«Князь» Константина Богомолова — главная премьера весны, а, возможно, даже целого сезона. Спектакль — опыт прочтения романа «Идиот» Федора Достоевского, очень мощное бескомпромиссное и честное интеллектуальное высказывание, вобравшее в себя все самые мрачные мотивы этого русского писателя, о которых многие из нас, возможно, позабыли, а, возможно, стерли из памяти намеренно.
«Князь», несмотря на достоевщину, все‑таки самый европейский из российских спектаклей. Это и есть настоящий новый европейский театр в чистом виде, к которому у нас многие стремятся, но получается пока только у Богомолова. В России привыкли к другому Богомолову — шоумену, к его едкой сатире и насмешкам в «Идеальном муже» или «Гаргантюа и Пантагрюэле». Это сказание про князя Тьмышкина ближе к другим его спектаклям, которые он ставит в старом свете. К тому же «Льду» по Сорокину из Варшавы. «Князь» — аскетичное концептуальное произведение, ителлектуальный пазл, который Богомолов собрал из всего Достоевского.
Спектакль — это вызов публике, вызов театру Ленком, критикам, читателям, который принимают только те, кто способен думать и вместе с автором разгадывать этот ребус. Это попытка разобраться во всех наших самых темных и потаенных культурных кодах, на которые мы так любим закрывать глаза. Вот потому главная жертва всего этого брутального мускулинного общества у Богомолова: прокуроров, депутатов, полицейских, — становится красивая девочка Настасья Филиповна, которая говорит как сусюкается, словно дитя невинное.
И здесь, конечно, ну никак нельзя избежать сравнения с еще одним нашим классиком Алексеем Балабановым. Богомолов здесь, как и в «Карамазовых» повторяет то, что другой режиссер на протяжении жизни делал в кино, особенно в «Грузе 200». «Города Солнца не будет», — говорил Балабанов. Города солнца нет и сейчас. И снова бутылка из‑под шампанского, и снова маньяки, с снова равнодушное общество, в данном случае — родители. «Князь» — своеобразный апогей слияния Богомолова с Достоевским и Балабановым. И здесь снова главная тема — смерть. Дети рождаются, чтобы умереть, они никогда не будут невинны, их развращают сами же взрослые. И все ведет к одному.
Потому и главный программный монолог Мышкина, который читает Збруев, про человека, которого ведут на смертную казнь, и звучит он особенно мощно и необратимо. И в этом весь Достоевский. Необратимость — как раз то чувство, которым веет от этого спектакля. Этот мир не исправить. Это спектакль про ту маленькую страну, где все наоборот, где за горами за лесами звери со злыми глазами, а жизнь любви не полна.
Фото: Ирина Бужор/Коммерсантъ
