«Тихий пикет»: как пассажиры метро реагируют на плакаты против домашнего насилия и притеснения ЛГБТ

— Как ты выбираешь тему для плаката?

— Чем дальше, тем меньше я понимаю. У меня есть некий обязательный список. Иногда привязываюсь к дате, если мне важно поговорить на эту тему. Например, 9 мая. Еще есть цель — пройтись плакатами по всем видам дискриминации. Один из пассажиров, увидев надпись «„А“ — акционизм», очень точно предположил, что я составляю социальную азбуку. Пусть будет так.

— А стихи?

— Стихи я выбираю спонтанно, из них получается своя онтология. Сегодняшнее стихотворение написал несколько недель назад поэт Андрей Родионов. И многие в комментариях начали писать — не про Дашу ли Серенко это? Среагировали на слова «девушка», «метро», «пикет». Но в этом стихотворении совершенно другая история. И я подумала, что это было бы очень эффектно — проехаться с этим плакатом. Тут важно, что я являюсь отчасти персонажем этого стихотворения. Я и девушка в метро, и я еду с тихим пикетом.

Час-пик. Дарья предлагает кататься по кольцу, но предупреждает, что в это время все едут с работы и вербального контакта может не получиться: слишком тесно. 

Сев на единственное свободное место в вагоне, она старательно начинает выводить на плакате статистику по домашнему насилию. Одно за другим появляются слова: «Насилие в той или иной форме наблюдается в каждой четвертой семье. В России все еще нет закона, который бы регулировал/пресекал это».

Сидящие рядом пассажиры с любопытством следят за ее движениями. Повисшие на поручнях муж с женой читают фразу на плакате, переглядываются, муж снисходительно улыбается и отводит взгляд. Жена не отрывает глаз.

На «Новослободской» в вагон заходят три студентки. 

— Девочки, я ниче не понимаю, че это такое? — спрашивает девушка в ободке с искусственными цветами. 

— Ты прочитай, тут про насилие над женщиной, — отвечает другая.

Девушка в ободке хмурится. Подруги быстро меняют тему — обсуждают кого-то из знакомых по лингвистическому институту. 

В какой-то момент Серенко вдевает нитку в иголку и начинает вышивать на бумаге «рамку». Во время шитья она постоянно вертит плакатом так, что читать неудобно. Любопытные пассажиры терпеливо следят за ее действиями. Пара человек пытаются украдкой фотографировать, один мужчина даже специально для этого встает. Люди поглядывают ​со всех сторон. Но многие не обращают внимания, уткнувшись в книги и телефоны. 

— Никогда не знаешь, как люди отреагируют, какая будет обстановка, — говорит девушка, когда мы переходим на менее загруженную в это время синюю ветку. — Когда я ехала с плакатом про ЛГБТ, это вызвало бурную реакцию, мне даже угрожали, а когда моя соратница Саша Алексеева — ни один человек ей ничего не сказал. 

— Какой случай запомнился больше других? 

— Самая тяжелая и массовая коммуникация случилась, когда ездила с плакатом о том, что в насилии всегда виноват насильник, а не женщина — вне зависимости от того, как она одета. Среагировал один мужчина, он воспринял мой плакат как призыв к разврату, начал кричать: «Уберите это! Уберите! Вы провоцируете девушек на то, чтобы быть изнасилованными! Не дай бог, кто увидит! Как вы смеете! У меня дочь!». Я начала объяснять, что я против насилия. Он сам воззвал к вагону: «Спросите любого из вагона, каждый скажет вам, что вы поступаете ужасно! Вы агитируете молодых девушек, из-за вас их будут насиловать!». И слово за слово включились человек восемь-девять, все кричали, перебивали друг друга, обсуждали.

Когда я рассказывала о своем личном опыте, у меня текли слезы, другие девушки мне сочувствовали и стали делиться. Мужчина, который начал этот разговор, расчувствовался и рассказал, что его жену убили за то, что она была в шубе и бриллиантах. В итоге мы говорили всем вагоном о насилии, о табуированной теме.

До этого никогда такого не было. Когда я написала об этом подробный пост на фейсбуке, некоторые люди в комментариях стали пытаться меня разоблачить, чтобы доказать, что я все это придумала. 

На синей ветке значительно меньше людей. Места рядом с Дашей долго остаются свободными. Слева от нее — модно одетый молодой человек кавказской внешности напряженно вчитывается в строки. Дочитав стихотворение до конца, он меняется в лице, тупит взгляд и закрывает лицо руками. 

Заметив сочувственные взгляды, Даша берет маркер и пишет внизу плаката: «Все читаем и отводим глаза». Следивший за ее рукой молодой человек тут же отворачивается. 

— То, что за час не было ни одной коммуникации, — это показательно. — считает Даша, — Видимо, от феминизма и гомосексуальности у всех печет, а когда ты просто едешь как факт, то людям непонятно, как реагировать и что говорить — это же табуированная тема. Многие годами не признают, что их бьет муж, считается, что это стыдно.

— Может быть, люди просто думают, что на плакате — твоя история?

— Конечно, они так думают. Но почему это не может быть личной историей? Кто-то, возможно, просекает, что это акция. Тут могут быть разные варианты, но каждый плакат — часть моей личной истории.

На синей ветке в сторону «Щелковской» случается первый «контакт». В течение пары минут девушку с плакатом с любопытством разглядывает женщина лет шестидесяти, сидящая напротив. Даша ловит взгляд, после чего женщина поднимается и наклоняется к ней: «Это вы подписи собираете? Я подписывала петицию, чтобы ввели закон о домашнем насилии». Даша расплывается в улыбке, благодарит женщину: «Можно, я пожму вашу руку?»

Почти сразу за первой коммуникацией (так активистки «тихого пикета» называют разговоры с пассажирами) случается вторая. Молодой человек лет тридцати в спортивной куртке спрашивает у меня, который час, и пытается завести разговор. От него разит чем-то средним между алкогольным коктейлем и энергетическим напитком.

— Любящий мужчина никогда не поднимет руку на женщину, — он указывает на плакат. — А тот, кто поднимает — это уже неуважение к себе. А это все, я считаю, слишком личное, вообще не в тему, я бы сказал. Я думаю, что вы за справедливость, за равноправие. Вы за матриархат, да? Ну, завуалированно.

Серенко с вызовом поднимает глаза.

— Ну, вы же понимаете, семья есть семья. Что бы мы делали без вас? Ничего, — Мужчина растягивает последнюю «о».

Девушка пытается спорить. 

— Это было всегда, — убежденно перебивает ее пассажир. — Это же не только мужья, это просто такие люди получаются.

— Просто это часто делается запретной темой. А нужно об этом разговаривать, это не нужно пресекать.

— Возможно, — соглашается собеседник.

— Это часто то, о чем стыдно говорить.

— Я, конечно, сейчас не в самом трезвом состоянии какие-то диалоги вести. Но я увидел, и мне стало интересно. Мне кажется, вы на кого-то обижены.

— Нет, я делаю это, потому что мне обидно за тех, с кем это случается.

— Вы неискренне говорите.

— У каждого свое мнение.

— Вы же православный человек? 

— Мне кажется, нет.

— Вот именно. А если бы были православной, то все бы говорили искренне.

— Это же не имеет отношения к религии.

— Еще какое имеет, самое прямое. Я могу даже сказать честно, это мои догадки — но вы совсем не верующий человек. Даже атеист, я бы сказал. И только попробуйте сказать, что нет.

— Я думаю, что я с вами соглашусь.

— А если бы вы верили в бога, то вы бы такого не делали. Задумайся. 

— Многие мужья, которые поднимают руку на своих жен — православные и верующие. Это не имеет отношение к религии.

— Вот вы сейчас выступаете против религии. Знаешь, я тебе скажу сейчас твою позицию: никаких рамок, не надо себя ни в чем ограничивать, никаких мнений и принципов в жизни не надо иметь — вот твоя позиция в жизни. Если поменяешь свою позицию, ты поймешь, что такое муж, а что такое жена.

— Мне кажется, в начале нашего разговора вы согласились со мной, что насилие — это плохо.

— Да, насилие — это плохо.

Спор затихает — в вагон заходит баянист. Играет тему из российского сериала «Не родись красивой», популярного лет десять назад. «Целый мир освещают твои глаза, если в сердце живёт любовь...»

— Такой чисто бродяга, — с улыбкой замечает попутчик, — Но я никого не осуждаю. Бог судья.

Саша Алексеева, студентка второго курса факультета культурологии Высшей школы экономики и первого курса института современного искусства «База» 

Фото: Алексей Абанин

Саша присоединилась к «тихому пикету» месяц назад. Это первая акция, в которой она принимает участие.— Я зашла к Даше на страницу, увидела посты про «тихий пикет» и подумала, что это тот тип акции, которым я со своим ссыкливым и нервозным характером могла заниматься, — рассказывает она. 

— Мне еще эта акция понравилась тем, что, скорее всего, меня за нее не посадят. Я очень хочу уехать отсюда, поступить в магистратуру и остаться на ПМЖ. Поэтому сидеть в России три года я не очень хочу.

Она не держит ватман на коленях, как другие участники, а крепит плакаты на рюкзак. 

— До «тихого пикета» никакой политической активностью не занималась и, читая всякие фейсбуки, была уверена, что, если выйду с какими-то высказываниями, меня сразу посадят, изобьют или еще что-то случится. Поэтому я отказалась от плаката на коленях наотрез. Я бы никогда с ним не вышла. А с рюкзаком я каждый день хожу, снять плакат с рюкзака — не вариант, его нужно отрезать, а это уже жест.

Сейчас к рюкзаку прикреплено обращение к родителям.

Фото: Софья Гройсман

— Плакат навеян «потрясающей» статьей в «Новой газете», от которой я вчера плевалась кислотой, ядом и хотела идти убивать, — объясняет девушка и тут же добавляет, что шутит. — У меня конкретно горит.

Я сама сидела на этих суицидальных пабликах, я руки себе резала, когда с мамой жила. Ответственно заявляю, что дело не в пабликах. В России нет системы поддержки детей. Если их не поддерживают родители, то им больше некуда пойти. Я звонила по телефону доверия: там просто никто не берет трубку — или занято, или вообще недоступен.

И обвинять в этом суицидальные паблики «ВКонтакте» — это смешно. После статьи в «Новой газете» родители начнут взламывать аккаунты своих детей, забирать у них доступ в интернет, а от этого будет только хуже. Поэтому мне показалось важным взять на себя какую-то ответственность. Надеюсь, люди отнесутся к статье скептически и не будут так яро винить во всем интернет.

В вагоне Саша садится, ставит рюкзак на колени так, чтобы окружающие могли прочесть надпись, и утыкается в планшет. Рюкзак с плакатом вызывает у пассажиров не больше интереса, чем если бы на коленях стояла переноска с котенком. «Коммуникация» протекает по стандартной схеме: пассажиры ненадолго задерживают взгляд на портфеле, после чего, не меняясь в лице, возвращаются к своим делам.

— Когда сидишь с айпадом, вообще нет никакой возможности, чтобы люди с тобой вступили в контакт. Но я замечала, что когда не в телефон пялишься, а по сторонам, люди боятся прочитать надпись на плакате и делают это украдкой. Разглядывать внешность людям куда привычнее, чем надпись на рюкзаке.

На кольцевой ветке пассажиры часто сменяют друг друга, редко кто задерживается дольше двух-трех станций. На остановке заходят две подруги лет тридцати пяти. Одна из них садится напротив Саши, другая встает. 

Стоящая спиной к пикетчице, разворачиваясь в пол-оборота, кивает на портфель. 

— Это в сети сейчас ходит, там целое расследование. В интернете идет тонкая психологическая обработка, и дети начинают вены себе резать, из окон выбрасываться.

Подруга качает головой.

У дверей — мужчина в льняной куртке сурово разглядывает девушку с рюкзаком. 

— Девушка, можно вас сфотографировать? — моложавая блондинка наводит на Сашу смартфон.

— Да, конечно. Вы нас можете найти по хэштегу «тихий пикет».

— Мы, слава богу, уже вышли из этого возраста — 19 лет сыну скоро будет.

— Да мне самой только 20.

— Но у нас в Балашихе в школе был мальчик. Там скандал с родителями, непонимание, учителя давили, и он вышел в окно.

— Зачастую даже родители не понимают, что происходит, — участливо кивает Саша.

— И мой ребенок все это видел, это было очень страшно.

— Что-то изменилось после этого? 

— Нет, все то же самое.

— У нас просто нет никакой системы. Школу эту должен психолог вести после суицида, все дети — в зоне риска. Получается, что, кроме родителей, у ребенка больше никого нет.

Объявили «Комсомольскую», блондинка, поблагодарив активистку, направилась к выходу. 

— Забавно, что люди, видя мой плакат, меня с ним не ассоциируют. Хотя он в первую очередь про меня. Вот эта женщина, которая ко мне подошла — она воспринимает меня как коммуникатора какого-то, который решил до людей донести послание. А о том, что это была для меня жизненная проблема, она не задумалась. Хотя если бы я ездила с плакатом про проституцию или с какими-то типично женскими проблемами, то они бы стали выстраивать ассоциативный ряд: может быть, ты проститутка или тебя муж бьет.

Фото: Алексей Абанин

На одной из станций в вагон, хихикая, заходят мама с дочкой лет тринадцати. 

— Ничего не вижу, — девочка указывает на рюкзак пальцем и щурится.

— Она говорит, что с детьми надо больше разговаривать, что дело не в том, что дети смотрят что-то в интернете. Что с детьми главное — общение, — пересказывает мама суть плаката. 

Девочка кивает.

— Ну, я только и делаю каждый день, что общаюсь с тобой, — женщина с нежностью приобнимает ребенка. — Тебе хватает общения?

— Ага, конечно. Щас спрыгну с дивана, наемся аскорбинок и порежу вены ножиком.

Мама улыбается и крепче прижимает ее к себе: «Держи ноги широко, чтобы не упасть». Девочка начинает дурачиться и расставляет ноги в балетках, изображая усилие, с которым она вдавливает ступни в пол.

— За время акции я стала думать о людях лучше: они не такие агрессивные и способны общаться, — признается Саша, когда мы выходим из метро. — Я свое мнение о людях строила, исходя из опыта перепалок в интернете. А как себя люди ведут в интернете? Чуть что — посылают, высказывают все, что думают, даже если абсолютно некомпетентны в этом вопросе. А в жизни двадцать раз подумаешь, прежде чем к человеку подойти с какой-то фразой.

— А какая твоя цель в «тихом пикете»? 

— Есть, во-первых, эгоистические цели: мне хочется снять с себя чувство вины за то, что все так плохо. Мне стыдно: я белая цис-женщина, с двумя высшими образованиями, привилегированная. То есть я не узбечка и меня не чморят за то, что я узбечка, я не сомневалась в своем гендере, плюс я встречаюсь с парнем долгое время, поэтому ко мне нет вопросов, ЛГБТ ли я. Мне кажется, вот эти все мои привилегии меня обязывают совершать высказывания в адрес тех, кто этих привилегий лишен, я не могу закрывать глаза. 

— А во-вторых?

— Я хочу акцентировать внимание людей на тех проблемах, о которых они раньше не задумывались.

Моя задача — чтобы не задавать себе вопросы было невозможно. Когда я делала плакат про гомосексуальность, я спрашивала на плакате: «Почему вы верите телевизору, а не врачам?» Мне кажется, это принципиальный вопрос. Человек читает его и спрашивает себя: «Почему Минздрав для меня не авторитет, а Киселев — авторитет?» Возможно, они идут дальше и ничего не меняется, но есть шанс.

 

Валерия Лебедева, студентка четвертого курса Литературного института имени Горького

Фото: Алексей Абанин

— Я почувствовала, что созрела для серьезных и постоянных действий. — объясняет Лера свое участие в «тихом пикете». — Я бы хотела, чтобы больше людей стали делать эту акцию или какую-то подобную, чтобы с большинством из них познакомиться и увидеть, что людей, которые могут мыслить свободно и нонконформистски, гораздо больше, чем я думаю.

Лера ездит с плакатами в метро с 28 апреля, в этот раз свою акцию она приурочила к Международному дню борьбы с гомофобией. — Я хочу, чтобы люди задумались и, возможно, впоследствии отказались от своих взглядов. Не думаю, что от одного плаката что-то изменится, но это маленький вклад.

Мы снова решаем кататься по кольцу: так есть шанс увидеть реакцию большего количества людей. Я готовлюсь тщательно все документировать — когда Дарья Серенко сделала плакат о гомосексуальности, ей угрожали и обзывали, а сидящие рядом отсаживались. 

Во время первого круга по кольцу Лера, не поднимая глаз, доделывает плакат — вырезает из цветной бумаги полоски в цветах радужного флага, выделяет слова: «17 мая», «гомосексуальность», «ЛГБТ».

Фото: Софья Гройсман

— Че такое ЛГБТ? — спрашивает свою спутницу мужчина в синем поло и черной кожаной куртке.

— Понятия не имею, — женщина бросает взгляд на плакат, после чего что-то шепчет мужчине на ухо. Тот иронично улыбается, осматривая Леру.

Пожилая блондинка с короткой стрижкой и презрительным выражением лица пристально вглядывается в окружающих. Поймав чей-то взгляд, тут же переводит свой на Леру, как будто пытаясь найти поддержку в своем осуждении. Пассажиры смотрят на плакат, на держащую его девушку — и снова на плакат. Некоторые переглядываются между собой, кто-то закатывает глаза, цыкает. Но почти все молча, никто не тыкает пальцем, не отсаживается, нет выраженной агрессии. 

— Позор какой-то, — крупный мужчина в синей рубашке наклоняется к незнакомой женщине и исподлобья смотрит на плакат.

— Говорят, что ******** такие же, как мы. И сегодня их день рождения по всему миру, — презрительно цедит стоящий слева от Леры мужчина лет пятидесяти, отвечая на немой вопрос собеседницы. — ЛГБТ — это голубые и лесбиянки.

— Ну, щас же модно быть за гомосексуалистов у нас, — вступается стоящая рядом старушка в белом вязаном платке, одетая во все черное, — Ой, теперь же можно и лизать! С кем же нам с тобой, а? — громко обращается она к сидящей рядом с Лерой бабушке. Та смущенно отворачивается.

— Так я же колес наелась, — объявляет безумным голосом та, что в платке. 

— Вам нравится плакатик? — интересуется она у высокого мужчины в синем спортивном костюме с вышитым триколором на плече. Он в ответ отворачивается.

— Сразу видно — мужчина! — смеется старушка.

Лера, не поднимая головы, продолжает обводить буквы на плакате.

— Сегодня до обидного мало коммуникации, — как будто оправдывается она, пока мы переходим с кольцевой на салатовую ветку. — Видимо, мало пространства, куча людей, они все усталые и хотят скорее домой. Но я вижу, что плакат вызывает интерес, у кого-то осуждение — люди, безусловно, объективируют меня, считают, что я лесбиянка, раз выступаю с такими заявлениями.

Фото: Алексей Абанин

В тематическом вагоне с изображениями дальневосточных животных Лера решает сменить тактику — теперь она с вызовом смотрит на окружающих и как бы призывает к этой самой коммуникации. Поймав на себе внимательные взгляды двух женщин, сидящих напротив, достает чистый листок и выводит на нем: «Я не лесбиянка, но я за ЛГБТ».

— С нами разговаривает как будто, — с улыбкой комментирует одна из подруг.

Справа от них — мать с ребенком. Дочка в недоумении кивает на плакат. Мать молчит. Ее лицо суровеет, она крепче прижимает к груди сумку. Дочь продолжает смотреть на странную девушку напротив.

— Мне это все нужно, чтобы быть самой свободнее, — объясняет Лера. — И для собственного понимания себя и других людей и границ между мной и другим человеком. Эта акция не такая уж легкая. Даже без каких-то коммуникаций. Способность смотреть открыто в глаза людям еще нужно заработать как-то внутри себя.