«Дед сказал: „Я с детьми не воюю“. Его арестовали». Монологи участников «Возвращения имен»

Наталья

В этом году я впервые пришла на акцию читать имена. Раньше приходила положить цветы и просто постоять.

Многие мои родственники не хотят знать, что происходило в те времена. Хотя в нашей семье дедушка — Яков Самойловичев — сидел в тюрьме. В 1929-м году, во время начатого Сталиным «Великого перелома» (политики коллективизации сельских хозяйств. — прим. Дождя), деда послали в Саратовскую область забирать хлеб у крестьян. Ему было 28 лет.

В одном доме он увидел семью, в которой было много детей. Их хотели погрузить и увезти, не разрешая взять вещи. Дед сказал: «Я отказываюсь в этом участвовать. Я с детьми не воюю». Его арестовали и посадили в тюрьму. Там — в помещении бывшей конюшни, где заплесневелую воду нужно было пить из корыта для скота, — он провел три года.

Дедушку отпустили в 1933-м году. Голодомор в Поволжье. Он вернулся домой и увидел мертвых мать и младших сестренок. Было лето, трупы разлагались, их ели черви. Их запрещали хоронить, потому что дед считался врагом народа. Но он все равно это сделал. А потом ушел из деревни и больше туда не возвращался.

После этих историй я не могу слышать, как люди говорят, что не хотят из-за этого переживать. Или: «Я хочу думать, что все будет хорошо. Лишь бы не было войны». Нужно возвращать память об этих событиях.

Валентин Казимирович Холмский, 45 лет, помощник начальника штаба противовоздушной обороны на заводе «Самоточка». Расстрелян 7 апреля 1938 года

Дмитрий

Мой отец Иван Катаев был довольно известным писателем по тем временам. Работал первым ответственным секретарем «Литературной газеты», фактически создавал ее. Уже по этим параметрам он не мог выжить в то время. Его расстреляли. Мама Мария Терентьева получила статью как член семьи изменника родины. Она восемь лет провела в лагерях в Мордовии. Я был с ней там до двух лет, потом меня забрала бабушка.

Еще раньше, в 1938 году, я провел с мамой несколько месяцев в Бутырской тюрьме. Первый раз за нами пришли, когда мне было две недели. Но был приказ Берии — не брать с маленькими детьми. Вот и взяли позже с большим, когда мне исполнилось полгода.

В Часовой башне тюрьмы мама написала «Тюремную колыбельную». Я хочу прочесть ее сегодня у Соловецкого камня:

Утром рано, на рассвете,

Корпусной придет,

На проверку встанут дети,

Солнышко блеснет.

Проберется лучик тонкий

За высокий щит.

К заключенному ребенку

Лучик добежит.

Но светлее все ж не станет

Мрачное жилье,

Кто вернет тебе румянец,

Солнышко мое!

За решеткой, за замками

Дни словно года…

Плачут дети, даже мамы

Плачут иногда.

Но выхаживают смену,

Закалив сердца.

Мальчик мой, не верь в измену

Своего отца!

Как он вынес суд неправый,

Клевету, разбой?

В море горы и отравы

Встретятся ль с тобой?

Тише, тише, дремлют дети,

Солнца луч угас.

День весенний, свежий ветер

Прошумят без нас.

Вы знаете, я пришел сюда даже не из-за лично моей истории. Этот террор настолько изуродовал страну — и экономику, и мораль, — что мы до сих пор ощущаем его отголоски.

Зелик Басин, 24 года, заключенный. Расстрелян 7 июня 1937 года

Любовь

Как я еще могу выразить свое неприятие против репрессий? Просто прийти сюда. В прошлом году простояла четыре с половиной часа, но так и не успела прочитать имя. Надеюсь, смогу сегодня.

После запрета мэрии проводить акцию на Лубянке я написала письмо в правительство Москвы. В нем выразила свое отношение к этому решению — я считаю его неприемлемым. Акция должна проходить у Соловецкого камня. Они не должны касаться истории и разрушать десятилетнюю традицию.

Я думаю, что «Возвращение имен» только набирает обороты. Каждый год мы видим, как сюда приходят множество людей разного возраста. Мне кажется, это потому, что репрессии коснулись практически всех. У моей тети, Ольги Широковой, был репрессирован отец. У близкой подруги — дед. Об этом не нужно молчать. Нужно говорить и выражать свое неприятие.

Иван Васильевич Кулагин, 56 лет, чернорабочий завода «Силикат», бывший диакон Благовещенской церкви. Расстрелян 10 декабря 1937 года

Зара

Я защищаю права ЛГБТ. Прихожу сюда каждый год. Это всего лишь возможность обозначить совесть. Никакого прикладного значения в акции нет. Мы делаем это просто для того, чтобы оставаться людьми.

Моя семейная история закончилась достаточно хорошо. Дедушка просидел несколько лет и благополучно освободился. Он, как и все члены моей семьи, учился в Европе. Но если при царской России это было нормально, то в советское время учеба в Германии равняется штампу иностранного шпиона.

Я понимаю, что история моей семьи — скорее исключение. Моему деду просто повезло, но это мало что значит — есть множество других чудовищных случаев и я все равно остаюсь частью страны и ее истории.

Мы приходим сюда для чистоты собственной совести. Возможно, чтобы, умирая, сказать себе: я хоть что-то делал правильно.

Хорст Бергер, 26 лет, слесарь в авторемонтной мастерской при советской воинской части в Германии. Расстрелян 6 августа 1951 года

Дмитрий

В прошлом году на этой акции я услышал имена репрессированных адвокатов и понял, что практически ничего о них не знаю. А только в Москве были расстреляны 200 человек. Я решил создать сайт, на котором будет собрана информация о них. Сейчас работаю над этим проектом.

Дело даже не в том, что это не должно повториться, — такие дежурные слова говорят все. Мне просто кажется, что все было сделано для того, чтобы эти люди погибли и были забыты. Может быть, не специально, а просто чтобы о них никто не вспоминал. Я это связываю в том числе с засекречиванием архивов.

Я работаю с архивами и нахожу, например, историю некоего бухгалтера. Понятно, что о нем, кроме возможных родственников, никто не помнит. А такие акции дают звучание именам.

Люди нашего поколения должны говорить об этом все время и в разных видах. Мой проект — попытка сделать так, чтобы эта история не была забыта.

Эдуард Карлович Гаусман, 53 года, бухгалтер завода №41. Расстрелян 10 июля 1938 года

Ирина

Я преподаю историю искусств — казалось бы, красота и гармония. Но когда рассказываю о советском периоде, нельзя не вспоминать, как зачищалась судьба художников — привилегированных оставляли, а других гнобили. Я говорю со студентами и вижу, что многие совсем не понимают, что происходило. Какие-то картины видели, запомнили, но при этом не знают судеб людей. Например, о том, что Павел Филонов (советский художник, один из главных представителей русского авангарда. — прим. Дождя) умер от голода. Для них это откровение — такая судьба человека.

Дедушка моей мамы был священником. Его забрали в 1930-х годах. Дети остались сиротами. Никто не знает, чем закончилась его судьба. Скорее всего, расстреляли.

Сегодня есть очень много ситуаций, которые по-настоящему возмущают. Судьба Олега Сенцова или молодых девочек, которых арестовывают по сфабрикованному делу (речь идет о фигурантах дела «Нового величия» и «Сети». — прим. Дождя). Еще несколько лет назад я не могла себе этого представить. Одновременно с этим очень радует, что все больше людей приходят на эту акцию. Без памяти не бывает народа.

Петр Николаевич Першин, 25 лет, студент дирижаблестроительного комбината. Расстрелян 28 мая 1938 года

Сергей

До недавнего времени я работал в большой рекламной компании, еще раньше — в конструкторском бюро. Хожу на «Возвращение имен» с 2011 года.

Мой дед пострадал при репрессиях. Он был зажиточным крестьянином по тем временам — имел скот, землю. Но во времена коллективизации все забрали. Недовольные крестьяне решили вернуть зерно, которое власти посчитали излишком. Из-за этого осудили 70 человек. Дед попал в тюрьму, но с довольно мягкими тогда условиями — он получил пять лет, да и содержание не было строгим. Он сбежал, надеялся на прощение, но его нашли и посадили снова.

Дед находился в Дмитровском исправительно-трудовом лагере, заключенные которого строили канал «Москва — Волга». Работал почтальоном. В 1937 году к нему ездила бабушка. Они переписывались, а потом связь оборвалась, он исчез. С тех пор ничего о нем не было известно. Я пытаюсь узнать сейчас что-нибудь — может быть, получится через «Мемориал».

Я очень надеюсь, что личные истории — это не основная причина приходить сюда для большинства участников акции. Тогда все было устроено неправильно. И сегодняшние мнимое благополучие и относительная свобода могут исчезнуть в один момент. Мы-то это понимаем.

Иван Дмитриевич Стерлигов, 24 года, библиотекарь в Рязанской центральной библиотеке. Расстрелян 21 июня 1937 года