Монгайт: Классно!

Засурский: Мне кажется, что здесь у нас будет задача максимально дать людям ощущение, что кино зависит от них.

Гинзбург: Я уже сталкивался с этим вопросом, когда начинал.

Монгайт: Мы должны воодушевиться вами и предыдущим фильмом или самим Пелевиным? На кого должны пойти зрители?

Гинзбург: Я думаю, это все вместе. В принципе, знаете, я бы разделил, конечно, литературу и кинематограф здесь. На «Generation П» было очень сложно найти финансирование, никто не верил, что это возможно. Сам фильм достаточно дорогой, и с точки зрения кинопродюсеров и прокатчиком это всегда было неким очень сложным интеллектуальным артхаусом. От государства, естественно, мы тоже не получили ни копейки.

Монгайт: У нас, к сожалению, очень мало времени. Я хотела бы спросить Александр, вас. Вы бы стали инвестором следующего фильма по Пелевину?

Гордон: Нет.

Монгайт: Почему?

Гордон: Я вообще не инвестор, мне денег жалко. Во-вторых, я не люблю кино, зачем же я буду платить?

Засурский: А в-третьих, он сам режиссер, он сам собирает!

Монгайт: Константин, а вы бы инвестировали?

Мильчин: Он отверг бы любой мой взнос!

Гинзбург: Неужели я перевернул ваше сознание?

Монгайт: Инвестировали ли бы вы в «Empire „V“», учитывая, что уже проделана такая работа?

Мильчин: Я думаю, что столь мощный дуэт справится и без моей скромной инвесторской помощи, учитывая мои малые финансовые ресурсы. Я не готов вкладывать 5 миллионов сразу, поэтому что же моя копеечка…

Гордон: Можно не сразу.

Гинзбург: Можно 500 рублей.

Монгайт: Александр не готов и 500 рублей! В общем, это непростая история ― инвестиции в Пелевина, увлечение людей Пелевиным. Хотя мне кажется, что люди, которые посмотрели сейчас фильм «Generation П», приняли для себя какое-то решение. Мы сейчас покажем еще один отрывок из фильма, который никто не видел, и попрощаемся со зрителями.