О каминг-ауте Антона Красовского

Будет много слов.
Когда-то в доперестроечной России мне было неловко сказать, что я не еврейка, когда меня называли жидовкой. Я не могла позволить себе этого сказать при том отношении к евреям. Поражалась аргументу «я не антисемит, у меня много друзей-евреев», как будто речь шла о какой-то иной породе человеков, которых ты, такой дико смелый, позволяешь взять себе в друзья. Сейчас я испытываю то же самое, когда речь заходит о геях в России. Беспомощность и жгучий стыд перед ними. Три с половиной часа лета до Парижа, в другой мир, где вот уже неделю парламент обсуждает, какие изменения должны быть внесены в законодательство, чтобы полностью уравнять людей в правах вне зависимости от их сексуальной ориентации. Двадцатые годы ХХI века. Парень в России впервые в публичном интервью рассказывает, что он — гей — испытывает: в семье, в обществе, на работе. Знаете, когда это было в последний раз в России? И то анонимно. Когда первый съезд геев собрался в начале 90-х в двух шагах от Авроры в Питере. И «Московские новости» побоялись печатать истории этих ребят, которые закрывали лица при виде камеры. Да, Антон публичная фигура. Да, у него есть в том числе и политическая история, в которой что-то может нравиться, что-то нет. Да, он упоминает в интервью другие публичные фигуры, которые кому-то симпатичны, кому-то нет. Да, у него может быть поганый характер. Да, к интервью могут быть профессиональные претензии. Мне лично в данном случае плевать. Потому что главное не это. Главное — про то, о чем не принято говорить, а он сказал. И про этих мальчиков и девочек из глуши, которым легче повеситься, чем оставаться самими собой, то есть другими. Главное, что один сказал за всех, приняв на себя в том числе и наше поругание (сужу по комментам). Сколько людей поднялись над собственным субъективным отношением к персонажу, чтобы сказать, «мы с тобой, мы понимаем»? Просто поддержать, потому что ему страшно, уверена. И мне было бы страшно. Ну вот. Я с тобой, Антон.