В новом выпуске программы «Политика. Прямая линия» поговорили с Андреем Колесниковым, экспертом Московского центра Карнеги, о том, чем приговоры по «ингушскому делу» напоминают чудовищные сроки белорусским оппозиционерам, а также о деградации судебной системы и об укреплении вертикали власти в России.
Мы начнем, я думаю, с приговора по Ингушетии, по представителям оппозиции, которые в 2018 году выходили на митинги и протесты против передела границ между Чечней и Ингушетией после некоторых договоренностей Рамзана Кадырова и Юнус-Бека Евкурова. Они не были согласны. Это обернулось задержаниями и уголовными делами.
Сегодня были вынесены приговоры, я, с вашего позволения, назову просто эти имена и эти сроки, потому что это производит впечатление. Ахмед Барахоев ― девять лет колонии. Муса Мальсагов ― девять лет колонии. Барах Чемурзиев ― восемь лет колонии. Исмаил Нальгиев ― восемь лет колонии. Багаудин Хаутиев ― восемь лет колонии. И Зарифа Саутиева ― семь лет и шесть месяцев колонии.
Это, что называется, сталинские сроки, то есть это действительно огромные сроки. Родственники, дававшие интервью моему коллеге Василию Полонскому у суда, говорили: «Мы думали, три года, ну, четыре года». Вот такая, действительно, жестокость. Откуда она? Условно говоря, это Кадыров, это Путин? Как это? Буквально на таком уровне я спрашиваю. Как это происходит?
Вы знаете, это рифмуется со вчерашними приговорами белорусским оппозиционерам, которые получили вдвое большие сроки, которые даже по сталинским меркам смотрятся вполне себе впечатляюще. И это общее свойство двух этих режимов, которые стремятся друг к другу и практически уже почти объединились, общее свойство в том смысле, что они обороняются.
Это даже не нападение, это оборона от гражданского общества, от любых проявлений недовольства, потому что то, что происходило в Ингушетии, ― это был вполне себе такой спонтанный эмоциональный протест, вполне понятный, с понятным триггером. Люди никого не убили, кажется, никому не нанесли тяжких телесных повреждений, но их нужно примерно наказать, чтобы был прецедент, чтобы посеять страх в тех, кто вообще собирается куда-либо выходить, чтобы люди сидели и никуда не выходили.
Еще, конечно, наверно, здесь есть какой-то кавказский элемент, кавказский фокус как бы, да, потому что все это связано с Кадыровым. Кадыров у нас тоже неприкосновенная фигура, очень специфическая в нашем пантеоне политических богов. Так что это тоже имеет значение. Но самое главное ― это оборонительная позиция, которую занял режим и отбивается вот такими в том числе судебными сроками.
Вообще судебная система, конечно, за эти годы, особенно за последние, претерпела существенную деградацию. Она и так-то, в общем, деградировала, но сейчас это очень трудно назвать судом, очень трудно назвать людей, которые выносят такого рода приговоры за такие действия профессиональными юристами. Юристы ― это немножко про другое когда-то было, да, но сейчас это выглядит ровно вот так.
И на самом деле это очень рифмуется в том числе с процессом по «Мемориалу»*, потому что это имеет прямое отношение к репрессиям. То, что происходит сейчас, ― это репрессии. Они не имеют той степени массовости, которая была в 30-е, 40-е, 50-е годы, но степень жестокости, жесткости этой оборонительной позиции государства, чувствительности государства к любым проявлениям протеста, использования довольно произвольно статей Уголовного кодекса, да, тот же самый экстремизм, который можно прилепить любому абсолютно, и иностранное агентство, но это в другой плоскости, не уголовной, но все равно это же тоже суды.
Нет, там можно до уголовного добраться постепенно.
Постепенно да, если постараться.
Этапами.
Так что все это имеет абсолютно прямое отношение к процессу над «Мемориалом», а вокруг «Мемориала» еще процесс содержания в секрете фамилий работников НКВД. Режим показывает, что он действительно не стесняется того, что он наследует сталинскому режиму, что это та же самая, так сказать, историческая линейка. И вот круг замыкается, тогда можно объяснить эти сроки этими разными причинами.
Знаете, как ни унизительно это положение, когда ты пытаешься проникнуть в чужие головы и в логику чужого извращения и злодейства, но тем не менее, конечно, вы сказали, что это запугивание и создание прецедента. Прецеденты у нас были разные, мы видели разные уголовные дела, заведенные после митингов. У нас было и «дворцовое дело», и «московское дело» и так далее, действительно, таких сроков мы не видели. И я хотела вас спросить, считаете ли вы, что здесь какую-то роль играет этот вопрос территориальной целостности, вопрос границ и то, видимо, что для российского государства является какой-то совершенно отдельной сакральной темой?
Вспомним хотя бы то же дело «Мемориала», которому, в частности, говорят, что они защищают «Свидетелей Иеговы», предрекают нам конец света, а в результате конца света будет некоторая дестабилизация и явно границы Российской Федерации будут нарушены, буквально я цитирую и Александра Черкасова, и официальные бумаги. То есть с границами какая-то специальная история есть.
Да, это же болезненный вопрос, он же проявляется в том числе в этих дальнейших попытках унификации власти и укрепления вертикали, такой ствол, довольно толстый, становится еще толще. И вот эти битвы с Татарстаном по поводу того, что президентом может называться только один человек в стране, как богом, собственно, может называться только один бог, да, это болезненный вопрос.
Мы все помним, что сколько, не знаю, восемь-девять лет тому назад как раз появилась статья за призывы к нарушению территориальной целостности страны. Это болезненный вопрос, мы, по сути, живем в унитарном государстве, и это всегда было болезненной штукой именно для Путина. Он с чего начал? Он посадил постпредов президента в разных регионах. Он очень часто говорит о том, что Россия могла развалиться без него. Я, честно говоря, не чувствовал этого уже к концу девяностых годов, что она куда-то там разваливается. Были довольно серьезные истории в начале девяностых, когда все разваливалось и все расползалось, когда и Уральская республика была, попытка создать ее, и Татарстан объявлял независимость, и с Чечней были некоторые, мягко говоря, проблемы.
Да, некоторые.
Небольшие. И с Осетией и Ингушетией тоже были небольшие проблемы. Но к концу девяностых, когда заканчивался транзитный период в экономике, в политике он тоже, в общем, заканчивался. Никто никуда уже не уходил. К тому же страну довольно бедную, довольно бедные регионы держат трансферты из федерального бюджета. Куда уйдут без этих денег? Без федерального бюджета большинство территорий просто не выживет. Это абсолютно выдуманная проблема, но она болезненная.
Действительно, вы правы, мы вынуждены все время залезать в головы, в комплексы, постоянно класть нашу власть на кушетку психоаналитика и разбирать, откуда вообще взялось это все, что это такое, какова природа этого явления. Приходится заниматься в том числе такой кухонной психологией, пытаясь проникнуть в подкорку.
Здесь я должна сказать, что «Свидетели Иеговы» ― это организация, которая признана в России экстремистской, запрещена на территории Российской Федерации.
И еще «Мемориал» надо упомянуть.
Да-да, и «Мемориал» тоже, значит, у нас внесен Минюстом в реестр иностранных агентов, над ними происходит сейчас суд, про который мы сейчас отдельно тоже поговорим.