Долгосрочный тренд, который начался не сейчас и даже не в прошлом году — это тренд на изоляцию российской экономики от мировой. Какие у этого пути последствия, почему западные санкции против России могут затронуть и экспорт, а также чем объясняется рост числа образовательных кредитов, обсудили с экономистом и старшим научным сотрудником РАНХиГС Иваном Любимовым.
Политика правит экономикой, геополитика правит экономикой. Не очень хочется спекулировать на теме военных конфликтов, но мы, наверно, отчасти вынужденно, все-таки это делаем. Но есть такой долгосрочный тренд, который, конечно же, начался не сейчас, не вчера и даже не в прошлом году. Это тренд на изоляцию российской экономики от мировой. Я бы хотела поговорить об этом с экономистом Иваном Любимовым, старшим научным сотрудником РАНХиГС. Иван Львович, здравствуйте! Большое спасибо, что вы к нам присоединяетесь.
Добрый вечер, Маргарита! Благодарю за приглашение.
А я рада вас видеть, я так понимаю, впервые в эфире Дождя. Иван Львович, я так понимаю, что вы давно смотрите на этот изоляционистский тренд. О нем есть, естественно, однозначное мнение, о его долгосрочных негативных последствиях с точки зрения привлечения технологий, привлечения инвестиций. Есть же также и мнение, что есть некоторый позитивный аспект, заключающийся в том, что Россия становится в большей мере изолирована от негативных процессов, которые происходят в мировой экономике. Получается такая пресловутая тихая гавань, которая в меньшей степени подвержена всяческим колебаниям и прочим неблагоприятным процессам.
Насколько это оправданно ― смотреть на этот позитивный аспект? И что происходит с экономиками, если мы судим по другим странам, которые долго в изоляции, которые оказываются огорожены от мира?
На долгосрочный горизонт абсолютно неоправданно именно ввиду тех причин, которые вы назвали. Это усугубляющееся технологическое отставание этих стран, в общем, изоляции часто подвергались по разным причинам развивающиеся страны, которые являются чистыми реципиентами технологий, которые не обладают развитым конструкторским, научным сектором и зависят от того, насколько им удается заполучать от мировых технологических лидеров те или иные решения в производстве товаров или услуг. Это одна важная причина, из-за которой эта тихая гавань несет чудовищные издержки на длинном горизонте времени.
Другая причина состоит в том, что такого рода страны лишаются существенно своих экспортных возможностей. Для многих стран это очень важный канал увеличения благосостояния. Россия здесь, увы или к счастью, потому что это может быть сдерживающим фактором при принятии политических решений, не является исключением.
Таким образом, те санкции, которые могут быть активированы, пока они находятся на стадии обсуждения, на стадии рассмотрения возможности их оперативного принятия разного рода парламентами и далее исполнительной властью, могут ведь и развиваться дальше и распространиться не только на финансовые ограничения и на «Северный поток», который сейчас, в общем, может быть так или иначе тоже подвергнут каким-то санкциям, но и на российский экспорт в более широком смысле, и на российское участие в международных цепочках добавленной стоимости тоже в более широком смысле.
К слову, второе не обязательно делать централизованно, то есть руками правительств стран, которые будут эти санкции применять, потому что, в общем, иностранный бизнес будет считать российский бизнес все более и более токсичным и самостоятельно принимать решения о том, что партнеров нужно искать в других странах, среди компаний из других экономик.
Накопительно это, в общем, такой очень серьезный удар. Мы знаем с вами примеры и Албании, и Ирана, в общем, пока их вся политика изоляционизма продолжалась, из недавних, да, примеров, уходя в историю, мы можем перечислить и другие страны. Они просто топтались на месте, по большому счету, десятилетиями, накопительный эффект был для них внушительный, чудовищный.
Иван Львович, я хотела уточнить. Вы сказали, что потенциально эти санкции, даже сама плохая геополитическая обстановка может коснуться российского экспорта, что называется, в более широком смысле. Что вы имеете в виду? Здесь же есть такое популярное представление, возможно, во многом неверное, и я бы хотела попросить вас тоже его прокомментировать, мол, куда же они без нашей нефти, куда же они без нашего газа.
Я имел в виду под широким смысле не только нефть и газ. С газом, как я понимаю, быстрых решений, позволяющих его заменить, сейчас немного. С нефтью, в общем, совсем быстрых решений, наверно, тоже нет. Мне более всего неприятна… Впрочем, и на более длительной дистанции можно находить субституты и для российской нефти, и для российского газа, незаменимое на дистанции в пару десятилетий или несколько десятилетий вообще мало что есть, по крайней мере, частично, существенно заменима эта часть экспорта может быть.
Мне более всего неприятна атака, санкционная атака, понятно, что это реакция на этот конфликт, поэтому слово «атака» не подразумевает, что это первый шаг, а не ответный, просто…
Такая контратака.
Да. Контратака, да, благодарю вас. Контратака, неприятная относительно российского технологичного экспорта, который, в общем, эти несколько лет после 2014 года такими маленькими ростками пробовал пробиваться и поставлять что-то на рынки не только Казахстана, Беларуси и наших ближайших географических соседей, бывших советских республик, но и в другие страны.
Мы фактически откладываем, если не хороним, попытки диверсификации нашей экономики, попытки предложить миру такую более заметную экспортную корзину, кроме привычных нам металлов, нефти, газа и всего другого сырья. Мир не очень потеряет и не очень заметит, если эти ростки исчезнут с мировой экспортной карты, а для нас это будет таким существенным, на мой взгляд, уроном.
Я крайне сомневаюсь, что мы сможем компенсировать ограничения на такой экспорт, если они будут введены, распихав, образно выражаясь, этот экспорт по тем странам, куда мы больше всего его и направляем: Беларусь, Казахстан, другие среднеазиатские страны и так далее, в общем, ближайшие наши географические соседи.
Да, те немногие компании, которым удавалось все-таки выбиться в экспортеры, что не очень просто для российского бизнеса, тем более некрупного, это, конечно, тоже несет огромный удар.
Как раз вы уже сказали, что как-то сложно будет распихать по другим странам. А вообще есть ли сейчас у России и у российских экспортеров в широком смысле, да, не только если мы говорим про пресловутые нефть и газ, какие-то варианты других рынков, не связанных с тем, что называется, грубо говоря, Западом? Понятно, что у Китая и так своей продукции хватает. Куда еще может обратиться взор, помимо Казахстана, Беларуси и других стран постсоветского пространства, российского экспортера потенциально и может ли куда-то?
На этот вопрос сами российские экспортеры пробуют дать ответ в течение скоро уже десяти лет. У нас чуть меньше, чем этот срок, проводится политики реиндустриализации, достижения продуктового суверенитета, и таким бонусом к этой политике идет во всех программах стимулирование экспорта, дескать, это важная задача. Но, на мой взгляд, вывод из официальных документов состоит в том, что это не ключевая все-таки задача для наших властей, она периферийная.
Но ответа на этот вопрос, к сожалению, до сих пор толком нет. На географически крупных дистанциях российские производители проигрывают китайским экспортерам, которые хорошо пользуются эффектом масштаба, и конкурировать с ними стоимостью, а порой и качеством довольно сложно. В Египет российские производители пробуют отправлять свои товары, железнодорожную технику, в частности, в некоторые страны Персидского залива. Что-то довольно точечно удается отправлять в Латинскую Америку, но все это вместе взятое настолько, в общем, не масштабно, что компенсировать этим экспортом, всерьез на него надеяться чрезвычайно сложно.
Скорее всего, речь пойдет о потерях в экспорте, в технологичном экспорте, в его масштабах, если западные рынки для нас закроются. Если технологии, и оборудование, и блоки для наших товаров мы еще можем компенсировать, такие санкции, поставками из Китая, то боюсь, что экспортные рынки компенсировать будет намного сложнее, их потерю.
Да, конечно, звучит: «Российские поставщики пытаются пробиться на рынок Египта». Звучит это все довольно грустно. Я бы хотела еще к одной теме обратиться, которая тоже такая долгосрочная, про дальнее будущее, тем более что вы тоже занимались, как я понимаю, темой человеческого капитала, связи образования и экономического роста.
Вот на такой факт обратили внимание издание WePost и, собственно, институт образования Высшей школы экономики: очень сильно выросло за прошлый год количество образовательных кредитных объемов, в два с половиной раза во время этой приемной кампании стало больше образовательных кредитов, заключенных только со «Сбербанком», там они льготные, по пониженной ставке, субсидированные государством.
Понятно, что люди берут образовательные кредиты в том числе на фоне стагнирующих, точнее, даже падающих доходов. И тем не менее мне интересно с вами поговорить, о чем еще нам подсказывает такое явление, то есть значит ли это, что сейчас люди начинают видеть в более дорогом, а берут кредиты на более дорогое образование, как показывает статистика, так вот, в более дорогом высшем образовании какую-то большую отдачу, большую надежду на какое-то более благополучное будущее, может быть, на социальные лифты?
У меня немного другой взгляд, объяснение, которое я лишь предлагаю, потому что эти сведения поступили из мониторинга качества приема в НИУ ВШЭ и навигатора абитуриента. Насколько я понимаю, прямых данных, которые позволят дать определенное объяснение этим изменениям, в общем, нет, это в значительной мере предположения и догадки.
Мое объяснение состоит в том, что рост среднего чека за образовательные услуги в значительной мере связан с уходом с рынка (не полным, конечно, уходом, но существенным сокращением присутствия) частного образования на российском образовательном рынке. Это частное образование предоставляло не очень дорогие услуги, не очень качественные часто и не очень дорогие. Конечно, нам всем известны исключения: ЕУ СПБ, Шанинка, РЭШ, но очень многие, большинство, я бы сказал, организаций высшего образования предоставляли не очень дорогие и не очень качественные услуги. Они уходят, соответственно, остаются более качественные и более дорогие, из-за этого цена чека растет.
Кредит, который вырос по своему размеру более чем в два раза, на мой взгляд, связан с тем, что старшее поколение перекладывает издержки финансирования образования своих детей на самих детей, говоря, извините, своей дочери: «Сейчас я не могу вам помочь так, как помогают другие родители или как я мог или могла вам помочь прежде», ― говорят отцы и матери. В значительной мере, мне кажется, это связано с этим.
Но качественное образование, безусловно, всегда дает определенную надежду, поэтому… Тем более в контексте тех геополитических шоков, которые мы сейчас переживаем, эта надежда может быть, увы, связана с таким процессом, как утечка мозгов взамен ее циркуляции, и желанием заплатить за билет в виде оплаты образования в тот мир, где профессиональное и не только профессиональное будущее, не связанное с такими глубокими и серьезными шоками. Вполне может быть.
Да, а это перекладывание издержек за образование с родителей на детей, как вы думаете, это может стать каким-то массовым трендом? Потому что здесь сразу приходит ассоциация, конечно, довольно поверхностная, тем не менее ассоциация с американской практикой, да, где огромные объемы студенческих долгов, то и дело поднимается общественная дискуссия, что с ними делать, может быть, списать, может быть, обслуживать их еще на более льготных условиях. То есть грозит ли это нам, коротко говоря?
Вполне возможно, этот процесс будет продолжаться и развиваться, но я сомневаюсь, что он дойдет до масштабов Соединенных Штатов. Мне кажется, что семьи небогатые, семьи, которым труднее обучить свое младшее поколение таким образом, чтобы баллы ЕГЭ обеспечивали им поступление, будут искать скорее какие-то обходные пути для того, чтобы попасть в вузы, например, получать сначала профессиональное образование, а потом уже из профессионального образования, кажется, баллы ЕГЭ для этого уже не нужны, оно дает право поступления в профильные вузы. Будут искать такие пути обхода, а не, видя перед собой довольно туманные перспективы, брать образовательные кредиты.
То есть мне кажется, что у нас этот процесс остановится. Если в Соединенных Штатах берутся кредиты в Гарвард и одновременно в for-profit university, где образование часто довольно неважное, где премий за образование никакой нет и человек остается с долго, мне кажется, что эта ситуация у нас повторится с меньшей вероятностью. Верхняя часть ― да, те, кто претендует на поступление в качественные вузы, там эта ситуация может развиваться дальше по американскому образцу, но, повторюсь, вряд ли это повторится в других частях распределения.
Да, тем более вряд ли кто-то будет брать кредит на те вузы, которые вы уже упоминали, которые сейчас стали уходить с рынка, которые в народе называли «пять дипломов в одни руки». Все это ничем не обоснованное некачественное образование. Спасибо большое!
Фото на превью: club.gaidarfund.ru