«В 1,5 километрах от Кремля устроили социальный взрыв»: мундеп Кетеван Хараидзе о войне со «строительной мафией» в Москве

Привет. Меня зовут Анна Монгайт, это программа «Женщины сверху». Мы находимся в гостях у муниципального депутата Кетеван Хараидзе. Такое интервью под домашним арестом.

Кети, скажите, пожалуйста, вы уже полгода не выходите из дома, это правда, да?

Да, но где-то в июне почти месяц я сидела в СИЗО, а потом уже пять месяцев дома. Да, в общей сложности, полгода. Я выходила всего пять раз: один раз в поликлинику и четыре раза к следователю.

Ваша история на самом деле необычная, потому что изначально это была история успеха. Это была история успеха, как женщина, муниципальный депутат, казалось бы, муниципальный депутат не обладает каким-то широким кругом полномочий, была невероятно эффективна и успешна в этой своей роли, защищая людей, защищая их собственность в самом, наверное, богатом и востребованном районе Москвы, в Тверском, в самом-самом центре.

В какой момент эта счастливая звезда вас покинула, с чем вы это связываете?

Она не покинула меня. Вы не представляете, вот вчера у меня было предварительное рассмотрение в суде, и я сижу, подходит мой адвокат, я же не имею права даже посмотреть в интернете что-то, и показывает мне в Facebook публикацию, и я просто понимаю, что это один из самых счастливых дней в моей жизни. Я не знаю, какое решение вынесет судья, но я вижу, что то, что я пробивала в течение двух с половиной лет, три года — это все свершилось.

Если вы помните, была очень тяжелая история, когда вышла пенсионерка и ее задавил грузовик, эти съемки даже были с камер видеонаблюдения, они по телевидению показывали.

И люди обратились ко мне, для того чтобы перейти просто на детскую площадку, выходя из подъезда, считалось, что они нарушают правила дорожного движения, то есть перед каждым подъездом надо было «зебру» им нарисовать. Они писали с 2009 года.

Это был первый законопроект, который вообще был разработан с момента, когда вообще существует совет депутатов, хоть какой созыв. Я сделала законопроект об исключении вот этого Новолесного переулка, я доказывала, что это в общем-то незаконно, такого быть не может, со всеми документами, со всем.

Мне вернули оттуда, из Мосгордумы, и сказали, что этот законопроект может внести, именно в этот закон поправки может внести только мэр города. 

И вчера я открываю, и мой коллега пишет — они такой привет передают Кети Хараидзе, Собянин сегодня внес законопроект об исключении Новолесного переулка. Вы знаете, я забыла все, потому что это такое чувство радости и счастья, я просто бегала по коридору и кричала: «Получилось! Получилось! Я это сделала!»

Поэтому, если можно, я через вашу телекомпанию передам большой привет жителям Бутырского вала, я их поздравляю, я надеюсь, что никогда больше ни один человек в этом дворе не пострадает из-за того, что кто-то когда-то криво-косо вам нарисовал. Будьте счастливы!

Кети, но, действительно, вы обладаете, наверное, какими-то специальными свойствами, упорством и вот этим вот безоглядным желанием и умением дойти до цели. И действительно, вот вы сами рассказали, вы до самых сложных целей доходили.

Почему именно история с вами случилась, стала тем тупиком, через который вы не смогли перейти и теперь дело заведено на вас?

Значит, опять-таки, я не считаю это тупиком. Даже если в данном случае у застройщика получится что-то, хотя я очень надеюсь, ну просто это элементарный разум, и меня куда-нибудь ткнут в тюрьму, то я все равно не буду себя считать побежденной, потому что все, кто вокруг меня, они прекрасно знают, люди, просто москвичи, вы не представляете, какие я письма получала в СИЗО… В СИЗО с меня вообще пылинки сдували, это такое уважение было в глазах у охранников, которые приходили, потому что они же читают все эти письма.

Поэтому я побежденной себя не буду считать ни при каком раскладе. Просто я называю вещи своими именами, я заявила, что я победила застройщика, и это на самом деле было так. Это совпало с выборами в Думе и устроили показательные выступления, как можно наказать депутата, которая победила некую компанию, не самую крупную в Москве, которая так же, как и большинство московских застройщиков, нарушает законы, притом нарушает в процессе всего строительства все, что можно.

Давайте напомним, что, собственно, с вами произошло. Вас обвиняют во взятке в сумме 15 миллионов рублей, которую вы якобы вместе с еще одним активистом, который живет в доме, чьих жителей вы защищали, по Фадеева 6, якобы получили эту огромную взятку от, собственно, представителей строительной компании, которая во дворе этого дома по улице Фадеева, действительно самый-самый центр, строила шикарные трехэтажные виллы, там целый комплекс из семнадцати вилл.

Вообще-то восемнадцать.

Восемнадцать уже, да?

У них разрешение на семнадцать, но у нас же жители в Тверском районе очень веселые, там колокольня, они с момента, как начались строительные работы, поднимаются туда на колокольню и снимают. И когда все это закончилось, и они насняли восемнадцать вилл.

На какую колокольню?

Там рядом же колокольня. И я вам передам эти снимки…

То есть их на самом деле восемнадцать.

Вы сами посчитаете, их восемнадцать штук. И когда я задала им вопрос: а восемнадцатая-то с чего? Они сказали: нет, восемнадцатая это наш офис. Разрешение у них на семнадцать вилл, оформлено семнадцать, и восемнадцатое трехэтажное строение вдруг возникает.

Меня обвиняют в том, что я совершила мошенничество и потребовала взятку в 15 миллионов рублей. И главное, ни одного доказательства этого нет, хотя они меня писали скрытой камерой. Люди со мной встречаются, у них скрытая камера, пока у них ни заявления не написано, нет никакого решения суда, что они меня должны записывать в рамках следственных действий. Ну то есть пишут себе и пишут, я ничего против не имею того, что они записали, потому что от первой секунды до последней на этой записи как раз моя невиновность.

Потому что я прихожу, я не знаю, что скрытая камера, до моего прихода там же запись они ведут с жителем, житель их предупреждает: только, говорит, при депутате не смейте говорить про деньги, то есть он до этого у них просит деньги. 

Там была история в том, что хотели врезать коммуникации вот этого огромного комплекса большого в старые коммуникации соседнего здания.

В старые коммуникации соседнего дома. И на это у них не было никакой разрешительной документации

Вы же уже столько лет занимаетесь общением с крупными девелоперами, которые пытаются что-то строить в вашем районе. Почему именно эти оказались теми, с кем вам не удалось договориться?

У них, видимо, раньше получалось в Москве, они не самые крупные московские застройщики, то есть это не ПИК и не такие. У них, видимо, получалось в каких-то районах что-то творить, у них это все прокатывало, и вдруг они пришли в Тверской район. 

Раньше у вас такое бывало вообще, вам угрожали?

Да, бывало, конечно. Мне угрожали, раз в неделю обязательно кто-то угрожал. Такого вот чтобы, это обычный режим моей жизни, что мне угрожали. Кто эти люди такие, эти застройщики, что они мне в районе, а это мой район, я здесь живу, я здесь живу уже третий десяток, я этих людей знаю всех. Кто эти люди такие, которые приехали заработать бабло сюда, перекопали все, и в полутора километрах от Кремля мне здесь устраивают социальный взрыв? И те органы, которые меня сажают сейчас, за это с них не спрашивают!

А вот когда начался, вот это дело против вас, вот в этот момент вы не задумывались, может быть, не надо с ними ввязывать в эти как бы сложные споры, где вы только муниципальный депутат, а они уже каким-то образом просочились в этот район? Может быть, оставить этих жителей и дать им воевать самим? Вы не были разочарованы в том, что вы делаете, в результате?

А, когда меня уже арестовали?

Да-да. Естественно, потому что до этого у вас все получалось.

Жители сейчас напуганы очень, потому что там есть гарантийное соглашение, там гарантийные бумаги с жителями и инициативная группа. И когда меня, сюда пришли, как свидетеля вызывали, а потом уже арестовали, не то что вызывали, тащили меня по лестнице в статусе свидетеля и в синяках. Эти синяки, они, наверное, считали, что мне мозгов не хватит, я эти синяки на Петровке 38 зафиксировала, то есть эти документы у моих адвокатов есть, и конечно, все, кто это делали, они обязательно ответят. Я и до ЕСПЧ дойду, просто так избивать меня я никому не позволю, это просто так я не спущу, но сначала у меня сейчас немного другие задачи.

Нет, я не жалею, ни секунды не жалею. Я не разочарована, я понимаю, что люди очень напуганы, потому что к ним тоже следователи ходили, обходили всех, и они прекрасно понимают, что к ним тоже приходят, как ко мне, как к свидетелям, а завтра их тоже могут схватить и куда-то потащить. Им это не надо.

А вы пока муниципальный депутат по-прежнему, можете писать письма, обращаться в органы?

А я и пишу. Я до сих пор пишу. Вот сейчас я до сих пор пишу, потому что я не имею права на почтовые отправления, сама не могу отправить.

Но адвокаты ваши могут, да?

Да, мои адвокаты могут туда принести, в совет депутатов, это все сдать, и администрация обязана их отправить. До этого еще мой коллега отправлял, зная, что все это вот происходит, он живет в доме напротив.

А как они действительно обосновывают, что вы получили эту взятку?

Никак. Никак. Они взяли жителя, которому они… Я не знаю, дело в том, что вот этот житель который, его вперед выдвигали сами вот остальные собственники. У него там собственности нет, но он в этом дворе с детства. Его все знают, он достаточно активный, и он в самом деле защищал интересы жителей, потому что он в этом доме собирался купить квартиру, и он там же квартиру снимал, и он там же вот собирался купить квартиру. У него тоже бизнес связан с недвижимостью. Вот как, в какой момент, они с ним о чем договаривались, как договаривались, я не знаю, потому что сами-то свои подлые действия они же не будут записывать и прикладывать.

Якобы вы с ним вместе получили взятку, да?

Его завели к следователю, и он оттуда выходит, смотрит мне в лицо, и говорит: «Извините меня, пожалуйста, я по-другому не мог, у меня ребенок и жена». А у него годовалый ребенок. Я не поняла, о чем он говорит. Хотя я там слышала кое-какие разговоры в кабинете следователя, но поскольку я доказать это не могу, я воспроизводить сейчас это не буду.

И потом я вдруг понимаю, что на второй день, после вот многочисленных допросов, вдруг он прозрел и дает показания, что он половину этих денег должен был отдать мне, что он мне их уже отдал.

И вот этот человек дает эти показания, и после этих показаний меня отправляют в СИЗО, потому что я не знаю, и я никогда этого не признаю, потому что признавать то, чего не было, я не собираюсь. Они меня тоже уговаривают: «Признайтесь, пожалуйста, признайтесь, и мы вас сейчас домой отпустим». Я говорю: «Что?» «Вы сейчас поедете домой».

Нас отвозят на Петровку 38, на следующий день суд, и за то, что вот этот житель подписал со следствием соглашение о сотрудничестве, и во всем признался, и обещал оказать следствию содействие, его отправляют.

В общем, его отправляют в Горки-2, в направлении Барвихи, там к каким-то родственникам, жара дикая в Москве, ну да, он оказывается в таких… Мне не жалко. Я понимаю, что не каждый человек обязан быть Зоей Космодемьянской, с него потребовали, «ну извините меня, пожалуйста, у меня жена и ребенок, я по-другому не мог».

Вот этот процесс вокруг вас вы увязываете с тем, что в тот момент собирались пойти баллотироваться в Государственную Думу?

Да, конечно, несомненно. Посмотрите, что получается…

Но смотрите, это же разные истории, отдельно Государственная Дума и отдельно ваши проблемы с застройщиком.

Нет-нет, это одна и та же история. Потому что происходит что, пятого мая я заявляю, что я иду в Госдуму, и там даже есть уже партия, которая меня выдвигает, эта партия пишет на своем сайте, что мы ее выдвигаем, то есть всё. И в этом же время у меня идет войнушка вот с этими застройщиками, это все я открыто, просто чуть ли не в режиме прямого репортажа везде выкладываю.

Естественно, люди, которые считают, что кто-то другой должен пойти и попасть в Госдуму, а не я, мониторят всех, и я абсолютно прекрасно понимала, что они мониторили меня еще с тех пор, как я в Мосгордуму выдвигалась, поэтому я была очень осторожна, это не первая провокация, которая устраивалась по отношению ко мне. Поэтому я прекрасно понимала, что будут устраиваться провокации, я была очень осторожна.

Это застройщики Москвы, которые ведут себя в Москве так, как ведут все остальные застройщики. Для Москвы эти стройки, особенно для центра Москвы, это то же самое, что нефть и газ для России. 

Остается вот эта «золотая жила», в том числе особенно в центре, откуда можно без конца выкачивать деньги. И вдруг появляется депутат, которая не первый раз, это же не первая стройка, которую я привожу в чувство, до них у меня были стройки, которые я вообще отменяла на этапе, когда они приходили и начинали, хотели начинать работать, то есть я кислород уже перекрывала.

Потому что помимо того, что я глава градостроительной комиссии совета депутатов, я еще представляю Тверской район при такой же комиссии в префектуре при правительстве Москвы. То есть никакие изменения назначения земли, никакие межевания, ничего, никакие публичные слушания начинаться в районе не могут, если заранее это не обсуждается на этой комиссии.

Как только это начинает обсуждаться и поступает заявка, то есть в первую очередь эту заявку вижу я, до того, пока это увидят жители. И я моментально их предупреждала: люди, у вас во дворе планируется точечная застройка.

А на что вы рассчитывали тогда, когда собирались в Государственную Думу? Учитывая, какое противодействие могут оказать, что за вами как бы не стоит ничьих лоббистских интересов, вы действительно неудобный невероятно депутат.

На людей.

То есть вы рассчитывали на честные выборы?

Ну, давайте скажем, что я идиотка. Нет, я рассчитывала на то, что вообще-то хотя бы в центре Москвы они совсем    не сойдут, потому что я слишком на виду. Я слишком на виду, я же не только Тверскому району помогала. То есть вот самое ближайшее к выборам даже получалось так, что мне очень неудобно было перед моими коллегами-депутатами других районов, но люди прибегали ко мне с разных районов ЦАО и просили: помогите нам, пожалуйста, отменить незаконно принятое решение нашим советом депутатов.

То же самое, самая маленькая площадь Москвы, Лялина площадь, это Басманный район, в 2017 году согласовал там четырехметровый памятник их совет депутатов. Ну это самая маленькая, самая такая площадь в Москве, которая сохранила свой исторический облик, и вокруг вписывается тоже вот в такой же облик. Вот все это они воспроизводят в той стилистике, когда эта площадь была вот в таком виде. И четырехметровый памятник!

Маршаку, да?

Маршаку. Я очень люблю Маршака, как любой из нас наверняка…

Но не как памятник.

Но вы понимаете, дело в том, что нельзя раздражать так людей, весь Басманный район встал на дыбы. И все эти годы они пытались эту площадь как-то отвоевать, у них не получалось. Я поднимаю документы, и я вижу, что по этим документам там ничего ставить нельзя, 

А памятник отлит, я прекрасно понимаю и настроение Франгуляна, который он уже сделал этот памятник. Я к нему прихожу, то есть когда вот две стороны конфликтуют, я всегда искала какие-то точки соприкосновения, давайте мы погасим этот конфликт, и у меня всегда это получалось.

И Франгулян сказал: место не я выбирал, правда, все это вписано, я так сделал. И мы ходили с жителями, искали места, где можно поставить так, где вписывается.

Нашли?

Нашли. 

Но это в самом деле, понимаете, я никогда не просила что-то такого невероятного у кого-то: ни у застройщиков не требовала, ни у власти, что нельзя было бы сделать и что от них требовало бы ну вот просто пойти на такие компромиссы с жителями,

Кети, а вас пытались когда-нибудь раньше коррумпировать? Все-таки вы же наступали на горло очень часто большим деньгам.

Нет. Нет, никогда. Вы знаете, изначально, когда начинаются конфликтные ситуации, люди изначально же понимают, что человек, который хочет коррумпироваться, он и не будет этих шагов делать, то есть он не будет создавать вот то-то и то-то.

Понимаете, если бы я хотела коррумпироваться, я могла к ним прийти и показать — у вас вот такие вот нарушения, давай, миленький, сейчас ты это убери. Я это так представляю. Я бы не стала создавать документ и передавать жителям документ, что ваши права нарушены.

Ну да, вы войдете тогда в зону публичности.

Ну, конечно.

А вот скажите, пожалуйста, вы же журналист, вы работали в программе «Время», зачем вам вообще вся эта общественная деятельность? Как произошло это переключение вас из поля культурной журналистики, которой вы занимались вполне успешно, в поле вот этой вот рискованной общественной деятельности?

Я ненавижу несправедливость. Я не-на-ви-жу несправедливость. У меня в моем доме, вы когда отсюда будете уходить, подо мной располагалась налоговая инспекция, десятая налоговая инспекция Москвы. В какой-то момент она съехала, переехала в «свечку» бывшую юкосовскую, эти помещения пустовали. И в один прекрасный день, а я председатель совета дома…

Кто бы сомневался, действительно.

Да, как такая активная я… Вдруг слышу, что громыхает все, у меня качается весь дом, а я свой дома обожаю, я его просто очень люблю, очень красивый дом, старый, исторический. Весь дом ходит ходуном, у нас здесь перекрытия деревянные, смешанные перекрытия. Спускаюсь вниз, я слышу, что там сносят стены.

Выхожу, вижу, что мне сносят ворота въездные, которые люди в общем-то собирали свои деньги, жители, они сами восстанавливали в историческом виде ворота, как они были. Стоит какой-то наглец, ухмыляется и сносит мне эти ворота, почему, потому что, оказывается, ему надо строительный контейнер мне втащить во двор, а ворота ему мешают. Поэтому он решил их вообще снять и в этот же мусорный контейнер строительный…

Я говорю: «Вы вообще кто, что?» Он меня посылает куда подальше. У меня всегда какие-то выяснения отношений начинаются с того, что видят, ну сколько я там вешу, 53-54 килограмма, значит, ее легко послать на три буквы. Посылают, и потом они вдруг в какой-то момент обнаруживают, что не совсем, не ту, видимо, послали. Но когда они это обнаруживают, уже поздно.

Я вызываю наряд полиции, с четвертого раза они приезжают, и я понимаю, что это какие-то там строители появились, которые в налоговой что-то будут делать. Я говорю: «Давайте посмотрим». А я же журналист, я же не могу, у меня же, тем более, телефон в руках, я не могу остановиться. Я прекрасно понимаю, что я сейчас туда должна зайти и посмотреть вообще, что творится.

И я на столе вижу у них проектную документацию, и пока он там стоит, объясняет наряду полиции, отвлекся от меня, что документов у нас пока нет, разрешения у нас пока нет, но это делает налоговая инспекция Москвы, вы же понимаете, у них там все-все-все будет. Я на столе вижу — проектная документация такая-то, согласно такому-то госконтракту. Я начинаю это все щелкать и думаю, я сейчас дома все это посмотрю, что это там такое.

Прихожу домой, открываю и вижу: строительство 24 жилых квартир, а помещения у них нежилые. То есть 24 ванные, 24 туалета, 24 кухни и так далее. Как? И я представляю, что начнется.

Я начинаю писать, посылаю в Департамент имущества Москвы, в общем, обнаруживается, что без документов, без распорядительных, без всего, они мне здесь строят 24 квартиры, которые какие-то чиновники между собой решили перераспределить, то есть это не государственная стройка, а за счет государственного финансирования они там себе что-то делают.

Я дошла лично до Генерального прокурора, до Чайки. Год я воевала. 

А в итоге вы победили тогда Чайку? Вы Чайку тогда победили и всю эту историю как бы разрулили?

Он назначил тогда комиссию, они пришли сюда. Все, что я писала, обнаружилось, что это все правда. Федеральной налоговой инспекции пришлось эти квартиры, которые построены были, незаконно чиновники для себя какие-то хостелы делали, потому что они делали, там коридорная система, в общем как общежитие сделано. Ну, на пенсию выйдут, выкачивать деньги.

Я взяла и то, что было своровано у государства, вернула обратно в государственный оборот. Этим все закончилось. 

Вы очень не ленивый человек, Кети, это точно. Скажите, пожалуйста, в вашем процессе, который сейчас начался как раз первые дни, вас судья Криворучко будет судить. Судья со сложной репутацией, он стоит за делом Магнитского, он тоже выносил решение по нему и потом попал под санкции, и еще много чего про него можно сказать.

Боитесь ли вы или расстроились ли вы, что именно этот человек вас будет судить?

Знаете что, по большому счету я давно уже ничего не боюсь. Был в моей жизни какой-то переломный момент, когда я поняла, что в принципе я такая, какая я есть, и я себя менять не хочу, не буду. Я буду оставаться такой, какая я есть. А если противоположная сторона такая, какая она есть, я это поменять не смогу, то есть это факт, и я это принимаю как факт.

Что я буду, сидеть, бояться и трястись? Это ничего не изменит. Я знаю, что по документам ничего против меня нет, потому что быть не может. 

Вот почему я считаю, что это еще политический момент, они же меня исключали не просто как депутата, который может куда-то пройти, может не пройти, мы сами все прекрасно понимаем, что если для кого-то нужно, они всегда накидают голоса, как они это и сделали сейчас. Тем более мы знали все, что электронное голосование будет.

Нет, есть факт того, что вот этот пример, что можно справиться со строительной мафией, можно справиться, этот пример политически пагубен для тех, кто им дает возможность громить Москву. Вот этот пример, он должен был быть исключен. Так я могла бы там, предположим, зарегистрироваться, или меня бы не зарегистрировали, или что-то, и что я бы могла сделать, ничего, правильно. Я же не выйду на Красную площадь, не встану, не стану орать-кричать, ну нет так нет. Но вот это вот была такая показательная, были такие показательные выступления…

Ну, понятно, это символический процесс, вы считаете.

Да. И я просто дело читаю сейчас, там не то что неувязки, там просто очевидно, кого надо сажать, очевидно, как что сделано. Это рассчитано на то, что сейчас мы ее схватим, притащим, по дороге там дадим два раза, три раза какие-то оплеухи, никто это, мы ее припугнем, она все подпишет, а потом мы скажем — вот, видите, какой депутат, то-то и то-то. У них это не получилось, потому что опять-таки не рассчитали, ну что поделать.

Кети, на что вы живете сейчас?

А я сейчас живу так, как я обычно жила. Понимаете, дело в том, что адвокатов я сама себе не нанимала, и я очень благодарна, это жители Тверского района.

То есть жители скинулись вам на адвокатов, да?

Да. Жители скинулись, и до сих пор, они вот открыли какой-то там счет, то есть адвокатов я вообще не оплачиваю, мне говорят, ты вообще про это не думай. 

А на что я живу, честно говоря, у меня, знаете, у меня нет каких-то, бытовых больших запросов у меня никогда не было. Мне нравится то, что делаю я сама: вот я сама шью, все, что на мне, 99%, даже вечерние вещи, это сшито мной. Даже ткани какие-то, я очень люблю покупать всякую белую ткань, и из нее потом я делаю батик. 

Вы думаете вообще о этой перспективе, что может статься, что они вас все-таки, что вам дадут реальный срок?

Вы знаете, если по тем документам, которые есть, даже если очень захотеть, я не представляю, как можно дать реальный срок, потому что я же тоже работаю с законами.

Понятно. То есть вы как бы понимаете, что исходя из тех документов, которые есть, посадить вас невозможно?

Абсолютно невозможно.

Я не могу, я все время смотрю на вашу щиколотку, у вас там браслет этот для домашнего ареста. Каково с ним сосуществовать?

Да есть и есть. Я как-то так мало думаю про это, иногда ночью там задевает нога, но… Я пытаюсь на плохие вещи, которые касаются меня, как можно меньше обращать внимания.

Это, видимо, черта характера, я была еще ребенком, когда родители, мне было четыре года, родители уехали в туристическую поездку в Польшу, меня оставили у бабушки. И в спальне у бабушки была тумбочка, где у нее лежали, она сама делала на даче, летом делала и для зимы хранила, делала чурчхелы. Знаете, что это.

Но поскольку это домашнее, они пахли не так, как на рынке, а пахли так, что вся квартира была, у нее вся спальня была пропитана. Значит, она меня положила, сказала: одну штуку тебе даю, больше нельзя, остальное на Новый год. Утром она просыпается и видит, у нее в таком мешке лежало, чтобы они не засохли, и она видит: я сплю, но вокруг этой тумбочки, они же на нитках, вот поле этих белых ниток.

То есть я встала, я уничтожила ей все, что у нее там было. Я просыпаюсь, она меня хватает, и говорит: значит, будешь сидеть в ванной, запирает меня. Ну, не запирает, а просто сажает в ванную, естественно, свет не выключает, говорит: будешь сидеть в ванной, пока ты не осознаешь, что ты натворила. Когда ты поймешь и будешь готова извиниться, постучи в дверь, и мы с тобой поговорим.

Я сижу. Минуту сижу, ну две, думаю, ну чем-то же надо заняться, скучно в ванной сидеть. А это советское время, хрущевские времена, и туалетная бумага — это фантастика, а у бабушки рулон туалетной бумаги. Вы представляете, что эта туалетная бумага для нее дороже, чем чурчхелы, которые я съела. Ну я вижу, висит там эта гирлянда, думаю, ну все, беру эту гирлянду, развешиваю у нее на…

И вдруг бабушка слышит, она рассказывала так: «И вдруг я слышу, песни, пляски из ванной», то есть я там устроила карнавал себе. И когда она вошла и говорит: «Выходи», я говорю: «Зачем? Подожди-подожди, у меня…».

Так что нет, я не люблю думать о плохом, если это касается меня. Я знаю, что я буду биться до последнего. Я не могла бы никогда защищать интересы своих жителей… Я их иногда называю, я иногда говорю: мой район, мои жители, это не потому, что я рабовладелец и это мое, а потому, что это люди и это место, за которое я несу ответственность.

Вот в данный момент у меня, несмотря на домашний арест, я ответственность несу за все, что происходит за этими окнами в моем Тверском районе, где я депутат. Ко мне приходят жители, дня нету, чтобы несколько человек не приходило. «Кетеван Гурамовна, извините, у нас вот это вот, мы понимаем, но помогите, что мне делать?» Мы садимся, я им диктую, какие они должны написать куда письма, что-то чего-то. Вот сама сейчас…

То есть и они вас не бросают, и вы их не бросаете.

Нет. Нет-нет.

Кети, я вам очень желаю, чтобы вас больше не запирали в ванной, не заперли в ванной ни насколько лет, и чтобы все это, несмотря на судью Криворучко и сложность ситуации закончилось так, как вы считаете нужным и правильным, по справедливости.

Спасибо большое.

Спасибо вам огромное..