Театр как метод обучения: «Педсовет» в «Класс-центре», где дети не просто зубрят, а развивают эмоциональный интеллект

Белоголовцев: Всем привет! Меня зовут Никита Белоголовцев, и это «Педсовет». У нас сегодня последний выпуск в этом съемочном цикле, и поэтому этот выпуск будет особенным. Обычно я вместе с вами знакомлюсь с интересными московскими школами и их директорами, но сегодня я буду рассказывать о школе, которую я знаю очень давно. Это школа № 686, «Класс-центр», я заканчивал ее когда-то, а 1 сентября этого года я привел сюда свою старшую дочь, уже как родитель. Сегодня в школе ремонт, поэтому мы зайдем здесь, и будем разговаривать с Сергеем Зиновьевичем Казарновским. Пойдемте.

Белоголовцев: Интересные ощущения, когда входишь в привычное место, которое, видимо, очень сильно скоро изменится. Здравствуйте, Сергей Зиновьевич!

Казарновский: Привет!

Белоголовцев: У меня первый вопрос как от родителя: успеете ли вы к сентябрю?

Казарновский: Они обещали до 15 сентября, у нас было в субботу совещание здесь, да. И сказали, к 15 сентября… К 15 августа все будет готово.

Белоголовцев: К 15 августа.

Казарновский: Августа, да.

Белоголовцев: Даже не сентября.

Казарновский: Будет все готово, да.

Белоголовцев: Но тут не изменилось.

Казарновский: Здесь нет, там немножко изменилось. Но, по-моему, это еще при тебе. Хотя я не знаю.

Белоголовцев: Пойдемте.

Казарновский: Да.

Белоголовцев: Да, я не буду играть, что мы незнакомы. И что я, значит, все тут вижу в первый раз, потому что, как я уже говорил, эта школа для меня дважды родная. Я ее заканчивал, сейчас здесь учится моя дочь. Я вам задам первый такой самый бытовой вопрос. У вас ремонт сейчас здесь, в вашем доме.

Казарновский: Вы же видели, что здесь творится.

Белоголовцев: Да. Насколько вы, как директор, в него вовлечены?

Казарновский: Понимаешь, в чем дело? Поскольку моя первая профессия ― инженер-строитель, я закончил МИСИ, поэтому, когда они пришли и мне стали рассказывать всякие басни про то, как будет делаться так и не так, я им все сразу же объяснил. И теперь они с огромным уважением ко мне относятся и спрашивают: «А вот как лучше это делать, так или не так?». Тем более что я занимался там лет восемь после института бетонами, а эту школу же строил сам с 1992 по 1998 год, поэтому я все знаю и знаю, как они делают деньги, куда делают. Поэтому когда они мне начали это рассказывать, я говорю: «Вот это я знаю, зачем вы мне это рассказываете, тут мы решим». И так далее.

Поэтому я от и до абсолютно, начиная с проекта и кончая материалами.

Белоголовцев: «Класс-Центр» ― очень камерная школа. Небольшие классы, один-два класса в параллели. Если бы у вас…

Казарновский: Два класса в параллели.

Белоголовцев: Сейчас два?

Казарновский: Всегда.

Белоголовцев: Выпускной…

Казарновский: Выпускные бывают по-разному, бывает два, бывает один, в зависимости от того, кто в девятом классе, куда там после девятого идет, да.

Белоголовцев: Если бы была, не зная, техническая, финансовая возможность сделать школу в два раза больше?..

Казарновский: У нас есть опыт, когда у нас при наличии помещений получалось три класса в параллели. Самая большая там проблема заключалась, я тебе скажу в чем. Никто не хотел называться классом «В». Учителя. Несколько лет назад у нас опять возникла идея с третьим классом, получилась такая возможность. Какие-то кабинеты мы сделали из учительской, которая не нужна никому. Кафе ― учительская. «Кафе тире учительская», оно как было учительское кафе, так она и есть учительская теперь, да. И сделали, открыли еще один класс, было столько людей. И до 31 августа мы никак не могли придумать, как назвать класс. И уже 31 августа мы вечером придумали, и у нас получилось три класса: А, И, Б.

Белоголовцев: Ну да.

Казарновский: А, И, Б.

Белоголовцев: Собственно, подождите, а это же чуть ли не в этом году 1-И появился?

Казарновский: Нет, сейчас уже 6-И.

Белоголовцев: А, он шестой.

Казарновский: 6-И, да. И все говорят: «Сколько у вас классов много!». «Почему так мало классов?». Я тебе хочу сказать на самом деле, важен элемент игры все равно, потому что вот это все, кого мучает там эта А, Б какая-то, есть в этих буквах которая лучше, которая раньше, которая еще что-то и так далее, и так далее. А тут вот И ― и нормально, и живут они, И.

Белоголовцев: Насколько сложно вам подбирать педагогов, которые вообще готовы встраиваться в эту систему ценностей?

Казарновский: Невероятно. Потому что образование ― это очень просто, это столкновение с личностями. К сожалению большому, выбор людей, которые приходят в школу и могли бы заявлять себя вот с такой позиции, небольшой. Это первое.

А второе ― конечно же, этот принцип Маугли, «одной крови». Все равно в каком-то смысле вкусовое и семейное дело, в котором есть ― как это сказать? ― некоторые устои. Да, вот в один дом приходишь, и ты, уже выходя из лифта, понимаешь, что надо снять ботинки и так далее, и так далее. В другой дом приходишь, тебе говорят: «Да ладно, что ты? Вытри ты ноги, и все». Не потому что один дом лучше, а другой хуже. Просто разные какие-то устои. Поэтому в школе вначале, кто туда приходит, его смотрят, с ним встречаются психологи, которым я очень доверяю. Вообще психолог ― это очень важная категория в школе. Так странно было, что какие-то депутаты выступали с идеей убрать психолога в школе как вещь ненужную. Просто психолог ― это только слово, это название. А человек, который может работать в школе и быть полезным, очень важен. Почему? Потому что он не ведет уроки в первую очередь, к нему всегда можно прийти. С ним можно говорить по-другому, ты не зависишь от его оценок, ни от чего. И ходят к ним, и это самый главный показатель. И дети, и родители и так далее. А я с ними встречаюсь иногда и решаю самые главные вопросы, потому что психолог видит все, что происходит в школе. Их несколько человек, три человека сейчас у меня, и я с ними решаю эти вопросы.

И вот они разговаривают с родителями. Я очень часто иду, я не выдерживаю, я иду на попятную, мы пытаемся брать. Как правило, показывает, что это не всегда удачный опыт. Что делать? Это очень сложная история ― вот этот разговор с людьми, которым ты в чем-то отказываешь. Таких профессий очень много, когда приходится отказывать.

Белоголовцев: Сколько времени вы проводите в школе?

Инайя: Если мы в десять, а если репетиции, то иногда в девять. Почти весь день.

Белоголовцев: Насколько хочется, чтобы были какие-то другие планы, кроме школы?

Инайя: Иногда кажется грустно, что вся твоя жизнь сконцентрирована только в одном месте. Например, твои знакомые только в школе, и за пределами школы у тебя практически ничего нет. Но с другой стороны, понимаешь, вот я пыталась ходить в «Клуб юных искусствоведов», в Пушкинский музей, и в итоге проходила туда полгода и поняла, что всё, это слишком большая нагрузка, я не выдерживаю, и я просто оттуда ушла.

Стефания: Просто, например, я тут учусь с первого класса, и это такая атмосфера, в которой ты уже, ты вырос в ней, это как твой дом, который второй, и ты не можешь уже без этого. Причем «Класс-центр» как бы, люди выпускаются отсюда и все равно в жизни, я очень часто на выходных или в каникулы хожу в какие-то места, и я встречаю постоянно знакомых, причем общих, именно с «Класс-центра», потому что «Класс-центр» повсюду. В каждом я нахожу человека, который как-то знаком, у нас есть общие знакомые. И все равно, может быть, да, хотелось бы, чтобы было больше времени, но с другой стороны, я не представляю, что бы я делала, потому что это меня намного больше развивает, и я расту вместе с этим, вместе со школой как-то развиваюсь.

Белоголовцев: У вас будет выпускной класс?

Инайя: Да.

Белоголовцев: Когда я выпускался из «Класс-центра», все было довольно просто, потому что ты примерно знал, в какой вуз ты хочешь поступать, ты занимался с репетиторами из этого вуза, или просто готовился к каким-то конкретным экзаменам, ты делал это за пределами школы, всё было очень просто и понятно. Как вы вообще готовитесь совмещать подготовку к ЕГЭ, спектакль, выпуск, и вот это все? Мне кажется, это дико страшно.

Инайя: На самом деле у нас есть, вообще в расписании есть элективы, например, ты выбираешь, что тебе…

Белоголовцев: Что, прости?

Инайя: Электив. Ты выбираешь, что тебе сдавать, приходишь на электив, и вы там конкретно занимаетесь подготовкой к ЕГЭ непосредственно. Но по опыту бывших выпускников, с которыми я общалась, кстати, все как-то находили время ездить на какие-то курсы, и всем этим заниматься, и в большинстве случаев все сдают очень хорошо.

Стефания: В одиннадцатом классе просто у нас есть, если ты в начале года заявляешь, что у тебя есть какие-то репетиторы, то тебя сразу отпускают по каким-то дням, если у тебя по расписанию репетитор, ты просто уходишь с каких-то уроков, потом как-то компенсируешь.

Белоголовцев:  Я помню, что одиннадцатиклассники, мои одноклассники и той поры, у нас была хорошая, простая, понятная возможность. Ты занимаешься с репетиторами, в том числе и из вуза, куда ты конкретно хочешь сдавать экзамены, в том объеме, который тебе нужен. В школе ты занимаешься общеобразовательной программой плюс спектакль, у кого-то больше специальности, музыки, у кого-то уже меньше. То есть понятно, ты сам варьируешь количество своих занятий для своего поступления.

Унифицированная история с ЕГЭ, который все-таки школьный, а не институтский экзамен. Как вот это вписывать удается?

Казарновский: Ты понимаешь, какая штука? Еще раз я скажу. Во-первых, надо относиться правильно к ЕГЭ. ЕГЭ, конечно, это надо понять, никоим образом не определяет качество твоего образования. ЕГЭ ― это некий барьер, который надо преодолеть, чтобы идти дальше. Так же примерно, как я сдавал, заканчивая два высших учебных заведения, по десять раз историю партии, диалектический и исторический материализм. Я знал, что это надо сдать. Это первое.

Второе ― конечно, надо понимать, что ЕГЭ был сделан людоедами, да, как многое, что делается в нашей стране, потому что никто никогда никому не объяснял, что это такое, во-первых. Во-вторых, они не умели никогда заниматься тестами, нас никто никогда этому не учил. В-третьих, они тесты составляли бездарно, они были нелепые и прочее, и так далее. В-четвертых, это тоже к людоедству относится, что все… Никакого регламента в образовании не было и нет по сию пору, а именно что можно вдруг в августе или в сентябре поменять правила чего-то. Я же помню, как в августе решили, что будут сочинение писать в десятом классе. Так не бывает, то есть так не должно быть, да.

Напомни хоть одну телевизионную программу, в которой родителям бы попытались объяснить, что им больше сдавать экзамены не придется. Таких программ не было. Значит, все это делали мы. На родительском собрании в начале сентября я вызывал учеников, и они рассказывали родителям, что такое ЕГЭ. Отношение к ЕГЭ у меня в том смысле, что должен был независимый экзамен ― да, абсолютно точно. То, что это должно делаться не по-людоедски, это другой вопрос.

В прошлом году девочка, заканчивая девятый класс, сдавая ОГЭ, то ли вытащила, то ли каким-то образом обнаружила свою шпаргалку. Она точно знала правила, что если обнаружилась шпаргалка, она больше… Этот экзамен ей не засчитывается. Если она успешно сдает другие, дают потом осенью сдать. Все знает, она сказала: «Ну хорошо». Нет, ее вызвали в кабинет директора этой школы, вызвали того, кто ее сопровождал. Ее довели до состояния такого, когда она выскочила, ревя, из кабинета директора, после чего директор сопровождающей сказал: «Идите посмотрите, чтобы с ней ничего не случилось». Бандиты! Потому что одно из главных правил, которое не соблюдается в нашей школе, ― это право на ошибку ученика в первую очередь. Это главнейшее правило ― право на ошибку, которое должно быть. И не только у них. Вот я закончил свой спич такой.

Белоголовцев: Про педагогов. Вы ищете тех, с кем бы вы хотели работать, или?..

Казарновский: По-разному.

Белоголовцев: Или чаще это поток на вход?

Казарновский: По-разному, по-разному. Мы и ищем, и если кто-то звонит и говорит, что есть замечательный человек, мне кажется, ему будет у вас хорошо, мне кажется, он будет вам нужен. И так далее, и так далее. Этот человек приходит, вначале кто-то с ним разговаривает, потом мы разговариваем. Разговор у нас иногда бывает вообще ни о чем. Он говорит: «Мы о профессии будем говорить?». В смысле он там историк, или биолог, или кто-то еще.

А понимаешь, в чем дело? Разговаривая с человеком на самые отвлеченные как бы темы, я все про профессию начну понимать. Я смогу понимать про него еще очень важные вещи, потому что это публичная профессия. Педагог ― это публичная профессия, и надо уметь владеть этими элементами, например, брать внимание. Мы говорим: «Вот они невнимательные, мотивация ― они не мотивированы». Фигня какая, фигня. «Почитайте книжку Станиславского „Моя жизнь в искусстве“», ― говорю я им. Он учит, что брать внимание ― это и есть технология, это и есть умение, это надо делать. Про малые круги, большие, внимание, и вообще это надо фантазировать, взять внимание. Какие хитрые! Хотели бы прийти в класс, и чтобы они сидели, как это, на задних… Нифига такого не будет никогда! Вы должны быть им интересны, понимаете? Это первая история.

Есть еще одно важное качество, чисто актерское, да, ― перенос события. Мы сидим в театре и смотрим. Актер вышел на сцену. По тому, как он вышел, что он делает, мы видим, какое событие уже произошло. А вы хотите приходить, не принося событие будущего урока. Вы придите… А еще самое идиотское, что нас заставляли органы образования, Роспотребнадзоры, чтобы в течение пяти минут отметили всех, кого не было, как раньше в журналах. Чушь собачья! Мы теряем внимание, всё.

Потом мы не умеем говорить, это видно в разговоре, мы не умеем с аудиторией, с детьми говорить. Потому что есть два способа общения. Первый ― мы рассказываем то, что они не знают, а второй ― мы делимся тем, что знаем сами. Разные вещи! Мы же издеваемся очень часто, мы хотим: «Аа»… И так далее. Кстати, один из твоих педагогов, Стас Хурумов, потрясающе когда-то сформулировал, что такое педагогический профессионализм. Не помнишь, нет?

Белоголовцев: Нет.

Казарновский: Он говорит: «Педагогический профессионализм ― это умение органично повышать голос». Мне так нравится это.

Белоголовцев: Хорошая фраза, красивая.

Казарновский: Умение органично повышать голос. Это крутая штука. Как начинать урок. Это же видно по человеку, когда с ним разговариваешь, понимаешь? И когда его спрашиваешь: «Вы смотрели фильм DeadPoetsSociety?». Когда-то переводишь, это уже плохо. А когда-то он знает, слава богу, если он видел этот фильм. Я говорю: «Помните, как мистер Китинг проводит свой первый урок? Когда он говорит»…

Когда он простую вещь облекает… Я сейчас скажу, во что. Я не знаю, ты помнишь эту сцену, проходит мимо класса.

Белоголовцев: Да.

Казарновский: Они идут все за ним, он спускается вниз, в подвал, где музей этой школы, а там картины: бейсбольная команда какого-то года, девчонки с этими штуками какого-то года там, и так далее, и так далее. А потом он просит кого-то: «Кто знает стихотворение Уитмена „Капитан! Мой капитан!“?». Один говорит: «Я знаю». «Прочти его, пожалуйста». И он читает его, и в конце заканчивается этой знаменитой латинской фразой Carpediem. Он спрашивает: «А кто-нибудь знает, что такое Carpediem?». Говорят: «Да, „Лови мгновение“». «А теперь послушайте, что они вам говорят». ― «Кто?» ― «Они, с фотографий». И он сам прислушивается, и все начинают слушать. Он говорит: «Carpediem».

Что он сделал? Он сделал то, что каждый учитель пытается сделать на своем первом уроке: сказать «Не тратьте время даром». Не теряйте времени, берегите время. Он сказал, фантастическую вещь сделал. А что он сделал точно? Он некий факт как идею соединил с эмоцией. Это останется у них на всю жизнь, потому что образование происходит тогда, когда факт связан с эмоцией, с образом.

Белоголовцев: Расскажите про оркестр тем, кто про него ничего не знает. На чем ты играешь в оркестре?

Варвара: Я играю на саксофоне, у меня второй альт, это как бы важно, но не самое важное. У нас есть два занятия оркестра в неделю, понедельник и среда. Он всегда начинается в одно время, независимо от того, сколько, просто в оркестре играют ребята из разных классов, могут быть пятиклассники, могут играть одиннадцатиклассники. Но вот если у тебя десять уроков, тогда ты приходишь после десятого, то есть никак не мешает учебе. Мы играем джаз, иногда играем что-то более…

Федор: Советское.

Белоголовцев: Ты на клавишах же играешь, да, в оркестре?

Белоголовцев:  Да, я на клавишах.

Белоголовцев: Я играл третью трубу в оркестре, один из самых незаметных инструментов.

Варвара: Мне кажется, незаметные инструменты делают оркестр оркестром, потому что если собрать только отдельные инструменты…

Белоголовцев: Я тоже себя этим утешал.

Варвара: Да-да, но просто если собрать только заметные инструменты, первый альт, первая труба, и там, не знаю, клавиши, тогда получится ансамбль, а не оркестр. Оркестр это очень крутая атмосфера именно тем, что это не ансамбль, а очень много людей одновременно начинают играть, получается какая-то общая штука, как спектакль.

Федор: Незаметные инструменты, они чаще всего делают тот объем, который возникает как раз при игре оркестра.

Белоголовцев: Скольких учителей вы называете на «ты»?

Инайя: Одного.

Федор: Двух.

Инайя: Мне кажется, одного. Только одного. Нет-нет, еще наш классный руководитель и по совместительству учитель биологии. Просто трудно.

Стефания: Вообще Елена Владимировна не разрешает себя называть Елена Владимировна. Это табу.

Варвара: Но трудно просто прийти в первом классе и понять, что нет никакой разницы между твоим одноклассником и учителем, и сразу всех начать называть на «ты». Это сложно. Просто потом ты настолько привыкаешь к людям, которые тебя учат, что они родные, но несмотря на это, даже если ты называешь человека на «ты», не теряется какое-то уважение к этому человеку.

Стефания: Просто мы растем с детства в такой атмосфере, поэтому мы привыкаем, и это наоборот, мне кажется, расслабляет в каком-то смысле, что нет такого, что вот ты ученик, а вот учитель…

Инайя: Да-да, вопрос доверия. Вот даже Лена Будина, она преподает ИЗО и технологию, и на ее уроках обычно есть какая-то тема, мы что-то делаем по этой теме, но параллельно она включает нам какую-нибудь музыку, читает стихи, о чем-нибудь с нами разговаривает, и поэтому создается атмосфера, где сложно ее на «вы» называть. И вообще просто приятно, очень приятно.

Стефания: Она сама так себя позиционирует.

Федор: Может, мы иногда учителей, иногда, всегда учителей называем так, как они попросили их называть, но они всегда, и мы к ним, всегда относимся друг к другу как друзья, то есть собеседник полноценный. И все равны друг другу.

Белоголовцев: Давайте я расскажу эту историю. Её должны услышать наши зрители, да. Я переходил в «Класс-Центр» во взрослом возрасте, забавно, что я переходил в «Класс-Центр» прицепом к младшему брату, которого родители очень хотели забрать из школы. Я очень не хотел уходить из своей школы. Я пришел в «Класс-Центр» первый раз, проучился три дня, пришел к родителям и сказал: «Можно обратно?». Перешел обратно в школу, потом съездил в летний лагерь и на следующий год пришел в «Класс-Центр» с любовью.

Я, как любой нормальный мальчик, ходил в музыкальную школу, играл там, значит, менуэты, сонаты и все остальное. Играл очень плохо.

Казарновский: Значит, как любой нормальный мальчик, это тебе не интересно.

Белоголовцев: Я имею в виду как… То есть надо ходить в музыкальную школу, я ходил. С музыкальными талантами у меня так себе. Когда я пришел в «Класс-Центр», мне сказали: «Пальцы у тебя, чтобы играть джаз на фортепиано, немножечко топором вырезаны. Но ты мальчик вроде как здоровый, дуешь, наверно, сильно во все, во что можно дуть». И я тогда загорелся, сказал: «Саксофон». «Родители, саксофон ― моя жизнь», как в фильме «Реальная любовь», «ритм ― моя жизнь».

Родители посмотрели, сколько стоит саксофон, и справедливо предположили, что я забуду его в трамвае примерно через месяц. Есть у меня такая слабость. И решили, что труба.

Казарновский: Дешевле.

Белоголовцев: Да, труба дешевле. Там в три раза разница была. Решили, что мне-то все равно все равно. И дальше меня нужно было уговорить играть на трубе. И там, конечно, фантастический педагогический прием применила завуч музыкальной части Ирина Эрнестовна Шуленина. Она подошла как-то раз ко мне в коридоре, я шел в столовую на втором этаже. Она говорит: «Никита, я слышала, ты на саксофоне, значит, собираешься». Я говорю: «Да, саксофон ― это все». Она говорит: «Хороший выбор, я прямо вообще очень за. Но знаешь, ― говорит, ― я тебе по секрету, только между нами, расскажу лайфхак. На трубе все самые кассовые мелодии, Summertime и все остальное, учатся в первые три года обучения, вся классика для трубы. И поэтому смотри: через два года, прямо даже не пять, как саксофон, не три, через два года прямо концерт, выходишь, прожектор, Summertime, все девчонки твои». Я был в девятом классе, на меня этот аргумент произвел бешеное впечатление, и так я стал играть на трубе.

Казарновский: Вот ты теперь скажи, педагогика ― это искусство или наука?

Белоголовцев: Это было просто… Я думаю, я думаю, что там, конечно, были прямо точные… Там был точный расчет, там были хорошие, правильные манипуляции. Но когда я через несколько лет понял, насколько это было изящно, красиво и смешно, что я вообще в моменте ничего не понял, я, конечно, очень внутренне аплодировал после этого.

Казарновский: Да. Да, как вот это, о чем спрашивают родители: «А как мы будем выбирать инструмент, например?». Я говорю: «Это вообще всегда очень деликатное, интеллигентное дело». Как, впрочем, это должно быть присуще школе вообще, любые отношения. К сожалению, сейчас столь агрессивно все вокруг, что в школу это все прет.

И, конечно, договариваться надо, искать или придумывать что-то. В оркестре должна быть труба, например, это знала Шуленина. Твои родители знали, что саксофон стоит дорого. Вот как-то они договорились, и ты стал играть на трубе. Я сейчас вспомнил историю. Мы смотрели детей в первый класс, ты знаешь, как это происходит. Там толпа, человек десять детей и нас там человек шесть-семь, педагогов, и мы играем с ними два часа.

И вот, значит, мальчик один вначале рассказал: «Я мечтаю быть летчиком на Севере». Я говорю: «Почему на Севере?». «Там больше платят». «Ну хорошо», ― я говорю, как-то от этого разговора ушел. А потом начали с ними хореографические всякие упражнения, например, им дали, поставили какую-то музыку, они должны были двигаться как разведчики или шпионы. Он сидит. Я говорю: «Платон, а чего ты сидишь?». «Я не хочу быть разведчиком или шпионом». Я ему говорю: «А если тебе нужно найти площадку для посадки самолета на Северном полюсе?». Он говорит: «А, и потом найти, где затонула „Святая Елена“». Я говорю: «Ну да». «Есть», ― и пошел.

Понимаешь? Я записал эту историю. Я даже в этом году впервые сообразил сделать то, чего никогда не делал: я выпускникам подарил книжку, которая называется «Стой, кто идет? 2019 год». Там я написал предисловие, что замечательные мои люди, каждый год мы просматриваем детей в первый класс, и каждый год там фантастические есть перлы. Я никогда не думал, что они приходят на смену вам, потом они про вас много будут слышать, какие вы были замечательные, как вы спектакли играли, как вы прогуливали уроки, как то-то-то, да. А вы про них ничего не знаете. И вот я решил сделать традицию и вам дарить теперь к каждому году книжку всех смешных и прочих высказываний детей, которые поступают.

А высказываний, конечно, море. Только в этом году было несколько фантастических вещей. Когда девочка на вопрос… Она стала рассказывать про свою семью замечательную: «У меня такая семья, у меня есть родной брат, двоюродный брат, есть троюродный брат, троюродная сестра». Я говорю: «Ты мне можешь объяснить, что такое троюродный брат?». Мгновенно говорит: «Это очень просто. Это то же самое, что троюродная сестра, только мальчик». Понимаешь?

И таких вещей, таких вещей море совершенно. Или был вот совсем недавно, значит, мальчик говорит: «У меня бабушка очень много работает на компьютере, а дедушка на гидроцикле участвует в соревнованиях. А еще у меня есть собака и двоюродная сестра». Я говорю: «Подожди, ты про родителей-то своих скажи». «Вы сказали что-нибудь интересное рассказывать».

Белоголовцев: Одна из фишек «Класс-центра», которая мне всегда очень нравилась, и сейчас она мне нравится, не знаю, как папе первоклассницы «Класс-центра», это общение людей разных возрастов, это не восприятие, не знаю, третьеклассника восьмиклассником как «слышь, ты, малявка». И я помню интересное ощущение, я был в одном из первых выпусков «Класс-центра», и в принципе наличие в школе выпускников тогда еще было некоторой новинкой, еще как-то к этому не привыкли, и я, конечно, помню, что я когда стал одиннадцатиклассником, сентябрь одиннадцатого класса, мы чувствовали себя просто рок-звездами, когда приходили. Есть у вас такая штука?

Стефания: Это, конечно, не только сентябрь, нам еще это предстоит. Но выпускники, они всегда суперкрутые люди.

Инайя: У них отдельный стол в столовой, в смысле именно конкретно их, такая группка.

Инайя: Причем это все в расслабленной атмосфере. И у нас нет вот этого, опять же, разделения, что вот маленькие это бе-е, а вот старшие это все, короли.

Стефания: Просто у нас мы все общаемся, первоклассники подбегают к нам, мы все общаемся, веселимся, шутим. Я, мне кажется, знаю 80% детей по именам, я могу подойти к любому, завязать разговор, то есть никто не зажат, все идут на контакт, и это очень, опять же, мы все-все-все вместе, все общаемся, независимо от возраста или от чего-то.

Инайя: Я хотела сказать, что говоря об этом, в этом году мы, отчасти мы со Стешей и еще наши подружки, мы устраивали много каких-то внеклассных, внеурочных активностей, дискотеки, потом на Хеллоуин мы устраивали мастер-классы для маленьких детей. Потому что дискотеки мы устраивали, чтобы пообщаться поближе с выпускниками, для детей мы просто подумали, что это классно будет, если будет что-то такое необычное, они там что-то делали своими руками. Это просто не обычная школа какая-то, уроки-уроки-уроки, а еще что-то, и мы отметили этот день как-то.

Белоголовцев: Я хочу вас спросить как раз про выпускные вечера, потому что, наверно, одни из самых сильных эмоциональных переживаний в моей, не знаю, до рождения детей жизни я испытал на последний звонок и на выпускной вечер. На последний звонок, конечно, скажу вам, наверно, вам это много кто говорил, но вот традиционная последнезвоночная музыка у людей, в «Класс-Центре» проживших какое-то время, рождает, конечно, какие-то, не знаю, иногда страшноватые ассоциации. Люди привыкли, что под эту музыку плачут, когда грустная на весь двор начинает играть, и ты как бы себя готовишь: ну да, я же видел это. А потом, когда она начинает, конечно, тебя прорывает.

А второе ― это выпускной вечер, когда ты понимаешь, что какой-то период счастья огромного, который ты в этой школе прожил, заканчивается, и это, конечно, тоже эмоционально очень сильное переживание, очень много всех разных чувств вместе. Как вы это каждый год выдерживаете вообще?

Казарновский: Во-первых, первое я скажу, у меня давно мысль такая есть, что хорошо бы с выпускного вечера начинать школьную жизнь, тогда бы таких проблем не было с родителями. Представляешь, собрались все там, начали петь, может быть, выпивать немножко. И все, тут же все проблемы… А потом еще десять лет жить. Красота! Представляешь? Но так не получается, получается все в конце. В конце становятся все уже друзьями, любимыми.

Я думал об этом первый раз, у меня первый выпускной был в 1982 году. Считай, да, что такое 1982 год?

Белоголовцев: Ага.

Казарновский: Вот. И я тогда смотрел на свою директрису и думал: «Вот как она это все переживает? Как, когда вот отсюда уходят дети, какие-то куски сердца вынимают?». И я думал, как это будет со мной.

 (слышны звуки сверления)

Вот оно здесь все, мы говорили.

Белоголовцев: Вместо звонка обычно. Когда раньше снимали, в школах был звонок, а у нас будет…

Казарновский: А сейчас работает эта штука.

Прошло время. Я себя поймал на том, что я готовлюсь, говорю себе: «Спокойно, все будет нормально». И много лет я пытался спеть на выпускном вечере мою любимую песню Визбора «Смотрите, не забудьте позвонить в тот час, когда нахлынет непогода, какое б ни случилось время года, чтоб этот миг нам вместе пережить». И каждый раз я подходил к этому моменту, у меня стоял ком в горле, я говорил: «Включайте фонограмму!». Сидел сам на сцене и слушал ее вместе со всеми.

И только в прошлом году первый раз, был замечательный парень-гитарист, я говорю: «Ты играй, потому что сам я не сыграю, просто не смогу». Хотя, ты знаешь, я играю нормально.

Белоголовцев: Хорошо вы играете, что за сомнения.

Казарновский: Но не в этом дело. Во всяком случае, ты уже понимаешь, ты знаешь все, что там будет, и тем не менее вот этот ком все равно остается, и он проживается по-человечески. Я думаю, до того момента, когда я вот буду так переживать, я буду в школе. Как только я не смогу этого делать, мне надо будет уходить просто, надо заниматься чем-то другим.

Белоголовцев: А как вы это, такой, простите, может, глупый и наивный вопрос. А как вы это, я не знаю, физически переживаете? Это же… Просто это же, не знаю, банально физически тяжело.

Казарновский: Я потом просто выпиваю, и все. И становится легче уже. Утром, знаешь, как хорошо? Все уходят куда-то.

Поэтому вот отходняк такой наступает, когда вот это расслабление, и потом как-то все… А потом тут важная еще вещь: никто не уходит. Никто не уходит, все приходят, вот как ты, как кто-то еще другой. Сейчас с Никитой Кукушкиным, который открыл свой Дом культур, там Маша Вдовина, наша же ученица, у него там администратор. Куда ни пойдешь… Женя Казарновская, которая делает сейчас огромные всякие перформансы у себя в Суздале, она же моя ученица, кроме того, что она невестка, и так далее. Она же с Капковым делала. Поэтому, когда я пришел к Капкову в Департамент культуры, он, конечно, знал.

А куда ни пойдешь, в разных местах наши дети. И Дима Волков, который сейчас финансирует, дофинансирует «Гараж» и много чего. И в Первой градской больнице врачи, и черт его знает. И они все приходят сюда. У нас фантастический в этом году был день выпускников, потому что все пришли со своими группами. Не только Вася Зоркий, это понятно, там Витя Добронравов со своей командой пришел, Кирилл Пирогов из Мастерской Фоменко пришел тоже с группой, Мириам Сехон со своим ВИА «Татьяна». Все же выпускники. И это до ночи одни сменяли других. Сережа Головня с джазовой своей командой и так далее.

Мы встречаемся все время в жизни, которая нас окружает, поэтому оно такое, относительное прощание. Конечно, есть люди, которые исчезают. Вот они исчезают как-то, исчезают и исчезают. Но в целом жизнь не прекращается. Настолько захватывает нас в самой среде школы, что она продолжается.

Белоголовцев: Я помню свои эмоции от «Последнего звонка», то есть я помню, что я смотрел, будучи десятиклассником, на «Последний звонок», и меня здорово поднакрыло, то есть я подумал, блин, со мной это будет через год, их тут так колбасит, несколько человек откачиваются слезами, и через год это со мной будет, ужас, катастрофа. Что вы почувствовали?

Варвара: Я весь год готовилась, плакала, так что в конце нечем было плакать. Просто одиннадцатиклассники, бывает такое, что десятый и одиннадцатый класс совсем не общаются, бывает, что средне общаются, а бывает, что очень общаются. Мы не очень, но вот у меня были прямо друзья-друзья в одиннадцатом классе, я прямо смотрела на них, я их помню со второго класса, вот второклассники были, и я на них смотрела, очень взрослые. А сейчас они как бы одиннадцатый класс, вот сейчас выбежали на свой последний танец, вот последний танец выпускников. Я смотрю на них, какие они, с одной стороны, вот если на них смотреть со стороны, посторонним взглядом, вот они очень взрослые люди, вот они выпускаются уже, но вот я на них смотрю, это все еще те же второклассники, которые меня всего лишь на год старше, мои друзья, и очень грустно, что уже видишь действительно себя, танцующего последний свой танец выпускника.

Стефания: Мне кажется, просто поскольку мы готовили для них эти номинации, как Класскер, как традиция в школе, мы все равно внесли в это мероприятие частичку себя… И мы очень сблизились во время этого процесса.

Инайя: Может, ты объяснишь, что такое Класскер?

Стефания: Это как Оскар.

Варвара: Да, как Оскар.

Инайя: Не совсем.

Стефания: Да, как Оскар, только в рамках «Класс-центра», то есть мы придумываем какие-то номинации…

Инайя: Изначально есть статуэтка. Мы придумываем статуэтку, обычно она из проволоки. Она характеризует класс. Потом каждому придумываем номинацию, к ней подводку, она либо смешная, либо трогательная, что-то вроде этого. И так мы проходим по каждому ученику, и чаще всего это такая тайна, кто же это, кто этот человек, про кого это говорят. И каждому потом вручают эту статуэтку. И это огромная работа на протяжении десятого класса, у десятиклассников, потому что нужно собрать фотографии, нужно всё придумать, нужно всё организовать.

Белоголовцев: А вы прямо начали готовиться заранее? Если честно?

Инайя: Мы вначале собрали фотографии, что-то накинули, но обычно всё делается в последний месяц, в последнюю неделю. Вот мы сейчас делаем…

Белоголовцев: В последнюю неделю роскошь, я монтировал ролики для Класскера, когда был в десятом классе, утром.

Варвара: В последний месяц подключился весь класс, но были люди, которые с начала года про всех придумывали. Но это были как раз те люди, которые дружат с одиннадцатым классом, но нас очень прямо сблизило, во-первых, наш класс весь сплотила эта штука, потому что вот эти ночные репетиции…

Инайя: Мы репетировали до 11, до 12.

Варвара: Мы вместе все думали, вместе даже поехали в Дом отдыха для того чтобы это придумать.

Белоголовцев: Какой у вас организованный и любящий планировать класс. Вам везет.

Белоголовцев: Что вы чувствуете, когда приходится отказывать детям и родителям?

Казарновский: Грустная это история, потому что всегда отказывать очень тяжело, а тем более что я понимаю, почему они хотят быть здесь вне зависимости от своих возможностей, да. Но сделано так, что долгое время я сам разговаривал с ними после этого. Потом, когда я понял, что я не выдерживаю этого дела, во-первых, а во-вторых, это надо уметь вести, да, это делают психологи наши, которые являются, собственно говоря, организаторами набора в школу.

И это всегда очень сложно. И очень часто я не выдерживаю. Например, вдруг я получаю записку, написанную человеком, который явно первый раз в жизни пишет буквы. Я понимаю, что, наверно, ему как-то родители помогали. И он пишет мне этой рукой этими буквами, наоборот Е, так как-то: «Дайте мне шанс». Я сижу, думаю: «Елки-палки! Как это я могу?». «Пожалуйста, я прошу вас, дайте мне еще шанс». Конечно, я во второй раз пригласил его на прослушивание, конечно, я его взял. Он уже перешел в шестой класс. Он крови выпил столько с первого класса, как началось, потому что было видно, что ему не совсем это было нужно. Но так потихонечку машина срабатывает, за долгие годы она работает. Но это невероятно тяжело.

Во-первых, мы часто очень разрешаем приходить, еще раз смотреть. Мы тратим бесконечное количество времени на эти просмотры, бесконечные разговоры с родителями. И мы им долго, я лично сам объясняю, как устроено и зачем мы их смотрим. Я рассказываю: «Первое ― мы смотрим вас затем, чтобы понять, нужны мы вашим детям или нет». Чтобы жить так, как говорил ты, столько часов в неделю. Это первое. Но не только в этом дело. Важно, чтобы они оказались с первых шагов своей жизни в состоянии успеха, потому что в неуспехе людей навалом потом будет у них времени, а вот с первых шагов оказаться в успехе.

И тут есть разные показатели, да. Есть люди, связанные с тем, для которых такая технология, эта технология, связанная с личностью, которая готова работать в команде. Это не у всех получается, а так построены занятия многие, и это очень важно для этого. Или, например, скажем, музыка, да. Ведь вот есть люди, которые имеют слух и очень любят петь, а есть люди, у которых нет слуха, а они еще больше любят петь, понимаешь? Только их музыке учить не надо, потому что вот он пел всю жизнь «В лесу родилась елочка», известную уже, я к ней возвращаюсь, и никогда не думал, что первый интервал там ― это уменьшенная септа какая-то там, понимаешь. Человек пел, а ему это говорят сейчас, и он мучается, он страдает всю жизнь. То есть, в принципе, музыкой надо заниматься каждому, но не всем надо в классе, где это оценивается, где какие-то баллы ставят, где какие-то экзамены, которые нервируют, и так далее, и так далее.

Много этих вещей мы смотрим для того, чтобы они были успешными в этом деле. Хотя надо сказать, что лишь небольшой процент выпускников, это видно на сайте, идет в театральные или музыкальные и так далее, хотя многие связаны с коммуникативными профессиями, это так, идут в них. И, конечно, их диапазон, их широта ― это еще связано с той программой «Энциклопедия», которая начиналась практически при вас. И мы за нее получили «Лучшую школу России», а сейчас это практически то, что делают финны, то, что мы делаем уже 17 лет, про это выпущена куча книжек.

Это, по сути дела, то, про что идет речь, метапредметный способ обучения и так далее. К нему тоже надо быть готовым. Он, конечно, предполагает… Он, конечно, предполагает и такое образное мышление, и ощущение метафоры и всего. Хотя жизнь показывает, что вот эта машина когда работает, почти вне зависимости от учителей она дорабатывает до конца, а потом висят на стене в окнах красивые дети. И в этом году кто-то еще раз сказал: «Слушай, а у тебя опять они все красивые, снова получились красивые». Я вот думаю, родители когда-нибудь меня спросят: «А что будет с моим отроком, когда он закончит школу?». Я говорю: «Красивым будет». Скажу им.

Не бойся быть свободным. Оформи донейт.