Клакер /// рассказ

Марии

Выйдя из театра, я даже не вспомнил про машину. Я просто пошел. Прямо.
В голове разбивались тысячи глиняных горшков. По крышам аплодировал дождь. От холода и волнения дрожали руки. Стучали зубы. На одном из перекрестков я увидел перевернувшийся грузовик. Из кузова на асфальт вывалились и разбились несколько ульев. Над асфальтом кружился рой обезумевших пчел. Около двадцати минут я разглядывал живое облако, затем меня отвлек телефон:
«Старичок, ну ты где? Ну мы же все тебя ждем!»

Это был министр финансов. В последнее время я считал его своим другом. В то мгновенье мне даже показалось, что он хочет помочь.
Я любил бывать у него дома. Его гости всегда были светлыми, радостными, такими юными. Они вечно веселились, спорили, перебивали друг друга. Они бросались хлебными шариками и делали конфетти из салфеток. Они пили из чужих бокалов и подсыпали друг другу сахар. Черт, я даже не помню, как приехал к нему. Кажется, я сумел описать улицу, на которой пчелы опрокинули грузовик, и он прислал за мной черный, как вчерашний вечер, служебный автомобиль.

В гостиной собралось человек сорок. Настоящий симфонический оркестр. Кто-то постоянно подсаживался, кто-то вставал. Они всё знакомились, пожимали друг другу руки:
– Очень приятно!
– И мне!
– Я ведь встречал вас Лондоне, верно?
– Нет! Это было в Дохе!

Их представляли, они приставлялись – шутила Пи-Пи. Было много дыма и беспошлинных улыбок. Кто-то все время жонглировал словами. Актеры, режиссеры, журналисты. Наличествовали политики и их любовники. Малыш пошутил, что не хватает только карликов. «Паспарту, сколько у нас ключей?» – и все показывали, что пять. Молодые, успешные, красивые. Ребята, которые искренне полагали, что ухватили судьбу за хвост. Они кричали: «Еще!», и поднимали пустые бутылки. Они провозглашали шутливые манифесты; время от времени со мной пыталась заговорить фатально глупая певичка:
– Слишком много дуализма в биполярности, ты не находишь?

На моем смокинге были капли дождя. Мне казалось, что в них запечатлен вечерний город. Я был уверен, что от меня по-прежнему несет холодной осенью, и я, как всегда, бесподобен. Я пытался убедить себя, что ничего не случилось, что мне совершенно нечего бояться, что ничего не изменится и что эта, даже эта ночь обязательно станет моей. Уже эти утром, как обычно, я буду возвращаться домой и вслед за мной, с ботильонами в руках, босиком по холодному асфальту, в вечернем, мать его, платье, будет плестись какая-нибудь пьяная актриска. Я полагал, что вся эта ситуация в театре как-нибудь разрешится, что все пройдет, забудется, выветрится. Я считал, что обязательно найду выход, что справлюсь, выиграю, отстою и, если будет необходимо, – даже извинюсь. 

Мысли о случившемся настолько поглотили меня, что я не сразу заметил, что вот уже несколько минут собравшиеся за столом гости обсуждают меня:

– Или где-нибудь еще… в театре, или посольстве Итальянской республики, или в доме литераторов…
– Или в ресторане при музее современного искусства, в таком месте, где положено быть веселому шуму и большому количество людей, которых принято называть богемой…
– Или творческой элитой!
– Или творческой элитой.
– Или в таком месте, которым вполне могло бы стать патио виллы известного мецената!
– Да, в таком месте, где всегда был бы рояль и сцена, где непременно была арфа, и не без арфистки!
– Да-да! В таком месте, где между гостями, среди которых известные исполнители и дирижеры, послы и министры иностранных дел, скользят выдрессированные официанты.
– Официанты, которые безупречно знают не только свое дело, но и несколько языков!
– Да-да! Официанты, которые посещая лингвистические курсы при ресторанах, получают  желтые карточки за ошибки в произношении, неправильно поставленные ударения и превосходные степени!
– Да, в таком месте, где гул смешивается с запахом лилий и кружится голова… 
– Или в таком месте, где речь становится музыкой, а взгляд поэзией!
– Или в месте, где жены банкиров стараются быть не такими эффектными, какими они являются на самом деле, где свою красоту пытаются приглушить безразмерными, бесформенными нарядами…
– Да-да, в таком месте, где нередко на голое тело надевают шелковые мужские сорочки!
– И не пользуются макияжем!
– Ни в коем случае! В таком месте, где выглядеть немного уставшей нисколько не зазорно, но, напротив, считается высшей привилегией женщины!
– Или в таком месте, где каждый знает друг друга, и никто никого не знает!
– Да-да! Именно в таких местах он проводил послепремьерные вечера!
– Всегда один, абсолютно молодой и строгий!
– Казалось, он всегда был с нами! Я помню, как мы пытались выстроить его биографию, собрать воедино тысячи догадок и сплетен, но всякий раз переменных оказывалось так много, что они не укладывались в наших головах.
– Мы слишком много знали о нем!
– Верно! Потому что мы совсем нечего не знали!
– Да-да! Мы могли вспомнить тысячи постановок, концертов, предпремьерных показов, но никто из нас не смог бы вспомнить ни единого слова, которое он произнес! Кто из нас хоть раз слышал твой голос, красавчик? Кто мог описать твой запах?
– Мы могли вспомнить тысячи высоко посаженных платков, которые украшали карманы твоих идеально скроенных пиджаков, но никто из нас, конечно, не смог бы написать историю твоей роскоши.
– Мы знали, что ты чрезвычайно влиятелен, фатально богат…
– Мы знали, что с тобой советуются дипломаты и даже сам премьер-министр…
– Но кто из нас мог представить, как ты сколотил свое состояние?
– Даже наш дорогой министр финансов ничего не знал о твоих доходах, ведь так, любимый?
– Начнем с того, что в ту пору я еще не был министром финансов. Но, признаюсь, даже заняв свое кресло, я не сразу смог подобраться к нашему красавчику.
– Потому что он был тебе не по зубам!
– Потому что он был мне не по зубам… Во всяком случае мне так казалось. Кто же мог знать, что единственной настоящей удачей нашей ласточки был провал на вступительных экзаменах в театральную академию?!
– С этого ведь все и началось?
– Я слышала, что да!
– И я!
– И я!
– Александр, это правда?

Я молчал. Я не понимал, что происходит. Казалось, я все еще слышу аплодисменты, там, в партере, за моей спиной. И эти аплодисменты заглушали всё, что теперь происходило за столом.

– Вы только взгляните на нашего Пьеро! Кажется ему неприятен наш разговор! Выключите музыку! Немедленно! Я хочу, чтобы всё в моем доме превратилось в слух!

Я встал.

– Сядь красавчик! Садись, я тебе говорю! Нечего тут строить из себя павлина! Я понимаю, что для тебя «казаться» всегда означало немногим больше, чем «быть», но сегодня это время закончилось! Тебе неприятно? Но это ведь довольно занимательная история, не так ли? Ты молчишь?! Ну ничего! Я расскажу за тебя! Итак, наш дорогой павлин не смог поступить в театральную академию. Провалив вступительные экзамены, он решил вернуться в родной город, но набиравший курс мастер сказал что-то вроде: «Поработай на меня, и я помогу тебе стать актером!»
– Или: «Тебе нужно время, чтобы набраться мастерства!»
– Или: «Эй, парень, погоди, я хочу кое-что объяснить тебе…»
– И предложить!
– И он действительно предложил!
– Да, он предложил нашей душке поработать в театре, который, кроме всего прочего, возглавлял. И нашего дорого друга взяли клакером! Тише-тише, друзья! Я понимаю, что сейчас многие из вас испытывают сильнейшее потрясение, но позвольте я продолжу! Итак, каждый вечер наш красавчик посещал театральные постановки и всякий раз, когда занавес бил в пол, вскакивал со своего места и орал «Браво!». Ты ведь и сегодня поаплодируешь нам, правда, красавчик?! Я заплачу! Молчишь? И очень зря! Ты ведь проделал такой путь! Столько лет! Такая тонкая работа: появляться на разного рода мероприятиях и всегда молчать. Просто мелькать и запоминаться. Красавчик, так что же в тот день сказал тебе директор театра? А? «Сумеешь убедить зрителей, находясь в партере, сумеешь сделать это и на сцене?» Такими были его слова? Впрочем, какой теперь смысл?! К чему гадать? Честно говоря, я надеялся, что ты сам нам обо всем расскажешь! Не молчать же о таком восхождении, правда, пупсик?! Нет?! Неужели ты не хочешь поведать нам о том, как уже в первый сезон, благодаря тебе, дела театра пошли в гору? Неужели ты не хочешь рассказать, как каждый спектакль заканчивался овациями Так можно выразиться? Это ведь ты делал! Ты! Да вы только взгляните на его ладони, друзья!

Мой друг смеялся надо мной, и я не мог найти себе места. Я не мог поверить собственным ушам. Собрав вокруг себя всех этих людей, с бокалом в руках, с этой свой вечной улыбкой гребанного чеширского кота, он уничтожал меня. Он всё ёрничал и каждую минуту, каждую, мать её, минуту, гости, которые тотчас подхватили хорал, перебивали его:
– Один из актеров рассказывал мне, что не мог понять, в чем причина успеха. «Мы играли как обычно, – говорил он, – никого из нас вдохновение не посещало, но в ту осень публика натурально боготворила нас! Каждый спектакль заканчивался подлинным фурором! Я даже не могу вспомнить, по сколько раз нас вызывали на бис!» – говорил он.
– Слухи о лучшем в городе театре стремительно распространились по стране. Уже на следующий сезон директор театра смог переманить к себе ведущих актеров и режиссеров. Все билеты были распроданы на несколько месяцев вперёд, и никто из нас не мог понять причины, по которым заштатный театр вдруг стал драматургической Меккой города.
– Об этом знали лишь директор и ты, ведь так, красавчик?!
– Да! Только они! Сидя в своей ложе, директор театра всякий раз восхищался не актерами, чьи возможности прекрасно представлял, но восхищался одним-единственным клакером. Он понимал, что многим обязан именно тебе, красавчик! Директор ведь подписал с тобой новое соглашение, ведь так? Я ничего не путаю? Ну что же ты всё молчишь? В последние годы ты приучил нас к красочным рассказам, мы привыкли слушать тебя, твой пересказ того или иного спектакля как правило становился гораздо интереснее самой постановки! А сегодня ты словно воды в рот набрал! Что с тобой, дорогой? Ты смущен? Тебе неприятно? Ты боишься? Но ведь тебе впору хвастаться! Ты должен быть горд собой! Такое восхождение и такой финал! Так легко деньги доставались разве что футболистам! Я ведь не ошибаюсь? Ты ведь действительно получил самый высокий за всю историю театра гонорар? 
– Я не понимаю, к чему весь этот разговор?
– Как это к чему, красавчик? Мы ведь, в конце концов, должны знать, что за человек так часто и щедро угощал нас! Не знаю, как будет впредь, но… Кто мы по сравнению с тобой? Как нам вести себя? Нет, ну правда, красавчик, где мы и где ты? Между нами ведь социальная пропасть! Кто у нас здесь? Сплошь бесталанные папенькины сынки! Чем зарабатывает на жизнь, скажем, Пи-Пи? Ртом и задницей! И Малыш туда же! Ты один из немногих в нашей компании сколотил состояние собственным талантом! Друзья, помните как он появился в обществе? Сколько мы выдвигали версий? О боже мой! Сейчас даже вспомнить смешно! Сколько было предположений, догадок! Да мы только и делали, что судачили о тебе, красавчик! Кто этот элегантный малый? На чем он заработал свой первый миллион?
– И в самом, Александр, на чем?
– Молчит! Но я расскажу вам, друзья! Все очень просто! Директор вовремя понял, что не стоит ограничиваться собственным театром. Старик решил, что сможет предлагать парня и другими заведениям. Вы ведь так называли театры? Для этого они и придумали образ совершенно недоступного, эталонного, если так можно выразиться, интеллектуала. Директор понял, что критикам больше никто не верит, реклама не всегда работает. Он искал новые художественные средства и нашел их, хотя, как все мы понимаем, в феномене клаки не было ничего нового. Идея заключалась в следующем: наши ребята решили сделать из обычного клакера событие, звезду! Директор снял нашему мальчику дорогой особняк, арендовал несколько раритетных автомобилей, приобрел сотни костюмов и тысячи пар обуви. И все только для того, чтобы в обществе заговорили об элегантном молодом человеке, который посещает все без исключения стоящие художественные мероприятия. Директор хотел, чтобы нашего красавчика стали обсуждать – и пупсик не оплошал. Чего уж теперь скрывать – все здесь присутствующие восхищались твоей игрой! Кто из нас не переплачивал за билеты с одной лишь мыслью увидеть тебя в ложе? Кто из нас не следил за тобой? Всегда стройный, элегантный, одинокий. Ты ни с кем из нас не разговаривал. Никто из нас не знал, как подступиться к тебе, о, очаровательный юноша! О твоем богатстве много спорили: одни говорили, что тебе принадлежат все моря и земли, другие настаивали, что молодому человеку по наследству перешло небо над континентом. Но разве это теперь важно?! Важно то, что мы поверили в твое богатство! И это был прекрасный ход! Чертовски богатый, и столь же элегантный, воспитанный, утонченный. Все мы мечтали с тобой дружить. Всем нам так хотелось заговорить с тобой! Никто из нас не сомневался, что ты окажешься душкой. Мы наслаждались, мы страдали  тобой. Мужчины и женщины, мы так хотели быть рядом с тобой, красавчик! Многие из нас вносили поправки в расписание, перекраивали графики с одной лишь надеждой увидеть тебя. Ты стал эталоном для нас.
– Я слышала, что в Сан-Себастьяне, в день открытия фестиваля, уже во время титров, в зале дали свет, чтобы видеть твою реакцию, это правда?
– А я слышала, что это было в Каннах!
– Нет, это было в Венеции! Я сидел всего в двух рядах от него и своими глазами видел, что никто в зале не аплодировал, пока не начал он.
– Видишь красавчик, сколько о тебе ходит слухов! Быть может хотя бы нам, своим самым близким друзьям ты расскажешь, как тебе все это удалось? Быть может, ты расскажешь нам, как получал удовольствие от аплодисментов, которые разносились по знаменитым залам мира? Ты ведь был одним-единственным человеком, который понимал, что эти аплодисменты принадлежат тебе, и только тебе!

Они продолжали перебрасываться сплетнями и, глядя на пчелу, которая залетела в мой бокал, я пытался вспомнить, как все началось. Кто был тот человек, которого они теперь высмеивали? Что было? Что с ним было? Когда я простился с тем самым студентом, о котором теперь рассказывал министр? Я смотрел, как пчела тонет в шампанском, и пытался вспомнить, действительно ли были вступительные экзамены и был ли провал.
И я понимал, что правда, да, был. И был разговор с мастером набиравшим курс, и это правда. И была договорённость. И было несколько занятий, и были другие клакеры, которые обучали меня своему ремеслу. И были первые спектакли, когда мне было стыдно, но я кричал, и было много проходных, бездарных  постановок, когда даже клакеры отказывались аплодировать, и я оставался единственным безумцем в зале, который не восхищался, но учился управлять толпой. И было много попыток, и усмешек, и подозрений, что я сумасшедший.
И был вечер, тот первый вечер, когда мне удалось, когда эффект социального доказательства сработал и зал встал вслед за мной. И в тот вечер я понял, что многое смогу. И я продолжил, продолжил работать клакером, и правда заключалась в том, что я действительно добился всего своими руками – в самом пошлом из возможных смыслов. Отныне мое мнение становилось вердиктом, а взгляд  – приговором. Да, я продавал эмоции. Все эти годы, до сегодняшней ночи. Все верно, все так.

– Итак, каждое утро наш красавчик получал десятки букетов и конвертов с приглашениями. К приглашением прилагались чеки, и с каждым вечером себестоимость твоих аплодисментов росла, ведь так, красавчик? В конце концов, случилось то, что должно было случиться. Наш дорогой актер понял, что импресарио ему больше не нужен. С директором театра было покончено – отныне красавчик работал один. Ты сам выбирал на какие концерты ходить, а на какие нет. Ты наслаждался свободой, а мы гадали: почему же красавчик покинул свой особняк и распродал автомобили? Ты путешествовал из города в город, а мы нанимали детективов, чтобы всегда знать, на какой премьере ты окажешься сегодня вечером. Фантастическая жизнь, не правда ли, дорогуша? Никаких слов, никаких интервью. Все, что от тебя требовали – аплодисменты в конце спектакля! И более того, порой ведь тебе платили за то, что ты срывал премьеры. Тебе платили только за то, что ты уходил после первого акта, ведь так, дорогуша? Это ведь тоже входило в твои обязанности? Насколько я понимаю, это стоило даже дороже?! Но сейчас не об этом речь, ты прав. Я только хочу, чтобы все гости за этим столом понимали, что к сегодняшнему вечеру ты пришел одним из самых влиятельных людей в мире в искусства. Кинонаграды давали, во многом оглядываясь на твое поведение во время фильмов, музыкальные призы вручали, вспоминая движения уголков твоих губ. Сегодня вечером ты отправился в театр абсолютным властителем дум, не так ли, красавчик?

В той или иной степени, все о чем говорил мой друг, было правдой. Я действительно разорвал контракт с директором театра, я действительно стал работать один. Я получал гонорары только за то, что приходил на концерт или мессу. Все так. Кстати, именно католическая церковь, а не директор театра, как заявлял министр, выписала мне самый большой чек – мы заключили долгосрочное соглашение.
Мой друг рассказывал гостям правду и все же, он не учитывал одно, чрезвычайно важное обстоятельство. С известного времени я стал посещать только те мероприятия, которые считал по-настоящему существенными. Я стал исправляться, вникать в вопрос. Я понимал, что за мной следят, что фанатики от искусства и самые богатые в мире позеры, действительно нанимают детективов, чтобы знать, в какой театр я отправлюсь следующим вечером. Попасть на одну премьеру со мной означало оказаться в авангарде современного искусства. Я понимал это и потому, что, повторюсь, с известного времени старался быть честным, быть честным прежде всего перед самим собой. Я стал посещать только те мероприятия, которые могли удовлетворить мои растущие запросы. Только те выставки и концерты, за которые мне самому не было стыдно. Я стал тратить большие деньги на репетиторов. Семь дней в неделю я занимался с лучшими преподавателями континента: культурологи, философы, историки театра и изобразительного искусства. Критики и журналисты. Я угощал актеров и режиссеров с одной лишь целью – забраться в их головы и узнать как можно больше о кинематографе. Я спал с актрисами не потому, что их тела были лучше тел проституток, которые обходились мне гораздо дороже, но потому, что хотел знать, чем заняты их головы перед предстоящей премьерой. Я посещал лекции лучших университетов мира – и через несколько недель, опомнившись, эти идиоты высылали мне чеки за то, что я удостоил их своим визитом. Я забирал все деньги, которые получал, это правда, но несмотря на это, далеко не всегда аплодировал артистам, которые оплатили мой труд. Все ведущие импресарио Европы знали, что если постановка сырая – я встану и уйду. Мне платили исключительно за мой визит и, если повезет, если я буду удовлетворен и на меня снизойдет вдохновение – за мои аплодисменты. Вчера вечером, отправляясь в театр, я понимал, что не могу отказаться. Я понимал, что впервые за долгое время стал заложником обстоятельств, и что, скорее всего, против собственной воли, в конце спектакля встану со своего места и прокричу слово, которое за последние несколько лет прокричал всего один раз. В машине, по дороге в театр, я даже тренировался: «Браво! Браво! Браво!»

– Со временем наш красавчик стал предельно избирательным. Мы больше не замечали его на премьерах, которые можно было бы называть очевидными ошибками. Наш павлин действительно стал своего рода эталоном, но сегодня вечером жажда денег и власти, все-таки взяла свое. Когда поступило предложение от президента – ты не смог отказаться, ведь так, красавчик? Сколько он пообещал тебе? Миллион? Два?

Теперь министр финансов нес чушь. Президент не обещал мне денег. О деньгах вообще не шла речь. Мне было сделано гораздо более логичное предложение. Президент предложил мне стать министром культуры. Впервые за всю свою жизнь у меня появлялась возможность «быть», а не «казаться», и я согласился. Я не мог отказаться!

– Мы уж не знаем, какую сумму предложили нашему дорогому другу, но факт остается фактом - сегодня вечером наш могущественный павлин появился в ложе театра. Я думаю, еще никогда зрители с таким интересом не ожидали конца спектакля! Все мы прекрасно понимали, что главную партию получила исключительно бездарная балерина, все мы так же знали, что, кроме всего прочего, президент республики безумно влюблен в эту молодую лань и, само собой, гибкая красавица является его любовницей. Об этом знали и первые восемь рядов, которые, как и полагается в таких случаях, были забиты исключительно чиновниками высшего сословия и прочими верными прихлебателями. Конечно же, среди них был и ваш покорный слуга. Как и все, я пожимал руку первой леди и, как и все, ждал занавес, чтобы устремить свой взгляд на Александра. Все мы хотели знать, что же по этому поводу думает наш красавчик? Честно говоря, все мы, конечно, были немного ошарашены – как его вообще сюда пустили? Кто допустил этот просчет? Он ведь никогда не ошибается. Он наверное уйдет уже после увертюры и даже не станет дожидаться первого танца. Право же, друзья, признаюсь: еще никогда в жизни я ничего так не ждал, как конца сегодняшнего спектакля. Первый акт, второй. Наша красавица несколько раз появилась на сцене - и всякий раз ее появление было хуже предыдущего! Честно говоря, в один момент я подумал, что она вот-вот сломает себе ноги. Остается только надеяться, что главу государства она ублажает лучше, чем танцует. Одним словом, всех нас переполняли эмоции и, кажется, сам дирижёр подгонял оркестр. Всем, всем присутствовавшим в зале хотелось, чтобы поскорее дали занавес!
– Да не тяни!
– Рассказывай же уже!
– Итак, прозвучала последняя нота. И ноты не стало. И под куполом театра повисла абсолютная, безусловная  тишина. Все, как и ожидалось, устремили свой взгляд на нашего красавчика! Все смотрели на него! Зрители, осветители, министры, дирижёр, музыканты. Все! Только президент смотрел прямо перед собой, но его то можно было понять, у на руках была договоренность. Итак, все смотрели на нашего павлина, но он не двигался. Никаких жестов. Прошло десять, двадцать секунд, но он так и не пошевелился. Представляете? Он сидел неподвижно, точь-в-точь как сейчас. Сидел и смотрел перед собой. Уже впору было кричать «Браво», более того, уже прямо было пора, уже прямо необходимо было кричать «Браво», потому что пауза превышала все дозволенные пределы, потому, что все понимали - в зале президент, и его любовница и так далее,  и все понимали, что зал ждет отмашки, любого, самого простого знака, но наш красавчик по-прежнему не двигался…
– Ну?
– И?!
– И он встает и уходит! Вы понимаете?! Это случилось всего три часа назад! Он встал и ушел! Не побоявшись ничего. Клянусь вам! Я видел это своими глазами! Кажется, он только посмотрел на президента – и вышел.
– А зал?
– Да, а что зрители?
– О! Зрители, конечно, сориентировались! Тут же вскочил министр обороны, представляете этот медведь запрыгнул на свое кресло и стал орать «Ура! Ура!», и его тут же поддержал министр внутренних дел, и вообще весь зал, и партер, и бельэтаж, и ваш покорный слуга, конечно! Это было какое-то неистовство! Я думаю ее, вызывали на бис раз двадцать – и чем больше, чем сильнее и громче аплодировали зрители, тем сильнее, понятное дело, злился президент. Он свирепел, ведь всем было понятно, что публика издевается над ними! Все эти пол-часа зрители аплодировали не ей, но ему, этому красавчику, этому засранцу, который сейчас сидит за нашим столом.
– Браво!
– Брависсимо!
– Полностью с вами согласен! Браво, красавчик! Друзья, я предлагаю поднять бокалы за человека, который сегодня вечером, возможно потеряв все и погубив собственную карьеру – возможно жизнь – не пошел против собственной совести! Браво!

Я смотрел на мертвую пчелу, а эти люди продолжали аплодировать мне. Министр финансов подал знак – все встали. Человек сорок. К столу подтянулись даже те, кто трахался и нюхал кокаин по комнатам. Они аплодировали мне – а я думал, как лучше поступить, уйти или остаться? Уйти или остаться? Уйти или остаться?

Сейчас девять часов утра. В это время дворецкий, как правило, приносит цветы и конверты. Конвертов пока нет. Нет цветов. Кажется, про меня забыли. Я ем мед.